Читать книгу Дракон не дремлет - Джон М. Форд - Страница 5

Римская дорога разрезала Северный Уэльс на некотором удалении от побережья, между ветреным Ирландским морем и горами Гвинедда и Поуиса. Она шла мимо рудников, где добывают медь и свинец, до которых так охоча Империя, и пересекала реку Конуи в Каэрхуне, а Клуид – в Асафе, посвященном Эзусу. Римляне проложили ее в холмах, выше берега, но ниже горных отрогов, не пытаясь проникнуть в становой хребет страны. Это не означало, что путей туда нет, только что римляне их не нашли.

Дорога уцелела на отрезке от Карнарвона до Честера, а в Каэрхуне, что в долине Конуи, сохранились развалины стен и рвы на месте форта, где легионеры охраняли переправу. Римские камни, но ни одного римлянина уже тысячу лет.

За Каэрхуном дорога с милю шла вверх к постоялому двору «Белый олень». Здесь Хивел Передир жил на одиннадцатом году своей жизни, в лето девятьсот десятое от Артуровой Победы, тысяча девяносто пятое от основания Константинова града. В тот ранний мартовский вечер Хивел стоял на римской дороге под «Белым оленем» и был римским кесарем.

Поля – его безграничные владения – расстилались внизу, разделенные деревьями, которые с высоты казались пушистыми комочками на зелено-коричневом лоскутном одеяле. Воды Конуи змеились широкой, нашитой на ткань лентой. Мартовский воздух пах торфом, сыростью и больше ничем, кроме собственной холодной чистоты на острой кромке весны.

Место, где стоял Хивел, звалось Пен-и-Гаэр, Голова Крепости. Крепость существовала еще до того, как пришли легионы, однако от ее строителей тоже остались лишь камни: отрезки стены и вала. И острые глыбы, врытые рядами на подступах к холму.

Хивел стоял на дороге и повелевал камнями. Бойцы бессмертные и бесстрашные, подобно легендарным воинам, выросшим из зубов дракона, они остановят и рассеют любой натиск. Тогда, по знаку Хивела, его конница на всем скаку вылетит из Каэрхуна и обрушится на бегущего врага, щадя лишь знатных ради выкупа и триумфа. Его военачальники в золоте и пурпуре, на белых конях, пригонят к нему родовитых пленников, крича: «Передир! Передир!», дабы все знали, кто здесь победитель…

Чуть выше по дороге торчала каменная веха. Надпись на ней наполовину стерлась, и Хивел не знал латыни, но мог прочесть имя CONSTANTI. Константин. Император. Основатель Прекрасного града. А теперь и бог, как Юлий Цезарь, как Артур, король Британии. Проходя мимо вехи, Хивел обычно проводил пальцами по резным буквам, трогал божий образ.

Три года назад, в майские календы, он камешком из пращи оглушил воробья и, связав тому крылья, отнес его к вехе. Всю дорогу воробей трепыхался под рубахой, а когда Хивел положил его на землю, вдруг застыл, словно чего-то ждал. Ножа у Хивела не было, а убивать птицу голыми руками он побоялся. К тому времени, как ему удалось разыскать два плоских камня и выполнить задуманное, он забыл, о чем хотел помолиться.

Сейчас облака проплывали перед низким солнцем, по земле бежали их тени. Река то темнела, то вспыхивала серебром. Стоячие камни будто двигались, приветственно ударяя копьями в щиты. Забыв про воробьев, Хивел направлял свои когорты как воин, царь и бог.

Пока не заклубилась пыль и в его грезу, блестя сталью, не вступили люди – настоящие воины на дороге к постоялому двору. Хивел смотрел и слушал, зная, что если не шевелиться, его могут не заметить. Он различил скрежет алебард по каменным плитам, поступь обутых ног, звон волочащихся цепей. Ветер донес до него голоса, не отдельные слова, только ритм: английские голоса, не валлийские. Когда воины преодолели последний поворот, Хивел различил их эмблемы. Тогда он повернулся и побежал к воротам «Белого оленя». Во дворе пес поднял голову, напрасно ожидая, что его погладят; с застрех вспорхнули воробьи.

В трапезной под гнутыми стропилами было темно, в воздухе висел торфяной дымок. Дафидд, хозяин постоялого двора, возился у огня, а Глинис, красивая служанка, вытирала кружки. Оба подняли голову, Глинис с улыбкой, Дафидд – без.

– Ну, милорд северянин, давай-ка сюда! Покуда ты совещался со своими приближенными, огонь почти…

– Там на дороге воины, – сказал Хивел по-валлийски. – Люди наместника Ирландии, из Карнарвона.

Он знал, что Дафидд лишь притворяется рассерженным; когда тот злился по-настоящему, то говорил пугающе тихо и немногословно.

– Отлично, – сказал Дафидд. – Они захотят эля. Пойди нацеди котелок.

Хивел ухмыльнулся и спросил:

– А масла принести?

Хозяин тоже улыбнулся:

– Настолько прогорклого у нас нет. А теперь беги за элем; воины не любят ждать.

– Ie[12].

– И говори по-английски, когда воины могут тебя услышать.

– Ie.

– И задай себе порку, а то мне некогда!

На лестнице в погреб Хивел остановился.

– С ними пленник. Колдун.

Дафидд положил кочергу и вытер ладони о фартук.

– Что ж, – тихо сказал он, – для кого-то это плохая новость.

