Читать книгу Тишина поёт на ушко… - Джон Висклов - Страница 3

ὁλοκαύστος

Я проснулся. Один из тех прекраснейших дней. Две недели всё было плохо. Последние деньги ушли на квартплату. Так что, единственное, что оставалось – есть рис и пить воду. Это намного больше, чем ничего. Но сегодня я проснулся в каком-то прекрасном расположении. Будто в предвкушении чуда. Оно никогда не происходит, но в груди всего страсть сколько – ощущение, что тебе не хватает воздуха. Я лежал словно прикованный, в своей постели. То есть постель, конечно же, не моя. Она принадлежит одной примерзкой старушенции. Возможно, она даже некогда спала на ней. Не удивлюсь, если ее старые потрескавшиеся соски терлись об эту простынь, в момент, когда ее муж Петрович, насмотревшись актуальных фильмов, пытался выебать ее, словно собаку.

Мне она никогда не нравилась. Тем более, что шестнадцать за ту комнату было непозволительным надувательством. Но я согласился, потому как спать у друзей больше не представлялось возможным. Письменный стол, раскладной диван и шкаф для вещей без вещей. На входе банка гуталина и тряпка – порванная футболка с американским флагом. Одна лампочка. Телевизор без пульта управления. И на всю стену приклеенный плакат. Бирюзовое небо, лазурное море, белый песок и девица в топлес, с громадными буферами, с самым глупым на свете улыбающимся выражением лица. Можно было просто откинуться на спинку дивана и дрочить, пока не преставился.

– Оплата, первый день месяца. – вручила мне ключи и ушла старуха.

Я поставил дорожную сумку. Достал бутылку рома, подарок из Египта. Кому-то дарят вещи, кому-то украшения, плюшевые игрушки. Многие привозят своим друзьям магнитики и колокольчики. Джону напитки. Сначала я даже обижался. А потом подумал – на кой мне магнитики?

Вещей было не много. Пара рубашек, ботинки, несколько брюк, тапки. А еще четырехтомник Достоевского, ноутбук и две пачки бумаги по пятьсот листов. Я едва не лишился руки, пока все это дело перевозил. Я изучил мебель, порыскал под диваном и шкафом, в надежде, что предыдущие жильцы оставили там что-нибудь ценное. Пусто.

Я сел и отпил. Мне улыбалась тупая баба. «Та-ак» подумал я и лег на бок с Досом. Так и уснул.

Как говорил, проснулся я в великолепном расположении. Я настежь открыл окно. Высунулся. Глубоко вдохнул весенней свежести. Если бы внизу сторожил фотограф, я бы раскинул руки, показывая всем своим видом «Как прекрасен этот мир!» Как только я об этом подумал, мне в лоб влетела пчела. От неожиданности я упал на спину, схватил тапок, нашел обездвиженную тварь и бил до тех пор пока от нее ничего не осталось. Лоб опух и меня начало знобить. Жало этой гадины у меня между бровей. Я принялся искать зеркало, его не оказалось. Боль усиливалась, начинало тошнить. В отражении потухшего телескопа я отыскал на лбу кончик с мешочком. Когда я вытащил жало, постучали в дверь.

– Хватит шуметь!

В этот же вечер залетел шершень, а на следующее утро два шмеля. « Это должно быть и есть ОН – полный пиздец!» подумал я.

Вечером позвонила приятельница из Москвы

– Я хочу тебя обрадовать! – возбужденно воскликнула она.

– Ты таки решилась!? Я завтра же вылетаю, и мы проделаем это с тобой!

– Ты о чем?

– Я? О писе в писю. А ты о чем?

– Висклов, ты идиот?!

– Не знаю.

– Это не вопрос. Ладно, слушай. Прилетает Джек!!!

– Эээ?

– Боже, ну Джек.

– Дениелс?

– Падла, такая! Американец Джек! Прошлое лето!

– Хм… И какого он забыл в этой треклятой стране?

– И все? То есть ты не рад?

– Рад. Куракина, я радуюсь. Просто немного другим вещам. Что от меня требуется, ты ведь не просто так позвонила?

– Он приезжает ко мне. Но у него есть дело в Петербурге, так что я хочу, чтобы ты приютил его на пару дней.

– Не вопрос. Только если он не боится жалящих тварей.

– Что?

– Ничего, пусть прилетает. Дай ему мой номер.

– Уже. Встречать его не нужно. Ты там же живешь?

– Нет. Недавно переехал.

– Это уже третий раз за пол года!

– Что сказать, ты отлично считаешь.

– Почему у тебя вечные проблемы с соседями?

– У меня нет проблем. Это у них со мной сомнительные вопросы.

– И что ты натворил в этот раз?

– Нассал им на дверь.

– И?

– Серьезно? Думаешь этого не достаточно?

– То есть ты хочешь сказать, что тебя видели?

– Ну да. Видишь ли, я напевал что-то из репертуара Ласкового мая и отливал на дверь. Я и подумать не мог, что хозяйка со своей пятилетней дочерью стоят за моей спиной и наблюдают.

– Хахаха! Висклов, я даже поверить не могу, что когда-то спала с тобой!

– Тебе смешно, а я час выслушивал – какая я свинья. Мне повезло, что у меня была бутылка портвейна. В общем, меня попросили, и я съехал.

– Ничего не меняется.

– Я бы так не сказал.

– Ладно, рада была слышать. Береги себя.

– И ты.

– Кстати, твой роман « Клоун» – просто отличный.

– Значит, я вылетаю!?

– Не дождешься! Хихихи.

– Ну и ладно. Я пойду, у меня в одиннадцать сдача крови на плазму. Два рубля обещают.

– Хихихи. До свидания, Джон. И запомни! Не вздумай его напоить. Я не хочу прошлогоднего приключения.

– О чем ты? Я бросил.

– Вот и славненько. Чао.

– ага.

Я посмотрел на тапок. След от пчелиной туши высох, оставив на память едва заметный трафарет.

Света Куракина, журналистка на федеральном радио. Пишет тексты. Она, одна из этих красивых женщин, которых Всевышний обделил дикторскими способностями. Даже когда она стонала в постели – это резало слух. Так что она писала, кто-то говорил, остальные слушали. У нее была колонка в андеграундной малотиражке. В которой она задавалась несуществующими проблемами. Типа, способен ли человек трахнуть акулу; если скрестить моль и божью коровку, получится ли Божья моль; будет ли болеть челюсть, если ежедневно отсасывать у случайных прохожих на протяжении года… Писала она весело и легко. Непринужденно – заметки, которые заставили бы улыбнуться даже ту выебанную акулу.

