Читать книгу Кракен пробуждается. Паутина - Джон Уиндем - Страница 4

Мы выехали рано утром. Машина была загружена еще с вечера, и, выпив по чашечке кофе, мы быстро тронулись в путь. Я посмотрел на часы.

– Пять минут шестого. У нас еще есть пару часов, пока дороги запрудят автомобили.

Нам предстояла неблизкая дорога, что-то около трехсот миль до небольшого коттеджа в Корнуэлле близ Константайна, некогда приобретенного Филлис на скромное наследство тетушки Хелен.

Я, конечно, предпочел бы дом где-нибудь в окрестностях Лондона, но Филлис, по ей одной ведомой причине, была непреклонна.

Коттедж Роз – так назывался наш скромный пятикомнатный домик из серого камня – расположен на юго-восточном склоне холма, поросшего вереском, розовый цвет которого и дал название коттеджу.

Это невысокий дом, с крышей почти до самой земли в чисто корнуэллском стиле, с фасадом, выходящим на Хелфорд-Ривер, так что ночью всегда видны огни маяка на мысе Лизард, а днем открывается изумительный вид на изрезанное побережье Фалмутского залива. А если вы отойдете ярдов на сто от подветренной стороны холма, то вдалеке за Маунтским заливом различите острова Силли, за которыми – Атлантика.

Если же вам захочется прогуляться в Фалмут – пожалуйста – семь миль, за покупками в Хелстон – ради бога – девять. И уж, коль скоро вы добрались до Корнуэлла, то понимаете, что не зря преодолели почти триста миль.

Мы использовали коттедж как временное пристанище – закинув в котомку накопившиеся заказы, идеи, задумки, мы вырывались недели на четыре, чтобы разгрести весь этот скарб, поработать извилинами, постучать на пишущей машинке в тишине благостного уединения. Отдохнувшие и посвежевшие мы возвращались в Лондон: бегали по магазинам, поддерживали нужные и ненужные связи, работали, наконец! Вся эта суета продолжалась до тех пор, пока из глубины души не вырывался крик отчаяния, и тогда, наскоро покидав вещи в автомобиль, мы трогались в путь.

В то утро я нещадно гнал машину. Филлис мирно спала на моем плече, пока я не разбудил ее.

– Йовил, дорогая. Самое время перекусить.

Я оставил Филлис приходить в себя после сладкого сна, а сам пошел купить свежие газеты.

…Мы сидели за столиком, уплетали кашу и просматривали прессу.

В передовицах сообщалось о кораблекрушении, но поскольку корабль был японским, я подумал, что газетам, видимо, просто нечего больше печатать. Из голого любопытства я прочитал заметку под фотографией: «Японский лайнер «Яцухиро», курсировавший между Нагасаки и Амбоном, затонул при невыясненных обстоятельствах. Из семисот с лишним человек, находившихся на борту корабля, в живых осталось пять».

Странное дело, но меня не покидает ощущение, что мы тут, на Западе, слишком экспрессивны, а они – на Востоке – чересчур инертны. Так, например, если в Японии обрушится мост, сойдет с рельсов поезд или, как сейчас, затонет судно – это не вызовет таких эмоций, как случись нечто подобное у нас. Я не осуждаю японцев, но тем не менее это так.

– Посмотри, – вдруг сказала Филлис.

– В чем дело?

Она ткнула пальцем в газету. «Гибель японского лайнера у Молуккских островов» – гласило название. Точно такое же коротенькое сообщение, только вместо фотографии – схема района кораблекрушения.

– Тебе не кажется, что корабль затонул где-то совсем рядом с нашей старой знакомой – впадиной Минданао?

– Действительно, неподалеку.

Я внимательно ознакомился с сообщением. «Смерть в тишине обрушилась на спящий лайнер… Бедные дети… несчастные матери…» – Ну конечно, без этого нельзя! – «…вопили от ужаса… Обезумевшие женщины в ночных сорочках выскакивали из своих кают… Бедные матери с огромными от ужаса глазами, подхватив самое драгоценное в жизни – детей…» и так далее, и тому подобное. Если отбросить всех этих женщин и детей, вставленных корреспондентом лондонской редакции, дабы выжать слезу у читателей, то вся заметка выглядела настолько беспомощной, что я вначале поразился, почему две столь авторитетные газеты предоставили событию первые полосы, но затем понял, что скрывалось за всеми этими дутыми страстями: «Яцухиро» непостижимо и загадочно, без всяких видимых причин, внезапно, как камень, пошел на дно.