Хивел ничего не понял, но кивнул и полез вниз. Он нацедил эля в закопченный железный котелок, привязал котелок на веревку и поднял; и лишь потом, стоя в тишине погреба, сообразил, что сказал мгновения назад. Да, он и впрямь слышал звон цепей, но ни разу не видел, кто ими скован.

Во дворе стояли восемь человек и еще нечто.

Воины были в кожаных куртках, с мечами и алебардами; у двоих за спинами торчали луки. У одного, важного и в шлеме, была на боку кожаная сумка, а через плечо перевязь с деревянными бутылочками на шнурках. Хивел знал, что это пороховницы для пистоля в сумке.

Нашивки у воинов на рукавах изображали оскаленного гончего пса, стоящего на задних лапах – талботхаунда, эмблему сэра Джона Талбота, нового королевского наместника Ирландии. Талбот по велению Генриха V подавил котантенский мятеж; говорили, что теперь женщины в Анжу пугают детей Жаном Тальбо. Генрих V умер, да здравствует Генрих VI, и советники трехлетнего короля надеялись, что Гончий Пес войны точно так же усмирит ирландцев.

Четверо воинов держали за цепи нечто, припавшее к земле, черное и бесформенное. Хивел думал, это пес, тот самый талботхаунд, или какой-то диковинный ирландский зверь, но тут существо выставило бледную лапу, расправило длинные пальцы, и стало ясно: это человек на четвереньках, в изодранной одежде и черном плаще.

От худых рук на земле осталась кровь. На запястьях и щиколотках у человека были кандалы с каким-то изображением, от них тянулись цепи. Голова повернулась, черный капюшон упал, и Хивел увидел железный ошейник – тоже с гравировкой, всклокоченную бороду и ноздрю с запекшейся вокруг кровью.

Он смотрел в черный глаз, остекленевший то ли от безумия, то ли от лихорадки. Глаз не мигал. Потресканные губы шевельнулись.

– Не сметь! – заорал воин и дернул за цепь, так что скованный упал плашмя.

Другой воин с размаху ткнул его древком алебарды; раздался тихий стон.

Первый воин нагнулся и тряхнул цепь.

– Закон позволяет нам отрезать тебе язык, если начнешь бормотать свои заклинания!

Хивелу подумалось, что воин говорит в точности как Дафиддова жена Нэнси, когда та укоряет курицу, не желающую нестись. Лежащий не шевелился.

– Эль! Где эль? – закричали другие воины, отворачиваясь от пленника.

За спиной у Хивела появился Дафидд с подносом кружек, увенчанных бурой пеной. От горячего эля поднимался пар.

– Вот, Хивел. И Огмий дай нам нужные слова.

Хивел понес эль во двор. Раздались громкие возгласы. Хивел понял, что приветствуют его, и на мгновение вновь стал цезарем. В следующий миг воины расхватали кружки.

– Давай сюда, малый.

– Клянусь Юпитером, добрый эль!

– Разрази тебя Юпитер, это не английское пиво. – Говорящий наморщил нос. – Но все равно недурно.

Хивел почти не слушал. Он вновь смотрел на скованного. Тот не шевелился, только хрипло дышал. Ветер отогнул полу плаща, обнажив рукав рубахи. Ткань была расшита сложным узором – не кельтским, но схожим, переплетенным.

И «Белый олень» был бойким постоялым двором; Хивел дважды видел шелк, на женах лордов.

– Позаботься о нашем псе, малый, – сказал тот воин, который морщил нос. Тон у него был дружелюбный. – Он восточный колдун, византиец. Из самого Города, говорят.

Из Константинова града.

– Чем… чем он провинился?

– Колдовством, чем же еще. Колдовал для ирландских бунтовщиков против короля Гарри, мир его праху. Пять лет прятался в ирландских холмах, ворожил и наводил порчу. Но мы его поймали. Лорд Джек его поймал, так что теперь он пес Талбота.

– Том, – одернул десятский, и воин на миг замер. Потом вновь подмигнул Хивелу и бросил ему пустую кружку.

– Вот смотри, малый, – сказал Том. Он нагнулся, схватил железное кольцо на руке пленника и потянул, словно того и нет. – Видишь, на железе змея вырезана? Это друидская змея, она связывает колдунов. Старый ирландский Патрик изгнал с острова всех змей ради своей колдовской братии. Но мы привезли змей с собой. Кожаных и железных.

Том отпустил кольцо, и рука пленника упала с глухим звоном, но сам пленник не издал ни звука. Хивел смотрел как зачарованный.

– Хозяин! – позвал десятский.

Дафидд подошел, вытирая руки о фартук.

– Да, центурион?

Десятский не стал его поправлять.

– У вас тут есть кузнец? Мятежник не особо опасен, но уползет, только дай волю. Надо его к чему-нибудь приковать.

– Так вы тут надолго?

– Мы не спешим. Пленника нужно отвезти в Йорк на казнь.

– Ирландское море глубокое, – заметил один из воинов.

– Не такое глубокое, чтобы поглотить его проклятие, – отрезал десятский. – Пусть его свой брат-колдун убьет. – Он повернулся к Дафидду: – Насчет ребят не бойся, они хорошие и слушаются меня. – Последнее слово он произнес с легким нажимом. – И до смерти устали приглядывать за этим бунтовщиком.

– Хивел, – сказал хозяин, – беги к Шону Мауру, пусть идет сюда с молотом и клещами.

