Читать книгу Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра - Джон Краули - Страница 5

Прошло еще несколько лет, и Певец из Озерных Людей умер. Хоть он и говорил Людям, что никогда не умрет, что не может умереть, даже если бы хотел, Люди знали, как понимать эти слова: подобно всем почитаемым мертвецам, он навсегда останется с ними, протянет к ним руку из тех мест, где будет отдыхать, и пировать, и странствовать (недалеко, даже близко, совсем близко к ним), и своим касаньем напомнит о почестях, которые ему по-прежнему следует оказывать, и о многих рассказах и реченьях, которые он им оставил; а они, в свою очередь, примут ладони Людей невообразимых, невидимых, еще не рожденных, но ждущих рождения, и один из них вновь станет Певцом, хотя бы отчасти, вернется к ним с новым учением и новой помощью.

Умирал он долго. Смерть еще не подошла вплотную, а он уже предвидел ее. У него было время приготовиться, оставить последние распоряжения, сотворить то, что понадобится Людям, когда он уже не будет с ними днем и ночью.

Нужно было найти и очертить рощи, где следует почитать и удерживать некие своевольные и коварные силы, ведомые только Людям, – Дарр Дубраули заметил, что некоторые из этих мест оказались теми, которых боялась в детстве Лисья Шапка. Его вороний мозг не мог уловить лица и образы, которые Певец и другие Люди вырезали на некоторых деревьях в знак предостережения; но они все равно не предназначались его роду.

Нужно было закончить обучение Лисьей Шапки. Дарр Дубраули знал об этом только потому, что она ему рассказывала, и в этих рассказах он мало что понял; но она проводила в доме Певца долгие дни и, даже когда приходила к Дарру, была с ним иной, не прежней. Усилилось то, что всегда разделяло их: она видела в мире бесконечное множество живых созданий, и все они смотрели на нее, а он видел лишь немногих, и то в обычных телах. Она вышла из того царства, где Дарр ее искал и нашел, но в некотором смысле осталась там.

– Когда думаешь обо мне и говоришь другим обо мне, – сказала она, – не говори больше «она». Говори «он».

Дарр пристально посмотрел на нее с камня на берегу озера. Одежда, которую носили все Люди, различалась у самцов и самок, а ее одеяние было ни тем ни другим.

– А зачем мне тебя называть или говорить «она», когда я о тебе думаю? – спросил он. – И кому о тебе рассказывать?

Она его словно не услышала.

– Я не могу быть тем, чем прежде, – сказала Лисья Шапка.

– Почему?

Она покосилась на него, словно думала, что уж ему-то положено это знать, но затем отвела глаза, уставившись на что-то невидимое.

– Змеи сбрасывают кожу, – сказала она. – И выходят новыми.

– Новыми, но прежними, – сказал Дарр.

Она задумалась:

– Тогда не знаю почему. Но так.

Слабость и бледность, которые овладели ею в Счастливой долине, давно отступили, но она выросла до странности высокой и худой: руки и ноги ее казались голыми костями, обтянутыми кожей и сухожилиями, туловище узкое, как у Ласки, и такое же гибкое. Лисью шкурку она спрятала и больше не носила. Только собственную рыжую шерсть и брови.

– Ладно, могу так говорить, если хочешь, – согласился Дарр Дубраули. – Но разговорами это не изменишь. Не превратишь «она» в «он».

Она съехала по глинистому берегу к лужице, заметив какое-то растение, от которого ей нужны были листья или корешки. Сорвав его, она переломила листок и принюхалась, а потом положила его в кожаный кошель, который носила на груди.

– Потому что нельзя сказать «ни то ни другое», – объяснила она. – А я – именно это.

Дарр Дубраули хотел сказать, что как раз на языке Ка можно так сказать, есть способ говорить о том, чей пол тебе неизвестен, – у птиц это часто трудно понять, – но его не используют, когда знают, конечно.

– Хорошо, – сказал он.

Сидя в мокрой грязи, она подняла глаза на него, а он посмотрел на нее, и между ними возникло понимание: они оба отличны от всех прочих из своего рода, но не так уж отличны, и в этом знании различие между ними стало меньше.

В долгие дни своего последнего лета среди Людей Певец часто просил отнести его на скалу, которая откололась от горы и скатилась в долину. Один из силачей приносил его и усаживал там, на высоком выступе, а когда старик уже не мог держаться за плечи, Люди делали это вдвоем: они соорудили носилки из дерева и лозы, перевязав их кожаными ремнями. Следом за Певцом шла Лисья Шапка, а куда шла она, туда летел и Дарр Дубраули. Часто Люди так долго сидели в молчании, что Дарру становилось невмоготу, он улетал далеко и быстро и кувыркался в воздухе, чтобы сбросить напряжение; но он возвращался – и часто обнаруживал, что они беседуют.

– Когда мы пришли сюда… – сказал им Певец, и его голос (который Дарр Дубраули теперь знал почти так же хорошо, как голос Лисьей Шапки) звучал так же сильно и звонко, как обычно, – когда мы пришли к этому холму у воды, мы всегда были печальны, ибо наши мертвые не были с нами.

