Читать книгу Рождение таблетки. Как четверо энтузиастов переоткрыли секс и совершили революцию - Джонатан Эйг - Страница 5

Маргарет Сэнгер всю жизнь умела подчинять мужчин своей воле, увлекать их своей энергией и идеями, а затем вести на битву – или в постель.

На первой встрече с Пинкусом она всего лишь парой воодушевляющих слов и зыбким обещанием денег отправила его в лабораторию, готового работать. Но даже при ее, казалось бы, безграничном даре убеждения было непонятно, может ли она подвигнуть Пинкуса или кого бы то ни было создать долгожданную таблетку для контроля.

«Я получила с Фиджи травы, которые там используются для предотвращения зачатия, – писала она в тридцать девятом своему другу и единомышленнику. – Хотелось бы, чтобы они и оказались той “волшебной пилюлей”, о которой я мечтаю с двенадцатого года, когда женщины говорили друг другу: “Открой мне эту тайну”».

Не одна Сэнгер этого желала – она лишь была факелоносцем для миллионов женщин всего мира. Приходили письма вроде этого:

Инглиштаун, Нью-Джерси

5 января, 1925

Дорогая миссис Сэнгер!

Я получила вашу брошуру об ограничении семьи… Мне, 30 лет я замужем 14 лет и у меня 11 детей, старшему 13 и младшему годик. У меня, заболивания серца и почек и каждый из моих детей дифективный, и мы очень бедны. Так что миссис Сэнгер помогите мне пожалуйста. Уже несколько недель я незнаю, как выйти из дома. Я так перижеваю и исплакалась вся и не выхожу и я знаю, что буду, как моя бедная сестра она сошла с ума и умерла. Мой Доктор мне говорит я точно сойду с ума если буду так дальше но я не могу ничего поделать и доктор ничем не помогает. Ох миссис Сэнгер если б я только могла вам рассказать какие ужасные вещи я пережила с моими млоденцами и детками и вы бы поняли что лучше я умру, чем рожу еще. Пожалуйста никто не узнает никогда и я буду так счастлива и сделаю что угодно ради вас и вашего благого дела. Пожалуйста пожалуйста только разок. Доктора мужчины и у них не было детей, так что у них нет жалоссти к бедной больной Матери. Вы сама Мать и вы знаете так что пожалуйста пожалейте и помогите мне. Пожалуйста Пожалуйста.

Искренне ваша

[Дж. М.]

Без малого тридцать лет прошло после этого письма, а Сэнгер все еще ничем не могла помочь несчастным вроде той, которая его написала. В пятидесятом ее волшебная пилюля по-прежнему оставалась сном, размытым и далеким. Всю свою жизнь Сэнгер вела битву, на которую немногие отваживались. Но сейчас она была стара, здоровье подводило. В сорок девятом году у нее случился инфаркт, и сейчас она уместнее выглядела бы на палубе круизного корабля в Карибском море, нежели на пикете. Бывало, что даже ее приверженцев охватывало опасение, что она теряет хватку.

Но Сэнгер знала, что будет продолжать свое дело. Вопрос был в том, надолго ли ее хватит.

• • •

Сэнгер и сама была родом из семьи с одиннадцатью детьми. Урожденная Маргарет Хиггинс появилась на свет в тысяча восемьсот семьдесят девятом году в фабричном городке Корнинг, штат Нью-Йорк. Друзья и родные звали ее Мэгги. Ее мать, хрупкая и покорная женщина, умерла в пятьдесят лет от туберкулеза. Отец, Майкл Хиггинс, ветеран Гражданской войны, был резчиком по камню, вытачивал ангелов для надгробий городского кладбища. Мастерская его находилась в большом сарае, и после работы мужчины собирались там поболтать. У Майкла Хиггинса был отлично подвешен язык, и его дочь – шестой ребенок в семье – часто себе представляла, будто он своими словами срезает с людей все внешнее, открывая миру их ангельскую сущность. Друзья его любили и признавали надежным человеком, но чувства Мэгги к отцу были непросты: она всегда считала, что ее мать пала жертвой его сексуальных аппетитов. Выносить и родить одиннадцать детей – это слишком много.

Она и сама опасалась страсти своего отца. В автобиографических записях, опубликованных в тридцать первом году, она описывает, как в детстве лежала в постели матери, заболев горячкой, и вдруг почувствовала, что рядом ложится мужчина:

Это был отец. Я хотела крикнуть, умолять мать, чтобы она пришла и увела его. Я не могла, не смела шевельнуться, опасаясь, что он ко мне приблизится. Это были несколько минут мучительного ужаса.

