Читать книгу Замужем за облаком. Полное собрание рассказов - Джонатан Кэрролл - Страница 6

С самого начала он не хотел никакой жалости к себе. Ни капли этой ужасной благородной доброты, которую автоматически выражают люди, узнав, что вы умираете. Он сам пережил это несколько лет назад со своей матерью, когда та же болезнь постепенно стирала черты ее лица: все борозды и изгибы, отражавшие прожитую жизнь, сдали позиции, оставив только верные долгу кости черепа в напоминание семье, на что мать станет похожа вскоре – и навсегда.

Он любил ночное небо, поэтому первоначально слово «рак» означало для него лишь горсточку звезд, смутно напоминавшую по форме рака. Но оказалось, что болезнь – это не быстро уползающая тварь в панцире и с клешнями. Нет, скорее, это была медленная пурпурная волна, набегающая на самые отдаленные берега его тела, а потом лениво откатывающаяся. У нее были свои приливы, и их можно было почти что предсказывать.

Он был женат на женщине, считавшей себя интересной, с огоньком. Много лет они оба дурачили себя этим ее убеждением. Когда иллюзии кончились, она крикливо обвиняла во всем его – он-де попользовался ее огнем, а потом дал ему угаснуть. Оба знали, что это неправда, но так было лучше, чем признать, что оба они, в сущности, тусклые люди.

Они жили в одном и том же городе. Время от времени он видел ее, почти всегда в компании странного вида людей, чья внешность вызывала замешательство. Он понимал ее старания, и это его печалило. Когда их пути пересеклись в последний раз, на ней была желтая шляпа и черные баскетбольные тапочки. Он шмыгнул в ближайший магазин, чтобы избежать встречи.

Он преподавал историю в заурядной частной школе. Из года в год устраивая одни и те же контрольные, он знал, что, как бы ярки и любознательны ни были его ученики, он не сумеет донести до них весь блеск и пышность прошлого. На уроке они глядели на него с тем же выражением, с каким смотрят дурацкую рекламу по телевидению.

Он никогда не бывал в Европе, никогда не воевал. Жить в интересных местах не было целью его существования. Однажды он завел собаку, но когда она умерла, то не захотел брать новую.

Ночью он лежал в постели, думая, что у него остался единственный спутник – рак, который его убивает. В банке у него на счету лежало тридцать семь тысяч долларов, и не было ни малейшего представления, что с ними делать. Он определенно не собирался отдавать их бывшей жене, которая, вероятно, купила бы на них кучу спортивных тапочек или в порыве суррогатной страсти подарила какому-нибудь бедствующему приятелю-художнику.

Кроме холодной неизбежности смерти, его удручало отсутствие у него каких бы то ни было желаний – сделать или заиметь что-либо из ряда вон выходящее хоть в последние дни жизни на земле. Врачи говорили, что ему осталось жить год-два, если соблюдать осторожность, а он знал, что осторожность – это единственное, в чем он действительно силен.

В конце учебного года он уведомил директора, что осенью не вернется, и ему доставил удовольствие озадаченный, пораженный взгляд, который директор бросил на него, услышав, что он не может раскрыть причину своего ухода. Никогда еще он не вызывал ни у кого такого взгляда.

Он продал свою белую машину, черный телевизор и грязного цвета кушетку. Денег было столько, что они вызывали чувство вины. Он еще раз подумал, не дать ли сколько-нибудь жене, но, вспомнив о ее самомнении и желтой шляпе, решил не давать.

На смертном одре его мать призналась, что жалеет только об одном – что не съездила на Бали. Как счастлива она была, имея подобные мечты и разочарования! Ему подумалось, что, если пойти в бюро путешествий, тамошние цветные плакаты и глянцевые журналы могут вдохновить его купить вдруг билет в какое-нибудь опасное, экзотическое место на краю света, где посреди дороги, высунув язык, лежат тощие собаки, а женщины с корзинами на голове продают на пляже свежие ананасы.

Служащая бюро путешествий, бросив на него один взгляд, сразу предложила съездить в Диснейленд. Он знал, что на его лице банальность, на руке дешевые часы и на шариковой ручке – название сантехнического предприятия. Сидя напротив этой молодой женщины, вероятно только что вернувшейся из Танжера с одним из своих любовников, он ощутил потребность сказать: «Посмотрите, я не такой – я же умираю!» Но он был человеком не того сорта. Увидев, что его не интересуют четырехдневные туры – с оплаченным самолетом и гостиницей – в страны, куда семьи ездят, потакая своим детям, и счастливо отдыхают от своей счастливой жизни, она отмахнулась от него одним взмахом ресниц.

Он попросил что-нибудь про африканское сафари, и она с недовольным видом протянула ему брошюру, словно даже фотографии львов и водопада Виктория никак не соотносились с его руками.