– Да, – согласилась Лисья Шапка.

Со скалы было видно озеро – и путь в земли, из которых когда-то пришли Люди.

– Наши дома стояли рядом с их домами, и мы жили бок о бок с ними. А потом нас оттуда выгнали, но они – остались.

Он поднял руку и указал на Дарра, который стоял на небольшом скальном выступе, в стороне, чтобы не мешать.

– У Ворон нет домов, – сказал Певец. – Они, конечно, где-то живут, но в подлинном доме – слушай! – в доме есть место, где обитает оно.

Дарр Дубраули задумался, не обидеться ли на это, но, поскольку он толком ничего не понял, решил пока подождать.

– Мы надеялись вернуться, – сказала Лисья Шапка. – Поэтому так.

Певец кивнул так медленно, что Дарру даже подумалось, будто он недоволен ответом Лисьей Шапки.

– Услышь меня, – проговорил он с закрытыми глазами. – Наши мертвые должны быть с нами. Не под водой, не в вечных блужданиях по ветрам или лесам. Не вдали, не в землях наших врагов, которые могут вломиться в их дома, ограбить мертвых, рассыпать кости.

– Они не посмеют! – взвилась Лисья Шапка.

– О, если бы так, – сказал Певец. – Но я видел их, видел наших древних предков, выставленных бродить по пустошам и бездорожью. – Он протянул руку и привлек Лисью Шапку к себе. – Случилось это уже или еще только случится, я не знаю.

Лисья Шапка вдруг вскочила, словно хотела немедленно что-то сделать, но только подошла к краю уступа и замерла там, глядя вдаль и сжав кулаки. Когда она снова повернулась к ним, ее лицо – каким же оно стало? Как трудно разбирать выражения их лиц! Куда труднее, чем опознать ясные и однозначные признаки того, как относится к тебе Ворона. Лицо у нее было точно ее кулаки.

Певец не открывал глаз. Через некоторое время силачи, которым было поручено нести его, взобрались по крутой тропе, и, завидев их, Дарр Дубраули взмыл в небо. Он никогда не позволял себе увериться, что идущие к нему люди не замышляют зла, и не обманывается так по сей день.

В конце концов Певец перестал выходить из своего дома. Лисья Шапка была с ним, когда он умер или казалось, что умер, – в разговорах с Вороной она не хотела выражаться так однозначно. Но Дарр Дубраули видел, как его вынесли за частокол: мертвый, и всё. Его окружили Люди и с «музыкой» (Дарр выучил это имрское слово, которому не было подобия в языке Ка) понесли тело прочь из деревни к той скале, на которой он любил сидеть. Носильщики и их спутники заметили одинокую Ворону, которая словно присоединилась к погребальной процессии.

На скале уже стоял – Дарр Дубраули издалека наблюдал за сборкой – «помост» из крепких, надежно связанных бревен, высокий, в рост Лисьей Шапки. На это сооружение носильщики и прочие, кто мог подобраться к основанию, уложили труп Певца лицом вверх, чтобы оно было обращено к небу. Дарр Дубраули наблюдал со своего высокого насеста и, когда Люди снова стали шуметь (от «музыки» у него раскалывалась голова), взлетел еще выше. Лисья Шапка, стоявшая у «помоста» (еще одно слово не из Ка), заметила его, оставила других Людей и начала карабкаться по камням к нему. Лицо у нее опять было похоже на кулак. Чего она хочет? Может, лучше улететь? Внизу, на уступе, Люди снимали с Певца одежду, бусы и ожерелья из ракушек, обнажая сухопарое белое тело.

– Зови своих сородичей, – крикнула Лисья Шапка. – Пусть все прилетят!

У Дарра открылся клюв, но он не смог спросить: «Зачем?»

– Это его дар, Ворона! – выкрикнула Лисья Шапка. – Его подарок тебе за то, что ты привел меня домой. Тебе и твоим сородичам. Понимаешь?

Она махнула рукой назад – в сторону тела на высоком помосте.

Голое, и лежит так высоко, что никакие ползучие или четвероногие твари не доберутся, ни Собаки, ни Свиньи. Только те, кто умеет летать.

Да, он понял.

– Да, – крикнул он в ответ. – Позову!

Хотя рацион Ворон и состоит во многом из мертвечины, им не хватает сил разделывать трупы, особенно большие, изобильные. Им нужна помощь – Медведя, Рыси или Волка, – а то придется ждать, пока разложение не справится само, но это дело долгое.

В первый день, когда Певца уложили на помост на скале, некоторые осторожные Вороны подлетали к нему, ведь их позвал Дарр Дубраули – а он уже приводил их к богатству, он «изменил их жизнь», так зачем же возиться на земле с какими-то жучками, – но из тела мало что можно было добыть: только выклевать глаза да подергать черный язык. Люди не подходили к скале, чтобы не пугать Ворон, так что на следующий день и на следующий после того все больше черных птиц появлялось на уступе, только чтобы улететь ни с чем.

