Читать книгу Повелитель майя - Джон Ко Роббинс - Страница 7

Испанцам было очень интересно, куда же их поместят. Они с облегчением увидели, что их ведут к большой овальной хижине. Как и у жилищ в предыдущем селении, у нее была довольно простая конструкция. Стены были сложены из установленных вертикально и связанных друг с другом жердей, обложенных снаружи оштукатуренной кладкой. Крыша с крутыми скатами была выложена пальмовыми листьями. Двери не было. Дверной проем вел в одну-единственную большую комнату, в которой стояли кровати на низеньких ножках: деревянный каркас и ложе, сплетенное из пальмовых листьев и покрытое тонким одеялом. Один из туземцев принес еще несколько одеял и жестом показал испанцам, чтобы каждый из них выбрал себе место, где он будет спать.

Эронимо сел было на кровать, расположенную возле входа, однако еще один молодой индеец-майя с торжественным видом зашел в хижину и, приблизившись к нему, взял его за руку. Безуспешно пытаясь скрыть охватившее его волнение, Эронимо бросил отчаянный взгляд на Гонсало и неохотно вышел из хижины вслед за индейцем. Они обогнули хижину и углубились в лес. Когда они остановились, индеец показал куда-то вперед и сказал:

– Хун тшухубал.

Эронимо уставился перед собой, вслушиваясь в звуки, воспроизводимые при помощи морских раковин, и ожидая, что из леса вот-вот появится что-то ужасное. Сам того не замечая, он перекрестился. Рукой медного цвета индеец потянул Эронимо за плечо. На этот раз туземец показал на землю перед ними. Там была небольшая дыра. Эронимо рассеянно посмотрел на нее. Мысли беспорядочно роились у него в голове. Индеец криво усмехнулся и сказал:

– Йет тшухубал.

Затем положил ладонь себе на пах и тут же снова указал на дыру. Внимательно всмотревшись в лицо Эронимо, он захихикал. Покачав головой, туземец начал развязывать набедренную повязку, чтобы что-то продемонстрировать.

– А-а, я понял, понял, спасибо, – сказал, краснея, Эронимо. – Очевидно, это общественная уборная… Я скажу об этом остальным.

Вновь покачав головой, индеец повел священника обратно в хижину.

В полдень испанцам принесли кукурузные лепешки и фрукты – незатейливую, но сытную еду, – после чего весь оставшийся день они были предоставлены сами себе. Не желая тешить себя надеждой, которая могла оказаться ложной, испанцы тихо разговаривали или дремали, убаюканные жарой. Когда наступил вечер, им снова принесли еду – незнакомые тушеные овощи, дичь и все те же кукурузные лепешки. Отдохнув и наевшись, испанцы впервые после кораблекрушения легли спать с мыслью о том, что у них, возможно, все будет хорошо.

– Набатун-Сеель, – повторил, обращаясь к Гонсало, Эронимо, прежде чем они уснули. – Так, должно быть, зовут вождя того селения, из которого мы убежали.

– Да. Думаю, что так оно и есть. И местный вождь с ним, похоже, не дружит. Судя по всему, нам наконец-то повезло.

На следующее утро три женщины-майя принесли испанцам горячую жидкую кашу. На этот раз она была сладковатой.

– Укеха… укеха, – сказала, улыбаясь, одна из туземок, накладывая жиденькую кукурузную кашу в миску Риты.

Туземки жестами показали Эсмеральде и Рите, чтобы те быстро ели и следовали за ними. Уходя, испанки бросили взгляд на Гонсало, но тот в ответ лишь пожал плечами.

Чуть позже явились два индейца – молодой мужчина и морщинистый старик. Они жестами велели Гонсало выйти вперед и присесть на землю. Когда он это сделал, туземцы заставили его встать. Тот, который был повыше ростом, произнес какое-то слово, а его товарищ, присев на корточки, наглядно продемонстрировал, каким образом Гонсало должен присесть перед ними. Солдат, стоявший с опущенными руками, засомневался. На его лице появился вызов. Схватив Гонсало за руки, индейцы заставили его присесть именно так, как им хотелось.