Позже я раздобыл копию сообщения агентства и увидел, что оно в своей неприкрашенной лаконичности куда более тревожно и драматично, чем все эти рассуждения о «ночных рубашках»: «Причина не выяснена, море спокойное, повреждений не было. Корабль погрузился в воду менее чем за одну минуту без явных следов аварии. Взрыва не наблюдалось»… Так что в ту ночь не было ни криков, ни воплей. У японцев едва хватило времени продрать глаза, и вряд ли они успели сообразить спросонок, что произошло. Их почти мгновенно поглотила вода: никаких криков – одни пузыри, когда двадцатитысячетонный стальной гроб взял курс на дно.

Я поднял глаза на Филлис. Она задумчиво смотрела на меня, опершись подбородком на ладони.

– Неужели это то самое, Майк, так скоро?

Я замялся.

– Трудно сказать, тут столько надуманного… и я не могу судить… Подождем до завтра. Думаю, из «Таймс» мы узнаем, что случилось на самом деле. А может, и нет…

Дальше мы уже ехали куда медленнее и остановились один только раз в Дартмуте – на ленч.

Наконец, к середине дня, ужасно уставшие, мы добрались до места. И хоть я не забыл позвонить в Лондон, чтобы попросить прислать все вырезки о кораблекрушении, мне уже казалось, что трагедия на другом конце света столь же далека от маленького серого домика в Корнуэлле, как гибель «Титаника».

На следующий день «Таймс» сообщила о происшествии, но как-то уж очень вяло и осторожно, очевидно, в редакции и сами разводили руками. Совсем иного характера были вырезки, присланные нам с Ай-би-си: фактов – нуль, зато куча комментариев. «Покрыта тайной гибель японского лайнера «Яцухиро», ушедшего в вечность в ночь на понедельник у южных Филиппин, унесшего с собой более семисот жизней. Со времен загадки «Марии Целесты» мир еще не знал столь таинственного происшествия». «Создается впечатление, что лайнер «Яцухиро» займет достойное место в длинном списке неразгаданных тайн моря. Тайна шхуны «Мария Целеста», которая была обнаружена дрейфующей у…» «Рассказы пяти оставшихся в живых японских моряков только сгущают мрак, окружающий судьбу судна «Яцухиро». Почему оно затонуло? Как это случилось? Почему столь внезапно? Неужели мы так никогда и не найдем ответа на эти вопросы, как не нашли ответа на вопросы, связанные с «Марией Целестой»? «Даже в наш век, в век науки, море продолжает ставить нас в тупик. Гибель “Яцухиро” – очередная неразрешимая загадка в истории мореплавания. Как и знаменитая «Мария Целеста»…»

– Майк, они что, все с ума посходили? Вот опять: «Трагическая гибель “Яцухиро” стоит в одном ряду с неразрешимой загадкой “Марии Целесты”». Но ведь самое таинственное в случае «Марии Целесты» – это как раз то, что она не затонула. Все наоборот…

– Приблизительно так.

– Тогда я ничего не понимаю.

– Все очень просто, дорогая. Это – такой «угол зрения» или «уровень мышления». Никто не знает и не понимает, почему затонул «Яцухиро», и причисляют его гибель к загадкам морей. Ну, а «Мария Целеста» – первое, что приходит в голову из этой области. Другими словами – все зашли в тупик.

– Тогда я предлагаю выбросить весь этот мусор.

– А вдруг на что наткнемся? Давай почитаем. Не может же так быть, что мы единственные, до кого дошла связь событий… Читай внимательнее.

Мы просмотрели уже почти всю кипу вырезок, узнав массу сведений о «Марии Целесте» и ничего – о «Яцухиро», когда наконец Филлис издала громкое «А!» первооткрывателя.

– Вот, – сказала она. – Это уже что-то новенькое. Слушай: «Роскошный, сверкающий золотом лайнер «Яцухиро», построенный на деньги с Уолл-Стрит, затонул при невыясненных обстоятельствах у берегов Филиппин. В то время, когда растущая пропасть между неконтролируемыми доходами зажиточной буржуазии и стремительно снижающимся жизненным уровнем японских рабочих…» А, ну понятно.