Лисья Шапка не уходила. Сидела неподвижно, только иногда закрывала лицо, иногда будто говорила с кем-то. Несколько Ворон на бледном теле Певца привыкли к ней и не обращали внимания; она была не из тех детенышей и горбатых стариков, что отгоняли Ворон от зерна или от мяса, коптившегося у костра. Но когда ни одна из Ворон не исполнила или не смогла исполнить необходимое, Лисья Шапка поднялась; она взяла широкий бойцовский клинок и забралась с ним на помост. Лицо у нее было мокрое. Вороны всполошились и с криками взлетели в небо. Через некоторое время – то ли она собиралась с силами, то ли не могла решиться, откуда Воронам знать, – она подняла оружие обеими руками и вогнала клинок в живот Певцу, точно под грудиной. Наружу хлынуло зловоние, распухший живот сдулся. Со странными криками Лисья Шапка вспорола, насколько смогла, тело Певца, а затем разрезала его еще и поперек, плоскостью клинка вскрыла кожу и жир; от удара тело дернулось, одна рука свесилась. Она отбросила меч в сторону и спрыгнула с помоста, а потом легла лицом вниз на уступе, обхватив голову руками, будто боялась, что она отвалится.

Все это перепуганные Вороны обрывками рассказали Дарру, который как раз возвращался из дозора.

Потом было так. Дарр Дубраули бросил клич, другие тоже, и Вороны услышали, откликнулись и прилетели. Собралась небольшая черная туча или стая, и еще до заката Вороны переругивались на помосте, дрались за место, взлетали и снова садились. И Дарр Дубраули с ними. Он тоже был голоден.

Желтого жира под кожей худого старика очень мало; густой жир в почках – уже лучше. Спелая поджелудочная железа и печень; у Ворон нет специальных слов для этих органов, они просто знают, что хорошо, что похуже. Сильные и крупные Вороны оттеснили остальных и принялись рвать ткани, под которыми скрывалось богатство, и, когда Большие насытились, свою долю получили меньшие и младшие. Никаких поблажек за то, что именно он их сюда привел, Дарр Дубраули не получил, но все равно оказался в центре, опустив лапу и клюв глубоко в своего бывшего спутника, если, конечно, и вправду это было то же самое существо, – какой бы ответ он получил, если бы спросил? Как только эта чудна́я мысль пришла ему в голову, пустые глазницы уставились на него, а отвисшая челюсть будто попыталась заговорить. А потом один Дарр Дубраули продолжал кормиться, а другой Дарр Дубраули слушал голос Певца; и чем глубже он проклевывался в Певца, тем яснее его слышал; пока наконец не понял, насколько великий дар преподнес Певец и что ему, Дарру, нужно делать, чтобы его получить.

– Летите!

Это Лисья Шапка – вскочила, раскинула руки и повернулась к Воронам.

– Летите! – снова закричала она, отгоняя их. – Летите, несите его! Несите, все вы, несите его!

Вороны взлетели – обиженные, озадаченные, недовольные, и Дарр Дубраули заорал на них на своем языке: «Летите! Летите! Живо!» Воспротивиться этому кличу они не могли. Под хлопанье крыльев собралась черная туча и, как единое целое, полетела сперва в одну сторону, затем в другую. «Куда?» – кричали они, и Дарр Дубраули отозвался: «Сюда!» И все Вороны развернулись над головой Лисьей Шапки, которая развернулась под ними вместе с землей; Дарр Дубраули, вылетев из тучи, направился к озеру, блестевшему в лучах заката.

Он чувствовал присутствие Певца рядом или даже на себе и понял, куда лететь, прежде, чем услышал это от Певца. Вороны ворчали, но все равно летели следом, и Дарр привел их на остров посреди озера, к той самой рощице с камнями. Люди на берегу и на воде в своих «лодках» со своими «сетями», Люди, которые давно невзлюбили вороватых Ворон, таскавших у них рыбу, подняли голову; но стая пролетела над ними, скользнув по вечерней воде, а потом, выбившись из сил, опустилась в древесный сумрак.

Там Дарр почувствовал, что бремя, которое не было бременем, свалилось с него.

Остальные Вороны, чуть не сталкиваясь в воздухе, расселись по ветвям, но продолжали кричать: «Зачем мы убежали? Почему? Хорошо же сидели! Где мы? Что он там задумал? Мне так страшно!» Они вздрагивали, испражнялись и орали друг на друга: «Заткнись! Заткнись!»

Дарр Дубраули попытался их перекричать, но скоро сдался и просто ждал. Со своего места на Ольхе он смотрел на поляну, чтобы увидеть… что? Да хоть что-то, какой-то порядок в расположении камней, виденный в прошлый раз. Но когда же это было? Воспоминание тут же улетучилось.

«Слушайте! – закричал он. – Не кричите, слушайте!»