Сэнгер боролась с чувствами к своему отцу, которые не могла сформулировать. Она обожала его за теплоту, за храбрость и независимость. Она была ему благодарна, что он научил ее быть уверенной и смелой, всегда бороться против косности и ограниченности, где бы их ни встретила. Майкл Хиггинс был когда-то католиком, но перестал верить в Бога. Однажды Хиггинс пригласил для выступления в Корнинге – городе очень католическом – Роберта Ингерсолла, антиклерикала, известного среди своих поклонников как Великий агностик, а среди критиков как Роберт Раненая Душа[12]. Ингерсолл пообедал у Хиггинсов, потом они пошли не спеша в Таун-холл, где Майкл договорился о выступлении, но там их уже поджидала рассерженная толпа и загораживавший дверь констебль. Двенадцатилетняя Маргарет смотрела, как ее отец обратился к толпе и сказал, что желающие послушать Ингерсолла пусть идут за ним на окраину. Хиггинс и Ингерсолл возглавили процессию, состоявшую из Маргарет и нескольких соседей. Пройдя три мили, они к концу дня поднялись на холм, встали под одиноким вязом, и Ингерсолл, наконец, сказал речь.

После этого, вспоминала Сэнгер, детей Хиггинса стали называть «детьми Дьявола… на нас поставили клеймо общественного осуждения». Ее отца больше не нанимали вытачивать ангелов для католического кладбища, и Мэгги на всю жизнь запомнила, что католическая церковь несправедливо заклеймила ее грешницей.

Но Мэгги извлекла из этой истории еще один урок: «С тех пор я знаю: если они думают, что могут заставить нас замолчать, то очень ошибаются».

Она вырвалась на свободу. При финансовой поддержке своих старших сестер, Мэри и Нэн, работавших горничной и гувернанткой в зажиточных домах Корнинга, Мэгги покинула дом и поступила в колледж в Клэйврэке – школу-пансион в долине Гудзона, штат Нью-Йорк. Там она работала на кухне за жилье и питание, но там же начала высказываться на радикальные темы того времени – по поводу избирательного права и женской эмансипации. Когда в тысяча восемьсот девяносто девятом умерла мать, к пятидесяти годам изношенная беременностями, от Мэгги ожидалось, что она вернется домой и унаследует многочисленные домашние обязанности. Ей предстояло провести остаток дней домашней хозяйкой – сперва покорной дочерью, потом покорной женой и матерью, и ее боевому духу следовало угаснуть. Но она снова сбежала – частично благодаря денежной помощи сестер. Мэгги Хиггинс поступила в школу медсестер в больницу «Белые равнины» в графстве Уэстчестер, штат Нью-Йорк. «Мне хотелось жить в мире действия, – писала она. – Чтобы в нем были романы, танцы, ухаживание, опыт». Брак в этот список не входил, но секс там был совершенно точно. Она начала видеть в сексе нечто большее, чем разрядку: путь самосовершенствования, источник здоровья и счастья, даже освобождения, быть может.

Так из сильного либидо и сильного ума родилась философия. Мэгги Хиггинс прочла «Взросление любви» Эдварда Карпентера[13], который сравнивал воздействие секса с религиозным посвящением. Она обсуждала с друзьями новые радикальные идеи Зигмунда Фрейда, который верил, что в формировании личности самую значительную роль играет секс. Великий создатель психоанализа утверждал, что снятие сексуальных запретов освободит души и позволит женщинам более полно ощущать жизнь и ее радости. Мэгги была согласна. Только одна вещь не давала ей покоя: Фрейд никогда не упоминал, что секс приводит не только к освобождению, но и к беременности, а одно с другим не совсем совместимо.

В двадцать два года она встретила на танцевальном вечере на работе симпатичного молодого художника и архитектора по имени Уильям Сэнгер, сына немецко-еврейских эмигрантов. Начало их романа она описала в манере, выдающей неоднозначное отношение к ухаживанию и браку: «Как-то, когда мы гуляли, он рассеянно потрогал какие-то стебли на каменной стене, а потом теми же руками взял меня за лицо, чтобы поцеловать. Наутро я с ужасом увидела у себя на лице четыре следа от пальцев, покрытые волдырями от ядовитого плюща… Проболела я два месяца». Но она выздоровела; они полюбили друг друга, и хотя Мэгги считала, что брак «сродни самоубийству», поженились и поселились в Гастингсе-на-Гудзоне в графстве Уэстчестер, Нью-Йорк. Скоро появились дети, два мальчика и девочка. Сэнгер, что не удивительно, не обрела блаженства ни в пригороде, ни в браке. В тысяча девятьсот двенадцатом году семья переехала в Нью-Йорк, и Маргарет нашла место, более подходящее ее бунтарской душе: Гринвич-Виллидж.