Молодой звонкоголосый воин крикнул вдогонку Хивелу:

– И скажи, тут ему не лошадь ковать! А цепи!

Хивел припустил бегом, боясь обернуться. За голосами воинов и Дафидда, за собственным дыханием он различал настойчивый шепот, словно биение крови в ушах, когда все тихо. Он слышал его без остановки с тех самых пор, как губы колдуна беззвучно шевельнулись.

«Ты, способный меня услышать, иди за мной. Иди на мой голос».

И покуда Хивел бежал в сгущающихся сумерках, ему чудилось, будто за ним тянутся руки, хватают за плечи, за горло, силятся утащить назад.

Нэнси тронула за ошейник пса, вращавшего вертел, колесо остановилось, и Нэнси отрезала кусок от жарящегося бараньего окорока. Пес снова заходил в колесе. Нэнси положила мясо на деревянную тарелку, добавила вареного зерна и кусок мягкого черного хлеба.

– За мясо для него воины не заплатили, – заметил кухонный мальчишка Дай.

– Мне можешь не рассказывать, за что они не заплатили, – ответила Нэнси, накрывая тарелку салфеткой. – Надеюсь, зубы у него есть, а то нож я приложить не смею. Вот, Дай, беги, пока не остыло.

– Зачем они его бьют, если он колдовать не может?

– Вот уж не знаю, Дай, – грустно ответила Нэнси. – Ну, беги.

– Я отнесу ему еду, – сказал Хивел из дверей.

Дай открыл рот, потом закрыл. Нэнси отвернулась.

– Я ему воды набрал, – добавил Хивел. – И я его не боюсь. А ты ведь боишься, Дай?

Дай стиснул пухлые кулаки. Он был на год старше Хивела и тоже сирота. Бездетные Дафидд и Нэнси взяли их вместе и пытались воспитать как братьев. Хивел уже не мог вспомнить, каково это, иметь братьев, даже когда старался.

– Ie, боюсь немного. Корми его ты, – сказал Дай и протянул Хивелу тарелку. Тот кивнул. Хивел не то чтобы ненавидел Дая, скорее любил. Но они не братья.

За порогом кухни он взял фонарь и котелок с элем, которые оставил у двери, и пошел в сарай. Внутрь проникал косой сноп лунного света. Колдун сидел, прислонившись к столбу, белый и черный в лунном сиянии. Голова была чуть повернута. Хивел замер. Ему предстало лицо черепа, в глазницах что-то тускло поблескивало.

Хивел повесил фонарь на крюк и открыл ставни; колдун поморщился и отвернулся.

Это все, что он мог – повернуть шею. Цепь, отходящая от ошейника, дважды обвивала туловище и столб, цепи от ножных кандалов закрепили на колесах старой телеги. Хивел встретил Шона Маура, когда тот возвращался домой, и теперь понимал, отчего кузнец глянул на него с такой злобой.

– Так это все-таки был ты, – проговорил скованный, и Хивел чуть не выронил тарелку. – Еда мне?

Хивел сделал шаг. Голос в голове давно умолк, но его все равно будто тянуло к колдуну. Он остановился.

– Воины сказали, ты не можешь колдовать, когда в цепях.

– Но ты знаешь, что это не так. – Чужеземный выговор в речи колдуна был едва различим. – Что ж, в основном они правы. Я мало что могу, и сбежать так не могу точно. Подойди, мальчик.

Колдун шевельнул руками. Хивел отвел глаза, чтобы не видеть знака.

– Хотя бы поставь мой ужин так, чтобы мне дотянуться. Потом можешь уйти. Прошу тебя.

Хивел подошел ближе и снова глянул на колдуна. Тот сидел на расправленных полах плаща, так что видна была лоснящаяся подкладка – тоже шелковая. Под плащом темнело зеленое платье тяжелого дамаста, из разорванных швов выглядывала белая шелковая рубаха. И верхнее платье, и рубаха были сплошь расшиты золотом, серебром и яркими нитями – Хивел против воли засмотрелся на узор из переплетенных линий.

Он поставил тарелку на солому и убрал салфетку. Глаза колдуна расширились, он провел языком по очень белым зубам в пятнышках грязи и одной рукой потянулся к тарелке. Цепь ручных кандалов соединялась у него за спиной. Колдун поставил тарелку на колени, и его тонкие пальцы напряженно зависли над ней, будто когти; цепь не позволяла соединить руки.

Хивел подумал было сказать, что может его покормить, но промолчал.

Колдун уже не пытался соединить руки. Он взял салфетку, встряхнул и, как мог, приладил поверх грязной шелковой рубахи. Затем тонкими пальцами взял одно зернышко, положил в опухший рот и очень медленно принялся жевать.

Стараясь не смотреть на лицо и руки колдуна, Хивел снял с котелка крышку, достал из поясной сумки комок жирной бумаги, развернул и бросил в теплый эль кусок сливочного масла. Помешал в котелке чистой соломинкой и придвинул его так близко к колдуну, как только посмел. Колдун дождался, когда Хивел отступит, затем взял эль и отпил глоточек. Его глаза закрылись, и он припал головой к столбу, чтобы хоть немного ослабить давление ошейника.

– Нектар и амброзия. Спасибо, мальчик.

Колдун поставил эль, взял баранину и начал понемногу отщипывать от нее зубами.

Наконец Хивел сказал:

– Ты позвал меня колдовством. Никто больше не слышал. Зачем ты это сделал?