Прошло немало времени, прежде чем все притихли, но он едва успел начать свои объяснения, как на него посыпались насмешки и недоуменные выкрики. Да и могло ли быть иначе? Как рассказать им то, что он узнал? Что Люди умирают иначе, чем Вороны, что они уходят после смерти в какое-то «царство», которое и место и не место, но туда их нужно вести или нести? И что именно Воронам теперь до́лжно сослужить Людям эту службу?

На озере рыбаки услышали вороний грай и подивились ему, как все Люди веками гадают – зачем Вороны так кричат, о чем они говорят?

Но никогда прежде не бывало подобного разговора. Он затянулся до самой ночи и продолжился с первым светом, перенесся с острова на реку, с одного конца вороньих владений на другой, долетел в новые наделы, которые Вороны занимали около растущего поселения Людей. Одни говорили, что надо прогнать Дарра подальше и на все четыре стороны, что он для всех опасен, – только они затруднялись сказать, в чем же опасность, – а другие вступились за Дарра и его идею, насколько они смогли ее уразуметь. Это же на пользу Воронам! Не придется долго ждать следующей битвы, нас не будут больше гонять, как отгоняли от тела ребенка, который утонул в озере, и волны вынесли его на берег – помните? Не будут больше проклинать и ненавидеть Люди возле коптилен и мусорных куч, потому что теперь они знают, что, когда умрут, стая Ворон отведет их куда нужно, да еще и будет криками оплакивать по пути. Нету такого места? Не может быть такого места? Да какая разница?! Конечно нет такого места, но ведь туда же отнесли этого седого – это Люди так думают, – а если Вороны могут как-то его отнести, а потом вернуться и вновь клевать его труп на скальном уступе, пока не останется ничего вкусного, и это не напугает Людей, так почему бы Воронам это не делать? Есть их и значит их нести!

В конце концов, к общему решению так и не пришли, да оно и не понадобилось. Вороны делают то, что им приносит пользу. Видимо, некоторые все-таки поняли, что́ Дарр Дубраули пытался им сказать и объяснить о Людях; одни решили, что это забавно, даже смехотворно, и так они считают по сей день; другие же – и среди них, подумать только, Младшая Сестра Дарра! – молчали, почти жалея Людей, чья смерть никак не заканчивалась. Целый новый мир страданий!

Дарр Дубраули не сказал им – он и себе-то этого толком не мог сказать, – что сам вошел в это невозможное место или состояние и вернулся. Был в Счастливой долине. Он, Ворона, был в двух местах одновременно, но всегда оставался собой. Этого никак не объяснить внутри Ка. Жители Ка долго еще верили, будто хитро обманывают живых Людей, и Дарр решил не говорить им, что, скорее всего (как это бывает в вороньих сказках о Слишком Хитрой Вороне), перехитрили они самих себя.

Странно, что создания, у которых нет своих мертвых, птицы, которые чураются смерти и едва осознают, что и сами однажды умрут, были избраны для такого задания и так долго его исполняли. Теперь уже в подобных услугах нет нужды – ни в тех краях, ни в наших. Интересно, рады ли они тому, что больше не нужно этого делать, да и помнят ли вообще – все Вороны, кроме одной, – как долго они этим занимались.

– Что это они затеяли?

С ухода Певца миновал сезон. Три Вороны сидели на сухой ветке дерева на приличном расстоянии от деревни, но все равно прекрасно видели, что́ делают Люди, только не могли понять почему. Одну из них звали Лисята, другую Кукушкино Яйцо, а третью Два Супруга.

– Они эти деревья повалили прошлым летом, теперь на кусочки режут.

– Точно?

– Да, а потом засовывают в ямы.

– И камнями обкладывают.

Долгое время Люди трудились на длинном покатом холмике, который возвышался над полями к подню от их жилищ. Что именно они там делали, было непонятно, настолько непонятно, что даже и не очень интересно. Но Вороны, которым больше нечем было заняться, следили за Людьми, а потом сплетничали. Если бы они поняли, то, наверное, решили бы, что конец пришел их новому занятию, но они не поняли и конец не пришел.

Сперва Люди повалили высокие деревья – стук тяжелых топоров и грохот падающих стволов поначалу пугал Ворон. На одном из деревьев было старое воронье гнездо! А что, если бы новое? Люди отрубили крупные ветки, погрузили их на повозки, запряженные Волами, и переместили к холму, где другие Люди другими инструментами копали в земле глубокие ямы. Много. Каждую яму, аккуратную и правильную, как гнездо, обкладывали изнутри ветками, очистив их от сучков и коры, так же как Вороны укладывали бы веточки внутрь гнезда, и так же спорили или перекладывали.

– Они строят новые жилища, – сказала Лисята. – Как старые. Но верхом вниз, в землю.

Все засмеялись.

– Ну и? – спросила Лисята, потому что именно так все и выглядело.

И она не ошиблась: Люди подняли головы, посмотрели на Ворон вдалеке, подумали и вернулись к работе.

