Читать книгу 1000 миль на байдарке «Роб Рой». По рекам и озерам Европы - Джон Макгрегор - Страница 6

Перевал Хелленталь. Дамы. Темный лес. Ночная музыка. Немецкая постель. Озеро Титизе. Понтий Пилат. Буря. Ротозеи и певцы. Исток Дуная.

Планирование летнего путешествия – одно из самых приятных занятий. Именно в июне или июле быстро раскупаются путеводители Брэдшоу и книга расписаний «Пароходы и железные дороги» – стоит быть холостяком для того лишь, чтобы иметь возможность с упоением изучать эти страницы как часть своей жизни, набрасывать планы и (о, эгоистичная мысль!) советоваться при этом только с одной головой.

Однако все радости во многом зависят от верных ответов на следующие вопросы: много ли вы работали в рабочее время, чтобы иметь право играть в эти игры? Ждете ли вы свой отпуск, чтобы освежиться, или желаете убить время праздно и с комфортом? Требует ли ваше хрупкое здоровье отдыха и поправки, или вы полны бодростью и готовы насладиться активными спортивными занятиями?

Но в байдарочном походе ни непогрешимый Брэдшоу, ни его собрат Бедекер не могли помочь ни на йоту. По этой причине после Фрайбурга мои планы сводились к простой фразе: «Отправиться отсюда к истокам Дуная».

Следующее утро застало «Роб Рой» в телеге, а рядом путника в сером, движущихся по пыльной Хеллентальской дороге. Беззаботное ликование от того, что ты силен и здоров, и занят правильным делом, а впереди ждут неизведанные места, которые можно увидеть, и люди, с которыми можно встретиться, – кто может это описать? На душе легко и радостно, благодать!

Несколько миль я таким образом сочинял сам себе нравоучения, и тут меня догнала карета, полная англичан. Мы стали компаньонами. Кое-кто считает, что англичане люди молчаливые, недоверчивые, заносчивые, хмурые и витающие где-то далеко – ну надо же! Ошибочный вердикт, это я вам говорю.

В компании с дамами мы ехали через прекрасную долину, а лодка на телеге медленно катила за нами через перевал Хелленталь, редко посещаемый путешественниками. Обычно туристы ограничиваются взглядом шпилей Фрайбурга из вагона железной дороги, проезжая его по пути в Швейцарию.

Дорога в Шварцвальд, по которой мы ехали, проходит по лесу, среди скал и в мрачноватой теснине. Впрочем, сама дорога отличная и маленькие гостиницы по пути тоже.

Дома в деревнях деревянные, и в каждом втором работает лесопилка, издающая живой, благодетельный шум, смягчаемый плеском и стуком водяного колеса. Потом туристический пейзаж заканчиваются, и вы движетесь через величественный темный океан холмов и хвойных лесов. Дома становятся все больше и больше, но встречаются все реже. Почти у каждого дома рядом построена маленькая часовня с деревянным изображением святого в натуральную величину на фронтоне. Однажды я провел ночь в одном из этих огромных жилых домов. Когда все крестьяне вошли внутрь, они стали петь молитвы жалобным, но музыкальным тоном, а затем отправились на сытный ужин.

Наша повозка все еще ехала среди утесов, которые выступали то с одной, то с другой стороны, загораживая узкое ущелье, и были увенчаны высокими деревьями. Эти леса будут срублены и отправлены вниз по Рейну огромными плотами, которые можно встретить в Страсбурге. Должно быть, все видели рейнские плоты, так что нет нужды подробно описывать акры древесных стволов, целые улицы хижин плотогонов и веселые знамена. Для управления большим плотом требуется 500 человек, а дерево продают за 30 000 фунтов стерлингов.

По вершине перевала проходит водораздел первой цепи холмов; там мои новые английские друзья простились со мной. «Роб Рой» благополучно разместился в таверне «Баар», и я отправился в долгую прогулку, чтобы выяснить, можно ли пройти на байдарке по маленькой речушке.

Я шел по склону холма, один в чужой стране. Вечернее солнце освещало дикие горы, веял шаловливый ветерок, доносилось блеяние овец вокруг. Снова нахлынуло радостное чувство свободы и независимости, но как можно объяснить это словами? Такое состояние надо испытать самому.

Увы, оказалось, что речка, вернее ручеек, совершенно непроходим даже для байдарки. Что же, ложимся спать в комнатке с овальным умывальником, стенки которой такие тонкие, что в полночь слышны все звуки вокруг. Зычно храпит хозяин, тихонько сплетничают не заснувшие слуги, жалобно мяучит киска и шуршат мыши; мягко дышат дремлющие коровы, и опять слышен лязг конской цепи.

