Читать книгу К востоку от Эдема - Джон Стейнбек, Джон Эрнст Стейнбек - Страница 2

1

Салинас-Вэлли расположен в Северной Калифорнии и представляет собой длинную узкую полоску равнины между двумя цепями гор, посреди которой бежит, извиваясь и петляя, река Салинас, заканчивающая свой путь в заливе Монтерей.

Я помню, как назывались во времена моего детства травы и скрывающиеся в них загадочные цветы, знаю, где находится жилище жабы, в котором часу просыпаются летом птицы, как пахнут деревья и какой аромат у каждого времени года. Помню местных жителей, их походку и даже запах. Память хранит множество разных запахов.

Помню, что раскинувшиеся к востоку от долины горы Габилан светлые и жизнерадостные, обласканы солнцем и полны очарования. Они зовут и влекут к себе, и хочется взобраться на теплые склоны, как на колени к любимой матери. Манящие горы, покрытые бурой травой и пропитанные любовью. На западе упираются в небо вершины Санта-Лусия, заслоняющие долину от океана. Темные и угрюмые, они таят враждебность и угрозу. Я всегда испытывал благоговейный страх перед западом и всей душой любил восток. Затрудняюсь объяснить причину. Возможно, она кроется в том, что из-за вершин Габилан приходит утро, а ночь наползает с хребтов Санта-Лусия, и две горные цепи ассоциируются у меня с рождением нового дня и его угасанием.

По обе стороны долины с горных ущелий в реку Салинас стекали маленькие ручейки. Зимой в дождливые годы ручейки превращались в бурные потоки, наполняющие реку до краев, и в один прекрасный день она закипала в приступе ярости и выплескивалась из берегов, разрушая все вокруг. Случалось, река отхватывала находящиеся вблизи берега большие куски фермерских угодий, опрокидывала амбары и дома, переворачивая и унося их с собой, ловила в свой капкан коров, свиней и овец, топила в бурых от грязи водах и увлекала в море. Потом, с наступлением поздней весны, река постепенно мелела, открывая песчаные берега, а летом и вовсе пересыхала, и только под высокими обрывами, где недавно бурлили глубокие водовороты, оставались лужи. Снова вырастал камыш и трава, и распрямлялись ивы, на верхних ветвях которых виднелся застрявший мусор, принесенный во время паводка. Салинас – река непостоянная и течет на поверхности не круглый год, а с лучами летнего солнца уходит под землю. Она не отличается особой красотой, но другой в тех местах нет, и мы любили хвастаться грозным нравом нашей Салинас в дождливую зиму и удивительной способностью бесследно исчезать в песке засушливым летом. Впрочем, хвастаться можно чем угодно, если ничего другого под рукой нет, да и вообще чем меньше имеешь, тем сильнее тянет бахвалиться.

Низинная часть Салинас-Вэлли, которая находится между горными цепями, ниже предгорий, совершенно плоская, потому что когда-то сама долина была дном узкого морского залива длиной в сто миль. Давным-давно устье реки в Мосс-Лэндинг служило входом в этот залив. Однажды отец пробурил колодец посреди долины. Сначала бур прошел сквозь пахотный слой и гравий, а потом показался белый морской песок, в котором было полно ракушек и даже попадались частицы китового уса. Двадцать футов песка в глубину – и снова чернозем, где мы нашли обломок красного дерева, чья древесина отличается прочностью, не гниет и не портится. Должно быть, еще раньше, до появления морского залива, в долине рос лес. И все эти чудеса творились прямо у нас под ногами. Порой по ночам мне слышался и шум моря, и шелест секвой в древнем лесу.

На равнинных землях пахотный слой толстый и плодородный. После щедрой на дожди зимы он мгновенно покрывался травой и цветами. В дождливый год весенние цветы невероятно красивы. Вся равнина и предгорья пестрели ковром люпина и маков. Как-то раз я услышал от одной женщины, что букет из разных цветов покажется еще ярче, если добавить несколько белых цветков для контраста. Лепестки люпина оторочены белой каемочкой, и потому люпиновое поле поражает невероятной синевой, в которую пылающими искрами вкрапляются калифорнийские маки. Их цвет обжигает: не оранжевый и не ярко-желтый, и стань чистое золото жидким, как молоко с отстоявшимися сливками, оно, наверное, имело бы такую же жгуче-пламенную окраску, что и наши маки. Маки отцветали, и им на смену поднималась в полный рост желтая горчица. Когда мой дед осел в долине, горчица была такой высокой, что над желтыми цветами виднелась только голова всадника, едущего верхом на лошади. На плоскогорьях трава усыпана лютиками, живучками и желтыми полевыми фиалками с темными серединками. Чуть позже расцветают красные и желтые индейские кастиллеи. Эти цветы растут на открытой местности, где много солнечного света.