Копали ямы и валили деревья не все Люди, а только некоторые. Остальные смотрели и давали советы. Вороны уже научились их различать: по большей части это были самцы, иногда крупней прочих, хотя не всегда, и их подруги, в одеждах ярких цветов, как оперенье Зимородка, увешанные «украшениями» – теперь у Ворон было такое специальное слово, потому что эти штуки вызывали у них живой интерес: блестящие, яркие, чудесные штучки, вплетенные в меха или надетые на руки и на пальцы. Самцы были вооружены клинками, отличными от обычных, и, когда прибывали повозки, они ехали, а остальные шли пешком.

– Это у них Большие такие, – сказала Кукушкино Яйцо. – Наверное.

Спорить никто не стал. Но все видели, что эти Большие с почтением относились к той, кого Дарр Дубраули знал под именем В-Лисьей-Шапке, а у прочих Ворон для нее не было особого слова. Она была без оружия и одевалась просто, все еще ни как самец, ни как самка. Она сидела неподвижно, но была центром происходящего.

На скальном уступе, где лежало тело Певца – воронье зрение позволяло его увидеть, – остался помост, а рядом с ним возникли другие. Это место Люди отметили высокими шестами, к которым привязали подвижные на ветру полоски, вроде широких крыльев. Скальную стену, по которой карабкалась Лисья Шапка, чтобы призвать Дарра к действию, теперь покрывали узоры и спирали – метки, в которых Вороны не могли распознать лиц. Крутую тропу, что вела туда из долины, расширили, вырезали в камне ступени.

– Смотрите! – воскликнула Два Супруга.

Люди несли наверх предмет, уже знакомый Воронам, – конструкцию из палок, перевязанных кожаными ремнями, на которой лежала завернутая фигура, так что виднелось только белое лицо, но скоро откроется все тело.

– Ага, – сказала Лисята.

– Маленький вроде, – заметила Кукушкино Яйцо.

– Но все равно, – кивнула Два Супруга.

– Время браться за работу, – сказала Лисята – или что-то подобное на языке Ка, в котором нет слов «время» или «работа». Лисята трижды щелкнула длинным клювом – щелк, щелк, щелк, – и все трое спрыгнули с ветки, чтобы поприветствовать идущих к скале Людей.

Не всех мертвецов Люди выносили туда. Иных сжигали на больших чадных кострах, дым которых отгонял все живое, кроме Людей; других клали в лодки вместе с пожитками и дарами, а потом топили в озере. Некоторых Людей, у которых не было ни друзей, ни влияния, просто закапывали в землю. Но воины, Большие, их супруги и мертвые дети – они доставались Воронам для работы. (Эта работа с мертвыми, эта практика получила чудесное и страшное имя в нашем, человеческом языке – «экскарнация».)

Дарр Дубраули научил Ворон, как теперь вести себя с Людьми. Нельзя ковыряться в мусорной куче, не надо ссориться с Собаками. Нельзя воровать по мелочи. Нельзя кататься на спинах Свиней и выклевывать налитых кровью клещей – это все теперь ниже их достоинства. Совет был хорош, и часть Ворон даже следовала ему некоторое время. Еще он сказал, что нужно обращать внимание, когда одного из Людей уносят в жилище и он больше не выходит или когда кто-то из них раздувается, как сытая змея, что вот-вот родит. Тогда нужно собираться рядом, на крышах их жилищ, и показывать, что Воро́ны готовы. Некоторые птицы так и стали себя вести, хотя мало кто из Ворон научился отличать одного двуногого от других или больных от беременных.

– Ладно, – сказала Дарру Лисята, – но мы ведь не Во́роны; ты же знаешь, мы не сумеем быть такими мрачными и торжественными, как они.

– Люди считают, что Во́роны мудрей Ворон, – ответил Дарр Дубраули. – Но они, кажется, не всегда могут нас друг от друга отличить.

– Ха! Либо-либо, – откликнулась Лисята.

Она, кстати, получила свое имя за историю о матери-Лисе.

«Там лисица свихнулась, – сказала она другим Воронам, – и ела своих лисят».

«Правда ела?»

«Двоих, только-только родились. Обоих съела».

«Ой! И ничего не осталось?»

«Ну, – протянула Лисята, – не много». И трижды щелкнула клювом.

Эта история всегда вызывала у Ворон смех.

Супруга у Лисяты не было, хоть она уже точно вошла в возраст; выглядела она непохожей на местных Ворон, голова у нее была такая же черная, как и крылья, а у них головы скорее серые, оперенье у нее блестящее, иссиня-черное, с радужным переливом, лиловым и фиолетовым, даже пурпурным. Никто не мог сказать Дарру, где в вороньих владениях она родилась и кто ее родня, – бродяга, залетная, но она тут поселилась, видимо, давно, пока Дарр Дубраули странствовал в ином мире. Ему трудно было отвести от нее глаза, и он думал о ней, даже когда ее не было рядом, повторял про себя ее имя: Лисята. Приближалась весна.

– Когда окончится посев, – сказала Лисья Шапка, – когда родятся ягнята и телята, тогда пойдем. И вы тоже.

