Читать книгу Тишина поёт на ушко… - Джон Висклов - Страница 4

В сентябре было особенно жарко. Потные люди пытались найти друг друга. По вспотевшему асфальту ходили одинокие бабы, мечтая, что какие-нибудь недоноски схватят их за мокрые мохнатки и пересчитают всех мондовошек. Улицы. Ползающие, как крысы по канализационным шахтам, люди, думающие о различных мерзостях и глупостях, внешне спокойные единицы общества. Бешеный коктейль сумасшествия, всеобщего безумия, готового в любую минуту взорваться и разнести эти города, повергнуть в хаос, залить дождем помешательства. Все мысли в одной каше. «Подорожал хлеб… Люся купила себе новые шмотки – сука!…здорово я отделал того парня… классный секс был вчера, тупая курица, хе-хе!… Старая огромная жопа… болит голова… как заебало все!!!…вот, значит у меня есть семь тысяч долларов, еще три куска и я смогу купить нормальную машину типа, как у Гриши, что же это за херня на моем члене?»…. Мысли, мысли, мысли. Дерьмо, дерьмо, дерьмо. Заглянуть бы в каждую голову. Вместо надменных людей, с высокомерными ухмылками на глупых лицах, идущих вдаль, глядя перед собой, на воображаемый двухэтажный дом. Вместо этого воплотившиеся мысли, ходячие мыслишки человеческие. Мысли в слух. Люди поют, кто-то танцует, некоторые бранятся и топят котят в общественных био туалетах, бомжи избивают молоденьких девушек, срывают с них нижнее белье из последней коллекции очередного итальянского пидогения и начинают с истошным воплем насиловать их своими немытыми гниющими болтами. Группа семнадцатилетних студенток избивают бабушек, торгующих семечками, а какие-нибудь беременные барышни засовывают себе в задницу фалоиммитаторы, прямо на городских лавочках. Мы все сходим с ума, слетаем с катушек. Бежим без остановок. Остановиться не хватает времени. Останавливаться всегда страшно. Остановка это неизвестность. Опасения, что ты не сможешь больше ничего сделать, если сейчас вдруг остановишься и заглянешь в свой внутренний мир. И узнаешь правду. Всю чертову правду о себе. Взглянешь в глаза. Остановиться и ощутить всю слабость своего сознания и признаться « Твою мать, ну и псих же я!»

В 50-х моя бабушка ушла из дома в возрасте 14 лет, потому что ее отчим был законченным куском дерьма. В 60-х она вышла замуж за чертовски красивого моряка-спортсмена, осетина, родила мою маму, а в 70-х у нее было уже две дочери и вышло так, что чертовски красивый осетин стал собачьим дерьмом. Бабушка сбежала с детьми за пару тройку тысяч километров и работала на трех работах, чтобы прокормить и одеть их. В восьмидесятых моя мама вышла замуж за гения, у которого была напрочь ебанутая мамаша, и родила меня в день рождения своей матери. В 90-х, понятное дело, гений стал тем еще дерьмом и моя мама сбежала от него с ребенком к моей бабушке. В двухтысячных у меня появилась сестра и отчим, который, не сомневаясь ни секунды, раскрылся дерьмом в центнер весом. Они стали свидетелями множества поколений, культур. Что-то всегда рождается там где что-то умирает. Тысячи людей прошли рядом с ними на улицах, наступая друг другу на пятки. Их жизни, судьбы и мечты, грязные мыслишки – три стареньких черно-белых альбома с фотографиями.

Можно сказать, что я начал свой путь в нулевых, несколько раз я его чуть там и не закончил. Все что было создано человеком за последние пять веков крепко ударило по моему муравьиному поколению, открывшему с визгом глаза в восьмидесятых… Не знаю как все остальные, а я рождался в муках. Накрепко засел в утробе, лез вперед ногами и едва не повесился на собственной пуповине, тем самым чуть не прикончив маму, которая несколько месяцев после пятнадцатого февраля восемьдесят седьмого приходила в себя. Родился я не произнеся не единого звука, молча встретил это мир и хранил верность тишине до четырех лет.

– Женька, – говорила моя тетя, нежно улыбаясь голубоглазому трехлетнему мне, – скажи МА.

– МА…

– ШИ

– ШИ

– НА

– НА

– Отлично, – радовалась тетя, – а теперь всё вместе – МА-ШИ-НА?