– О чем это они?

Филлис пробежала статью глазами.

– Да ни о чем. Пишут, что капиталистический лайнер, до краев набитый награбленными деньгами, не выдержал подобной тяжести и пошел ко дну.

– М-да, интересное наблюдение, первая и единственная версия во всей этой куче бумаг. Игра, как видно, пошла не для слабонервных. Если вспомнить, какую кутерьму подняли рекламодатели во время последней паники, созданной газетами, я думаю, они теперь решили просто прикрыться «Марией Целестой». Но не собираются же они на этом успокоиться. У более солидных изданий все-таки не такие чувствительные рекламодатели. Я не представляю «Трибюн» или…

Филлис прервала меня:

– Майк, ты что, еще не понял – игра кончилась. Затонуло огромное судно, погибло семьсот человек!.. Это ужасно. Сегодня мне приснилось, что я заперта в тесной каюте, а изо всех щелей хлещет вода.

– Вчера… – начал я и остановился. Мне захотелось напомнить Филлис, как вчера она вылила целый чайник кипятка на ненавистных домашних муравьев. Уж наверняка их полегло более семисот. Но я вовремя опомнился и продолжил: – Вчера множество народа погибло в автокатастрофах, столько же погибнет и сегодня…

– Да при чем тут это?

Конечно, Филлис была права, я привел плохое сравнение, но говорить о существах, для которых мы – самые настоящие муравьи, мне не хотелось.

– Мы привыкли считать, – сказал я, – что естественная смерть – это смерть в постели на старости лет. Заблуждение. Смерть естественна в любом проявлении и всегда – нежданна.

Но это тоже оказалась неподходящая тема, и Филлис ушла, оскорбленно стуча каблучками.

Я раскаивался.

Мы ждали объяснения, и на следующее утро оно появилось, видимо, мы были не одиноки в нашем ожидании. Почти все газеты сразу подхватили его, а толстые еженедельники развили и углубили.

В двух словах это называлось «усталостью металла».

Дело в том, что в конструкциях «Яцухиро» впервые был применен новый сплав, разработанный японцами. Эксперты пришли к выводу, что при критической частоте вибрации двигателя не исключено нарушение структуры сплава. Поломка какой-нибудь детали может вызвать цепную реакцию. Другими словами – при совсем незначительном толчке или ударе корабль разваливается на части и тонет.

Существовала, правда, маленькая оговорка, дескать, пока не будут изучены останки судна, кристаллическая структура деталей, нельзя считать это окончательным выводом, но, так как корабль покоится на глубине шести миль…

И тем не менее все работы на судах класса «Яцухиро» приостановили на неопределенное время.

– О, светочи науки! – простонал я. – Как вы любите все притягивать за уши. Слабое утешение для родственников погибших и никакое – для остальных. Таинственная усталость металла! Заметь, не сварной шов, не какая-нибудь заклепка, а именно – общая усталость, без каких-либо уточнений: что за сплав, в каких деталях он применялся – ничего! И вообще – все в порядке: злосчастный сплав использовался исключительно на одном японском судне, а, значит, остальным не грозят подобные напасти. И море! Море – безопасно, как всегда! В путь, ребята, ничего не бойтесь. Посмотрим, что они запоют, когда развалится очередная посудина.

– Но теоретически усталость возможна.

– В том-то и дело, что теоретически. И то я сомневаюсь. А главное – им все сойдет с рук. Общество проглотит это «объясненьице» и не поморщится. Специалисты тоже протестовать не станут, во всяком случае, пока.

– И я бы хотела поверить и, наверное, даже смогла бы, не знай я, где это произошло.

– Надо внимательно следить за ценами на акции корабельных компаний, – задумчиво произнес я.

Филлис подошла к окну и долго смотрела на синие воды, простиравшиеся до горизонта.

– Майк, – неожиданно сказала она, – прости меня за вчерашнее. Я… эти японцы так меня расстроили. До сих пор мы играли в какие-то шарады, ребусы; смерть Вайзмана и Трэнта казалась несчастьем, недоразумением. Но это… это же совсем другое. Целый лайнер ни в чем не повинных людей! Отцы, матери, дети… всех в одно мгновение… Ты понимаешь меня? Для моряков риск – профессия, но эти несчастные… Мне не по себе, Майк, я боюсь. Там, внизу, на дне… что там?