В тени виргинских дубов расцветал венерин волос, наполняя воздух сладким ароматом, а под покрытыми мхом берегами реки свисали заросли пятипалых папоротников и золотарника. А еще там росли колокольчики, похожие на изящные кремово-белые фонарики, полные колдовских чар и скрытого порока. Они встречались очень редко, и ребенка, которому посчастливилось найти один цветочек, выделяли из всей компании, и он становился героем дня.

С наступлением июня набравшие силу травы начинали жухнуть, и холмы приобретали бурую окраску, которую и бурой-то не назовешь, скорее золотистой с желто-оранжевым отливом и примесью красного – одним словом, цвет, не поддающийся описанию. С этого момента и до следующих дождей земля на равнине становилась все суше, покрывалась трещинами, ручьи пересыхали, и река Салинас уходила в песок. По долине гулял ветер, поднимая в воздух облака пыли и сухой травы. Продвигаясь на юг, он становился все сильнее и резче, а вечером утихал. Колючий изматывающий ветер нес частицы пыли, которые въедались в кожу и раздражали глаза. На работу в поле люди надевали защитные очки и заматывали нос платком, чтобы туда не набилась грязь.

На равнине земля была богатой и плодородной, а на предгорьях пахотный слой совсем тонкий, всего несколько дюймов, на глубину вросших в него коротких корней травы. Чем выше поднимаешься в горы, тем тоньше становится плодородный слой, сквозь который проступают наружу осколки камней, и наконец за кустарниками начинается сплошная полоса кремневой гальки, от которой, слепя глаза, отражаются знойные солнечные лучи.

Я рассказал об урожайных годах, когда шли обильные дожди, но случались и страшные засухи, наводившие ужас на всех жителей долины. Дождливые и засушливые годы чередовались по тридцатилетнему циклу. Сначала выпадало пять-шесть замечательных лет с проливными дождями, когда уровень осадков составлял девятнадцать – двадцать пять дюймов, и напитанная влагой земля сплошь покрывалась сочной травой. За ними следовало шесть или семь вполне сносных лет с осадками двенадцать – шестнадцать дюймов. Потом наступали засушливые годы, во время которых дождей выпадало всего семь-восемь дюймов. Земля высыхала, трава не хотела расти, и на равнине появлялись большие, словно пораженные паршой проплешины. Виргинские дубы чахли, их кора напоминала коросту, и даже полынь становилась безжизненной и серой. Почва покрывалась трещинами, источники пересыхали, и домашний скот вяло жевал сухие ветки. И тогда все фермеры и хозяева ранчо проникались жгучей ненавистью к Салинас-Вэлли. Коровы тощали на глазах и нередко подыхали с голоду, а людям приходилось возить на фермы питьевую воду в бочках. Некоторые семьи продавали за бесценок все имущество и отправлялись искать счастья в другие края. С приходом очередной засухи люди не вспоминали о годах урожайных и сытых, а когда снова начинались обильные дожди, напрочь забывали о голодных засушливых временах. Так и жили.

2

Вот какой была долина Салинас-Вэлли, длинной узкой лентой вклинившаяся между гор. Ее история такая же, как у всего штата Калифорния. Сначала здесь жили индейцы, никчемное пассивное племя, лишенное изобретательности и элементарной культуры. Люди, питающиеся личинками жуков, кузнечиками и моллюсками, слишком ленивые, чтобы охотиться или заниматься рыбной ловлей. Они ели то, что можно просто подобрать с земли, и ничего не сажали и не сеяли, а муку делали из горьких толченых желудей. Даже их войны походили на вымученную пантомиму.

Потом появились экспедиционные отряды суровых расчетливых испанцев. Алчные и практичные, они жаждали золота и насаждали веру в своего бога, коллекционируя людские души как драгоценные камни. Испанцы захватывали горы и долины, реки и земли, простирающиеся до самого горизонта. Именно так и в наши дни добиваются права на приобретение участка под застройку. Эти упрямые безжалостные люди сновали по всему побережью. Некоторые оседали на основании дарственной на земельные владения величиной с целое графство, пожалованной испанскими королями, не имеющими ни малейшего представления о том, что представляет собой подобный дар. Первые землевладельцы жили в бедных феодальных поселениях, и их домашний скот бесхозно бродил по окрестностям, плодился и множился. Время от времени животных забивали ради шкуры и жира, а мясо бросали на съедение грифам и койотам.