Колдун замер, вздохнул, вытер руки и губы.

– Я думал, ты… кое-кто другой. Кто мог бы мне помочь.

– Ты думал, я колдун?

– Я обращался к дару… но силы кончились раньше, чем я услышал ответ. Трудно работать, когда тебя бьют сапогом в ребра. – Он потянулся к хлебу, откусил чуточку.

– Я не колдун, – сказал Хивел.

– Да. Извини. Но я рад, что ты принес мне ужин.

Некоторое время они сидели молча; колдун ел, Хивел, пригнувшись, за ним наблюдал. Ему подумалось, что колдун хочет растянуть ужин на всю ночь, и он сказал:

– Ты думал, я колдун.

– Я вроде бы объяснил, – терпеливо ответил тот. – Тебе разве спать не пора?

– Дафидду все равно, лишь бы огонь не погас. Ты говорил, что звал кого-то другого. Но я услышал. Ты звал меня.

Колдун проглотил, облизал разбитые губы.

– Я звал дарование. Силу. Она… расходится, как свет от свечи. Я ощутил ее и отозвался. Вот и все.

– Так значит, я все-таки колдун, – торжествующе выговорил Хивел.

Его собеседник помотал головой, звякнув цепью.

– Magus latens[13]… нет. Можешь им стать, если тебя научат. А сейчас… – В горле его забулькал звук, похожий на смех. – А сейчас ты пробужден. И сделал это я напрасно.

Хивел спросил:

– Ты можешь меня научить?

Снова сдавленный смех.

– Отчего, по-твоему, я в цепях? Меня бы уже убили, если бы не боялись моего смертного проклятия. Я не знаю, буду ли жив завтра. Иди спи, мальчик.

Хивел упер ногу в тележное колесо, к которому тянулась цепь от ноги колдуна, и надавил. Цепь сдвинулась. Через мгновение она бы натянулась. Это оказалось на удивление легко.

– Прошу тебя, не надо, – сказал колдун.

В голосе не было ни мольбы, ни приказания. Хивел обернулся, увидел темные глаза с налитыми кровью белками, лицо, белое как голая кость. И перестал толкать. Возможно, умей воробьи говорить…

– Я очень устал, – проговорил колдун. – Пожалуйста, приходи завтра, и я с тобой побеседую.

– Ты расскажешь мне про колдовство? – Хивел по-прежнему упирался ногой в колесо, но оно вдруг стало очень тяжелым и неподатливым.

Голос колдуна был слаб, но темные глаза горели.

– Приходи завтра, и я расскажу тебе все, что знаю про колдовство.

Хивел взял тарелку, салфетку и котелок из-под эля. Встал и попятился к выходу.

– Меня зовут Каллиан Птолемей, – сказал колдун. – Через букву «пи», если ты умеешь писать.

Хивел ничего не ответил. Все знают, что колдуны получают силу через знание имен. Он снял фонарь с крюка и закрыл створку.

Каллиан Птолемей сказал:

– Доброй ночи, Хивел Передир.

Хивел не знал, задрожать или заплакать от радости.

В ту ночь Хивелу не спалось. «Все, что знаю», – сказал Птолемей. Возможно, он слабый колдун. Кучка солдат поймала его и заковала в цепи.

Оуэн Глендур был великий колдун, Хивел это знал, как и все в Уэльсе. Глендур и несколько английских лордов чуть не отняли корону у короля Генриха IV. И он отнял Уэльс у Генриха V, хотя тот был монмутширец; Глендур много лет сидел королем в Харлехе, во главе своего двора и войска.

Англичане в конце концов рассеяли войско Оуэна, но так и не захватили в плен его самого, и никто не видел Оуэна мертвым. Поговаривали, что он не умер, а спит, как Артур, и вернется, когда придет время.

Хивел помнил сына Оуэна, Мередидда. Тот останавливался в «Белом олене»: высокий, широкоплечий, куда больше похожий на воина, чем на великого чародея. Однако Мередидд все-таки был колдуном. Он вынул из воздуха круглый стеклянный камешек и вложил Хивелу в ладонь, и говорил с ним так, будто Хивел – из великих вождей Уэльса.

И Дафидд кипел тихой злостью, после того как Мередидд ап Оуэн уехал.

Хивел оделся до зари. Воздух был холоден и неподвижен, небо – как черное стекло; Хивел пробирался больше на ощупь и по памяти. Он разворошил очаг в трапезной, подложил торфа. Красный огонек в глубине казался исполненным тайной силы. «Все, что я знаю». Хивел гадал, умеет ли Птолемей превращать свинец в золото. Умеет ли летать.

В сарай он заглянул с первым светом. Колдун не спал, лицо его было напряжено.

– Ты рано пришел на урок, – сурово выговорил он.

– Нет… я… э…

– Я сейчас обделаюсь. Возможно, если бы ты мне помог…

Хивел принес ведро и немного ослабил цепи на ножных кандалах, так что с его помощью Птолемей смог продвинуться вдоль столба и встать на корточки.

– Что за шум? – В сарай заглянул воин, говоривший с Хивелом раньше, Том.

Он увидел Птолемея со спущенными шоссами и задранным сзади платьем, напрягшегося под весом железа, и Хивела сзади, держащего его под мышки.

– Ах вы гнусные…

Тут до Тома дошло, и он расхохотался. Хивел подставил ведро, и колдун воспользовался им, шумно. Солдат потянул носом воздух, будто нюхая цветы, повернулся и вышел, давясь от смеха.