Морщинистый индеец, встав перед ним, вытащил нож с иссиня-черным, похожим на стекло лезвием длиной около четырех дюймов. Испанцы уже видели такие ножи, когда были в плену. Старик схватил несколько прядей волос Гонсало и, переглянувшись с молодым индейцем, отрезал их почти у самых корней. Испанец старался сохранять невозмутимость. Едва заметное выражение страха и негодования на его лице сменилось отрешенным взглядом, когда он понял смысл происходящего. Гонсало вспомнились двое мужчин с обритыми головами, которых он видел на берегу моря, а также презрение, с которым разговаривал с ними предводитель воинов, приказывая дать воды потерпевшим кораблекрушение… Закончив с Гонсало, индейцы принялись за остальных.

Старик дал Эронимо и Дионисио плетеные корзины и куда-то увел. Второй индеец повел остальных испанцев на площадь, откуда они направились в лес следом за двенадцатью местными жителями.

Гонсало, Рамиро, Алонсо и Пабло, идя по лесу, то и дело переглядывались.

– Ну вот, – нахмурился Пабло, – смотрите, куда мы попали. Не похоже, что мы тут почетные гости.

– Угомонись! – бросил Рамиро, взглянув на старого моряка.

Возможно, он сказал это слишком громко. Или же сопровождавшие испанцев индейцы не услышали реплику Пабло и уловили единственное слово, которое произнес Рамиро. Как бы то ни было, туземцы с силой ткнули боцмана сзади в ребра острой палкой. Он упал. Послышались крики. Лицо Рамиро покраснело от гнева. Поднимаясь с земли, он машинально оттолкнул направленную на него острую палку, однако ему тут же ткнули ею в спину. Тихо застонав, Рамиро снова зашагал по тропе вместе с остальными.

Испанцы и их сопровождающие пришли на поляну, которая была выжжена до черноты – должно быть, когда-то здесь стояло селение, сгоревшее во время войны. Земля была покрыта пеплом и полусгоревшими стволами. Кое-где виднелись одиноко стоявшие деревья – с обугленной корой и без листьев. Веток у них почти не было – лишь несколько искривленных сучьев чернели на фоне светлого тропического неба. Над землей колыхались облачка и завитки дыма. Эта странная поляна – символ опустошения – резко контрастировала с окружавшими ее зелеными джунглями.

Вскоре индейцы заставили испанцев приступить к работе: те должны были с помощью веревок растащить недогоревший подлесок. Туземцы оставили наиболее тяжелые стволы, очистив их от сучьев, и поручили Гонсало и его товарищам убрать с поляны остальное – все, что только можно было утащить. Пленники проработали несколько часов, но им удалось убрать лишь незначительную часть камней и обгоревших деревьев. Работавшие рядом с испанцами индейцы собирали даже самые маленькие веточки и камешки, пока крохотный участок почерневшей земли не был очищен полностью.

Они трудились все вместе, до тех пор пока во второй половине дня на поляну не пришли женщины. Они принесли несколько высоких сосудов с водой и передали их мужчинам. Эсмеральда помогала раздавать кукурузные клецки, смешанные с тестообразной кашей; все это было завернуто в листья, не дававшие еде засохнуть. Работая, испанка все время смотрела вниз, поскольку уже заметила: женщины-майя говорили лишь тогда, когда к ним обращались мужчины, и даже в этом случае их реплики были очень короткими. Эсмеральда изо всех сил старалась, чтобы этот день прошел благополучно – день, который начался с приготовления горячей пищи и долгой ходьбы через лес с тяжелой корзиной, наполненной едой. Когда женщина передавала клецки Гонсало, они обменялись взглядами, исполненными тревоги и в то же время решимости.

Один из индейцев приказал женщинам, принесшим сосуды с водой, подойти к мужчинам и напоить их. Рита, за плечами которой висел на ремнях тяжелый сосуд, с трудом удерживала равновесие. Гонсало подумал, что ей дали сосуд с водой, а не корзину с пищей, как Эсмеральде, потому что она была моложе. Моложе, но не сильнее.

Когда Рита подошла к нему, он приподнял пальцами ее подбородок и, посмотрев ей в глаза, не увидел в них ни гнева, ни негодования, ни надежды. Гонсало попытался заговорить с ней, но, почувствовав на себе взгляд старшего из работавших индейцев, замолчал. Вскоре после того, как мужчины напились, женщины отправились по тропе обратно в селение. Рита шла последней, с трудом справляясь с непривычной для себя ношей.