Как только испанцы появились в этих краях, сразу возникла потребность дать названия всему, что видит глаз. Такова непременная обязанность любого путешественника и первооткрывателя. Впрочем, не только обязанность, но и преимущественное право. Прежде чем нанести то или иное место на нарисованную от руки карту, нужно придумать подходящее имя. Разумеется, испанцы были людьми религиозными, а читать, писать, вести путевые дневники и записи и рисовать карты умели неутомимые и фанатичные священнослужители, путешествующие вместе с солдатами. В результате первые названия давали в честь святых или религиозных праздников, которые отмечались на привале. Святых великое множество, и все же их число небезгранично, а потому встречаются и повторы. И вот появляется Сан-Мигель, Сент-Майкл, Сан-Ардо, Сан-Бернардо, Сан-Лоренцо, Сан-Карлос, Сан-Францискито. А потом идут праздники: Нативидад (Рождество Христово), Насимьенте (Рождество Девы Марии), Соледад (Уединение). Некоторым местам давались названия в зависимости от настроения экспедиции в данный момент. Так появилась Буэна-Эсперанца, добрая надежда, и Буэна-Виста, потому что перед путешественниками открылся великолепный вид, а также Чуалар, так как местечко оказалось на удивление красивым. Далее следуют описательные названия, такие как Пасо-де-лос-Роблес, в честь росших в этом месте дубовых деревьев. Лос-Лаурелес обязан своим названием лавровым кустам, Туларситос – камышам, растущим на соседнем болоте, а Салинас – солончакам.

Потом названия стали давать в честь животных и птиц. Примером тому служат Габилан, так зовутся орлы, летающие в этих горах, а также Топо, где водились кроты, и Лос-Гатос, место, в котором в то время обитали дикие лесные кошки. Идея названия иногда возникала из-за особенностей самой местности. Тассахара – чашка с блюдцем, Лагу-на-Сека – высохшее озеро, Корраль-де-Тьерра – земляная насыпь, и, наконец, Параисо, место, вызвавшее у путников ассоциации с раем.

После испанцев пришли американцы, отличавшиеся еще большей жадностью, потому что их самих тоже было гораздо больше. Они захватывали земли и переделывали в свою пользу законы. Повсюду, как грибы, росли фермерские хозяйства, сначала на равнинах, а потом и на склонах предгорий. Они представляли собой небольшие деревянные домишки, крытые дранкой из секвойи и огороженные частоколом. Стоило появиться на земле даже самому малому источнику воды, и дом рос на глазах, а семья множилась. Во дворе перед окнами дома высаживали красную герань и розовые кусты. Вместо тропинок появились наезженные телегами колеи, а поля, засеянные кукурузой, ячменем и пшеницей, вытеснили желтую горчицу. Вдоль проезжих дорог через каждые десять миль встречалась лавка с товарами или кузница, вокруг которых вырастали небольшие поселки, такие как Брэдли, Кинг-Сити, Гринфилд.

В отличие от испанцев у американцев имелась тенденция называть поселки в честь людей. После заселения равнин названия мест стали связывать с событиями, которые там произошли, и вот они-то и приводили меня в неописуемый восторг, потому что за каждым скрывается давно забытая история. На память приходит Болса-Нуэва – новый кошелек, Морокохо – хромой мавр (интересно, кто это такой и как тут оказался?) и каньоны Уайлд-Хорс – дикая лошадь, Шерттейл – пола рубашки или Мустанг-Грейд – племенной мустанг. Такие названия отражают характер людей, которые их придумали, и бывают почтительными или, наоборот, пренебрежительными, одни дают поэтическое описание, а другие звучат уничижительно. Любое место можно назвать Сан-Лоренцо, а вот каньон Пола Рубашки или Хромой Мавр – совсем другое дело.

Днем поселения насквозь продувались ветром, и фермеры посадили эвкалиптовые деревья, которые образовали ветрозащитную полосу протяженностью в несколько миль, чтобы уберечь пахотный слой от выветривания. Вот так выглядела Салинас-Вэлли, когда мой дед привез сюда жену и обосновался на предгорьях к востоку от Кинг-Сити.