Хивел молча помог Птолемею поправить одежду. Сев обратно, колдун проговорил:

– Извини.

Хивел мотнул головой и взял ведро.

Птолемей сказал:

– У меня нет другой одежды. Я…

– Следующий раз говори мне, – сказал Хивел и пошел к навозной куче.

Над холмами сияло солнце, небо было голубое-преголубое. Хивелу предстоял самый долгий в его жизни день.

– И тогда я подумал, я знаю, что он грек, но…

Воины загоготали, стуча кружками по столу, расплескивая пиво. Анни, уродливая служанка, налила им по новой; когда она проходила, ее щипали и лапали. Красавицу Глинис Дафидд отослал в Каэрхун «на время».

– А что мальчишка, Том? Он получал удовольствие?

– Как английская жена, – ответил Том, – без удовольствия, но старательно.

Хивел, вспыхнув, отвернулся – хотя никто на него не смотрел – и полез в погреб. Сверху кто-то из воинов сказал:

– Немудрено, что валлийские мятежники воюют так подло…

Внизу Дафидд чистил рыбину, обложенную льдом и опилками. При виде Хивела он поднял голову, но сразу вернулся к работе.

– Я ничего не сделал, – сказал Хивел по-валлийски. Глаза щипало, голос срывался.

– Я знаю, что ты сделал, – ответил Дафидд на английском.

Хивел ждал, перебарывая слезы; Дафидд молчал.

Наконец Хивел сказал:

– Он искал здесь колдуна. Может, ждал, что Глендур ему поможет.

Дафидд перестал разделывать рыбину. Поднял нож, взглянул на блеснувшее лезвие.

– Он так сказал?

– Он… – Злость Хивела обратилась в страх из-за внезапной мягкости Дафидда. – Он сказал, что искал колдуна.

– Что ж, хорошо. Пусть друзья его разыщут. И я молю богов, чтобы это произошло не здесь.

Дафидд несколькими движениями рассек рыбину, сложил куски в кухонный подъемник и затопал по лестнице, яростно вытирая руки о фартук.

Хивел заплакал.

Солнце ушло за холмы. Хивел шел к кухне, чтобы взять ужин для Птолемея, когда кто-то тронул его за плечо.

– Не пугайся, мальчик. – Это был воин Том. Он снял с плеча лук и показал Хивелу. – Когда-нибудь натягивал такой?

Хивел неопределенно мотнул головой.

– Этому учиться надо, – сказал Том. – Мы говорим, хочешь воспитать лучника, начинай с его деда. Мы идем поупражняться в стрельбе, пока светло… Хочешь с нами? Тисовая Алиса для тебя слишком длинная, но…

– Нет, – сказал Хивел. – Я… не могу.

Лук был белый и прекрасный. Хивел, разумеется, и раньше видел луки, но ему никогда не предлагали пострелять.

– Зря я над тобой посмеялся. Десятский так сказал. Я… я не хотел тебя обидеть.

Хивел внезапно понял, что Том лишь года на четыре его старше.

«Все, что я знаю о колдовстве».

– Завтра? – жалобно спросил Хивел.

– Завтра меня тут не будет. Десятский сказал.

Значит, и колдуна не будет, так что выбора нет. Хивел хотел ненавидеть воина за его насмешки, но не мог, как не мог ненавидеть Дая? или Дафидда больше чем через два часа после порки, или…

– У меня работа, – сказал Хивел и ушел, оставив Тома с его красавицей Алисой. Когда он вернулся из кухни, их во дворе уже не было.

Сегодня Птолемей ел не так медленно, как накануне. Закончив, он вытер рот, помочился в ведро, жестом велел Хивелу сесть напротив и поправил изодранную одежду.

– В Ирландии любят такую роскошь, – сказал он. – Когда я узнал, что меня все-таки схватят, я нарядился в лучшее. Но на них это впечатления не произвело. Неужели английские лорды так богаты?

– Они носят шелка, – ответил Хивел.

– Да, знаю. Наши шелка. Весь шелк везут через Византий, ты знал?

Хивел мотнул головой.

– Ты считаешь, моя одежда роскошна… была, я хотел сказать?

– Да, очень.

– Обычное дело на улицах Города.

– Константинова града? Византия?

– Других городов в мире нет.

– Там много колдунов?

– Там есть все. Колдуны, купцы, жрецы… короли приезжают в Город и говорят, что лучше быть нищими в Византии, чем королями в их странах…

Птолемей рассказывал о Прекрасном граде, а Хивел слушал, сперва из вежливости, потом все с большим увлечением. Птолемей говорил о милях тройных стен, охраняемых воинами в доспехах кованого золота. Семижды семь ворот ведут в Город, но ни разу в него не входила вражеская армия. Целые войска гладиаторов сражаются в цирке, выстроенном по образцу римского, только куда больше.

Широкие улицы Византия сходятся на форумах с колоннами из порфира, золота и слоновой кости, проходят под арками, прославляющими величие Города и мудрость его строителей, вьются мимо базаров, где любые плоды земли и творения человеческих рук продаются за звонкую монету, признаваемую британцами и китайцами, славянами и африканцами, немцами, и португальцами, и данами… и за которые все купцы мира везут товары к воротам и семи обнесенным стенами портам.

