Читать книгу Агент на передовой - Джон Ле Карре - Страница 4
Глава 3
Оглавление– Нат! Отлично выглядишь! Моряк вернулся домой из дальнего плавания. В отличной форме, больше двадцати пяти не дашь! – Доминик Тренч вышел из-за директорского стола и трясет мою ладонь обеими руками. – Вот он, результат занятий фитнесом. Прю в тонусе?
– Старается, Дом. А как Рэйчел?
– Отлично. Я счастливейший из мужчин. Ты должен с ней увидеться. Вместе с Прю. Устроим-ка мы ужин вчетвером. Вы будете от нее без ума.
Рэйчел. Первая среди равных, важная шишка в партии тори, вторая жена, недавно в браке.
– А как дети? – спрашиваю осторожно. От милейшей первой жены у него двое детей.
– Лучше не бывает. Сара учится на отлично в школе Южного Хэмпстеда. Впереди маячит Оксфорд.
– А Сэмми?
– Переходный возраст. Скоро из него выйдет и последует за старшей сестрой.
– Ну а Табби, если можно спросить? – Табита его первая жена. Когда он от нее ушел, она была на грани нервного срыва.
– Держится достойно. Насколько мне известно, в ее жизни никто не появился, но надежды не теряем.
Сдается мне, что такой Дом присутствует в жизни каждого человека: мужчина, именно мужчина, который отводит тебя в сторонку, объявляет своим лучшим другом, посвящает в свою личную жизнь, о которой ты предпочел бы ничего не знать, спрашивает твоего совета и, не дождавшись ответа, клянется именно так и поступить, а завтра пускает тебя под нож. Пять лет назад, в Будапеште, ему было под тридцать, и сейчас на вид столько же: этакий лощеный крупье, рубашка в полосочку, желтые подтяжки, больше впору парню помоложе, белые манжеты, золотые запонки и улыбочка на все случаи жизни. Все та же раздражающая привычка: сложив перед собой пальцы умильным домиком, откинуться на спинку стула и одарить тебя рассудительной улыбкой.
◾
– Мои поздравления, Дом, – говорю я, показывая на кресла для высокого начальства и керамический кофейный столик для третьего уровня и выше.
– Спасибо, Нат. Ты очень любезен. Это застигло меня врасплох, но если зовут, надо идти. Кофе? Чай?
– Кофе, пожалуйста.
– Молоко? Сахар? Молоко соя, кстати.
– Без сои. Просто черный. Спасибо.
Почему не сказать «соевое»? Или «соя» – это такая модная версия? Он просовывает голову за дверь из рифленого стекла, перебрасывается несколькими репликами с Вив и принимает прежнее положение.
– В Лондонском управлении все по-старому? – интересуюсь я как бы между прочим, помня, как Брин Джордан однажды при мне назвал эту службу приютом для потерявшихся собак.
– Да, Нат. Все по-старому.
– Значит, все базирующиеся в Лондоне отделения номинально находятся под твоим командованием.
– Не только в Лондоне. В Великобритании. За исключением Северной Ирландии. И при этом, что приятно, мы сохраняем свою автономность.
– Автономность только административную? Или оперативную тоже?
– В каком смысле, Нат? – Он хмурится, как будто я вышел за рамки приличия.
– Ты можешь как глава Лондонского управления проводить собственные операции?
– Тут границы размыты, Нат. На сегодняшний день любая операция, предложенная местным отделением, теоретически должна быть утверждена соответствующим региональным управлением. С чем я борюсь по сей день.
Он улыбается мне. Я улыбаюсь ему. Схватка началась. Мы синхронно отпиваем свой кофе без сои и ставим чашки на блюдца. Сейчас он со мной поделится ненужными подробностями своей интимной близости с новой женой? Или объяснит, почему я здесь? Нет, еще не время. Для начала надо перетереть былое: наши общие агенты, я был их куратором, а он моим никчемным начальником. Первым в его списке значится Полоний из «шекспировского круга». Несколько месяцев назад, будучи по делам в Лиссабоне, я навестил старика Полония в Алгарве, в его доме рядом с пустующим полем для гольфа. Дом, где каждое слово отзывается эхом, был приобретен для него Конторой по условиям выхода на пенсию.
– У него все хорошо, Дом, – заверяю я от души. – Никаких проблем с новым именем. Уже отошел после смерти жены. Я бы сказал, все нормально.
– В твоих словах, Нат, слышится «но», – говорит он мне с упреком.
– Вообще-то мы обещали ему британский паспорт, если ты помнишь, Дом. Похоже, в суете после твоего возвращения в Лондон об этом как-то подзабыли.
– Завтра же этим займусь. – В доказательство Дом делает себе пометку в блокноте.