– Би-би, – рыдал от самого себя я.

– Блядь! – восхищалась идиотизму племянника моя тетя и шла курить.

Позже, в четыре, я заговорил. Заговорил сразу матом. Каждый день покрывал соседа сверху Михалыча благим. «Михалыч блядь гондон» резвился четырехлетний я и убегал. «Стой!! Стоять, малолетний ебанько!» носился за мной старик с палкой.

Когда мне исполнилось пять, я украл спички, поджег полынь, полынь подожгла сараи, а сараи перешли к пропанам с общим газом. Люди носились с ведрами, приехали пожарники, четыре жилых трехэтажных дома оказались в щепетильной ситуации взрыва, особо смелые пытались вытащить и спасти из сараев живность. И теперь десятки людей с палками носились по деревне и искали пятилетнего меня. Я же, пока спички были при мне, нашел несколько папиросных окурков и спрятался на крыше одного из домов, вот-вот готовых взорваться. Сидел, знаете ли, да покашливал, пытаясь затянуться со своим товарищем по поджогу Максимом Андрияшем.

«Где этот малолетний ебанько!?»

– Твою же мать! – восхищалась дебилу племяннику моя тетя, когда нашла меня и тут же закурила.

Пожар затушили, а спички отобрали. Детство. Конечно же детство. Простили, испугались, не из-за дома, а за тебя, накормили, уложили спать, поцеловали. И дело с концом.

Детство прошло так же быстро, как и пожар. Не успел я проснуться и украсть соседскую курицу, как уже сидел с уродливыми юношескими усиками у венеролога с триппером от одноклассницы Юдиной. Капало и жгло. Доктор Медведюк сказал, что «триппер не жена, слюбится – стерпится». Юдину я больше не встречал, но вспоминал частенько, справляясь по нужде. Закончилась школа, шли нулевые, люди по прежнему плелись по земному шару, по своим делам, разочаровавшиеся в том, что конец света так и не наступил. Третье тысячелетие я встретил лакунарной ангиной с окологлоточным абсцессом.

– Мать твою, -плевал мне в горло отоларинголог, – мать твою!!! – здоровенной иглой щупал мои воспаленные гланды немалых размеров мужик с мохнатыми ручищами. Когда это штуковина что-то проколола, я выплюнул кучу гноя и стал легче, как мне казалось, на килограмм. С бутылкой фурацилина я вышел на крыльцо больницы и закурил, больше никогда туда не возвращаясь. Тьфу три раза.

К тому моменту, когда я достиг совершеннолетия, многие мои сверстники уже лежали под кучками с крестиками. Неудивительно. Мир обрушился на нас потоком дерьма. Я только перестал стесняться покупать презервативы, а моя соседка, младше меня на год, уже рожала второго ребенка. Примерно в это же время мне названивала одна дотошная баба. Я был уверен, что ей хотелось потрахаться, но она только и делала, что без конца уведомляла меня о людях, с которыми я рос в одном дворе, учился в одной школе. Тот повесился, та залетела, этот сидит за убийство, один разбился на машине и не выходит из комы, у Кати сифилис, а Машу бьет муж, да-да! Маша вышла замуж… бла бла бла…

Когда я понял, что трахаться она со мной не будет, вежливо и деликатно шепнул в трубку: «Отъебись.» Прошлое, пусть там и остается. Множество мудазвонов бесконечно приезжали в город, где я учился на журналиста, и хотели выпить – вспомнить былое. Что такое былое, я понял слишком рано и не мог разделить радости встреч с друзьями детства, людьми – чьи желания, вряд ли понимал. Понимал, но не принимал. Странно сейчас писать эти строки, мой друг. Что изменилось в твоей жизни, Джон? Стреляю себе в висок – холостые.

Красными белыми синими чернилами рисовали мы кромешную тьму.

Мы пили и трахались, трахались и пили. Нюхали и кололись, кололись и догоняли колесами. И снова бухали, бухали, бухали, а потом трахались. Трах, трах, трах чмяк чмяк чмяк… Не работали и были уверены в собственном превосходстве. Наши парни кололись и грабили, воровали и кололись, и трахали молоденьких девочек, которые рожали своих дебилов мутантов детей. Убивали и рожали. Мое поколение.