Вода в Город течет по каменным акведукам, нечистоты утекают из него по рукотворным туннелям. В Византии больше дворцов, чем в других городах храмов, больше храмов, чем в других городах дворцов. А в центре столицы высится величайшая из ее красот – Пантеон Киклос София, Круг Мудрости.

– Под его куполом поместился бы любой британский храм; он достигает до неба, до звезд. И внутри него тоже звезды – тысячи золотых лампад, каждая горит во славу отдельного божества. Войти туда уже значит совершить поклонение богам.

– Кто твой бог? – почти шепотом спросил Хивел.

– Тот же, кого чтили строители Киклоса Софии. Совершенство изгиба. Сочленение камней. Время, энергия и точность – они суть истинные боги, хотя, признаю, для божбы другие сподручнее.

Мысли Хивела внезапно вернулись к тому, для чего он пришел.

– Научи меня колдовству.

Птолемей вздохнул.

– Меня везут в Эборак… ваш Йорк, где есть пантеон, чтобы там убить. Быть может, в Йорке я буду перед смертью вспоминать Город.

– Ты обещал научить меня.

– Я обещал рассказать все, что знаю.

Хивел кивнул.

– Колдовство разрушает, – сказал Птолемей. – Каждое заклятие, каждое колдовское действие еще чуточку разрушает творящего. Если у тебя сильная воля, разрушение идет немного медленнее… но, так или иначе, им все заканчивается.

Птолемей умолк. Хивел ждал, внезапно испугавшись, что Птолемей произнесет слова, которые тот наконец и впрямь произнес:

– Вот все, что я знаю.

Хивел задрожал. На сей раз ненавидеть было легко. Он поглядел на цепи. Птолемей плотно закрыл глаза, лицо его побелело.

Хивел ощутил рокочущую дрожь, не телесную, но ментальную. Он смотрел на цепи, опутавшие грудь Птолемея. Глазам стало жарко. Он повел руками, сжал пальцы.

Цепи зазвенели и натянулись, сдавливая колдуну грудь. На рубашке и платье, словно трещины, пролегли складки.

Хивел уставился на колдуна. Пальцы напряглись еще сильнее. И цепи Птолемея, которых он не касался, затянулись еще туже.

Птолемей повернул голову:

– Если ты меня убьешь…

Ему не хватило воздуха договорить.

Хивел расслабил пальцы. Цепи обвисли. Птолемей судорожно задышал.

У Хивела заболела голова. Руки и ноги ослабели, сердце колотилось, как от быстрого бега. Он попытался встать, однако ноги не слушали. Он понял, что сейчас Птолемей его убьет, и все равно попытался уползти на локтях и коленях, которые стали мягкими, будто воск.

«Я не причиню тебе вреда, ученик, – раздался голос у него в голове. – Силы к тебе вернутся. Это твой первый урок».

Хивел вновь повернулся к Птолемею. Тот сидел, склонив голову набок, и смотрел очень черными и глубокими глазами.

– Время и энергия, – тихо проговорил Птолемей. – Одной энергии мало. Дух соотносится с материей как… я забыл число, какая-то поразительная пропорция. Руками каменную стену не сдвинешь… но если подождать, найти замковый камень, твои усилия дадут желаемый итог. Так и с колдовством. И камни, падая, что-нибудь раздавят. Так и колдовство… Ну что, Хивел, можешь идти?

Хивел попробовал и убедился, что может.

– Тогда доброй ночи… ученик.

Хивел, шатаясь, вышел из сарая, забыв взять тарелку и фонарь. Один раз он оглянулся на Птолемея; колдун улыбался, скаля белые зубы, и во взгляде не было и тени любви.

На кухне Хивел застал Дафидда и Нэнси. Тускло горела сальная свеча. Дафидд пил из стеклянного кубка; Хивел различил запах крепкого бренди.

Нэнси сказала:

– Тебе давно пора спать.

– Я… – Хивел плохо стоял на ногах, словно выпил слишком много пива. – Я колдовал.

– Византиец? – спросил Дафидд и крепче сжал кубок, словно собираясь швырнуть его на пол.

– Я. Я… колдун.

Дафидд напрягся еще сильнее. Нэнси тронула его запястье, и он расслабился… нет, обмяк, как будто умирает прямо сейчас, на этом стуле.

– Твой дядя, – слабым голосом проговорил он.

– Мой дядя был колдуном?

Дафидд никогда не говорил о родных Хивела, кроме того, что все они погибли в бою.

Нэнси сказала:

– Твоя бабка была сестрой Оуэна Глендура.

Просто сказала. Будто в этом нет ничего особенного.

– Послушай, Хивел… сынок, – хрипло, устало проговорил Дафидд. – Глендур заключил союз с византийцами. Они присылали колдунов, воинов. Обещали Оуэну, что помогут освободить Уэльс. Он доверял им… а доверие Оуэна заслужить было нелегко, я знаю.

Он отпил еще бренди.

– Не знаю, правда ли они собирались помочь… или собирались, а потом передумали… или просто честно проиграли, но суть в том, что они поддержали Оуэна. И Оуэна нет. А Империя есть. Задуши меня Огмий, если я с открытым сердцем привечу английских воинов. Суцелл размозжи мне голову, если я склонюсь перед английским королем, но если они хотят отрубить голову этому колдуну, то могут взять мой топор и пусть Эзус благословит удар.

На сей раз Хивелу заплакать не грозило, даже при всей его усталости. Он понял наконец, кому может доверять.

Никому. Ни единой живой душе.