В сложной конструкции называемого bett спального места в этом обширном домовладении можно разобраться, лишь только разбирая и раскладывая его каждую ночь, чтобы получилось нечто достаточно плоское для постели. Сначала надо снять пуховый мешок в добрых два фута толщиной, затем одеяло, еще одно блестящее алое одеяло; затем вы извлекаете одну огромную подушку, другую огромную подушку и огромный клиновидный валик – видимо, все это необходимо представителю тевтонской расы, чтобы лечь спать в наклонном положении. Того же результата наверняка проще было бы добиться, просто наклонив плоскую кровать под углом в 45°.

Здесь я нахожу в обращении простую, но искреннюю вежливость. Каждый говорит: Gut Tag – добрый день; и даже в гостинице, вставая после завтрака, гость, который не сказал ни слова, пожелает на прощание Gut morgen и, возможно, Bon appetit – доброго утра, приятного аппетита незнакомым сотрапезникам, еще не удовлетворенным в той же степени, как он сам. Около восьми часов день начинается с легкой трапезы: чай или кофе, хлеб, масло и мед; в полдень Mittagessen, полуденная трапеза, оставляющая подходящее время и повод плотно подкрепиться еще разок в виде ужина в семь.

Утонченных манер здесь нет. Возница сел обедать со мной, и официант, куря между делом сигару, обслуживал нас обоих. Но все это точно так же, как в Канаде и в Норвегии.

В той же Норвегии, да пожалуй везде, где много гор, воды и лесов с редким населением, вы сразу видите, что все здесь умеют читать и читают. На хуторе в Германии за один день читают больше, чем французы в таком же месте за месяц.

На следующее утро я нанял телегу и кучера, который не хотел следовать моим указаниями, а именно: свернуть с главной дороги и довезти лодку до Титизе, красивого горного озера длиной около четырех миль, окруженного лесистыми холмами.

Возражения были явно надуманными, на уме у него было что-то более глубокое. Оказывается, согласно старинному местному суеверию, в этом глубоком тихом озере упокоился… Понтий Пилат, и он обязательно утащит меня вниз, если я потревожу его покой.5

Тем не менее дело было решено, и погожим туманным утром я спустил «Роб Рой» с галечного берега на виду у всех жителей округи (восемь человек по последней переписи). Несколько миль по Титизе были самой приятной весельной прогулкой. Издалека лодка была не видна, так как сидела низко в воде; мне сказали, что «виден был только человек, махавший веслом над головой».

Собственно, в этом озере нет ничего интересного, кроме разве что факта, что оно находится на высоте 3000 футов над уровнем моря и очень уединенно. Конечно, здесь раньше не было ни одной английской лодки, и, вероятно, ни одна другая не посетит эти пустынные воды.

После этого «Роб Рой» отправился дальше в леса. По дороге встречались неуклюжие возы с дровами. Некоторые возчики соединяли три повозки в целый поезд, который тащили восемь лошадей. У некоторых, кроме того, были один-два вола. Все они с интересом останавливались и смотрели на лодку. Мой возница рассказывал им на совершенно недоступном для меня языке, по-видимому, о том, какой странный ему достался пассажир с лодкой и без всякого другого багажа. Крестьяне приходили к выводу, что такую странную лодку везут на продажу, и видимо я хочу уж очень много денег, иначе уже много раз мог бы ее продать.

Около полудня мой мудрый возница начал время от времени что-то ворчать, но я смог только понять по его жестам, что речь о надвигавшейся буре. Смесь английского, французского и немецкого языков на Рейне порождает странные слова. «Вы будете Pottyto?» – говорит официант, спрашивая, не подать ли вам картошки. Другой протягивает вам блюдо, говоря, что это sweetbone, а вы должны сообразить, что это сладкий хлеб.

Между тем действительно началась буря, да какая. Почему-то я попадал в сильную грозу чаще не в обычной жизни, а именно в путешествиях по интересным местам. Однажды я слушал раскаты грома, стоя в кратере Везувия, и видел яркую молнию холодной и величественной красоты, сверкнувшую ночью над Ниагарским водопадом. Но яркость вспышек и непрерывный ужасный грохот небесной батареи в эту грозу над Шварцвальдом были поразительны.

Одна молния ударила так близко и с таким пламенем, что лошадь, хоть и усталая, рванула с холма и заставила меня понервничать, как бы она не опрокинула телегу и не разбила мою драгоценную лодку, которая становилась мне все дороже, ведь теперь она была моим единственным спутником.