Обычно дамочки не способны писать. Дамочки вообще мало на что способны. Феминистки и прочие шалавы только думают, что они равны с мужчинами. Иллюзия, не более того. Созданная сильным полом сказка, дабы избегать вечно заебанных взглядов домохозяек с тройными подбородками и не бритыми подмышками. Женщины намного коварнее. Перейдёте суке дорогу и вам крышка. Куракина на дух не переносила мужчин, правда баб она еще больше не любила. Со мной она трахалась какое-то время, пока я не ушел от нее к ее единственной подруге. Что подтвердило ее три сомнительных теории. Мужчины – похотливые твари, женщины – похотливые твари и что не стоит знакомить близких твоему сердцу похотливых тварей друг с другом. На самом деле со мной она спала только потому, что я тоже не любил мужчин. И, возможно, из-за моего здоровенного хуя. Так или иначе, мне пришлось какое-то время шевелить ее подругу, что было ошибкой. Одной из миллионов в жизни. Покатова, как звали подругу, страдала патологической ревностью. Она могла закатить мне истерику на ровном месте, даже застав с собачкой. Припомнить не могу, сколько раз я повторял:

– Хуев Иисус, да не ебу собак!

– Чертов зоофил! Убирайся и забери эту суку с собой! – Рыдала Покатова.

– Это кабель!

– Аааааа… – в истерике убегала она.

Я открывал холодильник, брал пиво и сидел, наблюдая в окно за тем – как предмет ревности пытался отъебать лавочку. Выходила она и говорила:

– Я такая сумасшедшая. Прости меня, милый.

– Угу.

– Хочешь, я заглажу вину. – расстегивала она мои брюки.

– Угу.

– Где мой малыш? – доставала она елду, – Ах, вот и он! Привет, малыш…

Меня хватило на два месяца. Я собрал сумку и ушел не попрощавшись.

Куракина, приняла меня обратно с условием, чтобы я держал «своего дружка» в кармане. Мы остались товарищами. Каким-то образом, Куракина сохраняла относительное равновесие. Живя со мной в одной комнате. Через несколько месяцев объяснив, что я просто ей нравлюсь. Иногда не стоит искать скрытый смысл. Так же не следует во всем видеть подвох. Но быть на чеку все же не помешает.

Так мы и жили. Как брат и сестра. Мы издевались над людьми, которые признавались нам в чувствах. Например, Куракина приходила домой с очередным ухажером, который не отставал от нее две недели, как бы она не отсылала его намеками. Они приходили домой. А там сидел я – в семейных трусах, чесал задницу и пил вино. Я быстренько вскакивал и начинал спектакль! Устраивал им скандал, и бедолага скрывался со скоростью света под наш дружный хохот.

Вот такая у тебя любовь, приятель? Мужа испугался. Позор тебе, позор!

Мы любили друг друга. Мы одни из этих особей, которые не пожирают друг друга. Пили вино и писали, читали и устраивали маленькие представления. Все было тихо и спокойно. Когда появился Джек. Американец Джек.

Как-то раз мы поехали кататься на велосипедах. На ВДНХ среди остальных мирно прогуливающихся москвичей. Одна знакомая бабень восхищалась москвичами. Она приезжала ко мне, давала, выпивала. И начинала то и дело восхвалять москвичей. «Они другие, они милые, отзывчивые и добрые – прекрасные люди» говорила она. Не знаю. По мне, так заблудшие задроты, как и половина в этой стране. Хотя я не встретил ни одного москвича за год своего пребывания в столице.

Ежедневно на вопрос, как пройти туда-то сюда-то, я уверенно отправлял прохожих указательным пальцем за неведомые мне горизонты, упакованные домами и опасными переулками. Если быть до конца откровенным, я отправлял их на хер, и мне не было стыдно. Меня это забавляло. Не знаю – подступи ко мне одноногий слепой, я и его отправил бы топать не зная куда.

Меня всегда восхищали люди, пытающиеся разделить себе подобных невидимыми границами. Дающие оценки происхождению. Люди, мастурбирующие на собственные города. Гордые за историю. Напивающиеся до беспамятства на днях ГОРОДА. Молоденькие пьяные дамочки, сидящие на плечах своих парней, блюющие перед собой. Вы думаете, что Вы не такие? И я так думал, пока не пошел в армию. Но это уже совсем смешная история, и пишу я не об этом.

Мы катались и пили пиво. Света все время смеялась и пыталась подрезать меня. Мне нравилось, когда ей было хорошо и весело. В эти моменты она была особенно красива. Красива как человек, как женщина, как ребенок этой планеты. По-настоящему. Куракину занесло на повороте возле поднимающихся холодных фонтанов, и она упала. Я отнес ее на лавочку. Разбита коленка, и Светка жмурилась от боли. Цы – цы – цы. Цокала она. Я прикатил велосипеды.

– Наебнулась? – утверждающе позаботился я вопросом.

– Ухю, – простонала Куракина, будто ее переехало поездом.

Я принялся за рану. Подул, потом начал аккуратно очищать. Оторвал кусок футболки, намочил водой и приложил к ранке. Джон сегодня хороший. Джон просто на высоте! Джону полагается. Я поехал в аптеку и купил все необходимое для таких случаев.

Мы сидели и болтали. Когда подошел накаченный здоровяк, прикрывший собой доселе приятно греющее солнце. Он был лысым, от чего лучи скользили по его макушке, периодически попадая мне в глаза. Потому что он переминался с ноги на ногу. Незнакомец на малопонятном русском осведомился, мол, как пройти туда-то сюда-то. Увидев мой указательный палец, он уверенно зашагал по показанному маршруту.

В метрах ста от нас его остановила компания из трех дагестанцев. Они начали толкать его и горячо размахивать руками, видимо объясняя, что именно он должен им отдать. Куракина, как бы она не относилась к людям, коллизионно была за справедливость.

– что ты сидишь? – Ошарашила меня, с любопытством наблюдающего за происходящим, Света.

– ?

– Сделай что-нибудь!

– Что именно?

– Помоги человеку, ты ведь его туда отправил.

– Не хочу, я боюсь.

– Ты никогда не боишься, не ври…

– Я никогда не боюсь? Да я живу в вечном страхе. Я даже мух боюсь!

– Ой, не пизди! Ты же заступился за меня тогда в баре. Помнишь, как мы познакомились?

– Просто, это был верочный способ залезть на тебя. Даже, если бы мне вышибли все зубы и сломали ноги, ты все равно изнасиловала бы меня. Я и так весь вечер не знал, как подкатить. Тех парней можно назвать моими сводниками.

– В общем, иди… Блядь!!! Смотри, они его дубасят уже! Ну, Вии-исклов! – подталкивала меня в плечо Светлана.