Виллидж был нашпигован радикалами и изгоями. В барах сидели вперемежку портовые грузчики и поэты. Покровительница искусств и общественная деятельница Мэйбл Додж собирала в салоне гостей, которых описывала так: «социалисты, профсоюзные деятели, анархисты, суфражистки, поэты, общественники, юристы, убийцы… газетчики, художники, современные художники». Именно в Виллидже Сэнгер познакомилась со знаменитым лидером социалистов Юджином Дебсом и деятельницей феминистского движения Эммой Голдман, ставшей для нее наставницей. Здесь она слышала, как Большой Билл Хейвуд рассуждает об «Индустриальных рабочих мира»[14], как Уолтер Липпман[15] делится мыслями о Фрейде. Некоторые радикалы, в большой степени под влиянием Фрейда, призывали женщин бороться не только за право голоса. Они хотели полностью изменить ценности и отношение к роли женщины в обществе. Они хотели сделать сексуальную свободу частью широких социальных реформ. Они хотели, чтобы матерями становились по свободной воле. Сэнгер пошла еще дальше: она считала, что секс должен стать центром любых реформ.

«Я люблю, когда меня уносят чувства, – писала она в дневнике в тысяча девятьсот четырнадцатом году. – Как дерево качается под напором переменчивого ветра, твердо держась корнями». Сэнгер желала, чтобы у женщин было больше самостоятельности – и в постели, и в обществе. Она хотела, чтобы секс был для них средством самовыражения и элементом идентичности. Страна еще не видела защитника сексуальных удовольствий, который выражался бы так открыто.

«Как будто силы этого мира избрали ее голосом нового евангелия: понимания, что секс – не только средство зачатия, но что соединение тел ценно само по себе, – говорила Мэйбл Додж. – Она первая из всех известных мне открытых и пылких пропагандистов плотской радости».

Сэнгер обучалась в этой школе радикальной мысли, работая в «Надомной службе медсестер Лиллиан Уолд» – это была группа сестер, которых Дом социального призрения[16] на Генри-стрит отправлял на помощь живущим в нищете женщинам. Часто в порядке этой помощи приходилось принимать роды. Условия жизни этих женщин были, по ее словам, «почти неимоверными». «Мне казалось, – писала она, – будто я дышу другим воздухом, в другой стране и в другом мире». В то время за Четырнадцатой улицей к востоку от Бродвея в тесноте и скученности жили более шестисот тысяч человек. Были районы Новый Израиль, Маленькая Италия, Адова Кухня, Чертов Шестой – все битком набиты бедными иммигрантами. В тысяча девятьсот десятом году в одном совершенно обычном доме на Орчард-стрит, 94, шестьдесят шесть человек жили в восьми квартирах, каждая примерно по сорок три квадратных метра. Между тысяча восемьсот девяностым и тысяча девятьсот десятым годом население Манхэттена выросло на шестьдесят два процента – с 1,4 миллиона до 2,3 миллиона. Мощную волну иммиграции возглавляли русские евреи и итальянцы. Сэнгер была ошеломлена нищетой и несчастьями: детские болезни, грязь, недоедание, свирепый туберкулез – и женщины, понятия не имеющие о физиологии собственного тела, постоянный риск беременности и венерических заболеваний.

«Несчастные, бледные, забитые жены, – писала она подруге. – Мужчины бьют их, они съеживаются под ударами, потом зачинают-рожают очередного ребенка – грязного и запущенного – и снова прислуживают мужчине». Она видела смерть женщин от истощения таким количеством родов в таких ужасных условиях, или от примитивных предохранительных средств, приводящих к инфекции, или от халтурной работы мясника-абортмахера.

В двадцатых годах Департамент здравоохранения штата Нью-Йорк выпустил циркуляр, предупреждающий женщин, что слишком частые беременности опасны и предрасполагают мать к туберкулезу. Однако тот же департамент препятствовал женщинам узнавать, как предотвратить беременность. По оценкам врачей, одна треть всех беременностей в Соединенных Штатах в то время заканчивалась абортом. Сэнгер видела несчастных, которые в попытках прервать беременность «применяли раствор скипидара, скатывались с лестницы… засовывали в матку ветки вяза, иглы для вязания или обувные крючки», – и находила точку приложения для своей ярости.

