Читать книгу Кракен пробуждается. Паутина - Джон Уиндем - Страница 3

Я – истинный свидетель, ты – истинный свидетель, практически все твари божьи – истинные свидетели: ума не приложу, как возникают совершенно различные версии одного и того же события! Я знаю только двух людей, чье описание происшедшего в ночь на 15 июля полностью совпадает, эти двое – Филлис и я. Но так как Филлис – моя жена, люди, по своей простоте, говорят за нашими спинами, будто я повлиял на нее. О, как плохо они знают Филлис!

Итак, время: 23 часа 15 минут; место: 35° широты, 24° западнее Гринвича, круизное судно «Джиневра»; ситуация: медовый месяц – вот факты, не вызывающие сомнений.

Маршрут круиза проходил через Мадейру, Канарские острова, острова Зеленого Мыса и затем круто поворачивал на север, чтобы по пути домой захватить Азоры.

Мы стояли на верхней палубе, облокотясь на перила, вдыхая прохладный ночной воздух. Из салона доносилась заунывная мелодия, красивый баритон страдал от неразделенной любви. Отдыхающие танцевали.

Корабль шел плавно, как по реке. Мы молчали, уставившись в бесконечные просторы моря и неба. Эстрадный певец надрывно стенал за нашими спинами.

– Как хорошо, что я не могу разделить его горе, это было бы ужасно, – пробурчала Филлис. – И зачем тиражировать подобные завывания?

К счастью, мне не надо было отвечать – внимание Филлис неожиданно переключилось.

– Как мрачен и зловещ сегодня Марс, – сказала она. – Хочется верить, что это не дурное знамение.

Я взглянул на красную точку среди мириад белых. Надо признать, в тот вечер Марс действительно был ярок как никогда. Хотя, возможно, все объяснялось тем, что мы находились в тропиках: звезды здесь тоже были совсем другие…

– Да, – согласился я, – хочется верить…

Некоторое время мы молча пялились на красную точку.

– Странно, но, кажется, он увеличивается, – озадаченно заметила Филлис.

Я сказал, что это, скорее всего, галлюцинация. Однако Филлис была права: Марс явно увеличился в размерах, и более того…

– Еще один! Нет, двух Марсов быть не может… – растерялась она.

И тем не менее они были. Вторая точка, чуть меньше первой, мерцала таким же алым светом.

– Еще! Видишь? Там, слева.

– Вероятно, какой-то тип реактивных самолетов, – предположил я.

Точки становились все ярче и все ниже опускались по небосклону, пока не оказались почти над линией горизонта. От них по воде побежала розовая дорожка отраженного света.

– Пять, – насчитала Филлис.

И сколько нас ни просили потом описать эти точки подробнее, мы говорили тогда и продолжаем утверждать сейчас, что установить их точные очертания было невозможно. Равномерно красный, слегка размытый по контуру шар – вот все, что мы тогда разглядели. Попытайтесь представить пурпурный источник света, окутанный густым туманом, таким, что образуется довольно отчетливый ореол, и вы получите примерное представление, на что это походило.

Естественно, кроме нас на палубе слонялись и другие отдыхающие, и не мы одни обратили внимание на необычное явление. Но кому привиделись тела сигарообразной формы, кому – цилиндры, кому – диски, кому, естественно, – блюдца; кто усмотрел восемь, кто – девять, кто – дюжину объектов. Мы – пять.

Что же касается ореола, то даже если он и являлся следствием работы реактивных двигателей, приближались объекты сравнительно медленно, и у пассажиров «Джиневры» хватило времени, чтобы сбегать в салон и позвать своих друзей поглазеть на небо. Так что вскоре все перила облепили зеваки, наперебой высказывавшие догадки, – одна лучше другой.

Взметнулось облако розового пара – первый объект с шипением погрузился в воду. Вскоре пар расстелился над водой, потерял розовый оттенок и стал просто белым туманом в лунном свете. Вода в месте погружения бурлила и пенилась. Когда туман рассеялся, на глади моря не осталось ничего, кроме постепенно успокаивающейся воронки.

Следом погрузился второй шар, затем – третий, и, наконец, все пять небесных тел с громким свистом исчезли в море, оставив после себя бурлящие воронки.

На «Джиневре» затрезвонили колокола, корабль изменил курс, и команда приготовилась к спуску шлюпок. Мужская половина пассажиров застыла наготове со спасательными жилетами.

Четыре раза корабль прошел туда и обратно, исследуя район, однако никаких следов аварии мы не обнаружили – море было пустынным и спокойным.

Я в то время являлся штатным сотрудником Ай-би-си[2], поэтому, не раздумывая, я поспешил к капитану, протянул ему свою визитную карточку и объяснил, что на радио наверняка заинтересуются происшедшим.

– Здесь, наверное, опечатка: Би-би-си? – переспросил капитан.

Конечно, Ай-би-си тогда уступала знаменитой радиовещательной компании, и мне вечно приходилось давать необходимые пояснения. Заверив капитана, что все напечатано правильно, я добавил:

– Насколько я успел выяснить, у каждого пассажира есть своя версия. Я бы хотел услышать вашу, официальную, чтобы сравнить со своей.

– Неплохая мысль, – согласился капитан, – но начнем с вас.

Когда я закончил, он кивнул и протянул мне вахтенный журнал. В главном наши наблюдения совпадали: объектов – пять и форму их определить невозможно. Я отметил про себя, что все пять тел зарегистрированы радарами и отнесены к разряду НЛО.

– А что вы лично об этом думаете? – спросил я его. – Не наблюдали ли вы нечто подобное раньше?

– Нет… никогда, – как-то нерешительно отозвался капитан.

– Но?

– Хорошо, только не для печати. Видеть – не видел, но мне рассказывали о двух случаях, почти в точности совпадающих с этим. Оба они произошли в прошлом году. Первый раз это случилось ночью – было всего три… болида. Во втором случае – полдюжины, и, несмотря на то что их наблюдали при дневном свете, они выглядели так же, как вчерашние, – размытые красные пятна. И тоже над Тихим океаном, правда, в другой его части.

– А почему не для печати?

– Тогда было всего по два-три свидетеля, а вы сами понимаете… Какой моряк хочет прослыть пустозвоном?! Оба случая, конечно, стали известны, но только среди своих. Мы, так сказать, не столь скептичны, как остальные: в море иногда случаются странные вещи.

– Ну, а хоть какое-нибудь объяснение, на которое я смог бы сослаться?

– Я предпочел бы этого не делать и ограничиться записью в вахтенном журнале. Вчера я зафиксировал происшедшее только потому, что на сей раз было несколько сот свидетелей.

– А почему бы нам не исследовать дно, вы же точно засекли место погружения?

Он покачал головой.

– Здесь больше тысячи саженей. Слишком глубоко.

– А в тех двух случаях? Тоже никаких следов крушения?

– Нет. Если б они были, то власти наверняка провели бы официальное расследование. Никаких доказательств.

Мы поговорили еще немного, но больше ничего интересного мне не удалось из него вытянуть. Я вернулся в каюту и, написав короткий репортаж, передал его в Лондон. В тот же вечер материал пошел в эфир в рубрике «Любопытное происшествие».

Вот так случилось, что я оказался одним из первых свидетелей того, что положило начало всем нашим бедам.

Я убежден, что все взаимосвязано: и эта ночь, и рассказ капитана, и то, что произошло в дальнейшем, хотя даже теперь, спустя годы, у меня нет никаких доказательств. Чем все закончится? Я боюсь заглядывать вперед, я бы даже предпочел вообще обо всем забыть, если б это было возможно. Да, все начиналось так незаметно! Ничто не предвещало катастрофы. Однако трудно представить, что можно было бы предпринять, заранее зная об опасности. Потенциальную угрозу расщепления атомного ядра человечество осознало довольно рано, но что от этого изменилось?!

Возможно, если бы мы сразу атаковали… Но что или кого атаковать, мы не знали, а потом уже было слишком поздно. Да и не хочу я здесь оплакивать наши просчеты. Моя цель – четко и, по возможности, кратко описать события, послужившие причиной нашего сегодняшнего положения. Пусть даже сведения о них отрывочны и не связаны между собой.

«Джиневра» прибыла в Саутгемптон по расписанию, без каких-либо прочих происшествий. Их никто и не ждал – то, что произошло, само по себе было из ряда вон, и когда-нибудь, в отдаленном будущем, мы могли сказать своим внукам нечто вроде: «Когда ваши дедушка и бабушка были молодыми, они видели морского дракона».

Это был великолепный медовый месяц, лучшего я не мог себе и представить. Филлис тоже, когда мы, опершись на перила, смотрели на суету портового города, восторженно отозвалась о нашей морской прогулке.

Мы славно устроились в нашем замечательном новом доме в Челси, наслаждаясь тишиной и уютом, позабыв о странных болидах. Лишь в понедельник утром, явившись в офис родной Ай-би-си, я с удивлением обнаружил, что коллеги в мое отсутствие окрестили меня Ватсон-болидом из-за огромного количества откликов на передачу. Всучив кипу писем, мне сказали: «Ты заварил эту кашу, тебе и расхлебывать».

Оказывается, на свете существует несметное число любителей сверхъестественного, которые только тем и занимаются, что раскапывают душещипательные секреты и тайны. Им достаточно малейшего повода, чтобы усмотреть единомышленника в первом встречном. Разбирая корреспонденцию, я выявил целый букет загадочных явлений. Одного моего коллегу, сделавшего передачу о привидениях, слушатели завалили письмами о левитации, телепатии, материализации, гипнозе и тому подобном. Я же затронул несколько иную область. Большинство моих респондентов сочли, что коль я занимаюсь болидами, то мне будет интересно узнать о таких явлениях, как: дождь из лягушек, таинственное выпадение золы, все разновидности свечения на небе и морские чудовища.

Просмотрев письма, я отложил с полдюжины, возможно, относящихся к моей теме. В одном из них рассказывалось о недавнем случае у Филиппин: явное подтверждение рассказа капитана «Джиневры». Другое письмо заинтересовало меня тем, что его автор в интригующей форме приглашал встретиться с ним в «Золотом пере». Я решил принять приглашение, тем более что там всегда можно неплохо перекусить.

Мы встретились неделю спустя. Пригласивший меня мужчина был всего на два-три года старше меня. Он заказал четыре стакана тио-пепе и первым делом признался, что имя на конверте – вымышленное и что сам он – капитан королевской авиации.

– Видишь ли, – сказал он, – сейчас-то они уверены, что мне все померещилось, но едва найдутся доказательства, не преминут сделать это государственной тайной. Такая вот петрушка, дружище.

Я посочувствовал…

– Ладно, – продолжил он, – я все равно влип, а ты собираешь данные, поэтому я все тебе расскажу. Только на меня не ссылайся – не хочу неприятностей от начальства. Нет законов, запрещающих делиться галлюцинациями, но кто знает…

Я понимающе кивнул…

– Это случилось три месяца назад. Обычный патрульный полет примерно в нескольких сотнях миль от Формозы…

– А… а разве…

– Эх, парень, есть множество вещей, которые у нас не афишируют, но и не делают из них больших секретов, – сказал он. – Итак, я совершал обычный патрульный полет. Радар засек их еще вне зоны видимости, далеко за мной; они стремительно приближались с запада. Я решил выяснить, что это, и пошел на перехват; попытался связаться с ними, но безрезультатно. Три красные точки – я видел их – три красные точки, яркие даже при солнечном свете. Я снова и снова вызывал их – ни ответа ни привета. Не обращая на меня никакого внимания, они неслись с бешеной скоростью, хотя я сам летел со скоростью, близкой к пятистам.

– Так вот… – Он перевел дыхание. – Я – капитан патрульной службы, и я доложил на базу, что передо мной неизвестный тип летательных аппаратов – если это вообще можно назвать летательным аппаратом, – и, так как они не отвечают, я предложил пальнуть по ним. А что еще оставалось? Дать им уйти? Тогда какого черта я вообще патрулирую! Неохотно, но база все же согласилась.

Для очистки совести я еще разок попытался выйти с ними на связь, но им было плевать на меня и на мои сигналы.

Мы сближались. Нет, это точно были никакие не летательные аппараты, это было именно то самое, что ты описал в передаче: темно-красное ядро с розовым ореолом. Я сказал бы – миниатюрные красные солнца. И чем дольше я на них смотрел, тем меньше они мне нравились. Я установил гашетку под контроль радара и позволил им обогнать меня. По моим подсчетам, они двигались со скоростью более семисот.