И потому, когда приходила боль, он начал радоваться ей. Почему бы и нет? Раз уж ему не суждено быть ничем примечательным, он попытается быть стоиком и скроет надвигающуюся смерть от остального мира, как детский секрет. Когда его не станет, может быть, найдутся один-два человека, на которых произведет впечатление тот факт, что они не знали о его предстоящем уходе до самого момента смерти.

У него не заняло много времени привести в порядок все свои дела. Закончив с этим, он закрыл свой банковский счет, а наличные перевел в кучу дорожных чеков, достаточно пухлую, чтобы оттопырить карман.

* * *

И отправился в Нью-Йорк. Он не знал, сколько пробудет там, но огромный город был заряжен энергией, и подсознательно он надеялся позаимствовать у Нью-Йорка частицу его бесконечной жизненной силы. Он ездил туда с женой на медовый месяц, и хотя тогда город напугал его, теперь терять было нечего.

Сначала его поразила мысль, что тысячи людей здесь тоже умирают. Он провел целое утро, внимательно вглядываясь в лица прохожих и пытаясь выявить по какой-нибудь отметине или жесту признак предчувствия конца. И хотя вскоре бросил свои попытки, его грело сознание, что в нескольких шагах, прямо теперь или через минуту, есть или найдется кто-то, разделяющий его судьбу.

Он не сомневался, что если заберется в самый темный, самый жуткий уголок Гарлема, то окажется там в совершенной безопасности, потому что никто не захочет тратить время, чтобы ударить его по башке. Любой с первого взгляда поймет, что у человека такого сорта в кармане девять долларов и пластмассовая расческа. Чтобы проверить свою теорию, он в десять часов вечера доехал в зловещего вида подземке до 125-й стрит и оказался прав – точно так же он мог быть невидимым.

Но поездка не была совершенной потерей времени, так как улицы кишели полной опасностей жизнью, отчего он почувствовал себя храбрым и склонным к авантюрам. Впервые ему захотелось, чтобы где-то рядом оказалась жена и можно было бы позвонить ей и рассказать о своем поступке. Вряд ли она поверила бы, но ему было все равно, так как он сделал это, и это переживание так же принадлежало ему, как волосы на голове.

На следующий день дух поездки в Гарлем не покинул его, и совершенно без всякой причины он взял с собой утром все до последнего свои дорожные чеки. Многие ли ходят по Манхэттену с почти сорока тысячами долларов в кармане?

Откуда ни возьмись налетела гроза и застала его без пиджака на Пятой авеню. Стоя под широким навесом с несколькими другими людьми, он случайно обернулся и увидел, что находится перед эксклюзивным итальянским магазином мужской одежды. А на витрине стоял самый красивый зонтик из всех, какие он когда-либо видел. Он и не представлял, что столь банальную вещь можно превратить в нечто столь прелестное. И это вызвало удручающую мысль, что где-то в мире существуют люди, способные ежедневно придумывать такую красоту. Прекрасный зонтик. Изысканнейший зонтик.

Это привело его в уныние, но он понял, что зонтик должен принадлежать ему. Слегка поежившись, он толкнул массивную дверь и вошел в магазин, с которым, он знал это, не мог иметь ничего общего. Кроме того факта, что собирается здесь кое-что купить. Кое-что прекрасное и возмутительно дорогое, и скоро эта вещь будет его, она действительно будет принадлежать ему, на весь недолгий остаток жизни. Пройдя по толстому, сливового цвета ковру, он осознал, что никогда бы не совершил этого, если бы не его вчерашняя ночная авантюра.

На подошедшем продавце был костюм, созданный фантазией еще одного итальянского гения. Продавец был вальяжен и любезен, и его как будто ни капельки не удивляло и не оскорбляло, что этот промокший тип в банлоне неопределенно-желтого цвета просит посмотреть зонтик от Верони с витрины. Уверенным жестом матадора продавец раскрыл прекрасный предмет и с великой осторожностью поместил на пол.

Жест был великолепен, но в нем не было необходимости, поскольку тип уже полез в карман за чеком. А зонтик словно бы даже с изяществом принял свою судьбу. Зная, что ему полагается лежать на сиденье серебристого реактивного «Лир-джета» или висеть на сгибе локтя мужчины с телефоном в автомобиле, он тем не менее, как все прекрасные и благородные вещи, словно говорил, что будет служить этому умирающему так же хорошо, как если бы это был принц или финансовый воротила. Прекрасно зная себе цену, зонтик будет лгать всему миру, что его новый владелец достоин владеть им.

Стоил он триста долларов. Удивившись, что кому-то может прийти в голову запросить столько денег за зонтик, он все-таки заплатил и почувствовал приятное возбуждение от легкой одобрительной улыбки продавца.

– Желаете что-нибудь еще, сэр?