Я обнял Филлис.

– Не знаю. Мне кажется – это начало.

– Начало чего?

– Начало того, чего не избежать. На Глубине – чуждый нам Разум, мы ненавидим и боимся его. Тут ничего не попишешь, это происходит на уровне инстинкта, подсознания. Случайно на улице ты сталкиваешься с пьяным или сумасшедшим, тебя охватывает страх, и этот страх тоже иррационален. Это – животный страх.

– Ты хочешь сказать, что, если бы причина крылась в каких-нибудь китайцах, все было бы иначе?

– А ты сама как думаешь?

– Я?.. Я не уверена.

– Точно знаю, я бы рычал от возмущения. Меня бьют ниже пояса, я знаю – кто и поэтому могу сориентироваться и дать сдачи. Но так, как это происходит сейчас, когда у меня только смутное представление – «кто» и никаких предположений – «как», я весь холодею при мысли – «почему». Вот так, Фил, если тебя это интересует.

Она крепко сжала мою руку.

– Как я рада, Майк. Вчера я вдруг почувствовала себя такой одинокой.

– Хорошая моя, это всего лишь напускная небрежность, защитная маска. Я пытаюсь обмануть самого себя…

– Я это запомню, – произнесла Филлис со значением, но я не уверен, что правильно ее понял.

Гости врывались в наше уединение стихийным бедствием – всегда посреди ночи, как гром средь ясного неба. То они неверно рассчитали время, то переоценили возможности автомобиля, то еще что, но обрушивались они, как тайфун, вечно голодные, с одной мыслью об яичнице с беконом.

Гарольд и Туни не явились исключением. В субботу, часа в два ночи, меня разбудил визг тормозов их машины. Выйдя на улицу, я увидел, что Гарольд уже вытаскивает из багажника вещи, а Туни подозрительно озирается по сторонам. Увидав меня, она воскликнула:

– О, это действительно здесь! Я только что говорила Гарольду, что мы, наверное, ошиблись, потому что…

– Да-да, конечно, – начал я оправдываться, ведь Туни была у нас впервые, – стоило бы посадить парочку розовых кустов. Все от нас только этого и ждут… кроме соседей.

– Я говорил ей, – пробурчал Гарольд, – но она не поверила.

– Ты мне всего лишь сказал, что в Корнуэлле роза – это не роза.

– Да, – подтвердил я, – здесь так называют вереск.

– А почему бы тогда для ясности не переименовать дом в коттедж Вереска?

– Проходите, – сказал я, закрывая тему.

Иногда просто диву даешься, почему твои друзья женятся на тех, на ком женятся. Я знаю как минимум трех девушек, которые составили бы Гарольду великолепную пару: одна, например, могла запросто сделать ему карьеру, другая… ну, да ладно. Туни, безусловно, красивее, но… есть, на мой взгляд, некоторое различие между комнатой, в которой живешь, и комнатой с выставки «Идеальный дом». Как говорит Филлис: «Откуда может взяться у девушки с именем Петуния то, чего не хватало ее родителям».

Подоспела яичница с беконом, и Туни пришла в восторг от нашего миланского столового сервиза. Она с расспросами накинулась на Филлис, а я тем временем решил разузнать у Гарольда, что ему известно об «усталости металла». Он работал в престижной конструкторской фирме в отделе конъюнктуры и ассортимента. Кое-что Гарольд должен был знать. Он бросил беглый взгляд на Туни – казалось, на всем белом свете ее интересует только сервиз.

– Нашей фирме это не нравится, – коротко сказал он и тут же переключился на неполадки своей машины.

Обычно такие разговоры невообразимо скучны, но в три часа ночи они прямо-таки действуют на нервы. Я уже было открыл рот, собираясь покончить с «неполадками» точно так же, как минуту назад Гарольд разделался с «усталостью», но тут Туни издала странный звук и повернулась ко мне.

– Усталость металла! – она захихикала.

Гарольд попробовал вмешаться.

– Мы говорили о моей машине, милая.