Секунда-две – и орудие выстрелило. Казалось, шар взорвался одновременно со спуском гашетки. Эх, парень, видел бы ты, как он взорвался! Мгновенно разбух до неимоверных размеров, становясь из темно-красного – розовым, из розового – белым и весь в эдакую малиновую крапинку. Ну и зрелище, доложу я тебе! Самолет мой тряхнуло взрывной волной, может быть, попали осколки… Не знаю, сколько прошло времени, наверно, немного (я – счастливчик, парень), потому что, когда пришел в себя, обнаружил, что еще жив, а самолет быстро теряет высоту. Три четверти моего правого крыла – как не бывало, левое тоже выглядело не лучшим образом. Я понял, что пора катапультироваться, и, к моему удивлению, катапульта сработала.

Он призадумался, а потом добавил:

– Я понимаю, что не сказал тебе ничего нового, но обрати внимание на два момента: они перемещались значительно быстрее, чем те, которые видел ты, это во-первых. И во-вторых, что бы это ни было, оно очень уязвимо.

Единственное, что мне еще удалось из него выпытать, это то, что после взрыва шар не развалился на части, а исчез, лопнул, взорвался весь, целиком, полностью. И, как ни странно, это обстоятельство впоследствии оказалось более значимым, чем думалось вначале.

В последующие недели пришло всего несколько писем, а затем болидная эпопея вовсе стала напоминать историю с лохнесским чудовищем.

Все, касающееся болидов, спихивали мне – на Ай-би-си это считалось моим делом.

Изредка из обсерваторий сообщали, что ими зафиксированы красные объекты, перемещавшиеся на высоких скоростях. Однако там были очень осторожны в своих утверждениях, да и ни одна газета все равно б не напечатала об этом ни строчки, хотя бы потому, что все это сильно смахивало на НЛО, а читатели, по мнению редакторов, предпочли бы в качестве сенсации что-нибудь новенькое.

Но все же материал постепенно накапливался, и спустя два года события получили должную огласку и внимание.

Тринадцать болидов! Первой их засекла радарная станция на севере Финляндии. Болиды двигались в юго-западном направлении со скоростью тысяча пятьсот миль в час. Финны в своем сообщении назвали их «неопознанными летающими объектами». Шведы тоже засекли их, когда они пересекали территорию страны; им даже удалось наблюдать объекты, и они описали их как маленькие красные точки. Норвежцы подтвердили информацию, но, по их данным, скорость точек не превышала тысячи трехсот миль в час. Шотландская станция доложила о них как о телах, «видимых невооруженным глазом», перемещающихся со скоростью тысяча миль. Две станции в Ирландии сообщили, что «неопознанные летающие объекты» пролетают прямо над ними в юго-западном направлении с небольшим отклонением. Еще более южная станция определила их скорость – восемьсот миль в час и утверждала, что они «отчетливо видны». Метеорологическое судно на 65° северной широты зафиксировало скорость тел – пятьсот миль, и это было последнее известие.

Причина, по которой сообщение именно об этом полете болидов оказалось в передовицах, тогда, как и предыдущие, осталась без внимания, заключалась не только в обилии поступивших сообщений, позволявших вычертить траекторию полета, причина была – в самой траектории. Но, несмотря на окольные намеки и даже прямые выпады, на Востоке молчали.

После первых атомных испытаний в России и последовавших за ними поспешных и не характерных для Востока объяснений Москва взяла за правило в подобных вопросах симулировать глухоту. Такая политика имела определенный успех, создавалось впечатление, что за молчанием непременно стоит сила. Ну а поскольку те, кто был хорошо знаком с действительным состоянием дел в России, не собирались афишировать своей осведомленности, то игру в непричастность можно было продолжать и впредь.

Швеция, избегая конкретизации, объявила, что они предпримут меры против любого посягательства на их воздушное пространство со стороны кого бы то ни было. Британские газеты заявляли, что некая супердержава, столь ревностно охраняющая свои границы, должна признать подобное право и за другими странами. В американских журналах говорилось, что, имея дело с русскими, надо стрелять первым.

Кремль… не реагировал.

В редакцию посыпались письма. Сообщения о болидах шли отовсюду, я только успевал отбирать наиболее яркие, откладывал в сторону остальные. Было в них и несколько описаний болидов, спускающихся в море, причем настолько похожих на мои собственные наблюдения, что я не был уверен в том, что их не позаимствовали из моей же радиопередачи. В целом вся корреспонденция оказалась кучей предположений, догадок, бесконечных историй, информации из третьих рук, чистых фантазий, и я мало что извлек из этой кипы бумаг. Но два вывода я все-таки сделал: ни один человек не видел, чтобы болид приземлялся на сушу; ни одно из погружений не наблюдалось с берега – все они были замечены с борта корабля или самолета, далеко в море.

Сообщения поступали еще несколько недель. Скептики сдались, и только самые стойкие из них продолжали твердить: это не более чем галлюцинации. Письма приходили, но мы, тем не менее, не узнали о болидах ничего нового, ни одной фотографии – как у охотника, который в ответственный момент всегда оказывается без ружья.

Но зато следующая вереница болидов пролетела как раз над тем, у кого оружие оказалось, причем в буквальном смысле слова.

Авианосец военно-морских сил США «Тускиги», находясь вблизи Сан-Хуана, о. Пуэрто-Рико, принял сообщение из Кюрасао о том, что в их направлении летят восемь болидов. Капитан, уверенный, что это посягательство на воздушное пространство острова, сделал необходимые приготовления и, потирая руки, наблюдал за приближением болидов на экране радара. Выждав, пока нарушение воздушных границ стало бесспорным, он отдал приказ произвести шесть залпов с интервалом в три секунды и вышел на палубу полюбоваться ночным небом.

В бинокль он увидел, как шесть красных точек одна за другой превратились в большие клубы розоватого дыма.

– Так, – сказал он самодовольно, – с этими покончено. Посмотрим теперь, кто станет жаловаться.

Закинув голову, капитан стоял и смотрел, как оставшиеся две точки удалялись в северном направлении.

Шли дни, жалоб не поступало, но не уменьшалось и число сообщений о болидах; политика же искусственного замалчивания лишний раз доказывала, чьих рук это дело.

На следующей неделе еще два болида оказались достаточно неосторожны, пролетев в радиусе действия разведывательной станции Вумера, за что и поплатились; еще три были уничтожены морским судном в районе Кодиака.

Вашингтон отправил Москве ноту протеста с указанием на неоднократные нарушения воздушных границ и, выражая соболезнования родственникам погибших, подчеркнул, что ответственность лежит не на тех, кто находился на борту летательных аппаратов, а на тех, кто, вопреки международным соглашениям, послал их на смерть.

Кремль после нескольких дней «созревания» выдал ответный протест, заявив, что тактикой приписывания своих преступлений другим Запад никого не удивил, что оружием, разработанным советскими учеными для дела мира, недавно уничтожено более двадцати летательных аппаратов над территорией Союза; и это должно вразумить всякого, кто еще промышляет шпионажем.

Положение осталось невыясненным, а весь несоветский мир разделился на два лагеря: тех, кто верил русским, и тех, кто не верил им. У первых не возникало никаких вопросов – их вера была тверда. Вторые сомневались – считать ли заявление Москвы чистой ложью или, может, русские все-таки сбили – пусть не двадцать – ну хоть пяток болидов.

Обмен нотами затянулся на несколько месяцев.

Поток информации о небесных телах рос с каждым днем, но о чем это свидетельствовало, сказать было трудно: то ли об увеличении интереса к проблеме, то ли об активизации самих болидов. Частенько попадались сообщения о новых столкновениях ВВС с «неизвестными летательными аппаратами», время от времени в газетах появлялись перепечатки из советских изданий с угрозами в адрес капиталистического мира и обещаниями показать всем милитаристским болидам силу и мощь единственно истинной Народной Демократии.

Однако для поддержания интереса публики необходимо «топливо» – без новых дров он быстро угасает. Да, болиды существовали, они проносились по небу на высоких скоростях, взрывались, если в них стреляли… Ну и что из этого? Они не проявляли никаких признаков агрессии, во всяком случае, никто об этом не знал. Они не оправдывали ожиданий, а публика жаждала сенсаций.

Интерес к ним пошел на убыль. Началась пора спокойных рассуждений. Все вернулось к истокам, к версии огней Святого Эльма, новой формы природного электричества. Атаки на болиды со стороны военных судов и наземных станций прекратились. Загадочным телам позволили беспрепятственно совершать их непонятные маршруты. Регистрировались только время появления, скорость и направление движения. Красные точки в небе всех разочаровали.

Тем не менее в Адмиралтейство и штаб-квартиру ВВС стекались со всего мира всевозможные данные. На военных картах отмечались маршруты болидов, созывались совещания, и постепенно кое-что начало вырисовываться.

В редакции Ай-би-си мой стол продолжал считаться местом, где оседало все, связанное с болидами. И хотя, казалось, дело совсем дохлое, на случай, если оно вдруг оживет, я держал порох сухим. В то же время я вкладывал свою лепту в создание общей картины, посылая специалистам информацию, которая, на мой взгляд, могла их заинтересовать.

Таким образом, я оказался в числе отмеченных и был приглашен в Адмиралтейство для ознакомления с некоторыми результатами работы комиссий.

Меня пригласил капитан Винтерс. Сообщив, что материалы, которые мне покажут, не являются государственной тайной, он подчеркнул, что желательно пока не использовать их в передачах.

Я пообещал, и тогда он извлек из стола карту мира, сплошь заштрихованную тонкими линиями, каждая из которых была помечена цифиркой и датой. Казалось, что на карту наброшена паутина, и это впечатление усиливали крохотные красные точки, разбросанные по всей ее поверхности и напоминающие паучков-крестовичков.

Капитан Винтерс взял лупу и склонился над столом.

– Вот, – сказал он, наведя лупу на Азорские острова, – это ваш вклад.

Я посмотрел на карту и различил маленькую красную точку, отмеченную цифрой пять и датированную днем, когда мы с Филлис наблюдали исчезающие в Глубинах болиды. Рядом, ближе к северо-востоку, тянулась полоса точно таких же точек.

– Точка – это болид? – спросил я.

– Один или более, – ответил капитан. – А это их курсы, – добавил он, указывая на тонкие линии. – Естественно, только те, о которых нам известно. Итак, что скажете?

– М-да. Первое, что бросается в глаза, это то, что их чертовски много, гораздо больше, чем я мог вообразить. А второе – какого дьявола они группируются в скопления вроде этого?! – Я ткнул пальцем.

– А! – воскликнул капитан. – Теперь на минуту отвлекитесь и прищурьтесь.

Я прищурился и понял, что он имеет в виду.

– Области концентрации…

Капитан кивнул:

– Вот именно! Пять основных и целый ряд поменьше. Самая большая – юго-западнее Кубы, вторая по плотности – в шестистах милях от Кокосовых островов, огромные скопления – у Филиппин, Японии и Алеутов. Я не обольщаюсь и не утверждаю, что места скоплений определены с абсолютной точностью, даже наоборот. Вот, посмотрите, сколько линий ведет в район к северо-востоку от Фолклендов, а ведь здесь зафиксировано всего три погружения. О чем это говорит? Только о том, что это место – вдалеке от водных трасс и, следовательно, нет очевидцев. Что-нибудь еще привлекло ваше внимание?

Я отрицательно покачал головой, пытаясь сообразить, к чему он клонит. Капитан достал карту промеров глубин и развернул ее на столе рядом с первой.

– Области концентрации в районе больших глубин? – догадался я.

– Да, и почти нет сообщений о погружениях в местах мельче, чем четыре тысячи саженей.

Я задумался. Капитан тоже молчал.

– Ну и что? – не выдержал я.

– Вот именно: ну и что?

Мы снова склонились над картами.

– Да, еще! – вспомнил он. – Все сообщения касаются исключительно погружений и ни одного – о взлете.

– Капитан, – спросил я, – что вы обо всем этом думаете? У вас есть хоть какие-нибудь предположения? И если есть, собираетесь ли поделиться со мной?

– У нас есть целый ряд теорий, но все они, по тем или иным причинам, неудовлетворительны. Ну, а ответ на второй вопрос вытекает из первого.

– А как насчет русских?

– Они здесь ни при чем. В действительности они обеспокоены еще больше нашего. Русские с молоком матери впитали ненависть к капиталистам и всегда во всем подозревают Запад. Вот и теперь они не могут отделаться от мысли, что эти болиды – наши козни и происки, хоть и не понимают, что за игру мы ведем. Единственное, в чем сходятся мнения Востока и Запада, – эти штуки не природное явление, и появление их не случайно.

– А если не Россия, а какая-то другая страна, вы бы об этом знали?

– Без сомнения.

Мы снова погрузились в изучение карт.

– Мне постоянно напоминают, – нарушил молчание я, – слова небезызвестного Шерлока Холмса, сказанные им моему тезке: «Когда вы устраните невозможное, то все, что останется, – каким бы невероятным оно ни было, – и будет истиной». Кто может утверждать, что если болиды – не продукт земной цивилизации…

– Мне не нравится такое разрешение вопроса, – оборвал меня капитан.