– А еще он немного расстроен тем, что его дочь не попала в Оксбридж[2]. Все, что от нас требовалось, считает он, это маленький толчок, которого мы не сделали. Или ты не сделал. Так, во всяком случае, ему кажется.
Дом никогда не выглядит виноватым. Обычно он выбирает между «я оскорблен» и «я тут ни при чем». Сейчас останавливается на первом.
– Каждый университет принимает свое решение, Нат, – устало говорит он. – Многие думают, что они единое целое, но это не так. Люди ходят от одного к другому с протянутой рукой. Я прослежу. – Следует очередная пометка в блокноте.
Вторая в его списке Далила, колоритная венгерка, за семьдесят, член парламента, которая предпочла русскому рублю британский фунт еще до его падения.
– Далила в отличной форме, Дом, просто в отличной. Узнав, что мне на смену пришла женщина, сочла это перебором. Пока, говорит, вы меня «вели», мне казалось, что любовь ждет меня за углом.
Дом осклабился и передернул плечами, помня о ее многочисленных любовниках, однако удержался от смеха. Глотнул еще кофе. Поставил чашку на блюдце.
– Нат. – В голосе звучит нотка обиды.
– Что, Дом?
– Я правда считаю, для тебя это было бы по-настоящему яркой вспышкой.
– Это еще почему, Дом?
– Господи! Я тебе предлагаю золотую возможность своими руками реорганизовать внешнее русское отделение, которое слишком долго находилось в тени. С твоим опытом ты это сделаешь за какие-нибудь полгода. Вот оно, творчество, оперативный простор и твой конек. Чего еще можно желать в такой период жизни?
– Что-то я тебя не понимаю, Дом.
– Не понимаешь?
– Нет.
– Хочешь сказать, тебя не ввели в курс дела?
– Они сказали, чтобы я пришел поговорить с тобой. Я пришел. Вот, собственно, и всё.
– То есть ты не в курсе? О господи. Иногда я себя спрашиваю, каким местом они там думают, в отделе кадров. Ты говорил с Мойрой?
– Может, она посчитала, что будет лучше, если я это услышу от тебя, Дом. Ты, кажется, что-то сказал про внешнее русское отделение, которое слишком долго находилось в тени. Если речь идет о Гавани, то это не внешнее отделение, а мертвая подстанция под эгидой Лондонского управления, мусорная свалка для перемещенных дезертиров, которым уже грош цена, и средней руки информаторов, покатившихся по наклонной плоскости. Казначейство вроде как собиралось его ликвидировать, да, видно, запамятовало. И вот это ты мне всерьез предлагаешь?
– Гавань – далеко не свалка, Нат. По моим меркам. Да, там найдется пара служак, из которых песок сыплется, согласен. И есть источники, которые пока себя не реализовали. Но есть и первоклассный материал для того, кто знает, где искать. И очень даже возможно, – словно вдруг вспомнил, – сделать себе имя в Гавани и заслужить повышение в Русский отдел.
– А сам ты, случайно, не рассматриваешь такую перспективу, Дом? – спрашиваю я.
– Какую, старина?
– Карьерный рост в Русский отдел. За счет Гавани.
Он хмурится и неодобрительно надувает губы. Я вижу его насквозь. Должность в Русском отделе – желательно во главе оного – мечта его жизни. Но не потому, что он знает эту область, обладает опытом или говорит по-русски. Ни первого, ни второго, ни третьего. Обычный городской парень без всяких лингвистических способностей, вскочил в уходящий поезд, а зачем его вообще взяли, он и сам, я думаю, не понимает.
– Ежели, Дом, ты всерьез об этом подумываешь, то я готов совершить такое путешествие с тобой за компанию, коли не возражаешь. – Я его поддавливаю, то ли игриво, с издевочкой, то ли сердито, сам не знаю. – А может, ты собираешься отодрать наклеечки с моих отчетов и присобачить их на свой собственный, как ты это сделал в Будапеште? Просто спрашиваю.
Он обдумывает мои слова, то есть сначала разглядывает меня поверх сложенных домиком пальцев, потом устремляет взор куда-то мимо и снова переводит на меня, словно желая убедиться, что я еще здесь.
– Вот мое предложение, Нат, в качестве главы Лондонского управления. Хочешь – соглашайся, не хочешь – не надо. Я официально предлагаю тебе занять место Джайлса Уокфорда в качестве главы подстанции Гавань. Пока я являюсь твоим временным начальником, ты находишься в моем распоряжении. К тебе переходят агенты Джайлса и все подотчетные средства. А также представительские расходы или что там от них осталось. Я бы тебе советовал хвататься обеими руками, а отпуск продолжить как-нибудь в другой раз. Что скажешь?