Но Туни машина не интересовала.

– Хи-хи, усталость металла, хи-хи… – Она явно напрашивалась на вопрос.

Однако в четвертом часу ночи – не до расспросов. С нашей стороны это не было невежливостью, обыкновенная самооборона. Гарольд поднялся со стула.

– Уже поздно, – сказал он, – пора…

Но Туни не из тех, кого легко смутить. Она принадлежала к тому типу женщин, которые считают, что их мужья, вступив в брак, уже один раз сваляли дурака, и не стоит ждать от них ничего путного впредь.

– Господи, – просвистела она, – неужели здесь верят этой чепухе?

Я поймал удивленный взгляд Филлис. Еще вчера я говорил, как газетчики здорово одурачили простаков, а тут, на тебе, Туни – первая же и опровергла меня.

– Но почему же? – возразила Филлис. – «Усталость металла» отнюдь не новое явление.

– Конечно, – согласилась Туни, – недурно сработано. В этот бред могут поверить даже вполне разумные люди. – Она обвела нас испытующим взглядом.

Мне захотелось возразить, но я вовремя посмотрел на Филлис. «Не суйся не в свое дело» – явственно читалось в ее глазах.

– Но это же официальная версия, – сказала она. – Все газеты…

– Ах, милочка, вы верите газетам?! Неужто? Конечно, без официального мнения – никак, но и то, они это сделали только потому, что дело в японцах. Ах, как это напоминает Мюнхен.

При чем тут Мюнхен? Я ничего не понимал.

– Поясни, пожалуйста. Я не поспеваю за твоей мыслью, – мягко попросила Филлис.

– Ну это же ясно, как божий день! Они сделали это один раз – им сошло с рук, но дальше будет хуже. Здесь обязательно надо занять твердую позицию. Политика соглашательства ни к чему хорошему не приведет, это факт. Мы давно должны были ответить на их провокации.

– Провокации???

– Ну да. Подводный Разум, болиды, марсиане и прочая ахинея.

– Марсиане??? – Филлис явно была ошеломлена.

– Ну, нептуняне, неважно. Не понимаю, почему его до сих пор не арестовали?

– Кого?

– Бокера, конечно. Говорят, едва его приняли в университет, как он тут же вступил в партию. С тех пор так и работает на них. Само собой, он не сам все это придумал, нет. Придумали в Москве и использовали Бокера, ведь он такой авторитетный ученый. История о Разуме под водой обошла весь мир, и множество народа поверило в этот бред. Но теперь с этим покончено. В задачу Бокера входило подготовить почву для… ну, вы меня понимаете.

Да… мы начинали понимать.

– Но ведь русские обвиняют нас, – робко вставил я.

– Не выдерживает критики, – отвергла Туни. – Они оседлали своего любимого конька и обвиняют нас в том, в чем виноваты сами.

– То есть все, от начала до конца, – ложь?! – уточнила Филлис.

– Естественно, ну как вы не понимаете? Сначала они закидали нас летающими тарелками, затем – кроваво-красными аэросферами… Господи, это же так просто! Потом – эти обитатели морских Глубин, так умело преподнесенные Бокером. А чтобы запугать нас еще больше, они перерезали парочку тросов и даже потопили несколько лайнеров.

– Э… э… а каким образом? – не выдержал я.

– Своими новыми миниатюрными подводными лодками, которые они использовали против несчастных японцев. Вот увидите, они будут продолжать топить корабли. История с «усталостью металла» только для отвода глаз, скоро они опять вернутся к бокеровским подводным чудовищам. И это весьма дурно, потому что пока люди верят в эту дрянь, призывы к ответным мерам не достигнут ушей нашего правительства.

– Значит, версия с «усталостью металла» только для того, чтобы успокоить народ? – спросила Филлис.

– Ну правильно! – Туни обрадовалась, что ее наконец поняли. – Наше правительство ни за что не согласится признать, что это происки красных, тогда от него сразу потребуют принять ответные меры. Нет, оно никогда не пойдет на это – уж слишком велико их влияние здесь, у нас. И вот власти прикидываются, что верят в бокеровские бредни. Что ж, пускай. Когда все выплывет наружу, они предстанут перед миром в довольно глупом виде. Пока все нормально: корабль японский, русские далеко. Но это – пока. Народ уже начал выражать свое недовольство и требует от правительства твердой позиции.