Я встал и пошел заступаться. Куракина сука!

Один из дагестанцев, или узбеков, или казахов – хуй их разберешь. Маленький и плешивый членоед бил чужеземца по лицу. Я подошел и начал смотреть. У одного из них были просто отличные туфли! Такие я видел в одном магазине. Стоят они мою месячную зарплату. Наверняка, снял с другого бедолаги, который возможно на днях справлялся у меня как пройти сюда-то.

– Хули вылупился, хуесос? – спросил один из них. Немногим больше плешивого. Даже эти три слова он не смог произнести без идиотского акцента.

– Это я то? Просто так.

– Ну и пиздуй на хуй отсюда, уебище! – интересно, как они быстро осваивают русские матюки.

– Хорошо – ответил я и повернулся. На лавке прямо на меня уничтожающе смотрела Куракина. Я уже говорил, что она сука? – Ладно, – сказал я, – отпустите парня.

От такого поворота плешивый перестал бить иностранца. Последний, что-то пытался объяснить, но выходило неразборчиво. Затем они все начали говорить. Трое дагестанцев утверждали, что мне пиздец. Четвертый все время повторял, вытирая рукавом кровь с лица: «Не надо» Разве эта не замечательная страна? Я и четыре разъебая, еле выговаривающие слова на великом. Выставка Достижений Народного Хозяйства. Я быстро подумал и решил:

– Да и хуй с вами! – сказал я, схватил того, кто был ближе всех, а именно мелкого плешивого хуееда и занес ему пыром в колено, он заскакал на одной ноге, я подсекнул и он наебнулся, словно мешок с овечьим говном. Второй схватил меня сзади за волосы, – Сука, пидор гнойный, хуесос ебучий – волосы не тронь, тварь нерусская! – заорал я.

– хучхамтарыкепылитенрапрвовлыогадараскеп!!! – что-то такое пропиздел, державший меня, своему корешу. Тот подлетел и нанес мне в зубы убийственно больной удар. Из губы потекла кровь, в глазах помутнело. Я взбесился, вырвался, оставив в ладони неприятеля клок моих драгоценных волос, и влетел то ли тазом, то ли коленом, стоявшему передо мной, врагу. Я наклонил голову, нащупывая место, откуда вырвали мою мертвую ткань. В этот же момент что-то прилетело мне в затылок. Я упал лицом в асфальт, будто меня и не было. Где-то сквозь сознание интонационно играли три нации в слова. Куракина истерично кричала, иностранец что-то заботливо шептал моей макушке и еще что-то вроде… хучхамтарыкепылитенрапрвовлыогадараскеп… Темно и глухо. Я ушел.

Очнулся я на лавочке. Куракина что-то объясняла прибывшим копам. Один из них записывал, второй смотрел на небо и мечтательно курил. Голова болела. Тот, который курил, заметил, что я очнулся, подошел ко мне, положил руку на мое колено и заботливо, словно мама у ребенка, спросил:

– Ну как ты, герой?

– На хуй героев, – подступило, и я заблевал его руку и свое колено. Он отскочил и заключил:

– Блядь, сотрясение.

Приехал бобик, и меня отвезли в больницу. Всю дорогу я думал о том, что со мной должна сделать Куракина. Грязные мысли посещали мой сотрясенный мозг. В больнице меня проверили. Сделали снимок и отправили домой сохранять полное спокойствие.

В метро меня толкнул какой-то старик, один из этих дебилов, которые опаздывают и носятся по эскалатору. Я попытался, что-то громко ему крикнуть вслед. Но в голове все происходило слишком медленно. Я не успел, а он успел. Покой, Джон, тебе нужен, покой.

– Куракина ты должна мне! – наконец вернулся я к бережно поддерживающей своего героя.

– Что – о? – Улыбалась она, будто не понимая.

– Не знаю, должна накинуться на меня и оттрахать, словно тридцатилетняя девственница в черном платке.

– Висклов, тебе нельзя. Ты можешь сознание потерять. Хихихи.

– Да уж. Но потом, ты обязана заглотить так, чтобы я час не мог вытянуть своего товарища!

– Дурак! – заржала Куракина, я тоже попытался, но в этот момент мои полушария словно разбились от столкновения друг с другом.

– Ты смелый!

– Я трус.

– Который боится мух?

– точно.

– Бедный, – неискренне протянула она, – как же ты справляешься?

– Пью и мочу тварей тапком. – мы посмеялись и сели в вагон. «Осторожно, двери закрываются». Все места были заняты. Никто не хотел уступать герою. Так всегда. Откуда им знать?

На следующий день зазвонил телефон.

– Лежи, я подниму. – сказала Куракина и направилась к аппарату. Это моя любимая фраза у женщин. Я посмотрел под одеяло. Все работает. Сотрясение – дело опасное, так как хуй прямиком зависит от мозга.

Куракина прибежала и восторженно закричала:

– К нам едет американец!

– Какой еще американец?

– Тот, за которого ты заступился вчера!

– Это ты заступилась, я всего лишь инструмент. Поломанный больной несчастный. – Претворился умирающим я.

– Ты мой бедный! – она поцеловала меня в шею, легла, скрестив руки на моей груди и положив на них голову. – Сильно болит?

– Да нормально всё. И зачем он едет?

– Хочет поблагодарить тебя!

– Хм…

– Висклов, ты поступил хорошо.

– Ты все равно не даешь. Рыцари должны ебаться беспрерывно.

– Ты отвратителен, – она снова поцеловала меня в губы и пошла, варить кофе.

– Знаешь, что забавно. Не будь тебя, все было бы иначе.

– То есть?

– Ну, я бы не влез и сидел бы сейчас с пивом, складывая пасьянс.

– Ты бы влез. Ты вечно там, где быть не следует. Если ты не влезаешь, тогда пристают к тебе. У тебя на лице написано « Я прекрасен – идите на хер!»

– Да?

– Очевидно! Ты же чистой воды эгоист. Иногда невыносимо просто стоять рядом с тобой. Развязанный и неконтролируемый романтик. Таких, как ты, сжигали на кострах, сажали в тюрьмы. Когда ты выпиваешь, от тебя можно ожидать всего.

– Интересно, пойду, посру да поразмыслю.

– Но у тебя прекрасное чувство юмора, и отличный член. Ты классно целуешься и не храпишь.

– Продолжай! – я встал, высоко подняв голову.

– вот видишь о чем я. Но знаешь, что самое страшное в тебе?

– что же?