– Оно никому не понравится, – согласился я, – и тем не менее… Или почему, например, не предположить, что нечто в Глубинах достигло высокой стадии эволюции и теперь объявилось на поверхности во всей красе высокоразвитой технологии. Почему бы и нет?

– Еще менее вероятно, – заметил капитан.

– В таком случае мы опровергаем Холмса – мы устранили все возможное и невозможное. А Глубины – совсем неплохое место, чтобы схоронить что-либо от глаз человеческих, преодолев, естественно, технические трудности.

– Кто спорит, – согласился капитан, – но среди этих, как вы выразились, трудностей – давление в четыре-пять тонн на квадратный дюйм.

– Гм, об этом стоит поразмыслить. – Я нахмурился. – Возникает еще один вопрос: что они здесь делают?

– Вот-вот.

– И никакой зацепки?

– Они прилетают, – задумчиво рассуждал он, – возможно, и улетают. Но преобладает явно первое – вот в чем дело.

Я взглянул на карту, испещренную линиями и точками.

– Вы что-нибудь предпринимаете? Или мне не следует задавать подобных вопросов?

– Для этого мы вас, собственно, и пригласили, к этому я и вел весь разговор. Мы собираемся произвести разведку. Само собой разумеется, что ни о каких радиопередачах не может идти и речи, но нам необходимо все записать и заснять, от и до. Так что, если ваши люди заинтересуются…

– И куда мы отправляемся?

Он показал пальцем на карте.

– О! – воскликнул я. – Моя жена питает пристрастие к тропическому солнцу, особенно в Вест-Индии.

– Сколько мне помнится, у нее было несколько довольно неплохих документальных сценариев.

– Да, да, – размышляя, пробубнил я. – Если Ай-би-си откажется, это будет непростительной ошибкой.

Пока берег не исчез за горизонтом, огромный предмет, возбуждавший наше любопытство, был скрыт под чехлом. Он, как гора, возвышался посреди кормы на специально сконструированной опоре.

Снимали чехол в торжественной обстановке, но «разоблаченная» тайна оказалась всего лишь металлической сферой около десяти футов в диаметре с круглыми, похожими на иллюминаторы, окнами и с большим кольцом для троса сверху.

Начальник экспедиции, капитан-лейтенант, окинув влюбленным взглядом свое детище, обратился к присутствующим:

– Аппарат, который вы сейчас видите, называется батископ.

Он сделал значительную паузу.

– Кажется, Бибе… – шепнул я Филлис.

– Нет, – ответила она, – у того была батисфера.

– А…

– Он сконструирован так, – продолжал капитан-лейтенант, – что способен противостоять давлению в две тонны на квадратный дюйм и теоретически может опуститься до глубины в тысячу пятьсот саженей. Однако мы не планируем погружение более чем на тысячу двести саженей, оставляя, таким образом, запас прочности в семьсот двадцать фунтов на квадратный дюйм. Даже в этом случае мы побьем достижения доктора Бибе, погрузившегося на глубину немногим более пятисот саженей, и Бартона, который достиг отметки семьсот пятьдесят саженей…

Мне стало скучно, и я обратился к Филлис:

– Я как-то не очень разбираюсь в этих саженях. Сколько это будет в нормальных человеческих футах?

Филлис сверилась со своими записями.

– Глубина, которой они собираются достичь – семь тысяч двести футов, а которой могут достичь – девять тысяч.

– Внушительно.

Филлис в некоторых отношениях гораздо практичнее меня.

– Семь тысяч двести футов, – сообщила она, – это чуть больше мили с третью. А давление на этой глубине немногим больше тонны с третью.

– Ах ты, моя сценаристочка, – восхитился я, – что б я без тебя делал? Но все же…

– Что?

– Тот парень из Адмиралтейства, капитан Винтерс, говорил о давлении в четыре-пять тонн… – Я повернулся к начальнику экспедиции: – Какая здесь примерно глубина?

– В районе Кайманской впадины, между Ямайкой и Кубой, – ответил он, – более пяти тысяч.

– Но… – начал я удивленно.

– Саженей, милый, – подсказала мне Филлис, – в футах – тридцать тысяч.

– А-а-а, – протянул я. – Это около пяти с половиной миль?

– Да, – подтвердил капитан-лейтенант.

– А… – начал было я.

Но он уже вернулся к своему докладу.

– Это, – обратился он к собравшейся толпе, состоявшей к тому времени из меня и Филлис, – на сегодняшний день предел наших возможностей. Хотя… – Он сделал многозначительный жест и указал на точно такую же сферу, но гораздо меньшего диаметра: – Здесь перед нами совершенно другой аппарат, способный достичь в два раза большей глубины, нежели батископ, а, возможно, и еще большей. Этот аппарат полностью автоматизирован и кроме всевозможных измерительных приборов оснащен пятью телевизионными камерами. Четыре из них дают изображение в горизонтальной плоскости, а пятая – в вертикальной, под самой сферой.

– Этот прибор, – вдруг раздался чей-то голос, имитирующий интонацию начальника, – мы называем «телебат».

Однако никакая насмешка не могла смутить капитан-лейтенанта – никак не отреагировав, он невозмутимо продолжал лекцию. Но аппарат уже был окрещен и так и остался телебатом.

В течение трех дней мы занимались испытанием и наладкой оборудования. Нам с Филлис тоже позволили влезть в батископ и погрузиться на триста футов – просто так, чтобы прочувствовать, что это такое, после чего мы уже не завидовали тем, кому предстояло погружение на тысячу саженей.

Утром четвертого дня все столпились вокруг батископа. Два участника экспедиции – Вайзман и Трэнт – протиснулись сквозь узкое отверстие внутрь аппарата, затем им передали необходимую на глубине теплую одежду, пакеты с едой, термосы с горячим чаем и кофе.

– О’кей, – махнул на прощание Трэнт, показавшись из люка.

Матросы задраили крышку люка и при помощи лебедки перенесли батископ за борт. Он висел, сверкая в солнечных лучах, и слегка покачивался. Неожиданно на телеэкранах возникло наше изображение – кто-то из парней внутри батископа включил камеру.

– О’кей! – уже из динамика раздался голос Трэнта. – Опускайте!

Батископ коснулся воды, и через мгновение волны океана сомкнулись над ним.

Я не хочу описывать детально все погружение – оно было долгим и утомительным. Надо сказать, смотреть на экран, ничего не делая, довольно скучное занятие. Вся жизнь моря, оказывается, четко разграничена на определенные слои-уровни. Верхний, самый обитаемый слой кишит планктоном, подобно непрекращающейся пылевой буре. Разглядеть можно только существа, вплотную приблизившиеся к иллюминаторам. Глубже из-за отсутствия питательного планктона жизни почти нет, лишь изредка на экранах проскальзывают тени каких-то рыб: мрак и пустота – однообразный вид до тошноты. Поэтому большую часть времени мы провели с закрытыми глазами и лишь изредка выходили на воздух перекурить. Солнце палило нещадно, и матросам приходилось то и дело поливать раскаленную палубу водой. Флаг, что тряпка, болтался на флагштоке, разморенный океан распластался под тяжелым куполом неба, и только где-то над Кубой виднелась тонкая полоска облаков. Кроме помех в наушниках, тихого гудения лебедки и голоса матроса, отсчитывающего пройденные сажени, ничто не нарушало безмолвие дня.

Иногда неожиданно раздавался бодрый баритон начальника экспедиции:

– Эй, там, внизу, все в порядке?

И мгновенно в наушниках отзывалось:

– Да, да, сэр.

Один раз, кажется, Вайзман спросил:

– Был ли у Бибе костюм с электроподогревом?

Выяснилось, что никто не знает.

– Если нет, снимаю перед ним шляпу!

– Полмили, сэр! – раздался скрипучий голос матроса.

Лебедка продолжала вращаться, на экранах было все то же: отдельные стайки рыб, тут же исчезающие в темноте. Смотреть было не на что. В наушниках пожаловались:

– Эти твари неуловимы! Стоит поднести камеру к одному иллюминатору – появляются в другом!

– Пятьсот саженей. Вы обходите Бибе! – объявил капитан-лейтенант.

– Чао-чао, Бибе! – отозвались на глубине, и снова на долгое время наступила тишина.

Внезапно молчание прервал далекий голос:

– Удивительно! Здесь опять жизнь: куча головоногих, больших и малых. Вы должны видеть! Что-то еще, на границе света… очень большое… не могу точно… Возможно, гигантский кальмар… Нет, черт побери! Не может быть!.. Кит… на такой глубине!

– Маловероятно, но возможно, – авторитетно заметил начальник экспедиции.

– Но в этом случае… эх, черт, он скрылся! Н-да! Мы, млекопитающие, иногда добираемся и сюда.

– Обходим Бартона! – объявил капитан-лейтенант и добавил, неожиданно сменив тон: – Теперь, ребятки, все зависит только от вас. У вас все в порядке?

– Все о’кей, сэр!

И снова тишина.

– Скоро миля! Как самочувствие?

– А как там погода наверху?

– Полный штиль, ни ветерка.

– Тогда продолжим, сэр. Неизвестно, что будет завтра: может быть, придется ждать благоприятной погоды не одну неделю.

– Хорошо, пусть так. Раз вы уверены в себе…

– Мы уверены, сэр.

– В таком случае еще триста саженей.

Прошло немало времени, прежде чем до нас донесся голос Трэнта:

– Пусто, пусто и темно. Любопытно, как отличаются слои друг от друга.

И через несколько секунд:

– Опять кальмары?! Светящиеся рыбы… целый косяк! Ух! Видите?

Мы, не отрываясь, глядели на экраны, с которых на нас уставились диковинные существа – видения ночных кошмаров.

– Ошибка природы, – сказал Трэнт, – или безумие.

– Все, – вдруг объявил начальник экспедиции. – Тысяча двести саженей. Отбой, мальчики.

– Хм, – прозвучало в наушниках. – То, что хотели, мы не обнаружили…

Лицо капитан-лейтенанта ничего не выражало. Ожидал ли он от этого погружения какого-нибудь результата или нет – трудно сказать. Думаю, нет. Думаю даже, никто ни на что не рассчитывал: болиды, или что бы там ни было, должны были располагаться на самом дне, а до дна от того места, где зависли двое парней, как показывала эхограмма, оставалось не менее трех миль.

– Эй, там, на батископе, начинаем подъем. Готовы?

– Да, да, сэр.

Заработала лебедка, и ворот медленно начал набирать обороты.

– Как у вас, порядок?

– Порядок, сэр.

Минут десять прошло в молчании.

– Здесь что-то есть, – раздалось в наушниках. – Что-то большое. Плохо видно. Неужели опять кит? Постараемся вам показать.

Мы увидели пойманные лучом прожектора яркие точки каких-то крохотных организмов. Затем камера метнулась в сторону, на мгновение все исчезло, и, когда появилось снова, мы разглядели на самой границе света странную большую тень – что-то очень неясное.

– Кружит вокруг нас. Попробую… вот теперь должно быть лучше видно. Это не кит… видите?

На экранах вырисовалось светлое пятно, несколько овальное, неясных размеров.

– М-да, – звучал голос в наушниках, – это что-то новенькое. Конечно, может быть, и рыба, но больше похоже на черепахообразное. В любом случае ужасно огромное. Держится на расстоянии… не могу различить никаких деталей.

Камера снова показала нам нечто, проплывающее мимо.

– Пошло вверх. Идет быстрее, чем мы. Все, уходит из поля зрения… Может быть…

Внезапно голос оборвался, экран на секунду вспыхнул и погас. Звук лебедки резко изменился: она заработала вхолостую.

Мы некоторое время сидели в молчании, тупо уставившись на черные пятна экранов. Филлис нащупала мою руку и крепко стиснула.

Начальник экспедиции, не проронив ни слова, вышел на палубу.

Чтобы смотать более мили кабеля, требуется время. Возникла пауза. Все почувствовали себя как-то странно, неловко и разбрелись по кораблю. Мы с Филлис прошли на нос и сидели там, опустив головы, боясь взглянуть друг другу в глаза.

Прошел, казалось, не один час, прежде чем до нас долетел характерный звук последних оборотов лебедки. Не сговариваясь, мы поспешили на корму.

Из воды показался конец троса. Все, полагаю, ожидали увидеть его измочаленным, раскрученным, похожим на щетку, но вместо этого перед нами предстало нечто иное: оба главных кабеля и кабель коммуникации оканчивались гладкими шарами расплавленного металла. Ошарашенные, мы уставились на них, не в силах оторваться.