– Народ? – удивился я.

– Народ в Кенсингтоне и не только в нем.

Филлис принялась убирать тарелки.

– Просто удивительно, насколько, живя здесь, в глуши, ты оторван от остального мира, – сказала она, словно ее замуровали в коттедже.

Гарольд подавился дымом и закашлялся.

– Слишком много свежего воздуха, – объявил он и, демонстративно зевнув, взялся помогать Филлис.

На следующий день мы пополнили наши сведения о коварных намерениях русских, однако зачем им понадобилось топить безобидное пассажирское судно, так и осталось невыясненным. Все воскресные выпуски газет пестрели сведениями об «усталости металла», и Туни, по-моему, прекрасно провела время, пролистывая их с улыбкой посвященного.

Что бы ни думали в «Кенсингтоне, и не только в нем», в Корнуэлле прекрасно приняли официальную версию. В пенлиннском баре «Пик», к примеру, нашелся свой собственный эксперт по части кристаллических структур. Это был старый горняк, который с удовольствием делился воспоминаниями о всевозможных поломках горнорудной техники и объяснял их исключительно хрупкостью металла по причине длительной вибрации.

– Шахтеры, – утверждал он, – на много лет опередили ученых. Мы уже давным-давно знали про усталость, только называли иначе.

Слушатели с пониманием кивали, так как события на море во все века интересовали жителей Корнуэлла.

Гарольд выглядел озабоченным.

– Меня, похоже, ждет горячее времечко, – сказал он грустно, когда мы вышли из бара. – Муторное дело. Придется всем доказывать, что наша продукция не подвержена «усталости».

– Зачем? Ведь покупателям без ваших товаров все равно не обойтись?

– Все это так, но конкуренты… они будут из шкуры лезть, чтобы доказать, что их продукции не страшна никакая «усталость». Если в этой ситуации мы не поступим точно так же, нас поймут превратно. Придется увеличивать ассигнования… Черт бы побрал этот проклятый корабль. Превратись он в черепаху, это никого бы не удивило и все было бы нормально. А теперь столько хлопот на мою голову и ничего утешительного на горизонте. Не знаю, благодарить ли за это единомышленников Туни или кого другого, но факт остается фактом: число отказов плыть морем пропорционально возросшему количеству желающих лететь самолетом. И еще, ты не обратил внимания на акции судоходных компаний?

– Да, а что?

– Вот тут и впрямь худо. А их акции продают не друзья Туни… Это сколько ж людей не верят ни в «усталость», ни в «красную угрозу»?!

– Ну, а ты?

– Нет, конечно же, нет. Но не в этом дело. Я не из тех, кто влияет на цены акций. А вот если те, кто способен влиять на цены, вдруг забеспокоятся, заволнуются – тогда все к черту. Мне плевать, есть там кто на дне или нет, я боюсь новой экономической катастрофы… А тут еще вы!

– От нас твоей экономике никакого вреда, даже если бы мы захотели, ничего бы не вышло – многострадальная правда, увы, не перевешивает мирового производства. Не скажу, что у нас за пазухой нет материала на пару передач, но в последнее время из наших источников не было ни одного сообщения о подводной жизни.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Примерно то, что, если у тебя вложен капитал в судоходство, я бы на твоем месте, пока не поздно, продал свои акции и вложил в авиакомпании.

Гарольд издал протестующий стон.

– Знаю-знаю, вы с Фил на этих болидах собаку съели, но хоть какое-нибудь практическое решение у вас есть?

Я отрицательно покачал головой.

– Тогда о чем говорить?! Что вы можете предложить, кроме библейского «горе мне, горе»? Чего вы добились после этой проклятой бомбежки? Перепугали уйму народа, подорвали производство… в общем, пострадали все и главное – без толку. Какого труда стоило привести людей в чувство! – Гарольд в отчаянии махнул рукой. – А вы опять за свое. Зачем зря будоражить народ, может, там, на дне, ничего и нет.

– А от чего, по-твоему, затонул японский лайнер? Какая польза от страуса, зарывшего голову в песок?

– Так безопаснее для головы, Майк.