Мы родились не слишком рано, не слишком поздно, мы родились как-то между делом. Мимо нас прошли войны, сексуальные революции, музыкальные открытия. Нам достался терроризм и онанизм, нам достался интернет и безволосые пизденки, толстые жопы с молочными полосками от бикини и поломанный коллайдер, боязнь глобального потепления и уебаны, каждый день несущие благую весть… Мы всякий раз покупаем лотерейный жетон и спускаемся в метро. Повезет ли тебе сегодня, идиот? Нам остались стриптиз бары, спорт бары, пивные бары, рок бары,, высокомерные девицы и громадная куча из блядства и дерьма, предательства и денег. Мы, не понимая, как завязываются шнурки, прошли через три страны, от пятнистого флегматика до брутального алкоголика. Мы застали монарха, сделавшего из моего поколения юристов и менеджеров, тех самых, которые спустя несколько лет выйдут на улицы своих городов против него. Долбоеб породил долбоебов. Собственно, как всегда. Во все времена. Исключений – раз да два, ты да я…

Как я уже сказал, сентябрь выдался особенно жарким. В городе у моря ничего не изменилось. Мокрые бабенки и чайки, срущие на них. В один из этих коротких вечеров я проснулся, почесал жопу и принялся опустошать городской резервуар, открыв кран и ловя языком прекрасную желтоватую воду. Я посмотрел в зеркало и твердо решил, что я собачье дерьмо. Оглянулся, кругом царил хаос, лабиринт бутылок и лилового цвета трусики на грифе разломанной гитары. Ненавижу лиловый. Посреди всего этого стоял я, с утренним стояком – огромная куча говна. Мыться я и не собирался. Все проходит, когда ты выпиваешь бутылочку пива. Я набрал номер золушки, которая оставила свои трусики на моем трехнедельном балу:

– Алло? – раздался сонный голос Аллы.

– Привет, любовь моя. Как у тебя дела? – никогда она не была любимой, и меня точно не интересовало, какие там у кого дела.

– Чувствую себя куском собачьего дерьма.

– Знакомо. Приезжай и захвати пивка.

– Какого?

– то, что тебе по душе, то, что тебе по карману, милая.

– Хорошо, только приведу себя в порядок.

– Отлично. Жду, – её я не ждал.

Я сидел один, в квартире похожей на третичный сифилис. Одним словом, все было готово, для встречи барышни, которая ощущала себя собачьим дерьмом. Осознав, что путь Аллы до моего дома может затянуться на несколько часов, я спустился к соседу. Николаю Григорьевичу. И стал третьим, второй представился просто:

– Вольфович.

Мне заполнили наполовину стакан самогонкой. « За ЦК!» сказал Григорьевич и осушил свои сто. Он работал сторожем на местной кочегарке. До этого мы пили раза четыре, в один из которых он обосрался. Желудок у Григорьевича был так себе. 63. За свой век, по его собственному признанию, он выпил слишком много, чтобы не обсираться при желании пернуть. Однажды мы зашли к нему в котельную погреться. Я и мой случайный товарищ захватили пару литров Московской, на улице стоял январь. Градусов 20 ниже нуля. Николай Григорьевич сидел в позе замученного жизнью человека, свесив голову над столом. Выпив стакан водки, он немного пришел в себя. Он рассказывал о своей дешевой жизни, о своей дешевой жене и о том, какая у него будет дешевая смерть, заблаговременно пригласив меня на самые дешевые похороны. Он размышлял о дешевой России, о дешевых женщинах, о дешевых днях и длинных месяцах. Он говорил, а мы слушали. Писатели и кочегары – вот кому не терпится поразмыслить о том, о сем. Мы слушали и пили, когда мой товарищ неожиданно вскочил и ударил Григорьевича по голове бутылкой. «Московская» рассыпалась на кусочки, старик упал на стол лицом и был таков.

– Зачем ты уебал старого говнюка? Зачем ты это сделал, старик? – закричал я.

– Он заебал, – спокойно ответил он, начиная разливать – проверь, жив ли, да давай вкерим еще по одной.

Я наклонился к старику, в груди размерено и спокойно билось сердце. В этот же момент я почувствовал удушливый запах, сравнимый разве, с тем, что в общественных туалетах в час пик. Я перевел взгляд чуть дальше, и меня вырвало, прямо на Григорьевича.