Она рассказывала одну особенно тяжелую историю о смерти женщины по имени Сэди Сакс. Врач предупреждал ее, что следующая беременность может стать фатальной, но его единственный совет был спать на крыше, подальше от мужа. Она снова забеременела и умерла после неудачного аборта. Сэнгер говорила, что эта смерть более всего прочего привела ее к убеждению, что женщины должны иметь право на контрацепцию. «Я бросаюсь в бой, – писала она. – Я буду орать на площадях, я расскажу всему миру… я заставлю себя услышать». В тринадцатом году она написала серию из двенадцати статей о сексе и продолжении рода для радикальной газеты «Колл». Заглавие статей было самым простым: «Что должна знать каждая девушка».

Заступаясь за женщин, которым приходилось рожать и растить больше детей, чем позволяли им силы, к своим собственным детям Сэнгер была странным образом безразлична. Забеременела она через полгода после свадьбы. В это время она болела туберкулезом, и так как беременность обострила течение болезни, ей пришлось поехать в известный санаторий «Трюдо» на озере Саранак, штат Нью-Йорк. Родив в тысяча девятьсот третьем году своего первого сына, Стюарта, Сэнгер провалилась в жестокую депрессию. До появления второго сына, Гранта, оставалось пять лет. Через двенадцать месяцев после Гранта родилась дочь Маргарет. Боясь, что дети заразятся от нее туберкулезом, Сэнгер нанимала для ухода за ними нянек. Как писала биограф Сэнгер Эллен Чеслер, мелкие дрязги детей легко выводили ее из себя, и она держала их на «предсказуемой дистанции». Когда Гранту исполнилось десять, его отправили учиться в пансион. В одном из писем он спрашивал мать, можно ли вернуться домой на День благодарения, как собирались сделать все его одноклассники. Сэнгер написала в ответ: да, пусть приезжает – горничная будет дома и приготовит ему ужин.

Сэнгер сознательно отказалась от мысли полностью посвятить себя материнству. Она решила, что ее работа важнее всего прочего и ничто не должно ей мешать, и ни разу об этом решении вслух не сожалела. К тому времени как она стала матерью и всерьез занялась общественной деятельностью, экспериментально устанавливая границы собственной независимости, американские женщины приобрели некую степень власти над сексом и деторождением в браке – хотя в тех жилищах, где так много времени проводила Сэнгер, это вряд ли было заметно. Этот сдвиг баланса власти был настолько тонок, что многие женщины не успели его заметить. В девятнадцатом веке девяносто процентов женщин были замужем и девяносто пять не работали, если не считать работой ведение домашнего хозяйства. На исходе века произошло очень важное для женщин изменение: рождаемость уменьшилась наполовину (среднее количество детей, рождавшихся у белых женщин, упало с 7,04 в тысяча восьмисотом году до 3,56 в тысяча девятисотом).

В истории многое наводит на мысль, что женщины Викторианской эпохи практически не управляли своей жизнью, но это было не так. Надежных средств предохранения не было, но женщины в частном порядке пытались ограничить размер семьи и хоть немного освободиться от домашних обязанностей. Все же растить семерых детей или троих-четверых – большая разница. Как женщины это делали? Просто: чаще отказывали мужьям, просили их выйти перед эякуляцией. В общественной жизни по-прежнему доминировали мужчины, но женщины отвоевывали контроль в доме и – все больше и больше – в сексе. Понемногу утверждая свою власть в спальне, женщины распространяли свое влияние и за пределы дома. Они активнее действовали в церквях, объединялись для борьбы за политические и социальные перемены – от избирательного права и до сухого закона. В борьбе за последний у них был серьезный мотив: женщины верили, что мужья будут обращаться с ними менее жестоко и реже принуждать к сексу, если бросят пить.

В девятнадцатом веке разительно вырос процент абортов. Женщины пробовали разные приспособления для контрацепции, но от большинства было больше вреда, чем пользы. Доктор Клелия Дуэл Мошер проделала одно из немногих исследований того времени в области контрацепции, начав еще студенткой биологии Висконсинского университета в тысяча восемьсот девяносто втором году и ведя его до тысяча девятьсот двадцатого. Мошер отслеживала сексуальную жизнь сорока пяти женщин и обнаружила, что двадцать восемь из них предохранялись. Большинство женщин в исследовании Мошер были состоятельны, обладали достаточными деньгами и связями, чтобы посещать врачей или купить нужное на черном рынке. Самым популярным выбором среди респонденток был лизол – антисептическое мыло, которое тогда содержало крезол – фенольное соединение, часто вызывающее жжение и ожоги.

