Читать книгу Шпион, выйди вон! - Джон Ле Карре - Страница 4

Гиллем ехал быстро, но не гнал. Машину наполняли осенние запахи, светила полная луна, над голыми полями повисли клочья тумана, и холод стоял невыносимый. Смайли задумался, сколько лет Гиллему, и мысленно дал ему около сорока, хотя при свете луны тот казался студентом, плывущим на лодке: он манипулировал рычагом коробки передач так плавно, будто преодолевал сопротивление воды. Как бы то ни было, раздраженно отметил про себя Смайли, эта машина слишком молодежная для Гиллема. Они проскочили Раннимид и начали подниматься к Игэм-Хиллу. Ехали уже минут двадцать, Смайли задал дюжину вопросов и ни на один из них не получил внятного ответа, и теперь в нем стала просыпаться какая-то навязчивая неосознанная тревога.

– Удивительно, что они не выгнали тебя вместе с нами со всеми, – сказал Джордж не очень-то любезным тоном, запахиваясь поплотнее. – Ты обладаешь для этого всеми качествами: хорошо знаешь свою работу, лоялен, не болтлив.

– Мне поручили курировать «головорезов».

– О господи! – промолвил Смайли с содроганием и, упрятав свои пышные подбородки в поднятый воротник, предался этому воспоминанию вместо других, еще более неприятных: Брикстон, зловещее каменное здание школы, которое служило «головорезам» штаб-квартирой. Официально они назывались «отделом путешествий». Это подразделение было сформировано Хозяином по предложению Билла Хейдона еще на заре холодной войны, когда убийства, похищения людей и жестокий шантаж использовались повсеместно. Первым командиром «головорезов» тогда назначили человека, рекомендованного Хейдоном. Это была маленькая команда, около дюжины человек, и занимались они диверсионными набегами – работой слишком грязной и рискованной для резидентов за границей. «Хороший разведчик, – любил поучать Хозяин, – должен действовать последовательно и неспешно и обладать некой мягкостью». «Головорезы» были исключением из этого правила. Они действовали отнюдь не неспешно, вряд ли были мягкими по натуре и скорее воплощали темперамент Хейдона, чем Хозяина. Работали они поодиночке и именно поэтому располагались подальше от чужих глаз, за каменной стеной с битым стеклом и колючей проволокой по верхней кромке.

– Я спросил, говорит ли тебе о чем-нибудь слово «латерализм».

– Совершенно ни о чем.

– Это доктрина узкого круга посвященных. Мы привыкли к вертикальной, ступенчатой структуре управления. Сейчас она горизонтальная.

– И что?

– В твое время управление Цирка делилось по регионам: Африка, Восточная Европа, Россия, Китай, Юго-Восточная Азия и так далее, и у каждого региона был собственный мудрец руководитель. Хозяин же сидел в поднебесье и держал в руках бразды правления. Помнишь?

– Что-то припоминаю.

– Так вот, сейчас все операции разрабатываются в одном мозговом центре. Называется Лондонское управление. Региональные управления – в прошлом, на смену им пришел латерализм. Лондонским управлением руководит Билл Хейдон, Рой Бланд его правая рука, Тоби Эстерхейзи бегает между ними, как собачонка. Это отдельная служба в самом Цирке. У них свои секреты, и они не водятся с простыми работягами. Это сделано для большей безопасности.

– На первый взгляд идея очень хороша, – сказал Смайли, старательно делая вид, что не замечает иронии.

В его мозгу всколыхнулась новая волна воспоминаний, и он проникся странным чувством, будто прожил этот день дважды: первый раз в клубе с Мартиндейлом, а теперь – с Гиллемом, во сне. Они миновали молодой сосняк. Лунный свет полосками замелькал между деревьями.

– Что там говорят о… – начал Смайли, затем переспросил менее решительно: – Какие новости об Эллисе?

– В карантине, – лаконично ответил Гиллем.

– Ах, ну да. Конечно. Не подумай, что я вынюхиваю. Просто интересно, может ли он двигаться, ходить? Он поправляется? Я слышал, позвоночник – ужасно коварная штука.

– Говорят, он держится вполне прилично. Я забыл спросить, как Энн?

– Хорошо. Все хорошо.

В машине стало темно, хоть глаз выколи. Они свернули с шоссе на дорогу, посыпанную гравием. По обе стороны ее чернела живая изгородь; появились огни, затем высокое крыльцо, и из-за верхушек деревьев показался островерхий контур большого дома. Дождь прекратился, но, когда Смайли вышел на свежий воздух, с мокрых листьев не переставая капало. «Да, – подумал он, – когда я приехал сюда в первый раз, вскоре после того как имя Джима Эллиса попало в заголовки всех газет, тоже шел дождь».