Вечером капитан корабля прочел молитву, и над океаном прогремели три орудийных залпа.

На следующий день погода не изменилась: палило солнце, море лениво и томно переливалось в его лучах. В полдень начальник экспедиции собрал нас всех вместе. Выглядел он очень усталым и больным.

– Я приказываю продолжать исследования, – коротко и бесстрастно произнес он. – Если ничего не изменится и мы успеем провести соответствующие приготовления, то погружение начнем завтра утром, сразу после рассвета. У меня есть указание проводить погружения, вплоть до гибели аппарата, так как другой возможности для наблюдений не представится.

Мы сидели перед мониторами. Снова перед нашими глазами проносились океанические слои, каждый со своими особенностями. Все было, как и в предыдущий раз, только теперь вместо голосов Вайзмана и Трэнта в наушниках раздавались всевозможные помехи: треск, скрежетание, хлюпанье, чавканье – звуки, улавливаемые установленными на телебате микрофонами, – адская какофония Глубин. Мы испытали своего рода облегчение, когда на глубине в три четверти мили все стихло.

Кто-то пробормотал:

– А говорили, что никакое давление не может раздавить микрофоны.

Мимо камер скользили головоногие, нервно метались косяки рыб, вспугнутые лучами прожекторов, иногда мелькали смутные очертания гротескных чудовищ.

Миля… миля с половиной… две мили… две с половиной… И тут на экране возникло нечто, привлекшее всеобщее внимание. Необъятное, неопределенное, овальной формы – оно перемещалось с экрана на экран, кружась вокруг аппарата. Три-четыре минуты оно как бы наплывало на нас – всегда мучительно неясное, таинственное, страшное… Затем поднялось вверх и исчезло.

Спустя полминуты экраны погасли.

Почему бы иногда не похвалить свою жену?! Филлис пишет сногсшибательные сценарии, и этот был, несомненно, один из лучших. Жаль только, что его не приняли так, как он того заслуживал.

Мы послали его в Адмиралтейство на согласование, и через неделю нас принял капитан Винтерс. Он прямо с порога начал расхваливать Филлис ее сценарий, было видно, что он не на шутку очарован моей женой, и лишь когда мы устроились в мягких креслах, с сожалением покачал головой.

– Тем не менее, – сказал он, – я хочу попросить вас пока повременить с оглашением материала.

Филлис, естественно, огорчилась, она много и серьезно работала над сценарием не только ради денег: ей хотелось отдать должное погибшим Вайзману и Трэнту.

– Мне жаль, – сказал капитан, – но я предупреждал вашего мужа.

Филлис подняла глаза на Винтерса.

– Почему?

Меня волновал этот вопрос не меньше, чем Филлис: мои личные наблюдения и записи, не занесенные в официальные протоколы, тоже приходилось откладывать в долгий ящик. Я посмотрел на капитана.

– Постараюсь объяснить, я просто обязан это сделать, – согласился Винтерс, переводя взгляд с меня на Филлис. Он чуть подался вперед. – Сложность заключается в оплавленных тросах, вы сами это должны понимать. Одна только мысль о существе, способном перекусить стальной канат, поражает воображение; даже если только представить возможность его существования. А что будет, когда эта новость выплывет наружу: «Тварь, перекусывающая стальные канаты», «Автоген – вместо зубов»? Начнется паника. Мне очень жаль, но, согласитесь, это не совсем обычная опасность, подстерегающая людей при глубоководном погружении. Мы должны прежде выяснить, в чем она заключается, а уж потом объявить о ней.

Капитан все понимал и сожалел, но должен был подчиняться приказам.

Мы поговорили еще немного, он уверил, что сам лично известит нас, как только настанет время огласить материал. Нам пришлось смириться.

Перед самым уходом Филлис спросила:

– Капитан, если откровенно, что вы сами об этом думаете? Кто это?

– Если откровенно, миссис Ватсон, то не только у меня, а вообще ни у кого нет правдоподобного объяснения.

Так мы и расстались, ничего не добившись.

Спустя неделю, во время обеда, раздался звонок. Филлис сняла трубку.

– Миссис Филлис? Здравствуйте, рад вас слышать. У меня хорошие новости, – раздался в трубке голос капитана Винтерса. – Только что я говорил с Ай-би-си и дал «добро» на ваш материал.

Филлис поблагодарила за приятное сообщение и поинтересовалась:

– Но что же все-таки произошло?

– Видите ли, несмотря на все наши старания, информация просочилась. Вы услышите это вечером в новостях и прочитаете во всех утренних газетах. В создавшемся положении, я считаю, вы вправе использовать свой шанс. Лорды Адмиралтейства со мной согласны, они заинтересованы, чтобы передача как можно быстрее вышла в эфир. Они подтвердят ваш материал. Вот такие дела. Удачи вам.

Филлис еще раз поблагодарила его и повесила трубку.

– Но что же могло произойти? – спросила она у меня.

У меня, конечно, ответа не было, и нам пришлось ждать девятичасовой сводки новостей.

Сообщение было кратким, но, на наш взгляд, существенным. По радио передали, что американское судно, проводя подводные исследования в районе Филиппин, лишилось глубинной камеры с экипажем из двух человек.

И тут же после новостей нам позвонили с Ай-би-си и стали твердить о приоритете, сообщив, что они изменили программу, чтобы вставить нашу передачу.

Передача вызвала много шума. Выйдя в эфир сразу за американцами, мы достигли пика общественного интереса. Лорды остались довольны. Передача показала, что они отнюдь не всегда плетутся в хвосте. Хотя, я считаю, им не следовало делать подарков янки, придерживая наш материал. Правда, с учетом дальнейших событий все это не имеет большого значения.

На нас посыпалась корреспонденция с самыми разными объяснениями и догадками, но никакого света на загадку оплавленных тросов они не пролили.

Другое дело, что мы ничего и не ждали: людям и в голову не могло прийти, что между гибелью аппаратов и устаревшей темой болидов существует какая-то связь.

Однако, тогда как Королевский флот, казалось, не собирался предпринимать никаких конкретных шагов, занимаясь теоретическими изысканиями, флот США действовал несколько иначе. Окольными путями мы разузнали, что американцы готовят вторую экспедицию. Мы с Филлис сразу же обратились с прошением о включении в ее состав, но нам отказали. Сколько человек, кроме нас, обратилось с подобной просьбой – я не знаю, однако народу набралось столько, что американцам пришлось снарядить еще одно судно. Но и на нем нам места не нашлось, все места были отданы американским журналистам и обозревателям, которые собирались вещать не только на Америку, но и на всю Европу.

Что ж, это было их шоу. Жаль было, конечно, терять такую возможность, да что делать?!

Мы подозревали, что американцы снова потеряют свой аппарат, но не могли даже предположить, что они потеряют и судно.

Неделю спустя объявился один парень с Эн-би-си – свидетель происшествия. Мы с трудом заманили его к себе на ланч, пообещав поделиться кое-какой информацией.

– Никогда не видел ничего подобного, – сказал он, – и не хочу увидеть впредь. Идея была – послать первым аппарат типа вашего телебата и, если все сойдет удачно, второе погружение произвести с экипажем. Добровольцев на это у них хватало. Даже смешно, всегда находятся молодцы, которым наскучило пребывание на земле.

Наше судно находилось в нескольких сотнях ярдов или, может, чуть больше, от исследовательского. Но оба корабля связывал телевизионный кабель, так что мы тоже могли следить за погружением.

Сам я считаю, что это была неплохая затея для подогрева публики, но главным было, конечно, второе погружение, с экипажем. Пусть не такое глубокое, как первое, но все равно…

Итак, мы полюбовались, как камера бултыхнулась в воду, и спустились в салон к мониторам. Наверное, мы наблюдали на экранах то же, что и вы: пелена планктона, затем – какие-то рыбы странного вида, кальмары, целые стаи жутких тварей, о которых даже вспоминать не хочется.

Кто посообразительней, уже после первой мили поднялись на палубу под тент покурить и выпить чего-нибудь прохладительного. Я не выдержал где-то в районе двух миль и присоединился к ним, оставив двух-трех типов следить за мониторами и наказав, если что, кликнуть нас. Вскоре один из них тоже вышел перекурить.

– Две с половиной мили, – сказал он. – Темно, как в Туннеле Любви. Даже рыбе должно быть скучно от подобной картины.

Взяв себе кока-колу, он было снова направился ко мне, но вдруг замер, увидев что-то за моей спиной.

– Боже, – выдохнул он.

И тут же из салона раздался пронзительный крик.

Все обернулись в сторону исследовательского судна. Еще минуту назад оно мирно покачивалось на волнах, а теперь…

Н-да… Не знаю, какие у вас случаются грозы, но у нас в некоторых местах молния в один момент пронзает здание насквозь, и пламя охватывает его, будто спичечный коробок. Именно так выглядело исследовательское судно. Слышно было, как оно трещит в огне.

Не знаю, может быть, прошло всего несколько секунд, но мне они показались вечностью. Затем корабль взорвался.

Что там находилось на борту – один бог ведает, но взорвалось оно, что пороховой склад.

На нас обрушился шквал воды и обломков. Мы попадали на палубу, а когда подняли головы, то увидели только затихающие волны от воронки. Подбирать практически было нечего, кроме полудюжины спасательных буев и трех страшно обгоревших тел. Мы подняли их на борт и взяли курс к дому.

Филлис налила ему чашечку кофе.

– Что это было? – спросила она.

Он пожал плечами.

– Кто его знает… Выглядело так, будто пламя вырвалось из-под воды.

– Никогда не слышала ни о чем подобном, – тихо сказала Филлис.

– Да, – согласился он, – но все когда-нибудь происходит впервые.

– Не очень-то утешительно, – прокомментировала Филлис.

Парень с Эн-би-си внимательно посмотрел на нас.

– Кстати, ребята, – сказал он, – вы были на «британской рыбалке»… Может, вы знаете, зачем нам это нужно? Почему нас вечно тянет сунуть голову в самое пекло?

– Я лично не удивляюсь, – ответил я.

Он кивнул.

– Попробуем так, – предложил он после минутной паузы. – Мне сказали, что невозможно пропустить ток высокого напряжения, скажем, в миллион вольт, по неизолированному стальному тросу, находящемуся в воде. Не могу спорить, я в этом не разбираюсь. Но если бы это было возможно, то эффект был бы именно тот, который мы наблюдали.

– Но ведь там были и изолированные кабели? – спросила Филлис.

– Конечно. Даже телевизионный кабель, проведенный на наш корабль, и тот был заизолирован. Но он не смог бы выдержать тока столь высокого напряжения, враз расплавился бы. Мне представляется, что ток шел по основному кабелю, хотя друзья-физики со мной не соглашаются.

– У них есть другое объяснение? – спросил я.

– Даже несколько. Кое-что может показаться вполне правдоподобным, – сказал он и добавил: – Для тех, кто не видел взрыва.

– Если ты прав, то это весьма странно, – задумчиво произнесла Филлис.

Он посмотрел на нее.

– Все это странно, независимо от того, прав я или нет. Что бы ни говорили физики, они сами озадачены.

– Но с другой стороны… – начала Филлис.

Он покачал головой.

– Я гадать не буду, у нас слишком мало данных. Если бы все, что нам известно теперь, мы знали много раньше…

Мы вопросительно взглянули на него.

– Только между нами… наши собираются сделать еще пару попыток, но без огласки.

– Где?

– Одну – где-то недалеко от Алеут, другую – в бассейне Гватемалы. А что ваши?

– Не знаю, – честно признался я.

Он опять покачал головой.

– Темните…

В течение нескольких недель мы держали ухо востро, тщательно просматривая всю прессу, надеясь хоть что-нибудь вычитать о новых испытаниях, но безуспешно. Месяц спустя снова объявился парень с Эн-би-си.

Нахмурив брови, он сообщил:

– У Гватемалы они ничего не обнаружили. Судно южнее Алеутских островов все время держало с базой связь по радио. Во время погружения связь оборвалась, судно исчезло.

Официальные сообщения об американских подводных исследованиях остались за семью печатями. Временами до нас доходили слухи, свидетельствовавшие о не спадающем интересе к событиям в океане. Иногда в прессе появлялись отдельные статьи, сопоставив которые можно было получить смутное представление о состоянии дел.

Наши контакты с флотом, будучи дружескими, оставляли желать лучшего, что нас сильно огорчало. Коллеги по ту сторону Атлантики чаще находят общий язык со своими официальными источниками, но на этот раз и они молчали. Видимо, и там что-то застопорилось.

Зато о болидах все позабыли, только очень немногие нет-нет да и присылали весточку о новых появлениях красных точек. Я все же не расслаблялся: мало ли что вдруг может всплыть.