Дарр Дубраули не уставал дивиться, как она (и ее сородичи, наверное) может думать наперед о сезонах, еще не пришедших, о том, что может случиться и что тогда делать. Они так же думали о сезонах ушедших, сожалея или радуясь тому, что сделали или не сделали.

Лисья Шапка стояла, скрестив руки, у берега озера. Над подмороженной водой висел туман, и утренний ветер мягко его раздвигал. Островок в центре озера стоял голый, бледный и прозрачный, словно его тоже вот-вот развеет ветер. Туда отвезли кости Певца, когда с ним покончили даже Галки, уложили под землю в большом горшке, несколько высоких камней перевезли по воде (один случайно утопили) и поставили, словно высоких каменных Людей, вокруг захоронения. Дарр Дубраули не мог видеть этих камней там, прежде чем среди них положили кости Певца, и все же он их видел.

Лисья Шапка часто говорила о Певце и наконец решила, что должна выполнить его просьбу: она с Людьми вернется в ту землю, откуда они пришли, где лежат их старые мертвецы, и принесет этих мертвецов сюда. Поселит в перевернутых домах, которые для них выстроили Люди.

Так что Лисята не ошиблась: дома – для Людей, но не чтобы жить, а чтобы лежать мертвым.

– Мы все пойдем, – объяснила Лисья Шапка. – Все до одного. И вы все тоже.

– Все заняты будут, – пробормотал Дарр Дубраули, глядя в сторону. – Птенцы как раз вылупятся. Забот много.

– Но не у тебя, Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы. Ты такой же, как я.

Она имела в виду – без пары, без подруги, одинокий, свободный.

– Ну, – промямлил он, – я не знаю.

Лисья Шапка повернулась к нему, словно отвлеклась от мыслей:

– Чего не знаешь?

– Ну, просто пока не знаю, – окончательно смешался Дарр и перелетел на другое место. – Вот и все.

Это случалось с бессчетными Воронами на протяжении бессчетных поколений, но, разумеется, для каждой Вороны это случалось впервые в истории мира. Когда приблизилась весна, Дарр Дубраули почувствовал, будто его естество выросло вдвое, потому что включило в себя другое существо. Как это возможно? Как вышло, что другая птица – такая быстрая, умная, большая – вдруг стала частью его? Куда бы он ни полетел, когда удлинились дни, там уже оказывалась Лисята или прилетала вскоре и тоже удивлялась, но не так сильно, как Дарр.

– Это ты, – говорила она. – Я тебя знаю.

Дарр решил, что их объединяет что-то неощутимое, невидимое, вроде паутины. Чудесно. Позднее он скажет себе: «Она просто следила за мной и знала, куда я могу полететь, и сама туда отправлялась», и это тоже чудесно, если подумать, – но тогда думать он не мог. Просто дивился, изящно раскланивался, называл свое имя, которое она наверняка отлично знала.

Она редко бывала одна, куда бы ни полетела. Вокруг нее собирались самцы, которых Дарр никогда не видел прежде, они словно выходили из черной земли или скал – и его бесило, что они смеют приближаться к ней, бесило, что она их вообще терпит! Впервые в жизни он понял своего мрачного и подозрительного Отца. Никто из них ей был не важен; она могла вдруг вскочить и неторопливо улететь, пропасть и оставить их с Дарром гневно пялиться друг на друга. Как же она летает так медленно, но при этом так быстро? Если он набирался смелости и бросался за ней, Лисята всегда оставалась впереди; иногда он терял ее из виду, а потом, кувыркаясь в воздухе, замечал далеко впереди: отдыхает, а вовсе не ждет именно его. Когда он подлетал поближе и прикидывал, как бы присесть рядом с ней, ее уже не было видно. Снова пропала.

Когда она опять проделала этот трюк, он крикнул ей вслед: «Стой!» Но она не остановилась. Дарр опустился на ветку дерева, признав поражение, и снова крикнул, но не обычным кличем: «Пожалуйста, постой».

И она остановилась. Села на ветку и осталась. Дарр собрался с силами и подлетел к ней, сел не слишком близко, очень аккуратно.

– Почему ты остановилась? – спросил он и сразу же пожалел об этих словах, но Лисята только посмотрела на него нежным глазом (в другом ему всегда виделась хитринка) и ответила:

– Потому что ты попросил, Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы.

Наверное, она точно так же не могла вести себя иначе, как он не мог прекратить летать за ней, – но об этом Дарр подумал много позже, когда уже мог посмеяться над своим отчаянием от ее непреклонности. От того, как она молча улетала, стоило ему сказать не то слово. Как подначивала его на всякие безумства; на берегу озера она могла сказать:

– Интересно, ты сможешь взлететь, а потом нырнуть под воду?

– Не смогу! Я же не Селезень!

– А, ну ладно, – бросила она и улетела, оставив его одного.

Или говорила:

– У Орлицы на скалах вылупились птенцы. Слетай и принеси мне мясо, которым она их кормит.