Не проронив больше ни слова, он пошел к своей лежанке, сел, стянул башмаки и провалился в сон.

Змеи обвивали Хивела, сжимали его руки и ноги, силились свалить его и задушить.

В руке у него был меч – белый меч сиял в обступившей тьме. Змеи отворачивали клыкастые головы от света за миг до того, как Хивел их отрубал.

Замах, удар, и левая нога свободна; удар, и свободна правая. Быстрые удары, словно рубишь почки для пирога, и куски змеи, извиваясь, упали с его левой руки. Однако они по-прежнему обвивали правую, пережимая кровь, царапая чешуей кожу.

Свет вспыхнул на рукояти у Хивела за поясом. Он левой рукой выхватил кинжал. Правую тянула к земле переплетенная зеленая масса. Он приставил лезвие и содрал змею, как сдирают шкурку с убитого кролика, даже не задев голую руку.

Шею тянуло назад. Самая большая змея, черно-зеленое чудище в ярд длиной, обвивала Хивелу горло. Показалась узкая головка, заглянула черными глазами в глаза Хивелу, обнажив клыки, точно кривые кинжалы. На каждом клыке висела капелька яда, кипящего и алого, будто кровь.

Хивел обрушил меч и кинжал разом, поймав змеиную голову в скрещение клинков. Горло стиснуло сильнее. Глаза лезли у Хивела из орбит, воздуха не хватало. Он опустил оба клинка. Дымящаяся кровь бежала по его рукам, обжигая кожу. Полуотрубленная змеиная голова повернулась и выбросила раздвоенный язык – лизнуть Хивелу губы.

Хрустнула кость, голова отлетела. Чешуйчатое тело билось в судорогах, стискивая Хивелу шею, и он думал, они умрут вместе. Тут он бросил клинки, потянул за внезапно обмякшие кольца и обрел свободу…

Хивел проснулся в холодном поту. Руки лежали как плети, он мог ими двинуть, но слабо, медленно. Он потрогал пах: нет, не это. Как будто он плыл, лежал на воде, пока мышцы не разучились работать…

Те же ощущения, что после колдовства.

Он попытался встать, но не смог, и ему стало страшно; чем больше усилий он прилагал, тем хуже у него получалось двинуться и тем сильнее он пугался. Ему случалось видеть загнанных лошадей: все в пене, они бились и дрожали на земле, прекрасные животные, превращенные бездумным ездоком в умирающее нечто с жутким взором.

Кое-как Хивел натянул башмаки, встал. Все вокруг плыло, вращалось и завывало в ушах.

Через мгновение он понял, что часть света и шума ему не мерещится: факелы и крики воинов во дворе.

Появился Дафидд в шоссах и рубахе, со светильником, заправленным рыбьим жиром. Пламя дрожало и распространяло вонь.

– Ты здесь, – проговорил Дафидд. – Что ж, и то хлеб.

– А что…

– Колдун сбежал. Вырвался не пойми как. – Дафидд оглядел Хивела с ног до головы и спросил очень тихо: – Это ты его освободил?

– Нет, – ответил Хивел и, еще не договорив, понял, что солгал.

Дафидд кивнул:

– Само собой. Извини, сынок. Я…

«Испугался», – мысленно закончил Хивел.

– Твой дядя Оуэн был… – Дафидд вновь не договорил. Он вытер свободную руку о край рубахи и вышел.

Хивел дождался, когда затихнут его шаги, и принялся набивать сумку вещами из сундучка. Потом надел лучший плащ и тихо-тихо вышел во двор.

Десятский кричал, пытаясь выстроить своих людей и решить, как прочесывать местность. Мелькали фонари, желтовато поблескивала сталь. Воины притоптывали, выдыхая морозный пар. Хивел плотнее закутался в плащ и выскользнул незаметно.

Он не знал, как искать Птолемея. Идет тот в горы, или вниз по реке, или по дороге, прячась в стороне от прохожих?

Хивел остановился и замер.

«По долине, – подумал он, – к Аберконуи и дальше к морю. Корабль, любой корабль из этой гнусной страны…»

Хивел заморгал; это были не его мысли, хоть и звучали у него в голове.

– Как свет от свечи, – беззвучно проговорил он и подавил смешок.

Эту часть Диффрин-Конуи он знал лучше любого английского воина. И он отыщет Птолемея. Пойдет, куда зовет дар.

Очень скоро Хивел замерз. Одежда заледенела, и даже слабый ветерок пробирал до костей. Знакомый край ночью сделался чужим, лунные тени скрывали неведомые бездны. Ни огня, ни фонаря у него не было. Только свет Птолемеевой свечи.

Если стоять совсем неподвижно и думать очень сосредоточенно, он вроде бы различал свет, медленно пляшущий над кустами и камнями впереди. «Эльфийский огонек», – подумал Хивел и очень явственно представил, как идет за блуждающим огоньком, а когда возвращается, то видит, что прошли долгие годы: все, кого он знал, давно умерли. Однако он вернется колдуном.

Ему было жаль, что он больше не увидит Нэнси и Дафидда, Дая, и Глинис, и Анни. Он положил руку на раздувшуюся сумку и пожалел, что не взял с собой и другие вещи: оловянную тарелку, на которой Шон Маур выбил имя «Хивел», шерстяной свитер и шарф, которые смастерила ему Анни, когда Нэнси учила ее вязать, – кривые, но теплые. Сейчас бы они очень ему пригодились. И с дворовым псом было бы веселее идти, пусть даже тот старый и ни на что не годный.