Он хотел было сказать «нет», но вдруг ему вспомнились оранжевые арки огней и громкие звуки музыки на улице прошлой ночью. Закрыв глаза, он увидел себя через несколько месяцев, умершим. Деньги – какое они имеют значение? Тридцать семь тысяч долларов – и мертвый. Он рассмеялся, поняв, что больше всего на свете ему хочется быть похороненным с этим зонтиком, забрав с собой в иной мир, как египетские фараоны, свое маленькое богатство.

Он снова рассмеялся, и продавец внимательно посмотрел на него.

– Да, кое-что еще. Наверное, странно спрашивать такое, но с самого момента, как я вошел, я восхищаюсь вашим костюмом. Он тоже из этого магазина?

– Да, сэр, но только это прошлогодняя модель. Как вам известно, в этом сезоне лацканы на костюмах Верони гораздо у́же. Хотите посмотреть?

Как в счастливейшем сне, он последовал за любезным продавцом в отдел костюмов и через час осмотра и подбора вышел из магазина с коробками и мешками, завернутыми в знаменитую коричневую и зеленоватую бумагу магазина Энрико Верони.

Брюки тысячедолларового серо-зеленого костюма должны были быть готовы через неделю, но этим вечером он надел кашемировый спортивный пиджак и льняную рубашку с открытым воротом, которые вместе стоили больше, чем учительская зарплата за два месяца.

Он не имел представления, куда направиться в этих королевских одеждах, и потому стал просто расхаживать по Третьей авеню, разглядывая прохожих и решая, на какой бы фильм сходить и в каком бы ресторане потом поужинать.

Фильм оказался таким трогательным, а ужин таким восхитительным, что, покончив с ним, он просто не мог позволить вечеру на этом завершиться и нашел чудесный бар, где все посетители казались прекрасными людьми.

Они входили и выходили, кричали и смеялись и вели себя очень мило. К нему подсела какая-то женщина с коротко остриженными волосами и длинными ногтями и оценивающе осмотрела его.

– Первый раз вижу парня в шмотках от Верони, который выглядит более-менее приличным человеком.

И этот волшебный вечер продолжился.

* * *

На следующее утро он проснулся с чувством похмелья и с именем и адресом той женщины, записанными оранжевым фломастером у него на носовом платке. Выйдя на улицу, первым делом он купил три модных журнала для мужчин и в тиши пустого кафетерия принялся изучать надписи и картинки с рвением иудейского студента, зубрящего Талмуд.

И снова его поразили сочетания цвета и материала, изобретенные дизайнерами, чтобы сделать одежду интересной, приметной, чудесной, а человека в ней породнить с дикими животными, осенним лесом, тропическими закатами.

К середине утра с ним произошло два чрезвычайных события. Боль величиной с мир разорвала его живот так быстро и так заполнила все, что он понял, на что будет похожа смерть, когда придет за ним. Это была она, не больше и не меньше. Потребовались все его силы и мужество, до последней унции, чтобы не умереть тут же. Но через несколько мгновений после приступа, когда он сделал слабую попытку подготовиться к возможному рецидиву, произошло второе событие. Он просто решил, что еще не готов умереть. Пока. Смерти следует дождаться своей очереди, потому что у него есть другие дела, прежде чем навсегда улечься со своим зонтиком.

В последующие месяцы он научился очень тщательно и грамотно совершать покупки. Он так часто заходил в магазин Верони, что у него с продавцом завязались ровные, хотя и не очень тесные дружеские отношения. В конце концов он даже набрался мужества высказать продавцу свои фантазии о «смерти с зонтиком», как он теперь называл это, хотя ничего не сказал о том, что умрет гораздо раньше, чем Верони через два года познакомит мир со своей новой линией в женской моде.

Поскольку в магазине часто никого не было, продавец отвечал на все его вопросы и советовал, что купить. Однажды он даже отговорил его от покупки дорогого свитера, поскольку считал, что тот не гармонирует с узким лицом и комплекцией покупателя. Умирающий никогда так и не узнал этого, но продавец с самого начала заподозрил в нем неизлечимую болезнь. Не то чтобы он догадывался о причине, почему этот бледный, тихий человек так одержим модой, но продавец был из тех редких людей, кто, не задумываясь, отдаст все, что имеет, хотя и удивляется, когда его дар оказывается оценен.

* * *

Вот и все. Вскоре умирающий оказался обладателем гардероба богатого человека с очень хорошим вкусом. Он часто стоял перед своим открытым шкафом и улыбался. Так он прожил в Нью-Йорке до самой смерти. Перед тем как крышка жестянки, каковой являлась его жизнь, начала качаться, а потом упала и замерла, он завел роман с женщиной действительно интересной и с огоньком, постоянной покупательницей в эксклюзивном магазине женского платья. На нее произвели большое впечатление его познания и вкус в одежде. Она была единственной, с кем он поделился своей тайной. В величайший момент своей жизни он видел, как от услышанной правды черты ее лица исказились горечью и слезами. Она сказала, что любит его. И никогда не видела никого такого милого и интересного. Удивленно глядя, как она плачет, он не мог поверить в свое счастье.