По моим данным, оба феномена – катастрофы в океане и болиды – никто так и не связал друг с другом. Вскоре их и вовсе забросили, оставив необъясненными сенсациями летнего сезона, а по прошествии трех лет и мы с Филлис о них почти не вспоминали.

Нас занимало другое: рождение сына Вильямса и его смерть восемнадцать месяцев спустя. Чтобы помочь Филлис пережить это, я исхитрился раздобыть заказ на репортаж о путешествии, продал дом, и некоторое время мы скитались по свету.

Честно говоря, мои репортажи были моими только отчасти, на самом деле внешний лоск и эффектные концовки, которые так нравились слушателям Ай-би-си, принадлежали Филлис. Она, естественно, писала и свои сценарии, когда не была занята наведением глянца на мои репортажи.

Мы много трудились, и к моменту возвращения домой наш престиж вырос, у нас накопилось множество материала, было над чем поработать, и даже появилась уверенность, что мы на правильном пути.

И тут американцы потеряли у Марианских островов круизный лайнер. Заметка была очень краткой – слегка приукрашенное в редакции сообщение телеграфного агентства, но что-то в ней было такое, что привлекло наше внимание. Филлис достала атлас и принялась изучать карту.

– С трех сторон Марианы окружают большие глубины, – сказала она.

– Да, – отозвался я. – Что-то тут не так. Не знаю, что именно, но мне как-то не по себе.

– Слухами земля полнится: надо проверить все неофициальные источники, – решила Филлис.

Мы так и поступили, но безуспешно. Ничего, кроме заметки телеграфного агентства: «Туристический лайнер «Кивиноу» затонул в ясную погоду, в живых осталось двадцать человек, назначено официальное расследование». Но о результатах расследования мы так никогда и не услышали. Инцидент был заглушен шумихой вокруг затонувшего при невыясненных обстоятельствах русского судна, промышлявшего восточнее Курил. Так как для Советов любая неудача связана с происками капиталистических акул и реакционных фашистских гиен, то желчные намеки и обвинения в адрес Запада сыпались довольно долго, и происшествие это стало казаться куда значительнее, чем потеря американцев, – на самом деле более серьезная. В шуме брани мистическое исчезновение гидрографического норвежского судна «Утскарпен» за пределами родной Норвегии осталось почти незамеченным.

К сожалению, я потерял свои записи, но насколько помню – еще с полдюжины кораблей, так или иначе связанных с морскими исследованиями, исчезли до того, как американцев постигла новая потеря, теперь у Филиппин.

На сей раз они потеряли эскадренный миноносец, а вместе с ним и терпение.

Хитроумное заявление «…так как воды в районе Бикини недостаточно глубоки для объявленной серии подводных испытаний атомного оружия, место полигона перенесено на тысячу миль к западу», возможно, и ввело в заблуждение простаков, но в кругах газетчиков и радиожурналистов началась настоящая драка за прикомандирование к экспедиции.

Мы с Филлис были на хорошем счету, и нам повезло. Взяв билеты на самолет, мы спустя несколько дней составили компанию остальным счастливчикам.

Наше судно держалось на стратегической дистанции от места, где затонул «Кивиноу».

Не могу описать глубинной атомной бомбы – я никогда ее не видел. Все, что нам было позволено, – это созерцать небольшой плот, на котором возвышалось нечто вроде полусферической палатки. Нас успокоили, сказав, что эта бомба почти не отличается от атомной бомбы обычного типа, за исключением массивной оболочки, способной выдержать давление на глубине пяти миль.

На рассвете, в назначенный день буксир оттащил плот за горизонт, а мы перешли к экранам. Дав «полный назад», буксир оставил плот дрейфовать в заданной точке, и в течение трех часов тот плавно раскачивался на волнах. Голос из громкоговорителя отсчитывал время до запуска; мы шатались по палубе, пока не начался обратный счет.

– …три, два, один, ПУСК!

С плота взвилась сигнальная ракета, оставляя за собой хвост бурого дыма.

– Бомба сброшена, – объявил голос.

Долго ничего не происходило, все в молчании застыли перед экранами. Плот продолжал раскачиваться на залитой солнцем воде. Если не считать рассеивающихся клубов дыма, оставленных ракетой, можно было подумать, что ничего не случилось – с виду полная безмятежность. Но мы сидели, затаив дыхание.

И вот внезапно плоская гладкая поверхность вздыбилась, море извергло огромное белое облако, которое, корчась и скручиваясь, поднималось все выше и выше. Наше судно содрогнулось от удара взрывной волны.

Мы оторвались от экранов и выскочили на палубу. Облако повисло над горизонтом, продолжая корчиться, разрастаться, и во всех его движениях было что-то непристойное, грязное.

И только когда облако поднялось на огромную высоту, на нас обрушился первый водяной вал.

Мы обедали за одним столиком с Малларби из «Книжных новостей» и Беннелом из «Сената». Никогда раньше я и не мечтал о столь прославленной компании. Но в свое время мне хватило ума жениться на Филлис, «окольцевав» ее прежде, чем она обнаружила, какой у нее был широкий выбор.

Это была ее игра. Моя роль в подобных представлениях довольно скромна – я поднимаюсь на палубу и демонстрирую свою общительность. Дальше следует партия Филлис, в которую я не вмешиваюсь. Мне остается только наблюдать, как разворачивается нечто среднее между шахматной игрой и искусным надувательством. Следить, как она реагирует на неожиданный ход противника, – одно удовольствие. Филлис редко проигрывает.

На этот раз она подвела собеседников к нужной теме между первым и жарким.

– До сих пор камнем преткновения было нежелание признать в качестве причины некий Разум, – заметил Малларби. – То, что произошло сегодня, – первый шаг к признанию.

– И все равно Разум остается под вопросом, – отреагировал Беннел. – Граница между инстинктивным и разумным весьма условна, особенно когда речь идет о самозащите. Хотя бы потому, что и то и другое может вызвать одну и ту же реакцию.

– Но вы же не станете отрицать, что даже независимо от причины это совершенно новое явление?

Собеседники вошли в азарт – Филлис добилась своего. Расслабившись, она поудобнее устроилась в кресле и вся превратилась в слух.

– Я могу предположить, – говорил Беннел, – что это существовало там, в Глубинах, столетиями, неизвестное нам, пока мы не влезли со своими исследованиями в его экологическую нишу.

– Конечно, можно предположить и такое, – согласился Малларби, – но я бы не стал. Бибе и Бартон тоже спускались в Глубины, однако с ними ничего не случилось. Вы также не учитываете оплавленные тросы, а уж это трудно объяснить инстинктами.

Беннел усмехнулся:

– Все теории, которые я слышал до сих пор, имеют множество слабых мест. Моя – не исключение.

– А гибель американского судна? Это что, по-вашему, – статическое электричество? – саркастически спросил Малларби.

– Я недостаточно знаком с деталями, чтобы утверждать, будто это невозможно.

– Боже мой, – фыркнул Малларби. – Утешение для детишек и дурачков.

– Пусть. Но если выбирать между двумя теориями – моей и Бокера, – я предпочту первую.

– Я не последователь Бокера. Его предположения мне, так же, как и вам, кажутся нелепыми, но посмотрите, с чем мы столкнулись: обилие гипотез, неспособных объяснить ничего и взаимоисключающих друг друга – с одной стороны, и гипотеза Бокера – с другой. И ведь какой бы фантастической мы ее ни считали, она связывает вместе больше данных, чем все остальные.

– Жюль Верн мог бы предположить версию не хуже, – съязвил Беннел.

Ни я, ни Филлис ничего не слышали о гипотезах Бокера, но по тому, как Филлис уверенно вмешалась в разговор, это было трудно предположить.

– Вероятно, – слегка нахмурившись, сказала она, – не стоит вот так, просто отбрасывать теорию Бокера.

Это сработало. Через несколько минут мы были исчерпывающе осведомлены о взглядах Бокера, а наши собеседники так и остались в неведении насчет наших знаний.

Нельзя сказать, что имя Алистера Бокера было нам совершенно незнакомо. Это – известный географ, окруженный последователями и учениками, его имя часто появлялось на страницах газет. Тем не менее сведения, которые извлекла Филлис, были для нас совершенно новыми. Вкратце их можно обобщить примерно так.

С год назад Бокер представил в Адмиралтейство меморандум. Учитывая авторитет ученого, меморандум зачитали в высоких кругах, несмотря на то что суть его была следующей: оплавленные кабели и пораженное электрическим током судно должны рассматриваться как бесспорные доказательства разумной деятельности в определенных глубинах океана. «Но давление, температура, постоянный мрак и тому подобное, – заявлял Бокер, – являются непреодолимым препятствием эволюции разумных форм жизни. Исходя из того, что ни одно государство до сих пор не создало механизмов, способных работать в подобных условиях, напрашивается вывод: Разум возник не в Глубинах. А если так, то он должен был откуда-то прийти и, кроме того, иметь защитную оболочку, выдерживающую давление как минимум в две тонны на квадратный дюйм. На Земле, кроме глубоководных океанических впадин, нет другого места с такими характеристиками.

Что из этого следует? Если эволюция не могла пройти на Земле, – а она где-то все-таки прошла, – естественно предположить, что она прошла на планете с высоким атмосферным давлением. Вопрос: когда и каким образом эта разумная форма жизни попала на Землю?»

Бокер припомнил болиды, вызвавшие много шума несколько лет назад и изредка появляющиеся вплоть до настоящего времени. «Ни один болид, – подчеркнул он, – не опустился ни в каком другом районе Земли, кроме океанических впадин. А если вспомнить, с какой силой взрывались те, что сталкивались с ВВС, можно представить, как велико давление внутри их».

Из всего вышеизложенного Бокер делал вывод, что мы сейчас, ничего не подозревая, подвергаемся инопланетному вторжению. И если бы его спросили об источнике этого вторжения, он указал бы на Юпитер, как на ближайшую планету, отвечающую необходимым условиям существования пришельцев.

Меморандум заканчивался рассуждениями о причинах вторжения. По мнению автора, его совсем не обязательно рассматривать как вражеское – существует такая вещь, как бегство от условий, а интересы людей не могут столкнуться с интересами существ, которым необходимо для жизни давление в несколько тонн. Бокер призывал направить все усилия на поиск путей к контакту с целью научного обмена в самом широчайшем смысле слова.

Мнения, высказанные лордами Адмиралтейства по поводу меморандума, опубликованы не были. Но достоверно известно, что буквально через несколько дней Бокер забрал свой меморандум с их недружественных столов и представил его на суд главного редактора «Книжных новостей». Редактор, возвращая ученому меморандум и заботясь исключительно о репутации своего издания, высказался с присущим ему «тактом»: «Наша газета более ста лет существует без комиксов, и я не вижу причин нарушать сложившуюся традицию».

Потом документ оказался на столе у редактора «Сената». Бегло пробежав его, он вскинул брови и продиктовал вежливый отказ. Меморандум еще долго путешествовал по различным изданиям, пока не затерялся. Его пересказывали из уст в уста, но все равно он был известен только в узких кругах.

– Не понимаю, – удивилась Филлис с таким видом, будто была знакома с ситуацией не первый год, – почему его не напечатали издания типа «Ежедневных заметок» или «Объектива»? Разве это не в их духе? Или американская пресса?

– «Заметки» согласились, – ответил Малларби, – но Бокер предупредил, что подаст на них в суд, если они только упомянут его имя. Бокеру нужна была либо публикация в солидном издании, либо вообще никакой. «Заметки» поискали ученого, который согласился бы поставить свою подпись под чужой работой, но никто на это не соблазнился. Тогда Бокер зарегистрировал свое авторское право на меморандум, положил статью в сейф, и на этом все кончилось. «Заметки» отступились – без авторитетного имени это пахло просто очередной сенсацией. С «Объективом» вышло примерно то же самое. Меморандум напечатала одна маленькая американская газетенка, но так как это было уже их третье сообщение об инопланетном вторжении за последние четыре месяца, то никто не обратил на статью никакого внимания. Другие издания посчитали, что их обвинят в стремлении нажить дешевый капитал на гибели экипажа «Кивиноу», и отказались от публикации. Но рано или поздно этот материал все равно окажется в газетах, с ведома Бокера или нет – неважно, но непременно без его призыва к дружескому контакту. А ведь это, как я понимаю, самое главное для ученого. Да, они обязательно напечатают меморандум, оставив исключительно комический и драматический аспект работы – эдакий ужастик. Фу! Мороз по коже…

– А какой еще прок от этой мешанины? – поинтересовался Беннел.

– И все-таки, как я уже говорил, необходимо признать, что Бокер – единственный, кому удалось создать целостную картину событий, связав, казалось бы, совершенно противоречивые данные. Правда, такое изобилие данных ipse fasto[3] содержит в себе долю фантазии. Можно отрицать или критиковать его теорию, но это лучшее, что мы имеем на сегодняшний день.