* * *

Неся на спинах большие пустые корзины, Эронимо и Дионисио вышли из селения вместе с четырьмя индейцами и часа три молча шагали по тропе, которая, похоже, тянулась на северо-восток. Эронимо доброжелательно улыбнулся одному из индейцев. Тот поднял брови, посмотрел на своего товарища и, наклонив голову к плечу, насмешливо спародировал улыбку Эронимо. Другие индейцы засмеялись и, приблизив лица к лицу священника, сделали то же самое. Эронимо встревожился; один из индейцев тут же толкнул его в спину, заставляя идти быстрее, и опять засмеялся.

Наконец после долгой и утомительной ходьбы по джунглям они вышли на низкий болотистый берег моря, покрытый мангровыми зарослями и водорослями. Приближаясь к кромке воды, Эронимо увидел вдалеке еще одну полоску земли, тянущуюся полукругом к северу. Похоже, они находились у края большой бухты. Прежде чем спуститься к воде, индейцы ненадолго остановились, и Эронимо, удивляясь самому себе, стал с восхищением смотреть на кристально чистую голубую воду, искрившуюся в лучах солнца. Ему никогда не нравилось море, и он смог перенести путешествие из Испании в Новый Свет только потому, что все время мысленно твердил себе, что направляется служить Господу. Море казалось ему слишком пустынным, слишком беспокойным, слишком огромным и слишком непредсказуемым по сравнению с тихой и столь знакомой кельей в монастыре. Однако в этот день, после продолжительного хождения по джунглям прозрачная морская вода показалась Эронимо освежающей и манящей.

Чуть позже индейцы повели их с Дионисио вдоль берега – туда, где в море впадал маленький ручеек. Туземцы скрылись в зарослях кустарников и вынесли оттуда большую сеть. Встав по двое с каждой стороны, они начали заходить в воду, а затем выходить из нее, действуя с исключительной сноровкой. Когда индейцы вытащили сеть обратно на сушу, Эронимо увидел, что в ней трепещет большое количество рыбин. Чешуя некоторых из них была очень яркой: оранжевой, синей, зеленой. Поначалу испанцы лишь наблюдали за действиями туземцев, но затем те жестами приказали им складывать улов в корзины. Священник с энтузиазмом принялся за работу и схватил самую крупную рыбину, но тут же выронил ее: плавники больно резанули его по ладоням. Индеец, стоявший к Эронимо ближе остальных, толкнул его и что-то сердито проворчал. Священник снова запустил руки в трепещущую массу. Влажные спины рыб, извивающихся в агонии, стали покрываться тоненькой пленкой крови, капающей из его пораненных ладоней.

Примерно за час они наполнили рыбой обе корзины. Теперь священнику и старику предстояло выполнить то, ради чего индейцы взяли их с собой. Им на спины взгромоздили влажные, резко пахнущие корзины, обернули вокруг лбов испанцев длинные полоски ткани, концы которых пропустили через ручки корзин, после чего опять обернули вокруг лбов и наконец обвязали ими корзины.

Затем все отправились обратно в селение. Эронимо знал, что ему следует нести груз, который Господь ему уготовил, если он хочет каким-либо образом выжить и, возможно, даже преуспеть в служении Господу. Пример Спасителя был весьма показателен: Ему пришлось нести гораздо более тяжелую ношу. Это могло быть проверкой, способен ли Эронимо выполнить возложенную на него миссию. А раз так, он достойно справится с испытанием. Аскетический образ жизни, долгие ночи, которые Эронимо провел, стоя коленями на холодных камнях, закалили его дух и тело, а потому этот простой труд не казался ему непосильным.

Меньше чем через полчаса ходьбы по тропе (с такой же скоростью, с какой они шли к морю) Эронимо с сожалением – но без удивления – увидел, что шедший впереди него Дионисио споткнулся и упал. Индейцы стали осыпать его ругательствами и пинать – хоть и не очень сильно, – и старик медленно поднялся на ноги. Когда он снова упал, Эронимо уже не смог этого вынести. Хотя это и было рискованно, священник встал между своим соотечественником и одним из индейцев, собиравшимся стукнуть Дионисио. Выставив руку вперед и стараясь, несмотря на свою тяжелую ношу, стоять прямо, Эронимо заговорил со страстью, которая удивила даже его самого.

– Во имя Господа милосердного, он не может идти дальше! Неужели вам не стыдно? Этот человек стар и измучен. Он… Дальше мы не пойдем.