Они вымыли руки и задержались на минуту в прихожей с высокими стенами, с любопытством оглядывая альпинистское снаряжение Лейкона, бесформенной кучей сваленное на старинном комоде. Затем прошли в гостиную и сели полукругом, лицом к пустому стулу. Это был самый уродливый дом на несколько миль вокруг, Лейкон купил его буквально за бесценок. «Беркширский Камелот», как он его однажды назвал, словно оправдываясь перед Смайли, построен одним миллионером-трезвенником. Гостиная представляла собой большой зал с витражными окнами футов двадцати высотой и балюстрадой из сосны над входом.

Смайли отметил про себя знакомые вещи: пианино, заваленное музыкальными партитурами, старинные портреты каких-то духовных лиц в церковном облачении, стопка отпечатанных приглашений.

Он поискал глазами весло Кембриджского университета и обнаружил его висящим над камином. Горел все тот же огонь, слишком слабенький для такой огромной решетки. Во всем скорее чувствовалась нужда, чем богатство.

– Ну как, хорошо вам на пенсии, Джордж? – весело выпалил Лейкон, будто обращаясь к старой глухой тетушке через слуховую трубку. – Не скучаете по теплым человеческим отношениям? Думаю, я бы скучал по работе, по старым приятелям.

Высокий и худой как жердь, ребячливый и угловатый, Лейкон происходил из церковно-шпионской элиты, как сказал однажды Хейдон, известный в Цирке остряк. Отец Лейкона был видным деятелем шотландской церкви, а мать благородных кровей. Время от времени воскресные газеты, из тех, что поумнее, за молодость называли его «представителем нового стиля». Кожа у него на лице была поцарапана от торопливого бритья.

– Спасибо, у меня все хорошо, – вежливо ответил Смайли. И добавил: – Да-да, правда. А вы? Как ваши дела?

– Ничего особенно нового. Все гладко и спокойно. Шарлотта получила стипендию в Роудине, и это очень здорово.

– Ну, замечательно.

– А ваша жена? Все цветет и прочее?

Выражался Лейкон тоже по-мальчишески.

– Спасибо. Лучше не бывает, – сказал Смайли, любезно стараясь ответить в тон.

Они сидели и смотрели на двойные двери. Откуда-то издалека послышался звук шагов по кафельному полу. Два человека, определил Смайли, оба мужчины.

Дверь отворилась, и в проеме возник высокий силуэт. На долю секунды Смайли увидел позади него вторую фигуру, смуглого маленького предупредительного человека; но в комнату шагнул только первый, и двери у него за спиной закрыли невидимые руки.

– Заприте нас, пожалуйста, – распорядился Лейкон, и они услышали, как щелкнул ключ. – Вы знакомы со Смайли, не правда ли?

– Да, кажется, знаком, – ответил вошедший и стал приближаться к ним из мрака дальнего конца комнаты. – Он, кажется, когда-то дал мне работу, не так ли, мистер Смайли? – Голос был мягким и протяжным, как у южанина, но это был, без сомнения, колониальный акцент.

– Тарр, сэр. Рикки Тарр из Пинанга.

Блик света из камина выхватил часть застывшей улыбки, образовав на месте глаза черную впадину.

– Сын адвоката, помните? Ну же, мистер Смайли, вы меняли мои первые пеленки.

Все четверо встали, представляя собой довольно нелепую картину: Гиллем и Лейкон были похожи на крестных родителей, в то время как Тарр пожимал Смайли руку, затем еще раз и еще раз, будто их фотографировала пресса.

– Как поживаете, мистер Смайли? В самом деле, очень рад вас видеть, сэр.

Отпустив наконец руку, он повернулся и направился к предназначенному для него стулу, а Смайли подумал: «Да, с Рикки Тарром это могло произойти.

С Рикки все могло произойти. Боже мой, – пришло ему в голову, – каких-то два часа назад я говорил себе, что мое убежище в прошлом». У него пересохло в горле, и он догадался, что это от страха.

Десять? Двенадцать лет назад? В эту ночь ему с трудом удавалось правильно определить время. В круг обязанностей Смайли тогда входила проверка новобранцев: ни один не мог быть принят без его одобрительного кивка, ни одного не стали бы обучать без его подписи в плане приема.

Холодная война набирала обороты, «головорезы» были в цене, резиденты Цирка за границей получили приказ Хейдона подыскивать подходящий материал.