Пока мы карабкались на перевал Ротенхаус, хлынул дождь. Ветер с ливнем свистел и мчался сквозь холодный темный лиственничный лес, чернеющий на вершине великого Фельдберга, самой высокой здешней горы. Телега, лошадь, байдарка и мы с возницей быстро были вымочены как следует. Но это оказался последний дождь во всем путешествии, все остальные дни были совершенно сухими.

Зеваки выглядывали из окон и видели телегу и лодку под дождем – что за ерунда: лодка, здесь, в горах? Чья она и куда он собрался? Любопытство заставило их выбежать к нам и расспрашивать возницу, который безуспешно пытался удовлетворить их любопытство. Они с серьезным видом качали головами, а я кивал и смеялся, лежа в телеге и задирая голову среди мокрой соломы.

Наконец погода высушила свои слезы. На еще сверкавшей ручейками дороге заблестело солнце, а промокший капитан согрелся бодрой прогулкой.

Наша лошадка тоже повеселела и бежала рысцой, потому что теперь дорога шла вниз по склону и светило яркое солнышко – за каких-то десять минут произошла приятная перемена после тяжелого подъема по крутой лесной дороге в грозу.

Вероятно, даже самый строгий трезвенник (а я всего лишь человек умеренный в этом отношении) допустил бы, что в такой момент с пользой может быть прописана маленькая рюмочка киршвассера. Не у кого было спрашивать разрешения, кроме себя самого, так что и вознице, и его работодателю была выдана лечебная доза. Лошади достались отруби и растирание. Все это сделало нас троих довольными собой и друг другом, и мы снова двинулись неторопливой рысцой.

К сумеркам мы въехали в Донауэшинген. Переходя мостик, я увидел, что могу начать путь по Дунаю прямо отсюда: посередине потока было по крайней мере три дюйма воды.

Через пять минут вокруг лодки собралась толпа, даже до того, как ее успели снять с телеги.6

Сначала собрались обычные уличные ротозеи, затем более осторожные горожане, и несколько человек, общественное положение которых было мне непонятно. Оказалось, завтра в городе должно было состояться большое певческое собрание, на которое со всей округи съехались сотни гостей, все люди культурные и с некоторым достатком.

Постоялые дворы были переполнены, но добрый хозяин «Почты» у моста предоставил мне прекрасную комнату, а байдарку понесли на чердак каретного сарая.

Какой шум производили все теноры и басы за общим столом! О путешествии и лодке приходилось рассказывать им по десятку раз; у моего возницы внизу был отдельный лекторий по этому же предмету.

На следующий день город стоил того, чтобы его осмотреть. Все дома были в пышном убранстве, все прибрано, улицы чисто подметены. Из окон скромных домиков свисали зеленые ветки и гирлянды, вышитые платки и коврики; о богатых хозяевах возвещали знамена, венецианские вымпелы, девизы и венки цветов.

Толпы зевак слонялись по улицам, несколько расхлябанно вышагивая по неровным мостовым и теснясь с барабанщиками и духовыми оркестрами. То и дело по мостовой грохотали четыре лошади с повозкой, доставившей новых гостей из какого-нибудь отдаленного места, и суета вспыхивала с новой силой. Длинная телега увита ветками, среди мешков, которые должны служить сиденьями, воткнуты сосенки, но вновь прибывшие певцы стоят и вопят что-то, размахивая флагами. Сотни зрителей кричат «Хох!», это немецкое «Ура!».

Поскольку окна и все вокруг было украшено, я тоже украсил свои паруса гирляндами (польщу себе: весьма со вкусом), чтобы поддержать маленький шелковый английский флаг на лодке.

Это было тут же оценено немцами, которые приветствовали нас аплодисментами, с ликованием пели и сочиняли стихи об Англии, кричали и неистово хохотали во всю силу молодых легких. Больше не говорите мне, что немцы флегматичны!

Вечером в музее был бесплатный банкет. Пришли 400 человек, и все пили пиво из длинных стеклянных стаканов по пенни за стакан, и курили сигары по фартингу за штуку, и пели, и говорили. Играл великолепный духовой оркестр, и всякий раз, когда он останавливался, начиналось ликование или хоровое пение.

Все это было сценой дикого возбуждения, очень любопытной для созерцания изнутри. Рядом я увидел молодого торговца, который утром продал мне французскую книгу. Он сказал, что я должен взять билет на воскресный концерт; но я отвечал, что у нас в Англии принято по воле Божьей и во благо человека соблюдать воскресенье для более важных дел. О них часто забывают, если хотя бы один день из семи не избавлен от волнений и головокружения повседневной жизни.

