Читать книгу Замужем за облаком. Полное собрание рассказов - Джонатан Кэрролл - Страница 8

В больнице я познакомился с Язенкой. Язенкой Чирич. Никто не мог как следует выговорить «я-ЗЕН-ка», и потому люди долго звали ее Джаз.

Ей было семь лет, и бо́льшую часть своей жизни она провела подключенной то к одному, то к другому зловещему аппарату, помогавшему ей в долгой безнадежной борьбе с ее непослушным телом. Ее кожа была цвета белой свечки в темной комнате, губы фиолетовые, цвета какой-то иностранной валюты. Болезнь сделала девочку серьезной, в то время как юность поддерживала в ней жизнерадостность и надежду.

Поскольку она провела столько времени в постели в больничных палатах, в окружении незнакомых лиц, белых стен и немногочисленных картинок на них, у нее было лишь два любимых занятия: чтение и телевизор. Когда она смотрела телевизор, ее лицо напрягалось, а потом приобретало выражение торжественности и полной сосредоточенности – как у члена семьи, впервые оглашающего чье-то завещание. Но когда она читала, какая бы книга ни попалась, ее лицо не выражало ничего, никаких чувств.

Я познакомился с ней, потому что она прочитала в газете про меня и Друга. Через неделю после случившегося в мою палату пришла одна из медсестер и спросила, не соглашусь ли я встретиться с Джаз Чирич. Когда она рассказывала мне про девочку и ее состояние, мне представился больной ангел с чертами Ширли Темпл или, по крайней мере, Дарла из «Маленьких мошенников».

Но вместо этого у Язенки Чирич оказалось характерное, интересное личико с резкими, тесно посаженными чертами. Ее густые черные волосы вились, как шерстяная набивка в старинной мебели, и были почти того же цвета.

Представив нас друг другу, медсестра ушла по своим делам, а Джаз села на стул у моей койки и осмотрела меня. Меня все еще беспокоили страшные боли, но я заранее решил вести себя не слишком жалостно. И этот визит был моим первым шагом в данном направлении.

– Какая ваша любимая книга?

– Не знаю. Наверное, «Великий Гэтсби». А твоя?

Она пожала плечами и цокнула языком, словно ответ был самоочевидным:

– «Дамы в горящих ночных рубашках».

– Это такая книга? И кто ее написал?

– Эган Мур.

Я улыбнулся. Эган Мур – это мое имя.

– О чем же эта книга?

Она очень внимательно посмотрела на меня и стала разматывать одну из тех бесконечных и бессвязных историй, какие могут любить только дети.

– Тогда чудовища спрыгнули с деревьев и утащили их в страшный замок, где злой король Скальдор…

Что мне в этом нравилось – это как она демонстрировала все происходящее. У Скальдора было страшное косоглазие, и Джаз в совершенстве его изображала. Когда кто-то подкрадывался, она сгибала пальцы, как ведьмины когти, и они дьяволятами, будто на цыпочках двигались через разделяющее нас пространство.

– …И они вернулись домой как раз к своей любимой телепередаче.

Она откинулась на стуле, утомленная, но явно довольная своим представлением.

– Похоже, это действительно жуткая книга. Жаль, что не я ее написал.

– Да, жуткая. А теперь можно спросить вас?

– Конечно.

– Кто сейчас заботится о Друге?

– Моя соседка.

– Вы видели его после того случая?

– Нет.

– Вы сердитесь на него, что из-за него остались без ноги?

Я на минутку задумался, решая, как с ней говорить: как с ребенком или как со взрослой. Быстрый взгляд на ее лицо сказал мне, что она требует взрослого отношения, у нее нет времени на пустые разговоры.

– Нет, я не сержусь на него. Наверное, я злюсь на кого-то, но не знаю на кого. Не знаю, виноват ли тут кто-нибудь. Но на Друга я точно не сержусь.

После этого она приходила ко мне каждый день. Обычно утром, когда мы оба были отдохнувшими и бодрыми после сна. По утрам я чувствовал себя хорошо, но во второй половине дня, как правило, нет. По какой-то причине громадность случившегося со мной и то, как это повлияет на всю мою дальнейшую жизнь, входили ко мне в дверь вместе с обеденным подносом и оставались еще надолго после приемных часов. Я думал о всякой ерунде вроде птиц, что целый день стоят на одной ноге, или о проблеме, возникающей у одноногого в случае необходимости пнуть кого-то в задницу. О том, что такие слова, как «пинать», больше не будут входить в лексикон моего тела. Я знал, что теперь делают замечательные протезы – Наука На Марше! – но это утешало мало. Мне хотелось получить обратно мою ногу, а не предмет, который в лучшем случае сделает меня «как новеньким», по неизменному выражению моего врача, когда мы говорили об этом.