Об этом он даже серьезно задумался (ведь пришла весна!). Но прежде, чем Дарр набрался храбрости, она уже смеялась. Шальная Ворона! Да и хотела ли она этого на самом деле? И вправду не могла решить, нравится ли он ей, или просто дразнила, играла в игру, знакомую ей и прежде? Он уже и сам не знал, сколько ему лет, но чувствовал, что она старше и знает о таких вещах больше, – может даже, у нее был прежде супруг, давным-давно; но, когда он накинулся на нее с расспросами, она только сказала: «Жизнь длинна, Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы».

Наконец однажды днем, когда теплый удушливый ветер разогнал туман, он сидел с ней на земле и смотрел, как она ест, – сам он, кажется, на время утратил аппетит, – и другой самец, большой, громогласный, неаккуратный, приземлился между ними и начал ухаживать за Лисятой. Нет! Дарр не задумываясь бросился на него, тот расхохотался и уклонился от ударов, словно Дарр не стоил даже ответа, а потом повернулся вновь к Лисяте – и она тоже напала на него, жестоко, яростно, погнала ошеломленного самца: «Прочь! Прочь!» Дарр тоже не сдавался, отогнал его далеко и с каждым взмахом крыльев чувствовал себя все больше и больше. Когда нахал пропал из виду, они вместе сели и рассмеялись, клюв к клюву, он радовался ей, а она – ему.

Потом между ними все пошло так, как идет всегда, но никогда не бывало прежде, по крайней мере с Дарром, так что вскоре он уже был не одинок, а удвоен, потому что в нем была Лисята, а он в ней, всюду и навсегда; это деяние или танец вовсе не требовал размышлений. Они не решали, что будут строить гнездо, но начали его строить – не в развилке старого Дуба на границе прежнего надела, где он воображал его в одинокой юности; нет, она выбрала более скромное и тайное место, как выбрала бы его Мать. Они знали, как строить, – она, возможно, потому, что уже делала это, и не раз; он никогда этого не делал, но тоже знал, и чем дальше, тем лучше они понимали, что делать, и чем лучше понимали, тем больше понимали, что́ заставило их это делать.

– Таких больше не носи, Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы.

– Да? Я думал…

– Ну, посмотри!

– Ой.

– Вот. Вот эта хорошая. Таких еще принеси.

– Я только эти нашел.

– Иди найди еще.

– Лисята! – сказал он.

Не думая, он взял ее черный клюв своим, чтобы она замолчала. В следующий миг они дрались, а в следующий уже не дрались.

Вот это и было оно, и Дарр это знал. Наверняка бы наступило, но нельзя было вообразить его, прежде чем пришло. Огромное, неимоверное, но длилось совсем недолго – мимолетное касание и спазм, но Дарр был ошарашен так, будто и вправду нырнул под воду или залетел на солнце. Одна птица. Они тут же начали снова, но уже не так уверенно – наверное, смущенные силой происходящего. Дарр неуклюже попытался покрыть ее, но на этот раз она улетела от него. Или от него.

Дарр Дубраули застыл, распахнув крылья, разинув клюв, злой и пристыженный.

Но вскоре – на краю гнезда, на земле под ним, а потом даже в воздухе – они научились узнавать приближение этого, ждать его, добиваться и пробовать, чтобы получилось или не получилось. Нужно, чтобы получалось достаточно часто (как сказал когда-то Служитель его Матери), чтобы они были уверены, что все птенцы в зеленых яйцах принадлежат только ему и ей. И тогда оно из внезапного и горячего стало постоянным и теплым, так что, когда зазеленела листва, Дарр Дубраули уже мог задуматься над тем, как он стал сдвоенным и что ему теперь нужно делать и как жить. И он мог так жить! Как любая Ворона.

«Снова-здорово», – сказала тогда Мать. Он вспомнил это и засмеялся.

– Что? – спросила Лисята; ей было скучно и тревожно, она сидела на яйцах и едва поднимала голову над краем гнезда.

– Ничего, – ответил Дарр Дубраули. – Это все ничего.

Он давно не бывал в старом наделе, много сезонов не видел Мать. Жива ли она еще? Вороны обычно о таком не думают. Она, как и сам Дарр, как Лисята, наверняка помнила тот, первый раз с Отцом и могла бы рассказать о нем сыну. Может, даже рассказывала. Дарр вспомнил, как сидел с Лисьей Шапкой и Певцом на скальном уступе и Певец говорил о связи между живыми и мертвыми, мертвыми, у которых живые научились жить, так же как сами мертвые научились у других, живших и умерших до них. «Ворона не умирает», – сказал он.

– Что с ними будет? – спросил Дарр, ни к кому не обращаясь. – Как они будут жить?

– А вот мне интересно, – с усмешкой сказала Лисята, – какие у них будут имена.

Лето было уже в разгаре, когда Люди завершили приготовления и выступили из своего поселения в сторону того места, откуда пришли, – забрать своих мертвецов, оставшихся там.