Не возникает ли ощущение тупого однообразия в течении времени в тех странах, где неделя не посвящена главному дню, когда возвышенные и глубокие помыслы должны были бы занять хоть несколько часов нашего внимания?

Так что я оставил веселых певцов бить в барабаны в большом зале, предоставленном для них принцем Фюрстенбургским. Он построил его рядом со своими конюшнями, в которых много хороших лошадей, а некоторые из лучших были английскими, их звали Мисс, Любимчик, Леди, Том и т. д.

Один английский джентльмен, с которым я познакомился позже, путешествовал по Германии в экипаже четверкой и прибыл в Донауэшинген, где принц вскоре узнал о его прибытии. На следующий день Его Светлейшее Высочество зашел в свои конюшни и, увидев там англичанина, вежливо провел незнакомца по всему заведению, подробно объясняя все детали. Потом он узнал, что его гость был не заезжим джентльменом, а всего лишь конюхом!

Вежливость и хороший нрав большинства немецких официантов несомненно оценят путешественники, чьи повседневные удовольствия так сильно зависят от этого класса. Вот, например, официант в почтовой гостинице. Он ростом с мальчика, но на самом деле лет на двадцать старше. Он широкоплеч и широколиц, лицо загорелое, почти как его куртка. Напоминает четырех немецких юношей в толстых пуховых одеялах на шее, которые часто стоят на лондонских улицах, играя духовую музыку, надувая щеки и холодными серыми глазами провожая проходящих мимо, пока музыка или, во всяком случае, какой-то шум вырываются как бы сами собой из больших грубоватых инструментов, которые держат покрасневшие от холода пальцы.

Этот официант весь день на побегушках у всех, у него не бывает и спокойной ночи, однако он так же любезен в десять часов вечером, как и за ранним кофе на рассвете, и он согласен с каждым гостем в убеждении, что именно его котлета или коньяк – самое важное дело часа.

Я с большим уважением отношусь к таким людям. Они хороши на своих не самых легких местах, где никто не смог бы сделать большего.

Сегодня появился еще один официант, Ульрик, нанятый в помощь первому – кормить толпу голодных вокалистов, которые скоро заполнят зал. Он молодой и робкий, так как привык к деревенской гостинице, и «Почта в Донауэшингене» вероятно кажется ему шикарным рестораном.

Он учил французский, и я дал ему одну книгу, а он вдруг спросил меня, не возьму ли я его с собой, когда поплыву вниз по реке в сторону его дома! Повеселила наивная простота этой просьбы, и если бы знать, что река до его деревни будет безопасной, но не слишком мелкой, было бы забавно взять такого пассажира.

До сих пор нет согласия по вопросу, где же находится исток Дуная – как и исток Нила.

Я тщетно искал точную информацию по этому вопросу у горожан, а потом потратил целый день на собственное географическое исследование. Окрестности Донауэшингена болотисты и изобилуют многочисленными речками и ручьями.

Я прошел вдоль одной из речек, Бреге, которая берет свое начало в двадцати милях от Сен-Мартена, и исследовал примерно десять миль ручья, берущего начало около Санкт-Георгена, примерно в миле от истока Некара, который впадает в Рейн. Эти ручьи сливаются около Донауэшингена. И уже в городе, в садах принца близ церкви бьет ключ с чистой водой, и этот малютка Дунай впадает в уже достаточно широкую для лодки речку, которая затем впервые получает имя Дунай.

Говорят, что название не дано ни по одному из двух больших ручьев, потому что известно, что оба они могут пересыхать в засушливое лето, а маленький бурлящий источник не иссякает веками.

Бреге и другой приток заполняют искусственный пруд у местечка Бригах. Этот водоем окружен лесом, на нем есть красивый остров, лебеди и золотые рыбки. Водяное колесо (зачем-то напрасно прикрытое) качает воду, которая течет из перевернутого рога среди группы скульптур в этом романтическом пруду, и поток, вытекающий из него, также присоединяется к другим – теперь уже к Дунаю.7

Чтобы не ошибиться, я поднимался по каждому из ручьев до тех пор, пока могла пройти байдарка. Затем, 28 августа, возле мостика состоялось торжественное отплытие. Певцы вовсю распевали и кричали «Хох!», прощаясь с английским флагом, хозяин кланялся (его счет на тринадцать франков за три полных дня был должным образом оплачен), народ смотрел.

«Роб Рой» стартовал, как выпущенная из лука стрела, и начал плавание по восхитительно новой реке.