– Ты прекрасно осознаешь, кто ты. И потому с тобой сложно. Тебя ничем нельзя удивить, ты всему находишь объяснение и даешь оценки. И практически всегда верные. Это хорошо для тебя, и плохо для остальных…

– Просто, таким образом, многое отсеивается. Человек, который связывает со мной жизнь, точно знает с первых минут, кто он для меня. Поэтому у меня друзей пять от силы. Настоящих. Которые всегда были рядом. Всю жизнь.

– А я тебе друг?

– Нет.

– Да уж.

– Да уж, да уж. Ты хочешь, чтобы я лгал?

– Нет, просто я не ожидала, что ты настолько легко отреагируешь.

– Света, запомни раз и навсегда. Друзья мои – особенные люди. Люди, заслужившие уважение и любовь. Это не вырастает просто так. Я хочу сказать, что ты прекрасная женщина и отличный человек. Мы не друзья и это хорошо. Зачем усложнять, обременяя обязанностями. Нам здорово. Мы поддерживаем в сложные минуты, но взаимопомощь не означает, что мы друзья.

– Разве?

– Черт возьми, Куракина, не выводи меня! Сюда едет американец, за которого я заступился. Я даже не знаю, как его зовут…

– Джек…

– Да не важно! Это же не дружба. И если сегодня я за него заступлюсь, и завтра, каждый день. Это не значит ничего. Все в этом мире нужно заслужить. И дружба – взаимоуважение по причине долгих лет, это практически брак. Ты говоришь «друг» – значит, ты доверил свою жизнь. Дружба, словно результат совместной работы, некий итог. Я не бросаюсь такими словами уже давно. С годами как-то проходит.

– Вот я же говорю, с тобой сложно.

– Что это значит вообще? Сложно? Все предельно просто, люди сами находят сложности. Я, например, сейчас веду этот нудный диалог, в то время как подступает.

– Иди уже! – она завиляла задницей, разбив яйца над сковородой, подпевая какой-то незнакомой мне группе. А я пошел, захватив газету Известия. « Умерла Эми Уайнхаус». Ну вот. Где кроссворды?

Я открыл дверь. Джек пялился на меня, будто я слез с креста.

– Хули уставился, проходи. – мы пожали руки.

Он вошел, огляделся и сел в мое кресло. Есть вещи, которые вы любите. Есть правила, которые нельзя нарушать. Ты можешь выебать мою жену, но не вздумай садиться в мое кресло и пить мою водку!

– А ну съеби отсюда!

– Висклов, – укоризненно сверкнула своими голубыми глазами журналистка, любящая писать о соитии людей и рыб.

– Да ладно, он же не понимает! Правда ведь, уебашка? – улыбался я америкосу, тот улыбнулся в ответ мне.

– Вообще- то я понимаю русский. Я уже три года здесь.

– Что так? – я и доли неловкости не испытал.

– Я студент.

– Ясно. Пьешь?

– Женя, тебе нельзя. – Останавливала Куракина.

– Да ладно, за дружбу можно!

– Оу, да! Дружба. Ты мой друг. Спасибо тебе. – Сказал Джек.

– Как бы ни так. – Я разлил виски и протянул гостю.

– Вот ведь как. Вот Куракина скажи, как мы можем говорить американцу «друг»? Смотри, что получается. Наши правительства ненавидят друг друга. Народы смеются друг над другом. А теперь он приходит и говорит, что я друг. Это же лицемерие, так?

– Ну, так, – Куракина улыбаясь, зарылась в подушку.

– Как можно дружить с представителем недружественной нам державы? Это же не возможно! Мы давно должны были взорвать их, снести к ебеням и станцевать на полосатом флаге. Только за то, что они такие тупые.

– Мы не тупые, – влез было Джек.

– Да неужели? Вот скажи мне, старина. Кто такой Достоевский?

– Писатель.

– А Ахматова?

– Поэтесса.

– А Салтыков – Щедрин?

– Я не знаю.

– Потому что вам дают некую базу, чтобы вы не выглядели совсем уж идиотами. То, что Вы изучаете, тратя деньги, наши дети впитывают в пять лет, дубася соседа палкой.

– Это не так!

– Это так, Джек. Вот мы – русские. Мы читаем. Это тоже скоро канет. Но мы стараемся, Джек, не отупеть. Мы смотрим ваши фильмы, читаем ваши книги, слушаем вашу музыку. Но любим мы наши фильмы, наши книги, нашу музыку. Мы читаем, все, что можно прочитать. Потому что наша начальная база дает вашей пизды на раз. Вы привезли и хорошее и плохое. Но так и отсеивается говно.

Ты приходишь на вечеринку, к тебе подходит парень и говорит: « Чувааак, ты смотрел вон тот смешной фильм, где пацан ебет пирог!? Оборжаться!» Понимаешь, о чем я? С таким человеком я не смогу ужиться на необитаемом острове. Я даже построю ему лодку, и пусть плывет в океан. Я останусь.

– Хм…

– Хм, Джек, хм – не то слово! Я хочу сказать, что ваша тупость действует на мое поколение, словно библия на католика. Мы научились лизать пизду и ссать на лица, мы читаем комиксы и тащимся, словно вороны от блестящих цепочек. Мы все мечтаем о легализации огнестрельного оружия, чтобы выйти на лестничные площадки и снести к ебеням головы соседей. Это капля в море. Мое поколение сигает с высотных домов из-за статусов в социальных сетях. И не подумай, Джек, будто я жалуюсь. Мне глубоко по хуй на слабохарактерных шестнадцатилетних хуесосок, режущих вены. Это не мое дело, понимаешь. Я не осуждаю, и не хвалю. Я просто констатирую.

– Тогда почему ты об этом заговорил? Я ведь просто пришел поблагодарить тебя за помощь, – удивился американец.

– Пей виски и не умничай, Джек – удивился и я своему неуместному монологу.

Мы сидели друг напротив друга и молчали, глядя перед собой. Джек встал и разлил нам еще. Усаживаясь в МОЁ кресло, он спросил:

– Слушай, кто это был вчера? Те люди? Они хотели отобрать мою сумку.

– Хачи.

– Висклов! – поправила меня Куракина. – Среди них много приятных и хороших людей, между прочим.

– Я и не спорю. Просто их так называют. Они же тоже нас как-то называют? Как бы парадоксально не звучало, но НЕ называть их дагами, хачами, грачами, азерами и так далее и ЕСТЬ расизм. Причем с оттенком лицемерия.

– Ты же так не считаешь, на самом деле!? – улыбалась Куракина. – То есть ты, чуть ли не единственный человек, что я знаю, который всегда находил золотую середину между национализмом и уважением к расам. То есть сейчас в тебе говорит злость и головная боль от сотрясения.

– Кстати, немного проходит. Лекарство. Папа знает, как нужно залечивать раны.