Вторым по распространенности методом был презерватив. Одной из женщин доктор, предупредив, что вторую беременность она не перенесет, прописал «женский щит», приспособление, которое должно было закрывать шейку матки и предотвращать попадание семени внутрь. К сожалению, подобного рода колпачки редко подходили. Если колпачок был слишком большой, у женщины могли возникнуть колики, изъязвления или инфекция; если слишком маленький – могла возникнуть беременность. Некоторые ранние исследования показали, что такие средства в двадцати четырех процентах случаев были неэффективны.

Другая респондентка Мошер получила внутриматочную спираль (или внутриматочный контрацептив – ВМК), которая была тогда одним из новейших способов контрацепции, а заодно и одним из наиболее болезненных и опасных. ВМК двадцатых годов двадцатого века представляли собой кольца из серебряной проволоки, обмотанной нитью шелкопряда. Они были громоздкие и до изобретения антибиотиков иногда приводили к смертельным инфекциям матки, яичников или фаллопиевых труб.

Еще один метод, спринцевание, не действовал в девяноста процентах случаев и порой вызывал инфекции. Иногда женщины использовали два, три или даже четыре способа одновременно, и гарантии все равно не было.

Календарного метода – при котором женщина занимается сексом только в тот период месяца, когда вероятность беременности минимальна, – еще не было, потому что во времена Мошер ученые не понимали до конца, когда и как женщина овулирует. Еще даже в тридцатом году «Журнал Американской медицинской ассоциации» утверждал: «Неизвестно ни одного абсолютно надежного метода предохранения от зачатия, кроме полного воздержания».

У необеспеченных женщин зачастую не было другого выхода, кроме абортов, трагическим результатам которых Сэнгер была свидетелем. Первое известное описание аборта появилось около тысяча пятисотого года до новой эры, в медицинском тексте, в нем рассказывалось, как прервать беременность тампоном из растительных волокон, вымоченных в меду и перемолотых финиках. Женщины глотали щелок и порох, запускали в себя пиявок, тыкали вязальными иглами, бросались с лестниц, били себя тяжелыми предметами по животу и пили яды. Короче говоря, рисковали здоровьем, свободой и жизнью, лишь бы прервать беременность.

Сэнгер уговаривала женщин бороться. Она хотела, чтобы женщина могла управлять собственным телом и самой решать, иметь ли детей и когда. Она хотела, чтобы женщина могла наслаждаться сексом в браке и вне его; думать о своих чувствах; была хозяйкой собственного сердца, ума и тела. Сэнгер верила в свободную любовь, о волшебстве которой столько говорили в салонах Гринвич-Виллидж. Может быть, еще она верила в один из тогдашних распространенных мифов: будто туберкулез – заболевание не только тела, но и души, и он, разрушая ее тело, наделял душу неординарной страстностью. Сэнгер даже в болезни и старости не переставала считать себя привлекательной женщиной, стоящей любви, и жаждала выражать свою чувственность. Когда муж возмущался ее романами, она предлагала ему завести свои собственные. Такое равновесие, поясняла она, может укрепить брак. Но Билл Сэнгер не был заточен под случайный секс. «Ты любишь весь мир, – писал он жене. – А я нет, я однолюб. У меня любовь излишне глубокая, а широты в ней не хватает».

Их брак рушился, но и тут Сэнгер не выказывала особого сожаления. Она хотела, чтобы больше женщин имело присущую ей уверенность, присущую ей волю отринуть условности и бросить вызов миру – как она выражалась, «посылать все к черту; иметь свою идею; говорить и действовать, плюя на условности». Трудно было ожидать подобной отваги от женщин, растивших детей, особенно – растивших детей в бедности. Но именно с таким подходом, при поддержке радикальных феминисток, социалистов и сторонников свободного секса Сэнгер смогла построить массовое движение. Ее революция отличалась от тех, что были до того. Суфражистки боролись за то, что женщины могли бы делать независимо от мужчин и даже против их воли: например, избирать и быть избранными. А Сэнгер хотела, чтобы женщины боролись за секс, а секс обычно мужчин включает.

Это дело было гораздо более деликатным. Мужчин нельзя было одолеть в вооруженной битве. Их придется умаслить, вовлечь, возможно, обольстить, и даже мощному обаянию Сэнгер не удалось бы победить всех.