Тяжело дыша и вполне отдавая себе отчет в том, что его могут попросту принять за дурака, Эронимо опустился на землю между стариком и индейцами. Туземцы переглянулись, ничего, впрочем, не предпринимая. Усевшись на тропу, они просидели так несколько минут, переговариваясь друг с другом и иногда кивая на Эронимо. Затем все снова двинулись в путь. Когда Дионисио опять споткнулся и упал, один из индейцев помог ему подняться, а последние несколько миль пути двое туземцев даже поддерживали старика под руки. Однако они не забрали у него корзину. Эронимо, молча молившийся о том, чтобы у него и у его соотечественника хватило сил дойти до деревни, наконец услышал крики играющих детей и, подняв взгляд, увидел окраину селения.

* * *

Следующей ночью, после того как одна из индианок принесла им маленькие кукурузные лепешки с мясом, немного фруктов и воду, испанцы вновь остались в хижине одни. Такой ужин после дня напряженного труда показался пленникам слишком уж скудным, однако голод они все же утолили.

Дионисио заснул, даже не успев доесть свою порцию.

– Он сегодня упал, когда мы несли рыбу, – сказал Эронимо, обращаясь к Гонсало. – Дважды – да убережет его Господь.

– Нас ждут тяжелые времена, – сказал в ответ Гонсало со свойственной ему прямотой, – но мы сможем это выдержать.

– Ради чего? – пробормотал Пабло. – Мы уже мертвы.

– Прекрати эту болтовню, – недовольно проворчал Рамиро, сердито уставившись на старого матроса. – О том, что ждет нас в будущем, тебе известно не больше, чем остальным, а потому помалкивай.

Эронимо, повернувшись к товарищам, заговорил тихим, но твердым голосом:

– Если мы сможем терпеливо вынести эту ношу, то выберемся отсюда, чтобы выполнить свое предназначение. Я точно это знаю. – Переведя взгляд на измученного Пабло, священник продолжил, и ему казалось, что говорит он весьма красноречиво: – С благословения Богоматери и Ее Сына Испания расширяет свои владения. Сюда может приплыть Бальбоа. Или кто-нибудь еще. Нам нужно лишь подождать. Эта земля тоже станет частью Новой Испании, и здешние язычники в один прекрасный день обратятся в христианство. Ведь даже сегодня…

Раздраженный неизменным оптимизмом священника Гонсало перебил его:

– Возможно, когда-нибудь это и в самом деле произойдет. Но кто знает, доживем ли мы до этого дня? Лично я держусь из последних сил. Я все еще жив. И хочу оставаться в живых. Это само по себе уже что-то значит… То, что у нас есть.

– Да, это уже немало, – тихо сказал Эронимо. – Я тоже собираюсь сделать все, чтобы остаться в живых и продолжать служить Господу. У этих язычников есть власть лишь над моим телом. Душа принадлежит мне.

– Однако обращаются они с нами просто ужасно! – едва не заорал Пабло. – Меня сегодня толкали и били. Из-за всякой ерунды. Я не делал ничего предосудительного. Никто никогда так со мной не обращался. Ни со мной, ни с Рамиро. Даже офицеры – и те были помягче. Эти туземцы не должны так поступать – мы ведь вообще-то хорошо работаем. Со мной еще никогда не обращались как с… рабом… Это невыносимо.

Старый моряк все ворчал, а остальные испанцы молча смотрели на него. Им было страшно и за него, и за самих себя.

Наконец тишину нарушил ровный голос священника:

– Но ты должен это вынести. Такова воля Божия.

Пабло уставился на Эронимо с разочарованием, недоверием и усталостью.

Окинув их обоих взглядом, Гонсало сказал:

– Мы должны сделать все, что можем, для того чтобы выжить. – Казалось, он обращался не только к окружавшим его людям, но и к себе самому. – А затем – кто знает… Но сначала нам нужно сделать все возможное для того, чтобы не умереть. Те, кто не выдержит…

Когда испанцы проснулись на следующее утро, они не смогли разбудить Дионисио: старик уснул навеки. Товарищи похоронили его неподалеку от селения, вырыв яму в мягкой черной земле джунглей. Отец Агилар прочел над свежей могилой несколько коротких молитв, после чего испанцы отправились работать.