– Ты просто противник массовых суждений, но сейчас ведешь себя, будто шестнадцатилетний заблудший скинхед. Импульсивный Джон Висклов.

– Это да. Так и есть.

– Политика поддерживает их. Это же, что-то да значит. Ведь там не дураки сидят…

– О как… Там далеко не дураки сидят. Там сидят расчетливые меркантильные…

– Началось, – Куракина пошла готовить бутерброды.

– …хуесосы. Они не им помогают. А себе. Но это еще что. Меня это не особо волнует. Я наблюдатель. И знаешь, Джек, что я вижу? – обратился я к внимательному слушателю.

– Что, Джон?

– России пиздец! И пиздец ей приснился весьма давно. Наши прилизанные политики самбисты здесь ни при чем. Слишком много этим хуеплетам внимания. Примерно в тот момент, когда отменили крепостное право, России приснился пиздец. Это величайшая ошибка всех времен. Это еще большая ошибка, чем написание библии. И Америке пиздец, когда начали отменять рабство. Понимаешь? Среди негритосов больше не родится Али, и Армстронг, а среди нас не появится Тургенев. Не за что бороться! Поэтому осталось только сражаться за пидопартии, говнотолкателям и прочим разъебаям. Улавливаешь?

– Интересно ты рассказываешь, Джон. Но расизмом все же пахнет…

– Да ну какой я расист? Вот смотри, видишь эту дамочку с аппетитной задницей. Она любит Моцарта и читает Коэльо, она полтора часа проводит за покраской ногтей и тратит кровные на трусики за сто пятьдесят долларов, а когда кончает – хрюкает. Так было, так есть, и она уверена, что так будет. Она крепко стоит на ногах и ей все сходит с рук. Зачем ей отвлекаться на такие мелочи. Я же нихера не делаю. Как покажется 99 процентам планеты Земля. От того страшно всего боюсь, из-за чего подмечаю некоторые вещи. Как тебе такой расклад, Джек? Возьмем тех грязных уебков, которые пытались отжать у тебя сумку. Правительство заполняет рабочие места узбеками. Это нормально. Потому что русские все умные и за гроши никто вкалывать не собирается. Мы гордый народ. Узбекам же наплевать. Они могут зарыться в говно и улыбаться. Это их стихия. И вот, сидит такой грязный выебень у себя в Узбекистане, гоняет вялого и слушает восточные песни. Вздрочнув он немного поспал, затем встал, почесал свою немытую неделями жопу и решил: «Поеду я в Россию». Нам хорошо. Мы их впускаем. Это деньги. Мы платим миллиарды на то, чтобы к нам приезжали рабочие. Но, как во всем массовом, есть некий процент идиотизма. Например, узбеки вместо работы насилуют и убивают четырнадцатилетних девочек. Их сажают в тюрьму. И получается так. Что налоги, которые платят наши семьи, уходят на содержание узбека, который не может удержать свой хер в штанах.

– Не слушай его, Джек, – предупредила Света, – а что? Русские мало насилуют и убивают?

– Вот о том и речь, на самом деле. Мы не можем справиться со своими уродами. И привозим, доплачивая чужих. Тебе не кажется это глупым?

– Убедил, пойдемте гулять! – предложила Куракина.

– Легко, – я встал, мне уже самому надоел этот разговор. Чем больше ты говоришь, тем меньше тебя слушают.

– А куда пойдем? – вписался Джек.

– Пойдем в «Эйр». – Захотела Света.

– Что это?

– Это ирландский паб. Мы там познакомились с Джоном.

– Класс! Идем. – Сказал Джек, уже в дверях он наклонился ко мне и шепотом спросил, – Действительно хрюкает, когда кончает?

Джек не так прост, как кажется.

В пабе все как обычно, веселые и печальные лица. Веселые и печальные истории. Веселые и печальные дни. Музыка меняется, а мысли остаются. Ты можешь немного забыться, выпивая с барменом. Но все возвращается. Если у тебя есть мозги и ты относительно не плох, как человек – все вернется. Только законченному дерьму плевать.

Была у меня такая девица. Я даже описать ее не способен. То есть я весьма намеренно брался за лист, но фундаментально ломался не начав. Она воплотила в себе все самые хуевые человеческие качества. Зависть, меркантильность, тупость, слабость, месть и нескончаемое блядство. Переебалась она с половиной Дальнего Востока. Причем с такой же беспомощной, как и она сама. Она давала наркоманам и рок музыкантам, тупым качкам. Ей был необходим хер и только. Она готова была сосать без конца и у кого угодно. Ей даже не нужны были ухаживания. Бутылка водки или косячок и можете отъебать ее хоть в ноздри. Я до сих пор удивляюсь тому, как меня угораздило на нее запасть. Она самая что ни на есть прямая пра пра пра пра пра пра пра праблявнучка Чингисхана. Правда, отношения длились недолго. Под конец всего этого она возомнила себя праведницей, всякий раз делая попросту глупые замечания мне о том, как нужно жить. Одно время я думал, что она шутит. А потом просек, что это своего рода рекламный трюк. Бабы, которые ебутся на стороне придумывают себе истории, чтобы их бросили. Бросили без лишних разговоров. Так я и поступил, только подыграв. Хуесоска до сих пор думает, что я повелся на ее псевдохристианство. Большая часть страны такая. Крест и свечи, профильная литература. Даже посрать порой сложнее.

Я вспоминаю периодически о ней. И вот сейчас я сидел рядом со Светой и Джеком. Они мило переговаривались на английском. А я смотрел в стакан виски, пытаясь в ребристом отображении найти свое лицо. Ничего. Я вспомнил о ней. Даша. В последний раз у нее были стяжки на заднице, а в профиль она напоминала знак вопроса. Год моего отсутствия в армии превратил ее в старую поношенную шалаву. А ведь она младше меня на два года. А больше и вспомнить-то нечего. Много хорошего и прекрасного. Но моя память отличная на поступки. А поступки ее были дерьмовые. Даже Гитлер вызывает у меня больше положительных эмоций, чем она. В последнем письме она написала, что мужчины ее больше не интересуют, что просит прощения и хочет остаться друзьями.

Ага, как же.

Американец Джек отвлек меня от неприятных мыслей.

– Джон, спасибо тебе! – Старался перекричать он музыку.

– Да ладно, все нормально, – застеснялся я. Когда я выпью, не всегда превращаюсь в мутанта. Человеческое не чуждо.

– Если тебе нужно будет вписаться в штатах, только скажи!

– Хорошо! – мы стукнулись стаканами, и я спросил, – вот чего я понять не могу. Ты же больше меня в два раза, почему сам не навтыкал им?