Тогда-то Стив Макелвор из Джакарты и предложил им Тарра. Макелвор был опытным профи, работавшим под легендой судового экспедитора. Как-то раз он наткнулся на пьяного и злого Тарра, шатающегося по доку в поисках своей подружки по имени Роза, которая от него сбежала.

Тарр рассказал ему, как он связался с шайкой бельгийцев, занимающихся контрабандой оружия между островами и побережьем. Он не любил бельгийцев, ему наскучило заниматься контрабандой, к тому же он был зол на них за то, что они украли у него Розу. Макелвор посчитал, что он поддается дисциплине и достаточно молод, чтоб подготовить его к участию в специальных операциях, которые «головорезы» разрабатывали в стенах своей мрачной школы в Брикстоне. После обычных проверок Тарра переправили в Сингапур, дабы убедиться, что он подходит, а затем в «ясли» в Саррате – для третьей проверки. На этом этапе Смайли выступил в роли ведущего в серии собеседований, временами довольно жестких. «Ясли» в Саррате были учебным центром, но там было достаточно места и для других вещей.

Отец Тарра был адвокатом из Австралии и жил, кажется, в Пинанге. Мать – актриса на выходах из Брэдфорда. Она приехала на Восток вместе с английской драматической труппой перед самой войной. Отец, вспоминал Смайли, слегка двинулся на религиозной почве и проповедовал в местных молельных домах. У матери были какие-то нелады с законом в Англии, но отец Тарра либо не знал об этом, либо ему было попросту наплевать. Когда началась война, семейная пара ради своего маленького сына уехала в Сингапур. Несколько месяцев спустя Сингапур пал, и Рикки Тарр начал свое образование под японским надзором в тюрьме Шанчжи. Там его отец проповедовал Божье милосердие каждому, кто попадался ему на глаза, и если бы его не преследовали япошки, то сокамерники делали бы это вместо них. После освобождения все трое вернулись в Пинанг. Рикки пытался готовиться к экзамену по праву, но все норовил бросить это занятие, и отец, чтобы выбить из его души все грехи, натравил на него каких-то священников. В конце концов Тарр удрал на Борнео. В восемнадцать лет он стал полноправным членом шайки контрабандистов, постоянно стравливая друг с другом все конкурирующие стороны на островах Индонезии. Примерно тогда-то Макелвор и набрел на него.

К тому времени, как Тарр закончил обучение в «яслях», случились известные события в Малайе. Тарра снова внедрили к контрабандистам. Едва ли не первыми, на кого он вышел, стали его бельгийские друзья. Они были слишком заняты поставкой оружия коммунистам, чтобы выяснять, где он пропадал все это время, к тому же им не хватало рабочих рук. Тарр провернул для них несколько операций, чтобы нащупать связи, а затем однажды ночью, напоив, застрелил четверых, в том числе и Розу, и поджег их лодку. Он мотался по Малайе еще какое-то время, успел выполнить еще два-три поручения перед тем, как его отозвали обратно в Брикстон на переподготовку для специальных операций в Кении – или, говоря простым языком, для охоты за вознаграждение на мау-мау.

После Кении Смайли надолго потерял его из виду, но несколько случаев запали ему в память, потому что они могли закончиться скандалом и Хозяина следовало поставить в известность. В шестьдесят четвертом Тарра послали в Бразилию для подкупа тамошнего министра вооруженных сил, который, по некоторым сведениям, попал в переплет. Тарр действовал слишком нахраписто, министр запаниковал и выложил все прессе. У Тарра было голландское прикрытие, и никто ни о чем не пронюхал, кроме разведки Нидерландов – эти прямо-таки взбесились от ярости. В Испании год спустя, действуя по сценарию, разработанному Биллом Хейдоном, Тарр шантажировал – или, как выражаются «головорезы», «поджаривал» одного польского дипломата, который влюбился в танцовщицу. Первый улов был богатым, Тарр заслужил благодарность и премию. Но когда он явился по второму разу, поляк написал покаянное письмо послу и то ли сам, то ли с чьей-то помощью выбросился из окна.

В Брикстоне Тарра стали называть невезучим. Когда они уселись полукругом возле слабенького огня, Гиллем, судя по выражению его простодушно-юношеского лица, которое, однако, при более пристальном разглядывании обнаруживало печать прожитых лет, мог бы выразиться куда крепче.

– Итак, я, пожалуй, могу начать? – любезно произнес Тарр, непринужденно усаживаясь на стул.