– Блядь! Да он же обосрался! Кругом дерьмо! Твою мать, он насрал себе в штаны, Мужик, он спит в собственном говне!

– Да и по хуй, иди сюда, давай лучше выпьем, – предложил случайный товарищ и протянул мне железную двухсотграммовую кружку.

– Не буду я пить в этом….Тьфу, – сказал я и вышел. Вышел и подумал, должно быть удивится старик, когда придет в сознание.

Стоял чистый январский вечер, шел снег, и от его невесомых хлопьев казалось светло. Особо наглые падали на нос и таяли. Я укутался в шерстяной шарф и двинулся в сторону дома, пытаясь вспомнить имя моего случайного товарища. Не пройдя и десяти метров я наступил левой ногой в собачье дерьмо, посмотрел вниз – еще теплое. Снежинки падали на него и таяли, словно на моем лице. «Вот ведь» подумал я и скрылся во мрак. Где-то в темноте бродячий пес ползал на заднице по чистому снегу, оставляя коричневую полосу.

Просидев с пару часов у соседа, я решил, что самогона с меня хватит, встал из-за стола и не попрощавшись удалился. Поднимаясь по лестнице на свой этаж, я услышал сирены скорой помощи. Возле своей двери я увидел девушку, она лежала и громко храпела, то и дело бормоча: « ё мое, еб те, ё мое, еб те, ё мое…» Алла. Я тоже рад нашей встрече. Из пакета торчали три бутылки вина, четвертая разбилась и растеклась по лестничному пролету. Я приподнял ее и волоком затащил в квартиру. Тяжелая пьяная шалава.

Накрыв ее одеялом, карандашом открыл вино и принялся за дело, пуская кольца в потолок и рассматривая Аллу. Сейчас она была похожа на маленького ребенка. Наверное, она и была ребенком. Заброшенным и одиноким. Все мы дети.

Мы познакомились в августе. Я был в запое, знаете один из многих и ничем не отличающихся. Разве, что война с Грузией. Каким-то образом я умудрился пробыть в «алкогольной коме» шесть дней. В аккурат, когда Грузия напала на Южную Осетию, затем пришли русские и быстренько им навтыкали. Очнулся я в палате, симпатичная мед сестра виляла задницей где-то за моими ногами. Туда – сюда, туда – сюда. Я живой, я понял это по напряжению в причинном месте. Все-таки здорово быть молодым и ощущать стояк. Все, что есть у мужчины. Жаль только, что в больницах на сестрах такие уродские мешковатые халаты. Минздраву стоило бы смотреть фильмы 18 +. 18 +. Всегда ассоциировал единицу со стояком, восемь – бесконечность, а знак плюс со скрещиванием. Мол, после восемнадцати разрешено бесконечно трахаться.

– Очнулся, – приятный голос отвлек меня от мыслей о ее заднице. – Ты почти умер. Тебя твой друг привез, нашел тебя полуголого в туалете. Судя по всему, ты зашел в туалет, споткнулся, ударился головой об унитаз и обмочился, потеряв сознание.

– Какой друг? Какой сегодня день?

– Такой высокий, нос картошкой, симпатичный с голубыми глазами. Ты у нас уже пять дней. Приходил в сознание несколько раз, но затем опять впадал в кому. – прекрасный голос, немного низковато для девушки, но что-то определенно в этом есть.

На следующий день приехал Светлов. Это он обнаружил меня. Когда вы неконтролируемо много пьете, оставляйте запасной ключ своим друзьям, чтобы они могли проверить тебя, если не отвечаешь на звонки. Несколько раз алкоголь почти меня угробил. Однажды, празднуя новый год, я захлебнулся собственной рвотой. Каким-то чудом один парнишка не спал, перевернул меня на живот и вытряс из спящего все салаты и водку. После он сел на шесть лет строгого. Хранение и распространение. Это о справедливости. В такие моменты задумываешься о случайностях. Весь фокус в том, что кому-то везет. Выпей он на одну рюмку больше и усни, а меня начало тошнить на двадцать минут позже…

Меня выписали, дали какие-то таблетки и сказали пить много воды, и мало алкоголя. Название таблеток я не помню, они были чудовищно неприятными на вкус. Если вы когда- либо курили сигареты, до этого случайно намочив их водкой или пивом – вы поймете.