– Точно. Но когда я сталкиваюсь с несколькими хулиганами, ничего не могу поделать. Мне страшно и я просто останавливаюсь. Я боюсь неожиданностей.

– а кто их не боится?

– Ты.

– Я? Что ты! Я боюсь, просто у русских такой защитный механизм, если мы боимся, то боремся с этим. Но это и отличает наши страны. Вы способны из-за спины бросать бомбы и взрывать города. В то время как для наших политиков, какими бы они не были, пока еще важно НЕ УБИТЬ. Но когда-нибудь и они захотят больше денег, больше власти и тогда, по закону – я должен буду взять эту бутылку виски и искромсать тебя. Понимаешь о чем я?

– думаю да.

– Миру придет конец. Пьяные романтики превратятся в оружие. Истреблять противника изнутри, пока они будут нажимать на кнопки, отправляя Вашингтон под землю. Я не хочу этого.

– И я.

– Тогда мы должны заключить договор!

– Какой, Джон?

– Если наступит война между нами. Тьфу, между нашими странами, мы закроемся в этом баре, и будем пить, пока все не закончится.

– Принято!

– Не то что бы я не хотел замочить пару жирных уебков…

– Я понимаю, Джон… Ты не хочешь жить, если всё будет умирать.

– Признаюсь, я иногда думаю об этом. Думаю, момент настал.

– Надеюсь, ты не собираешься…

– покончить с собой? Нет, что ты! Я пытался, несколько раз. У меня не хватает терпения. Это слишком долгий и нудный процесс. Даже стрельнуть себе в голову, мучительно долгий процесс. Нужно собирать справки, ходить к мозгоправу, чтобы получить разрешение. Признаться, Джек, я ленивый человек. И потом брезгливый. Не охота обмочиться, или заляпать кровью все вокруг. Я рыбак, любящий тащить рыбу, но брезгующий наживить червя. Предпочитаю просто заснуть, или умереть от остановки сердца во время секса. Однажды на моем хере чуть не умерла одна сердечница…

– Рассказывай.

– Да нечего рассказывать, она извела себя, прыгая на мне словно на коне. До тех пор пока у нее не начались проблемы с дыханием. Только через час, пока мы с приятелем собственными силами ее реанимировали, она поведала мне, что у нее то ли аритмия, то ли еще что-то с сердцем и трахаться ей не рекомендовано. Короче. Если бы она отъехала на моем члене, мне пришлось бы как-то объяснить ее мужу, что по чем, и как так получилось. Сечешь?

– Хахаха.

– Я прямо всех веселю. Но думаю в моем секс резюме стояло бы жирной точкой. «Умерла во время траха» – Допивал я очередной стакан.

– Ты классный, Джон.

– Ты тоже ничего, Джек. Хотя все, кто слушает меня, поступает мудро.

– Хахаха.

– Вот тебе и хахаха… Ладно, Джек. Кого бы нам сегодня отвести домой и натянуть?

Мы огляделись и решили, что сегодня будем трахаться с тремя блондинками с громадными сиськами. Что такое громадные сиськи? Я не знаю, просто так пишется. Наверно те, которые не дают вам дышать, если она сверху пытается получить множественный оргазм. Потная грудь, бьющая по лицу. Сиськи вообще штука специфическая. Я не особый любитель этих штук. По мне что маленькие, что большие – один хер. Конечно, не очень-то заводит между пальцев ощущать лишь соски. Но главное, чтобы вместо киски не оказался чей-нибудь питон. А если честно, то баб их грудь волнует куда больше, чем мужчин. Не верите, спросите кого угодно. Я всегда задаю вопросы прямо. Уверен, это единственный способ узнать человека.

Мы немного посидели за баром. Джек рассказывал мне о том, как он мечтает трахнуть двух девиц одновременно.

– Я бы мог бы вылизывать одну, пока мой хер был бы во второй.

– Зачем тебе это, Джек?

– понятия не имею.

– Знаешь. Это довольно разумный ответ. Возможно, сегодня твои мечты сбудутся.

– Ты хороший собутыльник.

– Я отличный собутыльник. А где Куракина?

Словно в замедленной съемке, среди мерцающих малолетних ублюдков я разглядел, как один парень хватает Куракину за жопу. Она отбивалась сумочкой, когда он схватил ее за подбородок и засосал. Москва. Мне снова вспомнилась Даша. Очевидно, блядью ее сделали мужчины.

Я допил, подошел и разбил ему стакан о голову. К моему изумлению он просто повернулся и с одного удара выбил мне два зуба. Я свалился на позади стоявшего мерцающего малолетнего ублюдка. Тот оттолкнул меня, и я прилетел на повторный удар слева. Господь, не надо блага, скажи мне, как увернуться от левши? У меня полетели искры, и зазвенело, словно я оказался внутри колокола. Пока я держался за голову, кто-то бил меня по корпусу. Сдается мне, было их трое. Меня снова вырубили. Табуретом в затылок. Я уже слишком стар для этого. Я слышал музыку. Слышал музыку и только. А еще среди всего этого стоял мой дед с мольбертом и кистью. Он писал на воображаемом холсте. « Ну, куда же ты, уебашка?»

Очнулся я за барной стойкой. Вокруг стояло три человека. Бармен, Куракина и лейтенант. Он ни о чем меня не спрашивал и не называл героем.

– Поехали в травму.

К нашему удивлению дежурил тот же врач, что и за день до этого. Осмотрев меня, он сказал одно единственное:

– Будешь продолжать в том же духе, ебанутым останешься на всю жизнь.

Я шел впереди, где-то позади плелись американец и Света. Света извинялась за что-то, Джек молчал. А я насвистывал мелодию, несвязную и надоедающую. Свистеть я не умею. Что я понять не мог, почему Джек все время ссыт. Не как иначе, американский хуесос.

Где твои зубы, Джон? Вот они, в моем кармане.

В голове повторялся доктор: «Будешь продолжать в том же духе, ебанутым останешься на всю жизнь».

Уже, док. Уже…

В общем, сказать, что я ждал Джека с ностальгией, было бы неверным. Я забыл его трусость и у меня стояли новые зубы. Я бросил пить и мог часами до самозабвения дрочить на улыбающуюся телку. Я начал писать рассказ и находился в абсолютном мире с самим собой. Самое важное: литровая банка кофе и сигареты. Я сидел над пустой страницей моей несуществующей книги. Ощущение всегда одно и то же. Ты думаешь, что напиши ты первую букву, завтра же будет готовая книга, и сотни издателей будут в очередях стоять под окнами, ужаленные тысячами пчел, шмелей и шершней. Будут умолять тебя подписать их. Одна буква, старик, и ты на коне! Будут предлагать миллионы. Миллионы за литературу? Кхе, хе, хе. Да ты ебанись!