Когда я передал Филлис наш разговор, то с удивлением обнаружил, что она полностью согласна с Гарольдом.

– Игра стоит свеч, когда есть практическая польза. В данном случае – пользы нет, – без тени сомнения изрекла Филлис. – Всю жизнь нас окружают люди и вещи, о которых мы почти ничего не знаем. Пойми, Майк, обнажать истину без цели – распутство. Ух!.. Каков афоризм, а? И куда это я дела записную книжку?

Гарольд с Туни уехали, и мы снова принялись за дела. Филлис с завидным усердием раскапывала, что еще не сказано о Бекфорде из Фонтхилла, а я занимался менее литературным трудом – корпел над составлением серии о королевских браках по любви, условно названной «Королевское сердце, или Венценосный купидон».

Незаметно пролетел месяц. Внешний мир почти не вторгался в наше добровольное заточение, Филлис преспокойно завершила сценарий о Бекфорде, написала еще два и вернулась к своему нескончаемому роману. Да и я благополучно отмыл королевскую честь от политического презрения и настрочил парочку-другую статей.

В погожие дни мы бросали дела, шли к морю, купались или брали напрокат лодку.

О «Яцухиро» все будто забыли, но термин «усталость металла» прочно прижился среди местных жителей, им обозначали всяческие незадачи – все, что казалось странным и необъяснимым. В обиход вошли всевозможные «усталости» – усталость фарфора, стекла и прочего. Болиды и все с ними связанное казалось таким нереальным, что мы тоже, забыв обо всем, наслаждались тишиной и покоем.

И тут в пятницу вечером в девятичасовой сводке новостей сообщили, что затонула «Королева Анна».

Сообщение, как всегда, было очень коротким:

«…Никакими подробностями не располагаем, число жертв пока не установлено!.. – и далее – «Королева Анна» – рекордсмен трансатлантических рейсов, судно водоизмещением девяносто тысяч тонн…»

Я наклонился и выключил радио.

Филлис закусила губу, в ее глазах стояли слезы.

– Боже мой, «Королева Анна»!

Я достал носовой платок.

– Майк, это мое любимое судно!

Я придвинулся к Филлис, и мы долго сидели обнявшись, вспоминая Саутгемптон, где видели судно в последний раз. Божественное творение – нечто среднее между живым существом и произведением искусства, горделиво уносящееся в открытое море. Мы тогда молча стояли у причала и смотрели, как тает на воде пенная дорожка.

Я прекрасно знал Филлис и понимал, что мысленно она уже там, на корабле: обедает в сказочных ресторанах, танцует в шикарных бальных залах, прогуливается по палубе и переживает вместе со всеми то, что случится.

Я еще крепче прижал ее к себе. Как хорошо, что органы моего воображения расположены значительно дальше от сердца, чем у Филлис.

Спустя четверть часа зазвонил телефон, я снял трубку и с удивлением узнал голос Фредди.

– Привет! Что случилось? – спросил я, понимая, что десять часов вечера – несколько странное время для звонка директора отдела новостей.

– Боялся, что не застану. Слышали новости?

– Да.

– Отлично. Срочно надо что-нибудь о подводной угрозе. На полчаса.

– Но послушай, совсем недавно от меня требовали даже не намекать.

– Все меняется, Майк. Теперь – нужно! Не сенсации, нет. Заставь всех поверить, что на дне что-то есть…

– Фредди, если это розыгрыш!..

– Срочное и ответственное задание.

– Больше года меня считали полным кретином, раздувающим сумасшедшие бредни, а теперь ты звонишь в такое время, когда на вечеринках заключаются идиотские пари, и говоришь…

– Черт побери, Майк, я не на вечеринке. Я в своем офисе и, похоже, проторчу здесь до утра.

– Объяснись.

– Я как раз собирался… Понимаешь, слухи. Невообразимые слухи, будто это дело русских. И какого черта всем взбрело в голову, что красные начнут именно так? Люди взбудоражены настолько, что могут смести все в одночасье, не оставив и камня на камне. Так называемые любители лозунга «Мы им покажем!» воспользовались моментом. Идиоты, скоты… Их необходимо остановить. Они вынудят правительство подать в отставку, чего доброго, предъявят русским ультиматум или что-нибудь еще похлеще. Версия об «усталости металла» не пройдет, это понятно. Поэтому и всплыли вы со своими Глубинами. Завтра мы должны дать материал. В игру включилось Адмиралтейство. Мы вышли на несколько научных светил: в следующей сводке уже будут кое-какие намеки… Би-би-си не отстает, американцы вовсю развернули кампанию… Так что, если желаешь внести свою лепту, не медли.