Беннел покачал головой:

– Мы опять вернулись к началу. Ну, предположим, что в Глубинах существует некий Разум, но у вас нет доказательств, что он не может эволюционировать при давлении несколько тонн с такой же легкостью, как и при пятнадцати фунтах. Вам нечего мне противопоставить. Вы довольствуетесь утверждением типа – аппарат тяжелее воздуха летать не может. Докажите мне…

– Вы заблуждаетесь. Бокер говорит о том, что Разум развился в условиях высокого давления, но он не мог этого сделать под влиянием остальных факторов наших Глубин. Что бы власти ни думали о Бокере, с некоторых пор они и сами считают, что там внизу нечто разумное. Ведь они не в пять минут сконструировали глубинную атомную бомбу. Но в любом случае, прав Бокер или нет, главное его предложение не выполнено. Сегодняшнюю бомбу трудно назвать дружественным шагом, к которому он призывал. – Малларби на минуту задумался. – Я несколько раз встречался с Бокером. Это – культурный, либерально настроенный человек, со свойственным всем людям этого типа заблуждением – они думают, что и другие тоже либералы. До него не доходит, что обыватель при виде всего нового и необычного пугается и говорит: «Уничтожить, и побыстрее!» Нам с вами уже доводилось наблюдать подобное.

– Но если, – возразил Беннел, – как вы говорите, власти верят в Разум на глубине, то тут, мне кажется, есть чего испугаться. И тогда все, что произошло сегодня, – не более чем возмездие. Вы не можете этого не признать.

Малларби скептически покачал головой.

– Мой дорогой Беннел, я не только могу признать, я это уже признал. Представьте себе, как нечто, подвешенное на веревке, опускается к нам из космоса, оно испускает всевозможные волны, вызывающие у нас чувство дискомфорта и даже страдание. Что бы вы сделали? Наверняка обрезали бы веревку и попытались обезвредить это нечто. А теперь представьте, что вслед за первым появляется второй, затем – третий… «Это похоже на вторжение», – говорите вы и принимаете соответствующие меры. С какой целью вы их уничтожите – с целью избавиться от состояния дискомфорта, из мести или любого другого чувства – неважно. Итак, кого винить – себя или объект из космоса? В нашем случае – вопрос чисто риторический. Трудно предположить форму Разума, которая не возмутилась бы тем, что мы сегодня совершили. Конечно, если бы это была единственная Глубина, причем необходимая нам как воздух, – другое дело. Но вы сами знаете, что это не так. Ну, а во что это выльется, я думаю, мы скоро увидим.

– Вы и в самом деле ожидаете ответной реакции? – удивилась Филлис.

– Давайте снова прибегнем к моей аналогии и попытаемся представить себя на их месте. Нечто, огромной разрушительной силы, опускается на ваш город. Ваши действия?..

– Но что мы можем сделать?

– Ну, хотя бы натравить на это мальчиков из секретных лабораторий. Если это повторится еще раз…

– Вы слишком далеко заходите, Малларби, – прервал его Беннел. – Вы предполагаете почти параллельную степень развития.

– Да, – согласился Малларби, – но не забывайте о том, как были уничтожены наши корабли. Я предполагаю высокоразвитую технологию…

– Неужели поздно вернуться к предложению Бокера? – вставила Филлис. – Ведь пока сброшена всего одна бомба. И если не будет другой, то у нас есть надежда, что они сочтут первую просто природным катаклизмом.

– Увы. – Малларби снова покачал головой. – Первая, но не последняя. Слишком поздно, дорогая миссис Ватсон. Две совершенно различные цивилизации на нашей маленькой Земле? Человечество этого не потерпит. Мы внутри себя не можем разобраться, а вы хотите… Боюсь, призыв Бокера вообще не имел шансов на успех.

Все произошло примерно так, как и говорил Малларби. К нашему возвращению с испытаний был упущен последний шанс. Каким-то образом «проницательная» общественность связала все события воедино, и ханжеская попытка выдать бомбардировку Глубин за обычные испытания провалилась. Чувство скорби по поводу гибели «Кивиноу» сменилось пламенным чувством мести.

Атмосфера была как при объявлении войны. Вчерашние флегматики и скептики превратились в ярых поборников крестового похода против… как бы это выразиться… того, кто имеет наглость нарушать свободу навигации. Единодушие, с которым мир подхватил эту идею, поражало воображение. Все загадочные явления, произошедшие в последние годы, связывали теперь исключительно с тайнами Глубин.

Волна всемирного ажиотажа застигла нас во время однодневной остановки в Карачи. Город кишел историями о морских чудищах и пришельцах из космоса. Независимо от Бокера несколько миллионов человек самостоятельно пришли к аналогичному выводу. Это навело меня на мысль – не согласится ли Бокер в создавшихся условиях на интервью. Я связался с Ай-би-си с просьбой выяснить, насколько это реально.

Бокер согласился на пресс-конференцию для избранных лиц, но, как мы потом узнали, этот брифинг мало что добавил к сценарию, написанному нами по пути из Карачи в Лондон. Он повторил свой призыв к поиску мирного решения проблемы – столь контрастный с общественным мнением, что он, естественно, и не был услышан…

Скоро мы еще раз убедились, что ненависть не может питать самое себя. Никто не в силах долго сражаться с ветряными мельницами. Ничего сверхъестественного, что могло бы хоть как-то оживить ситуацию, не происходило. Королевский флот предпринял лишь один-единственный шаг – отчасти для удовлетворения общественности, отчасти из соображений собственного престижа – сбросил еще одну бомбу. В результате все побережье Южных Сандвичевых островов оказалось заваленным дохлой рыбой, от которой несколько недель в воздухе стояла жуткая вонь.

Сложилось мнение, что происходящее не соответствует нашим представлениям о межпланетной войне. А поскольку это не межпланетная война, то сам собой напрашивался вывод: это происки русских.

У русских, в свою очередь, даже и не возникало сомнения, что все это – дело рук капиталистических поджигателей войны. Когда же сквозь железный занавес просочились слухи о вторжении инопланетян, красные ответили следующими взаимоисключающими утверждениями: во-первых, все это ложь чистой воды, попытка скрыть приготовления к войне; во-вторых, все это – правда, ибо капиталисты, верные себе, атаковали мирных, ничего не подозревающих инопланетян атомными бомбами; и, в-третьих, правда это или нет – СССР будет непоколебимо бороться за мир во всем мире всем имеющимся в его распоряжении оружием, кроме бактериологического.

Одним словом, все возвращалось на круги своя. Люди говорили: «Ай, и не напоминайте мне об инопланетянах. Однажды я уже поверил в эту чепуху. Хватит! Стоит задуматься всерьез… Интересно, какую игру ведут русские? Непременно они что-то затевают, если здесь замешаны атомные бомбы».

Так, довольно скоро status quo ante bellum hyphotheticum[4] был восстановлен, и мы снова оказались в привычном положении взаимных подозрений. Единственный положительный результат – морская страховка подскочила на один процент.

– Нам не везет, – жаловалась Филлис. – Болидов все меньше и меньше, интереса к ним никакого. После первого погружения и то не было так скверно. До сих пор не понимаю, как мы упустили Бокера. Теперь его идея окончательно зашла в тупик. Впечатление такое, будто и впрямь ничего не происходит.

– Если бы ты внимательно читала газеты, – сказал я, – ты бы узнала, что на той неделе сброшены еще две бомбы: одна – в бухте Падающих Кокосов, другая – во Впадине Принца Эдуарда. Сейчас надо читать то, что напечатано мелким шрифтом.

– И чего они выбирают какую-то глухомань для своих бомбежек?

– Ни один цивилизованный регион не положит атомных бомб у своего порога, и никто их за это не осудит. Предложи мне хоть миллион, все равно откажусь от зрелища дохлой рыбы.

– Может быть, нам стоит пойти в Уайтхолл и поговорить с твоим адмиралом?

– Он капитан, – поправил я, обдумывая эту мысль. – В прошлую нашу встречу мне показалось, ты произвела на него впечатление…

– Я тебя поняла. – Филлис не дала мне закончить. – Хм, тогда – обед во вторник. Однажды ты обнаружишь, что промахнулся и получил отставку.

– Прелесть моя, тебе же самой так нравится водить всех за нос. Ты бы рассердилась, если бы я потребовал от тебя зарыть свой талант в землю.

– Все это прекрасно, милый, но мне хотелось бы знать, чей нос ты имеешь в виду?

Капитан Винтерс принял приглашение на обед.

– По-моему, – сказала Филлис, откидываясь на подушку и изучая потолок, – Милдред очень привлекательна.

– Да, дорогая, – не задумываясь, откликнулся я.

– Да?

Мы немного помолчали.

– Мне показалось, она отвечала тебе взаимностью, – заметила Филлис.

– Э… – промямлил я, – так, легкое увлечение.

– Вот-вот.

– Дорогая, ты ставишь меня в неловкое положение. Мне надо было сказать, что одна из твоих лучших подруг некрасива?

– Я не уверена, что Милдред – одна из моих лучших подруг. Но она действительно привлекательна.

– И все равно, она не может сравниться с тобой. Ты у меня – сама искренность: глаза, улыбка… Ты – чудо. Да тебе самой это прекрасно известно. И, честное слово, ты была на высоте.

– А капитан тоже ничего! – увернулась Филлис.

– Можно подвести итог: мы провели вечер с двумя милыми, привлекательными людьми, не так ли?

Филлис что-то пробурчала.

– Любимая, не ревнуешь же ты меня в самом деле? Мой талант притворяться…

– Как-то внезапно он у тебя прорезался, дорогой, – оборвала меня Филлис.

– Я всегда сочувствовал мужчинам, толкущимся вокруг тебя.

– Мне они не нужны.

– Дорогая, – заметил я спустя некоторое время, – я начинаю сомневаться, стоит ли нам еще встречаться с Милдред.

– Мм… и с капитаном тоже.

– А все-таки, что говорил тебе капитан?

– О, массу комплиментов! В нем определенно есть ирландская кровь.

– И все-таки, давай от дел суетных перейдем к насущным, о чем вы говорили с капитаном?

– О чем? Да в основном он старался держать язык за зубами, а то, что мне удалось из него вытянуть, не очень-то утешительно. Местами – просто ужасно…

– ???

– В принципе ничего не изменилось. Ни здесь, ни там – на глубине. Во всяком случае, никто не имеет ни малейшего представления о том, что нас ждет. Неизвестность нагнетает тревогу, и наши адмиралы боятся, как бы она не обернулась паникой. Из его объяснений я поняла, что все их попытки исследования Глубин не увенчались успехом. Например – эхолокация. Они прощупали все дно, но ничего не определили. Вторичное эхо оказывалось настолько слабым, что понять – стайки ли это мелких рыб или более крупные существа – было невозможно.

Мало проку и от глубинных микрофонов: то абсолютная тишина, то невообразимое нагромождение звуков, подобное тому, что мы слышали из телебата. Помня о том, что случилось с исследовательским судном, они попытались использовать трос из токонепроводящего материала, но и он сгорел на глубине тысяча саженей. Телекамера, работающая в инфракрасном свете, расплавилась на глубине восьмисот саженей и замкнула половину их приборов, хорошо, что они догадались изолировать ее от судна.

С атомными бомбами покончено, во всяком случае – на некоторое время. Капитан сказал, что их разрешено использовать только в определенных местах – «у черта на рогах». Но все равно радиоактивность уничтожает несметное число промысловой рыбы. Рыбинспекция по обе стороны Атлантики подняла дикий гвалт и утверждает, что своими испытаниями ВМС нарушили естественный процесс миграции рыб, а заодно и всю экологическую систему. Правда, кое-кто из специалистов считает, что данных для подобных утверждений маловато, что все это может происходить и по другой причине. Бесспорно – это отразится на обеспечении продовольствием. В общем, общественность без понятия, чего еще ждать от бомб, кроме гибели рыбы и повышения цен, поэтому популярность их резко упала.

– Ну, все это мы знали и раньше, – заметил я.

– Тогда кое-что новенькое для тебя: из сброшенных бомб две не взорвались.

– И что?

– Не знаю. Но адмиралы явно перетрусили. Видишь ли, эти бомбы сконструированы так, что взрываются на заданной глубине от давления. Надежно и весьма просто.

– Значит, они не достигли области нужного давления и застряли где-то по пути.

– Все это было бы так, но дело в том, что в бомбы вмонтировано специальное устройство, срабатывающее в подобных случаях как часовой механизм. И только на этот раз произошла осечка. Вот это и беспокоит адмиралов.