С годами это проходит. Ты, конечно, бросишь непроизвольно взгляд в окно, но это лишь очередная проверка: закрыта ли форточка, чтобы эти треклятые мрази не пробрались в твое логово.

Лето – самое опасное время года. Только в эти месяцы моя нервная система стремительно разрушается, а сердце болит и норовит выскочить из мохнатой груди. Каждая букашка, паук, муравей, гусеница или же летающие чудища способны загнать меня в истерике на потолок. Я не боюсь людей, я боюсь мелких жалящих, или же слизких тварей. Одно их присутствие в твоей комнате делает невыносимым день. Как с ними бороться? Еще в начале мая я закупаюсь аэрозолями, мазями, липкими лентами, и сетками. Я уничтожаю все, что старается пробраться на мою территорию. Я безжалостный убийца. Если жизнь и вправду священна, то гореть мне в адовом улье. Ужаленным многократно.

Даже намека на первое слово не было. Я пошел курить на кухню. Все коммуналки одинаковы. Различие их только в ничтожестве соседей и качестве санузлов. Пока я пускал кольца дыма в чей-то фикус, на кухню зашла девица, с большущей жопой. В бархатном халате в горошек и мягких тапках. У нее было довольно симпатичное лицо. У меня не было три месяца секса, и я подумал было залезть на нее. Я представил, что было бы не плохо засунуть ей. Серьезно. У меня никогда не было секса с толстухами. Я хочу выебать бегемотиху. Может быть тогда появится первая буква? А, Джон?

– Привет, я Джон, новый сосед!

– Привет, я Таня. Сегодня заехал?

– Точно, точно. Еще вещи не распаковывал.

– А чем занимаешься?

– Я писатель.

– Хм… – сказала она и, вильнув своим корытом, скрылась в коридоре.

Только через несколько месяцев до меня дошло. Никогда не говорите, живя в Петербурге, что вы писатель. Может быть, в других городах и возможна реакция, типа « О – оооо, писатель, надо бы ему дать, как интересно!». В Петербурге каждый второй журналист, каждый первый писатель. Все они не стоят и волоса на собачьем хуе, но репутация сломлена на века. Так что, если хотите вскарабкаться на толстую закомплексованную бабу с прыщавой потной жопой – не говорите, что Вы писатель. Тем более, что никакой вы не писатель.

Я остался курить. Не видать тебе рассказа, Джон. Я спустился в магазин, купил булку хлеба, оставалось сто рублей. Кого я обманываю? Я взял фуфырь и скрылся за собственной дверью. Думается, что проходящим мимо двери слышались композиции Паганини.

Утром позвонил Джек.

– Хеллоу, Джон! – я молчал, Джек, что – то говорил на английском.

– Ебанько, болтай на русском.

– Я забыл немного язык, не…

– Как вспомнишь, наберешь, – я повесил трубку. На полу в линолеуме торчало с десяток окурков. Кому-то влетит.

Джек позвонил снова.

– Друг, я уже в аэропорту, диктуй адрес. – Что с ним не так?

Я взял один из наиболее увесистых окурков и пошел на кухню. Таня варила суп и молчала. Со мной она не поздоровалась. Я смотрел в окно. На улице находилась помойка. А вокруг мертвые крысы. Один затейник, выходил ночью и стрелял по ним из пневматического ружья. У каждого свои страхи и способы борьбы. Я его не осуждал. Я открыл кран и присосался. Всей своей похмельной тушей я ощущал осуждающе – ядовитый взгляд толстухи. Вода. Только пьяницы знают, насколько она прекрасна!

Я вышел на улицу встречать чужеземца. Джек, бросив на переднее сиденье несколько купюр, подбежал ко мне, швырнув сумку на землю, и принялся обнимать, стараясь поцеловать в щеку.

– Спокойно, приятель! Я тоже рад нашей встрече – лгал я.

– Я так рад тебя видеть! Как жизнь? Чем занимаешься? Почему так плохо выглядишь? – Джек набрал с десяток килограмм, а плохо выглядел все равно я.

– Не всё сразу, – попытался успокоить я возбужденного американца. «Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь плакат на стене».

– Черт бы меня!? Да можно просто откинуться и без конца елозить! – бросил на пороге сумку Джек, разглядывая улыбающуюся цыпу.

– Точнее и не скажешь. – Я снимал обувь, приказав американцу последовать моему примеру. Мы немного посидели, когда Джек озвучил, висевшее в воздухе:

– Куда пойдем?

– Есть здесь одно местечко.

В баре « Тонна» танцевала стриптиз Лилия. Стриптизерши – народ сильный. Днем они намного потрепанней. Но работают с не меньшим усердием. Мы сидели и пили ром. Для виски рановато. Джек рассказывал. Рассказывал, рассказывал, рассказывал. Ничего определенного и интересного. Страхи и работа. Работа и страхи. К концу первой бутылки он воскликнул:

– Черт! Я же женился!

– Ё! На кой ты это сделал мужик?

– Я нашел ту самую, понимаешь? – Он протянул мне фотографию своей жены. Я взглянул, а моему удивлению не было конца. На карточке улыбалась ста килограммовая американская баба.

– Что это за бегемотиха? Ты должно быть шутишь?

– Это Дженнифер. Май вайф!

– Ты должно быть спятил! – я протянул фото любимой женщины обратно в руки некогда накаченному лысому америкосу. – Как так получилось? Я хочу услышать эту историю. Расскажи мне всё!

– Она работала в буфете на одной вечеринке. Мы все здорово перебрали. Наутро я проснулся связанный, она кормила меня блинами с клюквенным сиропом. Это было невероятно! Я не знал, что мне делать! Первая реакция была очень похожа на твою. Но она продолжала меня кормить. Затем она отложила тарелку с блинами. Намазала мой член сиропом и принялась сосать. На меня напали судороги. Я никогда не испытывал подобное! Она слизывала сироп и водила языком по моему члену. Я едва не плакал! Затем она развязала мне руки, и я жестоко ее отъебал. Серьезно! Я изнасиловал ее. На меня словно бесы напали! Я не мог остановиться! Все что я мог сделать, это засовывать свой хер да поглубже. Мне казалось, что мне не хватает длины собственной елды! Я изорвал ее, понимаешь!? Я заткнул ей все щели и дыры. Она неистово кричала! Я даже сам не верил, что такое возможно! На мгновение мне показалось, что я не попадаю, куда следует. Это же мечта! Она извивалась словно трепанг! Мужик, куда не сунь – везде пизда!