– Ну что по пивку за выздоровление, снова тебе все сошло с рук – предложил Светлов, протягивая сигарету.

– Пожалуй, я пас.

– Тогда может вина. Хотя, ты утверждаешь, что вино – напиток проституток…

– И королей,… А давай винца, в самом деле. Сегодня можно. Смотри, какой прекрасный день.

– Тогда к тебе?

– Поехали.

– Ты знаешь, что Россия с Грузией воевала?

– Да ну нахуй!? Рассказывай! – Я выбросил таблетки и затянулся. Шесть дней не курил.

Я допил вторую бутылку вина, Алла просыпаться не думала. Мне стало скучно, я сел за пианино и стал тихо напевать почти про себя. « Этот одинокий вечер, этот мрачный вечер, этот жестокий вечер, этот пьяный вечер, этот пленяющий вечер, этот прекрасный вечер… Последняя сигарета и пианино, последняя бутылка красного и пианино, вечность, вечность, вечность… Спящая шалава и пианино… Сигарета и бокал вина, пьяная шлюха и я»… Захотелось посрать, я, захватив Акутагаву, отправился читать. Истина, да уж старина Гава, вопрос не из простых. Но все дело в том, что денег у меня нет и туалетной бумаги тоже, так что твой «Ком земли» в говне плывет по трубам.

Зазвонил телефон, я смыл последний лист. «» О – Тами, зачем ты умерла?» – не помня себя, твердила она, обращаясь к покойнице. И из глаз ее неудержимо лились слезы… Только около четырех часов О – Суми, усталая, наконец погрузилась в сон. А в это время над тростниковой крышей дома занималась холодная заря…»

– У аппарата.

– Привет, чем занимаешься?

– Пью вино, сторожу сны пьяной шалавы.

– Одолжишь семьсот до пятницы.

– Я на мели.

– Но ты же сказал, что у тебя шалава.

– Это не означает, что я ей плачу.

– Ладно, буду дальше искать. Бывай. Еще увидимся.

– ага.

«Кто это был?» подумал я, пытаясь вспомнить, кому может принадлежать такой неприятный голос. Ничего. Я допил последний стакан вина и лег на кровать. По потолку ездили машины. Неужели уже ночь? Я положил руку Аллы на член и уснул.

Рано утром зазвонил будильник. Аллы рядом не было. На кой безработному будильник в девять утра? Дел у меня точно никаких не было… Уже месяца три. Я попытался встать, что-то буркнуло в желудке и я пернул, перевернувшись на левый бок и приподняв правую ногу. Вышло просто великолепно! Хотя подкрепиться было необходимо. На алкоголе мой организм работает довольно долго, но дополнительное обслуживание не помешает.

– что за манеры, Джон? – Алла стояла в двери в полотенце, как я не услышал душ, не знаю.

– Ты здесь?

– Да, хочешь приготовлю что-нибудь, а потом мы наверстаем?.

– почему ты уверена, что я не воспользовался твоей синей тушей ночью?.

– Ну я уже большая девочка, знаю, что да как с моей киской..

– Фу, иди готовь, только там наверняка ничего нет.

– Тогда я закажу пиццу, ты не против?

– Не против ли я пиццы? Дай подумать. Я не ел дней пять, думаю да, я не против пиццы.

– Вот и отлично.

Она позвонила куда надо, заказала, что надо. Сейчас все просто. При помощи денег и телефона, можно из Новой Зеландии заказать овец и выебать, затем пустив на котлеты и шубу – весь этот процесс снять на камеру, выложить в сети и заработать. Порочный круг. Я выпил три таблетки Цитрамона.

– Через час всё будет, господин Висклов. – Она сняла с меня штаны и принялась дрочить и сосать.

– вот и славненько… вот и славненько…

Я запрокинул голову и прикрыл глаза. Ах да! Будильник. День рождения мамы.

Эх, Алла, Алла. Медсестра и шалава.

К маме я не поехал, наверное, следовало позвонить, но чего греха таить. Что веселого в дне рождения матери? Ничего.