– Все элементарно, мой дорогой Ватсон, – улыбнулся я, – вода попала в часовой механизм, чего-то там заклинило и…

– Во-первых, ничего там не заклинило, – холодно обрубила Филлис, – во-вторых, Ватсон – это ты, а в-третьих, видел бы ты при этом лицо Винтерса…

– Еще бы! Посеять парочку атомных бомб – не шутка, я бы на их месте тоже не прыгал от радости, – откровенно признался я. – Что еще?

– Еще три судна пропали без вести.

– Когда?

– Одно – полгода назад, второе – с месяц, третье – на прошлой неделе.

– Возможно, здесь нет никакой связи.

– Все может быть… Но капитан уверен в обратном.

– Сколько осталось в живых?

– Никого.

Мы помолчали.

– Что-нибудь еще? – спросил я.

– Подожди, дай вспомнить. Ах, да… Они разработали какой-то специальный снаряд убийственной силы, но не атомный. Правда, испытать не успели.

Я с восхищением посмотрел на свою жену.

– Вот это работка, дорогая. И ты еще говоришь, что капитан держал язык за зубами! Да у тебя мертвая хватка! Может быть, тебе удалось раздобыть и какие-нибудь чертежи или рисунки?

– Глупая твоя голова. В газетах нет публикаций только потому, что никто не хочет лишний раз волновать народ. Ни одна редакция не пойдет на это. Прошлый шум-гам настолько сократил число тиражей, что теперь рекламодатели ни за что не станут рисковать. Никто ведь не собирается звонить, например, во впадину Минданао и интересоваться – не хочет ли там кто-нибудь приобрести любопытную информацию.

– Пожалуй, ты права, – согласился я.

– Иногда и вояки проявляют здравый смысл, – задумчиво констатировала Филлис и добавила: – Хотя, возможно, он и умолчал о чем-нибудь.

– Наверняка, – поддакнул я.

– А! Самое главное, – спохватилась Филлис, – капитан обещал познакомить меня с доктором Матетом.

Я сел.

– Но, милая, после нашей последней передачи Океанографическое общество пригрозило отлучением всякому, кто посмеет связываться с нами. Это же часть их антибокеровской кампании.

– Да, но доктор Матет – друг капитана, он в курсе всех дел. И мы с тобой все-таки не отъявленные бокерианцы, не так ли?

– Кто знает, совпадет ли твое мнение о нас с мнением доктора Матета? Ну, да ладно… Когда же мы встречаемся с ним?

– Полагаю, я увижу его через пару дней, милый.

– Не понял. Не хочешь ли ты сказать, любимая…

– Так мило с твоей стороны доверять мне.

– Но…

– Все, дорогой. Пора спать, – отчеканила Филлис.

Как потом рассказывала Филлис, Матет встретил ее обычными словами.

– Ай-би-си? – недоуменно воскликнул он. – Мне помнится, капитан Винтерс говорил про Би-би-си.

Это был довольно крупный худощавый человек с огромной шарообразной головой. Полированный загорелый лоб заканчивался, казалось, на самой макушке, и весь величественный купол его головы был обрамлен волнистыми седыми волосами. Слегка портили впечатление пучки волос, торчащие из ушей. Два горящих карих глаза, выдающийся римский нос, большой выразительный рот, тяжелый, чуть-чуть раздвоенный подбородок… – Филлис настолько образно описала мне этого человека, что я ясно представил, как он сутулится под тяжестью своей невообразимой ноши.

На его вопрос Филлис вздохнула и в очередной раз пустилась в рутинные объяснения о различии двух радиовещательных компаний, уверяя, что спонсорство отнюдь не означает продажность и бессодержательность. Матет нашел, что это новая и любопытная точка зрения. Тогда Филлис процитировала лучшие фрагменты из наших самых популярных передач, перечислила имена всех знаменитостей, которые когда-либо давали нам интервью, и постепенно, шаг за шагом, ей удалось убедить доктора, что мы – достаточно милые и даже мужественные люди, сражающиеся во славу передовых идей науки. А когда Филлис заверила, что имя доктора Матета не будет упомянуто ни при каких обстоятельствах, он понемногу разговорился.

Все его объяснения, выдержанные в строго академическом стиле, изобиловали несчетными силлогизмами и всевозможными специальными терминами. Филлис пришлось изрядно поломать голову над этой «тарабарщиной». Я изложу лишь суть разговора, не вдаваясь в подробности.

С год назад появились сообщения об изменении цвета некоторых океанических течений. Так, в течении Куро-Сио, на севере Тихого океана, впервые обнаружена необычная муть, уносимая на северо-восток и постепенно исчезающая в безбрежных просторах.

– Само собой, мы взяли пробы воды и подвергли их тщательному анализу, – сказал Матет. – И чем бы, вы думали, вызвано изменение цвета?

Филлис выжидающе молчала, и он сам ответил на вопрос.

– В основном – илом из ракушек радиолярий с заметным вкраплением диатомового ила.

– Как интересно, – удачно нашлась Филлис. – И в чем же причина?

– О! – воскликнул доктор. – Вот в чем вопрос! Изменение весьма значительно, чтобы приписать его к явлениям обычным. Даже в образцах, взятых на другом конце океана – у берегов Калифорнии, мы обнаружили большой процент диатомового ила.

– Поразительно! И что же в результате?

– В результате? Очевидны лишь следствия, например изменение миграций рыб. Совершенно естественно, что в воде, богатой диатомовыми водорослями…

Он еще долго продолжал в том же духе, а Филлис пыталась хоть что-нибудь уразуметь.

– …все это имеет огромное значение, но нас интересует первопричина. Я смотрю в корень. Что произошло в действительности? Как случилось, что иловые отложения поднялись с огромнейших глубин на поверхность в таких удивительных количествах?

Филлис почувствовала, что пора и ей вставить словцо.

– Может быть, это как-то связано с атомными бомбами? Мы там…

Доктор Матет так свирепо посмотрел на нее, что Филлис осеклась.

– Бомбы сбросили гораздо позже! И сомнительно, чтобы результат взрывов обнаружился в Куро-Сио, а не у Мариан.

– А-а-а…

– Естественней предположить, что мы наблюдаем вулканическую деятельность на дне океана. Как известно, это область повышенной сейсмической активности. Однако сейсмографы не зарегистрировали ни одного толчка…

Матет пустился в долгие пространные рассуждения о вулканах и о том, что причина кроется, безусловно, не в них.

– Тем более, – поддержала его Филлис, – ил не оседает, и нечто нам неизвестное продолжает происходить там, на дне.

– Да, – согласился Матет и вдруг, спустившись с высот Олимпа, добавил: – И, честно говоря, один Бог знает, что там за чертовщина.

Они поговорили еще немного, и Филлис выяснила, что изменения произошли не только в течении Куро-Сио: глубоководные отложения поднялись недалеко от Гватемалы – в Монзунском проливе, и по другую сторону перешейка – в Москитском течении. Повысилась плотность воды в экваториальной зоне Атлантики, у берегов Австралии, а также во многих других местах.

Филлис старалась записать все, что нам могло пригодиться для передачи. Только в конце беседы ей удалось задать вопрос, который давно крутился у нее на языке.

– Доктор, – спросила она, – как вы думаете, насколько это серьезно? Лично вас это беспокоит?

Он улыбнулся.

– Нельзя сказать, что я не могу уснуть по ночам, если вы это имеете в виду. Нет, нас, как вы изволили выразиться, беспокоит то, что мы вдруг оказались некомпетентны в сфере нашей компетенции. Мы бьемся лбами о стену и ничего не можем понять. – Он беспомощно развел руками. – А что касается результатов, считаю, что они даже благоприятны: со дна поднят огромный плодородный слой питательного ила. Я ожидаю в ближайшем будущем снижения цен на рыбу, и тем, кто предпочитает рыбные блюда, остается только позавидовать. К сожалению, я не из их числа. – Он опустил голову. – Меня беспокоит только то, что впервые я не могу ответить на простое «почему» в области, где я всегда считался неплохим специалистом.

– Слишком много географии, – сетовала Филлис, – слишком много океанографии, слишком много батиографии, слишком много всяких «графий». Будь ты хоть семи пядей во лбу, отобрать из этой кучи что-либо путное, по-моему, невозможно.

– Хм, – промычал я.

– Никаких «хм»! Когда у тебя в одно ухо влетает, а в другое вылетает, что в этом хорошего?

– Не думала ли ты, что Матет выложит тебе готовенький материал на целую передачу? Мало-помалу кое-что накапливается, это – еще одна капля. Огорчаться не стоит. Кстати, он никак не связывает это с болидами?

– Да нет. Я попыталась навести его на эту мысль, но он не отреагировал. Матета интересуют только факты, и, вообще, он был очень осторожен в высказываниях. Мне даже показалось, он сожалеет о том, что согласился на встречу. Знаменитость, не поддающаяся ни на лесть, ни на уговоры. Ничего кроме фактов, никаких тебе гипотез или догадок. Одно желание – не подмочить репутацию, как уже случилось с Бокером.

– С Бокером?! – воскликнул я. – Как хорошо, что ты напомнила. Уж он-то наверняка в курсе всех событий и имеет на этот счет свою теорию.

– После той пресс-конференции он избегает общения. – Филлис покачала головой. – И неудивительно: такая шумиха! Слава богу, мы не принимали в этом участия.

– Будем тянуть жребий – кому звонить? – предложил я.

– Я сама.

– Меня восхищает твоя непрошибаемая самоуверенность. Хорошо, давай.

Я развалился в кресле и с упоением слушал, как искусительница Филлис, пройдя через обычный ритуал объяснений, касаемых Ай-би-си – Би-би-си, очаровывает светило науки.

Надо признать, Бокер имел смелость и силу пойти против общественного мнения и не отказаться от своей, ставшей в одно мгновение непопулярной, теории. Но он сразу же дал нам понять, что не имеет ни малейшего желания ввязываться в пустопорожние споры, так как ему совсем не улыбается вновь оказаться посмешищем для толпы.

Бокер сидел перед нами гордый и невозмутимый, слегка склонив набок голову с пышной седой шевелюрой.

– Вы хотите знать мою гипотезу потому, что у вас нет никаких мало-мальски приемлемых объяснений? Прекрасно, мне не составит труда ее изложить. Вряд ли вы с ней согласитесь, но в любом случае прошу не упоминать моего имени. Когда до всех дойдет, что я прав, тогда другое дело. Я не ищу дешевой славы и не хочу, чтобы обо мне думали как о мелком трибуне. Договорились?

Я кивнул.

– Мы просто хотим, – пояснила Филлис, – воссоздать цепь событий. Если с вашей помощью удастся отыскать недостающее звено, мы будем очень признательны. Ну, а если вы нам не доверяете, это ваше право, и мы его уважаем.

– Мне нечего возразить, так что приступим. Теорию о происхождении глубинного Разума вы знаете – не буду ее повторять. А нынешняя ситуация представляется мне таковой… Существа… назовем их так, благополучно устроились в экологической нише, и следующая их задача – обустроить новое жилище на свой лад. Ведь они – самые настоящие первопроходцы, колонисты. Чем, по-вашему, станет заниматься человек, прибыв на новое место? Благоустройством. И вот то, что мы наблюдаем сегодня, – и есть первый результат их деятельности.

– И чем же именно они заняты? – спросил я.

– Почем я знаю? – Бокер пожал плечами. – Учитывая то, как мы их встретили, думаю, чем-нибудь вроде защитных сооружений. Скорее всего, они добывают металл. Во впадине Минданао, а также в Глубинах юго-восточнее Бухты Падающих Кокосов работы идут полным ходом.

– Э… но горнорудные работы в таких условиях… – До меня дошло, почему Бокер пожелал остаться инкогнито.

– Откуда нам знать, каков уровень их цивилизации? Я могу привести вам множество примеров, где мы сами добились того, что на первый взгляд абсолютно невозможно.

– Это при давлении-то в несколько тонн, в кромешной темноте… – начал было я, но Филлис так взглянула на меня, что я тут же прикусил язык.

– Доктор Бокер, – сказала она, – вы обозначили две конкретные точки Мирового океана, почему именно эти?

Бокер перевел взгляд на Филлис.

– Как однажды заметил мистер Холмс знаменитому тезке вашего мужа: «Самая большая ошибка – строить теории на пустом месте. Но пренебрегать уже имеющимися данными – умственное самоубийство». Я обладаю неплохим воображением, но не могу представить себе ничего другого, кроме сверхмощного насоса, перекачивающего бескрайние залежи ила на поверхность океана.

– Но, – влез я, становясь в позу (мне порядком надоели постоянные издевки призрака мистера Холмса), – если, как вы утверждаете, они добывают руду, то почему цвет меняется за счет ила, а не за счет грунта?