– Черт бы тебя, твои аргументы, Джек! Мне кажется, ты доволен…

– Я не просто доволен, я счастлив! Не проходит ни секунды, чтобы мы не трахались. Она все время сосет и дает в задницу! В один из дней, когда я сидел в офисе и в паху все зудело, я понял, что не хочу и не могу без нее! Я пришел и подарил ей кольцо. Мы поженились. А в брачную ночь она сковала себя наручниками, и мы сломали кровать в Кристалл Пэлас.

– Я не знаю, что сказать. Все сказанное – в ее пользу.

– А как она готовит! Это просто невероятно! Я только и делаю, что работаю, трахаюсь и ем.

– Заметно.

– Но я счастлив!

– И это заметно.

Мы выпивали, и он рассказывал о преимуществах толстых баб.

– Они все сумасшедшие. Им нужна елда! Ты даешь ей хер и тебе край. Она не слезет пока в тебе не останется жидкости.

– Это впечатляет, Джек.

– Тебе тоже необходима такая баба. Она будет тебя направлять, она будет ухаживать за тобой. Она будет тебя насиловать ежедневно.

– Не думаю, что мне это необходимо, Джек. – Я вспомнил о Тане.

– Тебе это жизненно необходимо! Все твои бабы красивы. Но они не настоящие.

– что это еще значит?

– Это значит, что им на тебя плевать. Ты для них просто отдушина. Ты славный малый, но они все хотят тебя переделать. В то время как толстуха просто принимает, что есть. Она не живет иллюзиями. Все честно.

– Не знаю, Джек. Не знаю… Были конечно не удачные примеры, но в целом все обошлось.

– Ты не понимаешь. Они для тебя тоже ничего не значат. Вы живете и стараетесь забыться. Запомни Джон, тебе платят той же монетой. Всегда.

– может быть ты и прав. Только это уже не важно. Я вряд ли смогу засунуть свой хер в нечто подобное.

Джек пил водку без всего. Я вообще всегда удивлялся, как они могут пить столько крепких напитков и не закусывать. Слишком молодая страна. Америка еще не постигла вершин алкогольного Олимпа. Она, словно подросток, максималистка – неоправданная жажда познания. Великая страна, кажется, так ее называют. Я с этим не согласен.

Мы допили и решили продолжить у меня. Джек засунул пятьдесят баксов в трусики Лилии. Она позволила ему за это зарыться между ее грудей. Я же говорил. Стриптизерши – славные.

Мы поднялись и начали пить. Прошел день, прошло два дня, канула неделя. Сколько недель на дне бутылки? Куракина звонила, а мы не отвечали. Мы сидели, пялились на плакат и разговаривали. С американцем, любящим, чтобы везде была манда.

В один из этих дней я потерял его из виду. Я проснулся, а его не было. Вещи на месте, гора бутылок, Джека – след простыл. Я вышел на кухню перекурить. Над печью стояла Таня и жизнерадостно виляла жопой. Я сразу же задал один единственный вопрос:

– Джек проснулся?

Она, покраснев, кивнула.

– Скажи, пусть зайдет ко мне.

Джек сидел, а я ходил по комнате.

– Да что с тобой? Как же твоя необъятная женушка?

– Все путем, мужик. Она не узнает.

Мы все живем в неведении. Мы радуемся, потому что жизнь полна лжи. Мы просыпаемся и проживаем все без остатка. Наполненные лицемерием. Где исключения? Даже благодетель невозможно ощутить. Ее невозможно постичь. Объяснить. Проще оправдать маньяка, изрезавшего жертву, чем объяснить феномен Матери Терезы. Мир давно заброшен чистыми помыслами. Скорее можно поверить, что Агнесс Гонджа Бояджи была законченной шлюхой, однажды решившей искупить свои грехи.

– Завтра же вылетаешь в Москву. – Я отправил Джека за виски и набрал Куракину.

– алло, что это за дерьмо, Висклов?! Мы так не договаривались! Ты же сказал, что бросил!?

– Эй, эй. Угомонись. Ты взяла и поверила с ходу!

– точно, блин. Горбатого могила… Где Джек?

– Покупает виски, завтра он будет у тебя.

– Какое к чертям виски!? Ты закончен….

Я повесил трубку и откинулся на спинку дивана. Неужели кто-то способен дрочить на плакаты?

Джек уехал. Мы попрощались в дверях. Вечером ко мне постучали. Я не спеша открыл. На пороге стоял полицейский. Он оценивающе окинул меня взглядом, затем переступил через порог и влепил мне под дых. Я свалился. Он схватил меня за волосы и ударил в нос

– Пидорас, – уверил он и удалился. А я остался лежать.

Через некоторое время выяснилось, что это был Танин муж, или просто пахарь. Уточнять у меня не возникало желания. Я без затей проживал день за днем, сталкиваясь с ними на кухне. Ощущая всей своей похмельной тушей ядовито – осуждающие взгляды. На себя смотрите, сучьи отродья.

Через несколько недель я получил письмо. Куракина. В нем говорилось, что я отличный парень, но нам лучше больше не общаться. «Еще ты не храпишь, Береги себя!»

Я спустился в ларек и купил двенадцать банок пива. Вместилось в два пакета. На выходе я столкнулся с тремя дагами. Один из них извинился, извинился и я. Вежливость. Только это качество удерживает мир от ошибок. Когда мы перестанем извиняться и жать друг другу руки – всему придет конец. На улице стоял ясный день. Чуть ли не единственный за последние два месяца. Возле дома гуляли три дагестанских, или узбекских, или казахских – один черт их разберет – женщины и весело переговаривались, получалось нечто похожее на хучхамтарыкепылитенрапрвовлыогадараскеп… Впереди неумело катался на велосипеде маленький нерусский мальчик. Он был прекрасен.

Я поднялся к себе. Мне вспомнился американец Джек. На прощание он поведал мне, что в штатах ежегодно от укусов пчел гибнет около пятидесяти человек. Спасибо тебе, Джек, спасибо. Чертов американский хуесос, из-за которого мне постоянно влетало. Если друзей не выбирают, то следовало бы. Я сорвал плакат с улыбающимся бездушным изображением. На полу лежали трупы пчел.

Я вспомнил тех прекрасных женщин и их маленького продолжателя рода. Откинулся и принялся за пиво. После первой банки я заплакал. Чертовы люди! Чертовы уёбки! И ты, и я и все. Только дети прекрасны. Только дети…

Начинался новый день, и впервые за последний месяц не тревожило похмелье. Я смел мертвых и сухих пчел в мусорное ведро и взял чистый лист. Затем нашел первую букву, а результат перед вами.

6 июня 2012 год. Петербург.