Однако вещами нужно жертвовать. Это как приношения на алтарь, когда просишь Огмия помочь тебе с обучением грамоте или Эзуса – благословить дерево, которое рубишь. Обратно их не получишь. Если обманешь богов, они возненавидят тебя и проклянут навеки.

И во всех историях колдунам и героям требовалось… требовалось…

Искупление. Вот оно, это слово. Хивел возблагодарил за него Огмия. Затем остановился и достал из сумки стеклянный камешек Мередидда ап Оуэна. Пальцем выкопал ямку, положил туда шарик, присыпал землей. Хивел не сомневался, что жертва правильная, памятуя грека, который говорил с камешками во рту.

Свет, голос – то, за чем он шел, – усиливался, как будто Каллиан Птолемей остановился. Возможно, колдун упал, повредил ногу. Хивел не знал, что делать в таком случае, разве что Птолемеево колдовство способно исцелять. Наверняка способно – такое даже деревенские бабки умеют! А вдруг – Хивел почти не смел об этом думать – вдруг Птолемей задержался, чтобы Хивел его нагнал.

– Да, – отчетливо произнес голос Птолемея чуть впереди. – Я жду. Поспеши, Хивел ап Оуэн.

Вздрогнув от голоса и от имени, которым Птолемей его назвал, Хивел выбрался в ложбинку на склоне холма. Здесь, озаренный лунным светом, сидел Птолемей.

– Ты принес мне поздний ужин, мальчик? – Он говорил по-валлийски, первый раз.

Хивел подошел ближе и встал на колени.

– Прошу вас, сэр… я пришел, чтобы идти с вами. В Константинов град, если вы туда. Быть вашим учеником.

– Чепуха, – отрезал Птолемей.

– Милорд, сэр. – Хивел пытался говорить разом дерзко и почтительно. – Вы сказали, я могу быть колдуном. Я желаю им стать.

– Зачем? Потому что тебе нравится такая жизнь? Увлекательные приключения? Цепи, грязная солома, и чтобы воины плевали тебе в лицо? – Птолемей посмотрел в землю и покачал головой. – В Ирландии не чтут Тота; может быть, он туда не заглядывает. Он покинул меня, тут сомнений нет. – Колдун поглядел на Хивела; его лицо было наполовину освещено луной. – Я отправился туда ради целей Империи. Но я ел их еду, пил их виски, жил в их домах и спал с их женщинами… и однажды понял, что сражаюсь в их войне. Со временем я полюбил этих… варваров… настолько, что перестал творить колдовство, которое может обернуться им во вред… то есть, по сути, любое колдовство… И вскоре английские воины заковали меня в железо. Ты не понимаешь ни слова из того, что я говорю, мальчик?

Хивел на коленях подполз ближе.

– Я освободил вас, милорд Птолемей.

– Эту фразу я слишком часто слышал в Ирландии, – сказал Птолемей. – Если когда-нибудь доберешься до Византия, никогда не произноси этих слов, коли ценишь то, что зовешь свободой. Освободить кого-либо – высший человеческий акт. И в Городе знают разницу между актерами и режиссерами. Эта разница – сердце и мозг Империи. В этой стране, как мне хорошо известно, полно актеров, и ни один не пришел мне на помощь, как и бог Тот, которому я поклоняюсь.

– Византийцы, как вы… здесь, милорд, сэр? – Хивел вспомнил слова Дафидда о Глендуре и византийцах.

– Британия же не часть Византии, верно? Для того они и здесь, чтобы это изменить. Как я был в Ирландии, пока не сделался бесполезен для моих режиссеров.

– Если вы не хотите учить меня, сэр, то хотя бы возьмите с собой в Город. Я вас освободил…

– Конечно, это бесполезно, – устало произнес Птолемей. – Ты толком не понимаешь, что у тебя есть душа, и поэтому не осознаешь опасности для нее. А если бы и осознавал, все равно не мог бы отказаться от своей силы. Интересно, есть ли сила, от которой человек способен отказаться. Старый Клавдий пытался отринуть божественность и не сумел…

Птолемей опустил голову на руки и сразу поднял.

– Все бесполезно. Если бы я изменился в Ирландии, я бы тебя и не позвал. Просто дал бы бросить меня в море и благословлял их, пока тону. И тот грубый лучник был прав, ты соблазнительный мальчик. Иди сюда, ученик.

Хивел встал. Птолемей тоже поднялся с земли. Лицо колдуна полностью скрыла тень. Он взял Хивела за шею и заговорил на чистом, безупречном валлийском:

– Клянешься ли ты, Хивел Передир ап Оуэн, всеми богами, которых чтишь, что будешь внимать моим урокам со всей сосредоточенностью, запомнишь каждый от начала до конца и никогда не забудешь?

– Клянусь, – ответил Хивел и сам удивился пронзительности своего голоса.

Птолемей продолжал холодно и бесстрастно:

– Тогда вот тебе урок о природе чародейства и колдунах, истина о всей когда-либо сотворенной магии.

Он стиснул Хивелу шею так, что тому стало больно. Хивел дернулся было, но понял, что не может шевельнуться. Указательный палец Птолемея светился в ночи, красный и горячий, как раскаленная кочерга. Глаза Хивела расширились, и он, как во сне, не мог их закрыть.

Огненный палец пронзил ему глаз, шипя, словно атакующая змея.