– Прежде чем достигнуть рудоносных пластов, молодой человек, необходимо пройти огромный пласт ила, это во-первых, а во-вторых, согласитесь, плотность песка и ила значительно разнится: песок просто не успевает достичь поверхности и под собственной тяжестью опускается на дно.

К сожалению, мне не дали возразить.

– А все-таки, доктор, почему вы упомянули именно эти два места? – Филлис просто зациклилась на своем.

– Я не утверждаю, что в других местах ничего не происходит, но, исходя из расположения, полагаю, что если там и ведутся работы, то с какой-то другой целью.

– С какой? – воскликнула Филлис, глядя на Бокера с поистине детским любопытством.

– Коммуникации. Вот, посмотрите сюда, – Бокер развернул карту, – немного ниже экватора – впадина Романш. Это узкий перешеек в подводных рифах Атлантического хребта – единственный проход, связывающий бассейны Западной и Восточной Атлантики. Здесь начинается изменение окраски. Причина наверняка вот в чем: некто на дне, мне сдается, не удовлетворен состоянием прохода – возможно, он загроможден обломками скал или мелковат, а может, слишком узок. Так или иначе, его как минимум нужно очистить от наслоений ила, что, видимо, и происходит. В общем, что бы то ни было, это каким-то образом связано с благоустройством.

Мы молчали, переваривая его слова.

– А вот эти две точки? – Филлис первая собралась с мыслями. – В Карибском море и Гватемальской котловине.

Бокер достал портсигар и предложил нам закурить, но мы вежливо отказались. Тогда он закурил сам, откинулся на спинку кресла и, выпустив под потолок тонкую струйку дыма, произнес:

– Как вам понравится такая идея – туннель, связывающий Глубины по обе стороны перешейка? Вспомните историю Панамского канала.

В чем в чем, а в узости мышления Бокера не упрекнуть, если уж он выдвигает теорию – так это действительно Теория. И что самое главное: еще никому не удалось его опровергнуть. Проблема в том, что бокеровские гипотезы совершенно неудобоваримы для нормальных людей. И как ни хороша была очередная его гипотеза, она костью застряла у меня в горле, что случается со мной нечасто, ибо я всегда считал себя чуть ли не шпагоглотателем. Так что до конца разговора я занимался тем, что пытался расправиться с этой злосчастной костью. У меня не было ни мыслей, ни слов, ни сил, чтобы хоть что-то противопоставить безукоризненной логике Бокера. На прощание он подкинул нам еще один сюрпризик.

– Вы, конечно, слышали о двух невзорвавшихся атомных бомбах?

– Конечно…

– А что вы знаете о вчерашнем атомном взрыве, за который ни одна страна не взяла на себя ответственность?

– Вы думаете, что это одна из тех бомб? – неуверенно спросила Филлис.

– Почти уверен. Очень хотелось бы думать, что это не так, но… но вот что любопытно: одну бомбу сбросили у Алеут, другую – во впадину Минданао, а эта взорвалась недалеко от Гуама…

– Как жаль, – сокрушалась Филлис, – что в свое время я не была прилежной ученицей и наплевательски относилась к географии, которую бедняжка мисс Попл тщетно пыталась в меня вдолбить. Каждый день всплывают какие-нибудь новые названия, о которых я сроду не слышала.

– Не унывай, – утешил я, – в военных сводках упоминаются такие названия, о которых сами географы порой не подозревают, не говоря уж о том, что на обычных картах они и вовсе не значатся.

– Вот опять… сообщают, что около шестидесяти человек смыло какими-то цунам, прошедшими над островом Ростбифа. Где этот Ростбиф? И что еще за цунам?

– Не цунам, дорогая, а цуна́ми, по-японски – волна, гигантская волна, возникающая в результате подводных землетрясений. А где находится Ростбиф – понятия не имею, зато могу предложить целых два острова Сливового Пудинга.

– И чего ты вечно корчишь из себя отличника, Майк? – Филлис осуждающе посмотрела на меня. – М-да, интересно, как это все нас коснется?

– При чем тут мы?

– Я о том, что сейчас происходит на дне.

– С чего ты взяла, что это не настоящие цунами, и связываешь с ними…

– Ах, – перебила меня Филлис, – как звучит: настоящие цунами, с ними, с нами, сними-снами… что еще случится с нами?

– Хорошо, – не выдержал я. – Давай попробуем разобраться.

– …сними-снами…

– Если тебя это так волнует, можешь позвонить своему ученому другу Матету.

– …настоящие цунами…

– У него непременно есть сводки. Он тебе скажет точно – настоящие они или ненастоящие, или…

– Ты уверен? А как они это узнают?

– Спроси чего-нибудь полегче. Узнают и узнают. Матет обязательно в курсе, если там что-то не так.

– Хорошо, – сказала Филлис и вышла из комнаты.

Не прошло и трех минут, как она вернулась.

– Настоящие цунами. Цитирую: «Небольшое сейсмическое возбуждение, произошедшее вблизи острова Святого Амброзия; долгота такая-то, широта такая-то». Кстати, Ростбиф – второе название острова Надежды.

– А где этот остров Надежды?

– А кто его знает, – Филлис беспечно махнула рукой.

Она взяла газету и села на диван.

– Как скучно, – сказала Филлис, сдерживая зевоту, – ничегошеньки не происходит.

– Пока… – резонно заметил я.

– Вчера звонил капитан Винтерс: за два месяца – ни одного сообщения о болидах.

– Он как-нибудь прокомментировал это событие? – Я достал сигарету.

– Нет, просто упомянул между делом.

– Бокер сказал бы, что закончилась первая фаза колонизации: его первопроходцы обустроились, дальнейшее зависит от того, как они будут жить: либо долго, либо в долгах.

– Я думаю – в долгах, а, как говорят русские: «Долг платежом красен».

– Плачу́ и пла́чу, плачу́ и пла́чу… – отозвался я. – Если бы кто-нибудь услышал домашнее чириканье лучшей специалистки по сенсациям, он смог бы составить нам конкуренцию.

Филлис пропустила мое замечание мимо ушей.

– Помнишь, о чем говорил Малларби? – спросила она. – Вот и я не могу понять, какое нам дело, что происходит на дне, почему мы не можем оставить их в покое и уступить ненужную часть мира?

– На первый взгляд вполне разумно, – согласился я. – Но Малларби имел в виду другое, и в этом я с ним абсолютно согласен, – мы столкнулись не с разумом, а с инстинктом. Инстинкт самосохранения сопротивляется уже самой мысли о чуждом ему Разуме, и не без оснований. Трудно представить себе форму разума, если, конечно, не впадать в абстракцию, которая не попыталась бы переустроить среду обитания на свой лад. И как-то уж очень сомнительно, чтобы интересы двух форм разума совпадали, настолько сомнительно, что, думается, вместе нам никак не ужиться.

Филлис задумалась.

– Уж очень мрачно, Майк. Прямо какая-то дарвиновская перспектива.

– «Мрачно» – это, дорогая, эмоции. На самом деле – такова жизнь. Представь, один вид живет в соленой воде, другой – в пресной. Настанет день, когда они расплодятся настолько, что им станет тесно в своих водоемах, и тогда одни, ради своего удобства или продолжения рода – назови как хочешь, – начнут опреснять моря, а другие… как бы это сказать… – подсаливать реки и озера. Только так, и никак иначе.

– То есть ты за то, чтобы закидать океаны атомными бомбами?

– Дорогая, я за естественный ход событий. «Всему свое время», – это не я сказал. Если за летом следует осень, еще не значит, что осенью надо будет тащить лестницу и обрывать листья с деревьев.

– Действительно, с какой стати?

– Вот и я говорю…

– То есть ты против бомбежек? Я правильно тебя поняла?

– Да оставь ты бомбы в покое! Черт возьми, не в них дело. Пойми, как только у человека наметилась первая извилина в мозгу, он огляделся и увидел, что мир в том виде, как он есть, его не устраивает. Думаешь, эти, там на дне, всем довольны? Черта с два. У нас есть все основания для подобного вывода. Или ты считаешь, что наши бомбежки им пришлись по вкусу? Как бы не так. И тут же напрашивается следующий вопрос: сколько осталось до прямого столкновения?

– Ты спрашиваешь меня? Ты сам прекрасно знаешь, что все началось с первой бомбы. Я тоже об этом сожалею.

– Жалеть уже поздно, дорогая. Теперь в их черном списке преобразований природы мы с тобой – на первом месте. А в том, как скоро они обезопасились от нашего оружия, есть нечто зловещее, словно они приготовились ко всему заранее. Будем надеяться, что эти твари останутся в своих Глубинах и не позарятся на наши владения. В противном случае хотел бы я знать, чем мы их встретим?

– Значит, ты все-таки за атомные бомбы, – подытожила Филлис.

– Бог мой! Милая, ни я, ни ты, ни весь Королевский флот, никто не хочет сбрасывать эти бомбы: шуму много, а результат сомнительный. Однако я очень надеюсь, что наш доблестный флот, «ополчась на море смут, сразит их противоборством»[5]. А вот какое оружие мы применим, зависит от времени, места и условий.

Филлис сидела, подперев рукой голову, невидящим взором уставившись в газету.

– Ты говоришь – «такова жизнь», ты в этом уверен? – спросила она немного погодя.

– Да, пусть даже из предположений Бокера верна только часть… Вдвоем с ними нам не ужиться на Земле.

– И когда, по-твоему, это случится?

Я пожал плечами. Если представить, какие естественные препятствия должны преодолеть и те и другие, чтобы добраться друг до друга, можно подумать, по меньшей мере, пройдет не один десяток лет, а то и столетий.

Филлис снова вперилась в пустоту, и я, зная этот симптом, не собирался нарушать ее задумчивости. Мы долго молчали, пока вдруг в наступившую тишину не вкрался мягкий и тревожный полушепот Филлис:

– …ветер, его полночные завывания и стоны утопают в нарастающем рокоте гневных волн океана… слышишь, где-то совсем рядом противно завизжала лебедка – это матросы сбросили за борт спасательную шлюпку. Ветер подхватил их хриплые, просоленные голоса и понес прочь. Тише! Что это? Я слышу чей-то голос, доносящийся словно из небытия: «Одна сажень, две…» – шум ветра все тише, голос все отчетливей: «Три сажени, четыре…» Какой-то мерный, неясный гул, гнусное чавканье рыб – мы погружаемся: «Пять саженей…» – противное чавканье сменяется жуткой какофонией: «Полное погружение!..» – тишина: пять секунд, десять… Нет, я не слышу, я – ощущаю каждой клеткой, ощущаю тяжелые стоны Глубин… мне страшно… что-то происходит… опять чей-то голос. Что, что он говорит?.. я не могу разобрать… о Левиафанах?!.. теперь я различаю каждое слово… О боже! Какой нечеловеческий голос: «…Самая недоступная точка Земли – дно. Так было, есть и будет. Кромешная темнота. Мрак. Самая мрачная точка Земли. Так было, есть и будет до тех пор, пока не высохнут моря и океаны, и тогда растрескавшаяся, безжизненная планета будет нескончаемо вращаться по своей орбите, а жизнь на ней станет историей.

Но это случится не раньше, чем Солнце высушит пять миль воды над нами. А пока – здесь Мрак. Мрак и Холод. Мрак, и Холод, и Тишина. И Покой. Пусть будет так. Мы так хотим.

Дно – самое лучшее и самое страшное место на Земле. Здесь правит сама Смерть. Вглядитесь, все устлано бренными останками цветущей некогда жизни. Биллионы и биллионы существ обрели здесь свой последний приют. Тишина… Гробница Мира. Вы говорите: «Нет! Ничто не может существовать Здесь», а мы отвечаем: «Мы. Ваши предки миллион лет назад тоже выкарабкались на берег, преодолев огромную толщу вод, так что мешает нам?.. ждите нас, мы идем…»

А потом сразу вступаешь ты и говоришь о неизбежности столкновения двух Разумов. Затем я – о возможности взаимопонимания, и все такое прочее. Как идейка?

– Если честно, то я мало что понял: что, для чего, зачем?

– Мне представляется это как передача из серии «Камо грядеши».

– Конечно, можно попробовать. Но… Ты хочешь показать картину новой жизни на примере завораживающих кельтских мифов?

– Приблизительно…

– Это ужасно, Фил. Говорить об этом в таком тоне? Не знаю. Давай лучше попробуем подготовить документальный материал. Вот тогда, я думаю, будет что-то.

– Может, ты и прав. Но, пока у нас нет материалов на передачу, я бы на твоем месте так не пренебрегала моей идеей. Впрочем, кажется, за фактами дело не станет. – Филлис неожиданно замолчала. – Иногда мне очень страшно, Майк. Так хочется, чтобы они убрались отсюда, и побыстрее.

Я мысленно согласился с ней, но к тому, что произошло дальше, не был готов никто.