Я позвонил знакомому, он держал несколько стоянок, и попросил у него место. Нужно было начать работать. На что-то необходимо бухать. Он устроил меня сторожем на одну из них. Неожиданно для себя я стал встречаться с Аллой, мне даже казалось, что трахалась она исключительно со мной. Она переехала ко мне и в ванной появились две зубные щетки, лезвия для бритья мохнатки и куча жидкостей, без содержания спирта. В туалете возникли мягкая туалетная бумага (что не могло не радовать, мне уже начинало казаться, что на заднице отпечатаны буквы из некогда толстой японской книжки), а также пачка салфеток для вытирания мохнатки. К своей киске, как называлось мое любимое место, она относилась с особым уважением, невероятной нежностью и вниманием. Женская пизда требует немалых затрат и терпения. Однажды она заставила меня бежать в три часа ночи в аптеку за ватой, бинтами и какими-то лосьонами и дезинфицирующими, написав своим непонятным почерком (медсёстры!) на пачке сигарет наименования. Во время секса она расцарапала себе своими длиннющими накладными ногтями несчастную киску. Вечно им не хватает елды! Все бы ничего, только когда я выходил из аптеки, мне приставили нож к спине и попросили снять куртку. Куртку я снял, пакет они оставили, не найдя ничего хорошего. Еще бы! Все для киски. Большой и маленький грабители. Как в кино. Возможно, они даже пялили друг друга. Мне вообще всегда приятно думать, что все грабители в глубине души пидорасы. Например, эти, расстелили мою куртку на земле и большой под красивой сияющей луной отдрючил мелкого в орех. Вот так-то мы, жертвы, и утешаем себя в три часа ночи, спеша на помощь киске. Хотя ее рыжая манда больше походила на бобра.

Не успел я войти, как она выхватила пакет и скрылась в ванной. Интересно, если бы меня прирезали – это зачлось бы на небесах?

– Я давно хотела тебе сказать, я люблю тебя, Женя, – вышла Алла и обняла меня и поцеловала и посмотрела прямо в глаза, любялюбя.

Пиздец.

Мне частенько признавались в любви. Да я и сам под градусом чудил. Все совершают ошибки. Например я напиваюсь и начинаю неподобающим образом выебываться в общественных местах, глумиться над прохожими, или отдавать бомжам все деньги, или целовать проституток с языком. Однажды я отлил на администрацию города среди белого дня. Хотя вру, конечно. Далеко не единожды это было. Меня забрали и крепко навтыкали по лицу. Милиционерами они тогда звались. А теперь полицейские. Как в кино. Мне вообще всегда неприятно думать, что все менты пидорасы. И это не далеко от истины, между прочим.

Алла призналась мне в любви. Я сидел на стоянке, сторожил эти треклятые автомобили, и думал только об этом признании. Я думал, как слинять. Потом думал, что это же не плохо, когда тебя любят. Затем пришел к тому, что это все же плохо. В итоге решил, что мне все равно. Для меня ничего не изменилось. Я даже тот факт, что она живет со мной, еще не успел осознать. Так что будем жить, а там как пойдет. И потом, послать я ее всегда могу – в этом мне равных нет.

Я приходил домой утром, когда она собиралась на работу. Когда приходила она, я собирался на работу. Пару выходных в неделю мы возились друг на друге, смотрели фильмы и курили гашиш Семена, соседа сверху, по совместительству сутенера. Он пару раз вытаскивал меня из передряг, как-то раз я отобрал собаку у покупателя возле местного ларька. Взял, отобрал и привел домой. Когда проснулся, пес лизал мне лицо. От неожиданности я с криком отскочил и ударился о спальную лампу головой, она упала и разбилась. «Какого хуя!? Ты кто!?» В дверь постучали, позвонили, постучали, потом одновременно. « Откройте, милиция!» Меня хотели в очередной раз отвезти в обезьянник, но Семен был знаком с ними и меня отпустили. Собаку вернули хозяину. Спасибо, Семен, надеюсь, ты не в тюрьме.

Я начал привыкать к такой жизни. Товарищ предложил мне присматривать за тремя стоянками, то есть следить за тем, чтобы охранники не брали лишнего. Из этой ситуации я вышел превосходно. Я знал, сколько примерно мутит сторож за ночь, сам так делал. От той суммы, на которую они рассчитывали нагреть хозяина, я брал пятьдесят процентов. Все в шоколаде, они по-прежнему обкрадывают начальника, а я никого не закладываю. Шантаж, дело-то житейское.