Стариков и малышей оставили следить за стадами, перегонять отары на летние пастбища, поддерживать огонь и собирать урожай. Остальные вышли за ворота в частоколе, захватив в дорогу припасы и котлы, чтобы готовить еду; с собой взяли Овец и Коз, чтобы было мясо и молоко, да и для подарков – один из силачей нес на плечах Козленка. Первыми шли воины, с оружием и в толстых кожаных куртках, укрепленных «железными» «заклепками», чтобы останавливать вражеское оружие, и в таких же шапках. В телегах ехали Большие, один держал меч, такой огромный, что никто не смог бы его использовать в бою, – Лисята сказала, что наверняка и не собирались: он должен был только «означать» силу и мощь Озерных Людей. Сколько же вещей, которые должны означать другие вещи, они делают и таскают за собой; сколько с этим хлопот.

– Мы тоже, – заметила Лисята. – Для них мы тоже то, что означаем. Мы, Вороны.

– Птицы смерти, – отозвался Дарр Дубраули.

Люди выступили под громкий рокот своих «барабанов» и «рогов» (вороний словарь человеческих слов рос с каждым днем), витых, как Змеи: хвост во рту у человека, а длинное тело поднимается вверх, змеиный рот широко открыт, из него рвется звук.

– Но Змеи-то не кричат, – заметила Лисята.

Некоторые Люди дули в полые рога Баранов.

– Ну, Бараны, по крайней мере, издают звуки, – сказала Лисята.

– Но не такие, – вставил Дарр Дубраули.

Вороны его края не видели Баранов, прежде чем их привели Люди, но теперь уже были с ними знакомы.

На деревьях, с которых они смотрели на поход Людей, сидели птенцы Лисяты, все сильные, все уже на крыле: их вылупилось четверо. Они перепрыгивали с ветки на ветку, менялись местами, клевали сучки, ждали, пока им скажут, куда теперь лететь за едой, и пищали тонкими голосками так же часто, как подавали взрослые кличи. Их имена… Дарр Дубраули позабыл их имена.

Следом за барабанами и рогами показалась Лисья Шапка, она стояла в повозке, встревоженная и задумчивая. Дарр Дубраули перебрался на ветку повыше, чтобы лучше видеть. Несколько молодых Ворон, которым нечего было больше делать, увязались за толпой, хоть и держались на почтительном расстоянии.

– Это некто? – спросила Лисята, воспользовавшись местоимением для того, чей пол неизвестен.

– Да.

– И ты отправишься, куда идет некто? – уточнила Лисята.

– Не могу, – сказал Дарр Дубраули. – Птенцы же.

– Они почти выросли.

– У них глаза еще голубые, – возразил Дарр Дубраули. – Не знают, когда Жабы переселяются; Лису от Выдры не отличат.

– Ты хочешь лететь. Так лети.

– И ты со мной.

– Я не могу. Я нужна птенцам.

Дарр неловко перепорхнул на другую ветку, опустил клюв к земле, поднял к небу. Шум человеческой процессии стал стихать.

– Если останешься, – сказала Лисята, – мы не узнаем, что случилось, верно? И почему, и зачем, и все остальное.

Звучало так, будто она слышала эти слова от него, и не раз, а много раз, будто это было очень мило, хоть и поднадоело. Дарр почуял вызов, но такой, что на него не ответишь. С чувством, будто он выдернул маховое перо из крыла, Дарр оставил Лисяту с птенцами. Она крикнула ему вслед клич «Будь осторожен!», словно клюнула своим черным клювом.

Он летел, пока не догнал Лисью Шапку, а потом завис над ней, ловко закладывая виражи в воздухе. Лисята была права: он означал что-то в той же степени, в какой был чем-то, он, Ворона; вот что он должен отдать Людям взамен того, что получили Вороны. Когда Люди вошли под деревья, Дарр присоединился к хохочущим Воронам, которые тоже отправились на поиски приключений; потом он сел прямо на борт телеги и, когда она подскакивала, цеплялся крепче, дабы показать, что ему не страшно, – хотя Воронам помоложе на это не хватало смелости. Через некоторое время Лисья Шапка устала от тряски, выбралась из телеги и пошла рядом, опираясь на длинный посох.

Прежде чем летнее солнце закатилось, путники из передовой части отряда объявили привал и развели костры. Огонь станет знаком для отстающих, скажет им: «Мы здесь». Воины во время набега никогда не разжигают костров, сказала Дарру Лисья Шапка, и тем, кто живет сейчас в старом поселении, лучше знать, что они не подбираются во мраке для войны или грабежа. На третий день путники увидели на подневном взгорье всадников, те некоторое время наблюдали за пришельцами, а потом исчезли: разведчики; увидели и поскакали к своим с новостями.

На пятый день Люди завидели свое прежнее поселение. Старики разразились горестными криками и завываниями. На холме над жилищами возвышалась приземистая башня, которую Дарр Дубраули поначалу принял за пень гигантского дерева. Частокол (выше, чем в Озерной деревне), на многих шестах черепа – мертвые враги, ставшие стражами. Дым множества очагов и костров. Дарр видел – хотя Люди еще не разглядели, – что те, кто жил снаружи частокола, поспешно гнали скот в ворота.