– Я понял. На полчаса. В каком стиле?

– Интервью с учеными. Серьезно, деловито, и чтоб кровь не леденило от ужаса. Не злоупотребляй заумными терминами. Материал для нормального смышленого человека с улицы. Главное – обыденно. Предлагаю фабулу: угроза более серьезная и развивается быстрее, чем ожидалось. Удар, нанесенный нам, страшен, но ученые, объединив усилия, найдут средства дать отпор et cetera[6]. Осторожный, но уверенный оптимизм. Договорились?

– Попробую, но, честно говоря, оптимизмом здесь не пахнет.

– Это неважно, главное, чтобы слушатели прониклись. Твоя задача – убедить всех, что для их же пользы выкинуть из головы антирусский вздор. Если это удастся, мы отыщем возможность подкрепить твою версию.

– Думаешь, в этом будет нужда?

– Что ты имеешь в виду?

– После «Яцухиро» и «Королевы Анны»… мне кажется, они не последние. Там, на дне, видимо, не на шутку обиделись…

– Я ничего не хочу знать. У тебя есть дело, займись им. Закончишь – позвони, продиктуешь на диктофон. Надеюсь, ты позволишь распорядиться материалом по нашему усмотрению?

– Хорошо, Фредди. Ты получишь то, что хочешь. – Я повесил трубку и повернулся к Филлис: – Дорогая, для нас есть работенка.

– Только не сегодня, Майк. Я не могу…

– Ладно, справлюсь сам. – Я пересказал ей пожелания Фредди Виттиера. – Для начала думаю выбрать стиль, придумать тезисы, а затем повыдергивать из старых сценариев подходящие отрывки. Ах черт, ведь они остались в Лондоне!

– По-моему, мы их знаем почти наизусть, а заумничать, как сказал Фредди, не стоит. – Филлис задумалась. – У нас с тобой неважная репутация, мы можем с треском провалиться.

– Если утром газеты сделают свое дело, то недоверия к нам поубавится. Наша задача – лишь закрепить…

– Нам нужна твердая позиция. Первое, о чем нас спросят: «Если все так серьезно, почему вы молчали? Почему до сих пор ничего не сделано?» Что ты ответишь на это?

Я почесал затылок.

– А если так: «Без сомнения, трезвые понимающие люди Запада восприняли бы это известие вполне нормально, но какой реакции ожидать от остального, более эмоционального и легко возбудимого населения планеты? Его реакция непредсказуема. Поэтому в интересах дела мы сочли необходимым не волновать аудиторию в надежде, что наши ученые предотвратят опасность раньше, чем она выползет на поверхность и возбудит тревогу общественности». Ну как?

– Лучше не придумаешь, – одобрила Филлис.

– Дальше – предложение Фредди об ученых умах, которые собираются вместе и всю мощь современной науки и техники вкладывают в месть и предотвращение опасности. Это – святой долг по отношению к погибшим и крестовый поход за безопасность океанов.

– Тем более что так оно и есть, – с ноткой поучения произнесла Филлис.

– Почему ты всегда считаешь, будто то, что я сказал, – я сказал случайно?

– Ты всегда начинаешь так, словно истина – не более чем случайность, а заканчиваешь, как сейчас. Это раздражает, Майк.

– Я исправлюсь, Фил. Я напишу все, как надо. Иди спать, а я тут займусь делом.

– Спать?! С какой стати?

– Но ты же сама сказала, что не можешь?..

– Не говори чепухи. Неужели я могу тебе доверить одному готовить такой важный материал?!

Наутро около одиннадцати часов я в полубредовом состоянии, спотыкаясь, спустился на кухню, составил на поднос чашки с кофе, тосты, вареные яйца и на ощупь поднялся наверх.

Было уже больше пяти утра, когда я закончил диктовать в Лондон наш совместный труд. К этому времени мы настолько выбились из сил, что не соображали уже – хорошо получилось или нет.