– Не получается, Дом.
– Это еще почему?
– Я должен переговорить с Прю.
– И когда ты с ней переговоришь?
– Наша дочь Стефани скоро отмечает свое девятнадцатилетие. Я обещал свозить ее и Прю на недельку покататься на горных лыжах, прежде чем она вернется в Бристольский университет.
Он подается вперед и с театральной озабоченностью заглядывает в настенный календарь:
– Когда, говоришь?
– У нее начинается второй семестр.
– Я спрашиваю, когда вы уезжаете на каникулы?
– Суббота, пять утра, со станции «Станстед», если ты хочешь к нам присоединиться.
– Предположим, вы с Прю переговорите и придете к положительному решению. А я попробую удержать Джайлса на месте еще на недельку, если, конечно, он не пожелает упорхнуть раньше времени. Ты будешь доволен или нет?
Хороший вопрос. Буду ли я доволен? Я остаюсь в Конторе, работаю с прицелом на Россию, пусть даже питаюсь объедками с его стола.
А вот будет ли довольна Прю?
◾
Сегодняшняя Прю – это уже не та преданная жена «конторщика» двадцатилетней давности. Хотя по-прежнему бескорыстная и прямая. Такая же веселая, когда позволяет себе расслабиться. И готовая служить на благо миру, но только не секретной службе. Отличный адвокат среднего ранга. А когда-то она прошла курсы противодействия средствам наблюдения, аварийной сигнализации и использования конспиративных почтовых ящиков для передачи спецматериалов, а также сопровождала меня в Москву. В течение четырнадцати напряженных месяцев мы вместе боролись с постоянным стрессом, зная, что наши самые интимные разговоры прослушиваются, просматриваются и анализируются на предмет проявлений человеческой слабости или несоблюдения правил безопасности. Под чутким руководством главы отдела – того самого Брина Джордана, которого спешно призвали на заседания обеспокоенного конклава наших партнеров-разведчиков в Вашингтоне, – она исполняла свою роль в срежиссированных сценках из супружеской жизни, призванных обмануть вражеских перехватчиков.
Но во время нашего второго пребывания в Москве Прю забеременела, а с этим пришло резкое разочарование в Конторе. Всю жизнь заниматься обманом… у нее пропало такое желание, если оно вообще когда-то было. А еще она не желала, чтобы ребенок родился на чужой земле. И мы вернулись в Англию. Может, после родов передумает, сказал я себе. Но я плохо знал свою жену. В день, когда родилась Стефани, отец Прю умер от инфаркта. Благодаря его завещанию она тут же выкупила викторианский дом в Баттерси с большим садом и яблоней. Знак был дан более чем красноречивый: «Теперь я живу здесь!» Наша дочь Стеф, как мы ее вскоре окрестили, не станет дипломатическим ребенком, каких мы много видим вокруг – брошенных на нянек, таскаемых за родителями из страны в страну, перебрасываемых из одной школы в другую. Она займет свое законное место в обществе и будет ходить исключительно в государственную школу, никаких тебе частных заведений или пансионов.
И чем же теперь займется Прю? Продолжит то, что бросила. Станет юристом по защите прав человека, защитницей угнетенных. Но ее решение не означало внезапного разрыва. Она разделяла мою любовь к королеве, родной стране и родной службе. Я разделял ее любовь к закону и справедливости. Она отдала Конторе что могла, больше не просите. С первых дней нашего брака она была не из тех жен, которые рвутся на рождественскую вечеринку у шефа, или на похороны высокопоставленного коллеги, или на званый вечер для младших сотрудников и их семей. Что до меня, то я никогда не чувствовал себя своим на посиделках с ее коллегами радикальных взглядов.
Но разве мы могли предвидеть, что посткоммунистическая Россия снова, вопреки всем надеждам и ожиданиям, станет недвусмысленной угрозой либеральной демократии во всем мире, а значит, командировки будут следовать одна за другой и я, муж и отец, буду все свое время проводить вне дома?
Но сейчас-то моряк вернулся домой, как любезно выразился Дом. Последние годы стали для нас обоих, а для Прю в особенности, серьезным испытанием, и у нее были все основания рассчитывать на то, что я осел на суше навсегда и начну новую жизнь в «реальном мире», как она повторяла, пожалуй, слишком часто. Мой бывший коллега открыл в Бирмингеме клуб путешествий для детей с физическими недостатками и божился, что никогда еще не был так счастлив. Не говорил ли я раньше, что сам о чем-то таком подумываю?
2
Оксбридж – Оксфордский и Кембриджский университеты, старейшие и самые престижные в Великобритании. (Здесь и далее – прим. перев.)