Мы с Джаз подружились. Она сделала мои больничные дни счастливее, а мой взгляд на мир шире. В своей жизни я знал лишь двух смертельно больных людей – мою мать и Язенку. Обе смотрели на мир одинаково требовательными, но благодарными глазами. Когда остается не так много времени, кажется, что способность глаз видеть увеличивается десятикратно. И порой они видят детали, на которые раньше не обращали внимания, но которые вдруг оказываются важной частью всей картины, без них она останется незавершенной. Замечания приходившей в мою палату Джаз насчет наших общих знакомых или о том, как свет через окно падает неодинаковыми пучками, были одновременно зрелыми и неотразимыми. Умирая, она рано научилась смотреть на окружающий мир, каким бы маленьким ее мир ни был, взглядом поэта, философа-циника, художника.

В первый день, когда мне позволили выйти из палаты, моя соседка Кэтлин удивила меня тем, что привела в больницу Друга, чтобы он поздоровался со мной. Обычно собак не пускают в такие заведения, но, учитывая обстоятельства, для него сделали исключение.

Я был рад увидеть старого плута, и прошло на удивление много времени, прежде чем я вспомнил, что из-за него-то и угодил сюда. Он все пытался влезть мне на колени, и мне бы это понравилось, если бы его карабканье не причиняло боли. А так я бросал ему мяч, наверное, тысячу раз, пока болтал с Кэтлин. Через полчаса я спросил у медсестры, нельзя ли спуститься и Джаз, чтобы познакомиться с моим Другом.

Нам это устроили, и мисс Чирич, по уши укутанная в одеяло, была представлена его пройдошеству мистеру Другу. Они торжественно обменялись рукопожатием (его единственный трюк – он любил, когда ему говорили: «Дай лапу!»), и потом, пока мы четверо сидели, наслаждаясь предвечерним солнышком, он позволил ей гладить себя по голове.

Доктор вдохновил меня предпринять небольшую прогулку на костылях, и через полчаса, пока Джаз придерживала Друга, я испытал свои новые алюминиевые костыли, а Кэтлин шла рядом, готовая помочь.

Это было не самое удачное время для испытаний. В более счастливые дни я провел немало приятных часов, предаваясь фантазиям, каково бы это было – жить с Кэтлин. Наверное, я тоже ей нравился, несмотря на то что соседями мы стали не так давно. До несчастного случая мы все больше и больше времени проводили вместе, и меня это очень устраивало. Я пытался придумать, как бы добраться до ее сердца. Но теперь, когда посмел оторвать глаза от предательской земли перед собой, увидел на ее лице всю эту ненужную озабоченность и сочувствие. И сильнее, чем когда-либо до или после, ощутил свою утрату.

День был испорчен, но я изо всех сил старался скрыть это от Кэтлин. Я сказал, что устал и замерз, и не лучше ли ей вернуться к Джаз и Другу? Издали оба казались тихими и серьезными; они напоминали те старые фотографии с американского Запада.

– Что это вы там поделывали вдвоем, ребята?

Кэтлин быстро взглянула на меня, не сделала ли она чего-то такого, что заставило меня не слишком деликатно ее прогнать. Я отвел глаза.

Двадцать минут спустя я вернулся на койку, чувствуя себя мерзким, немощным, проигравшим. Рядом зазвонил телефон. Это была Джаз.

– Эган, Друг собирается тебе помочь. Он сказал мне об этом, пока вы гуляли с Кэтлин. И разрешил сказать тебе.

– Правда? И что же он собирается сделать? – Я улыбнулся, подумав, что сейчас она заведет по телефону еще одну из своих дурацких историй. Но мне нравилось слышать ее голос, нравилось, когда она была со мной в палате.

– Он собирается такое сделать! Сказал, что долго думал, как бы сделать тебе самый лучший подарок, и наконец придумал. Я не могу всего раскрыть, потому что он хочет, чтобы это было сюрпризом.

– А на что похож голос Друга, Джаз?

– Напоминает Пола Маккартни.

* * *

Каждые пару дней Кэтлин с Другом приходили меня навестить. По большей части мы проводили время втроем, но иногда Джаз чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы тоже спуститься к нам. В таких случаях мы некоторое время сидели вместе, а потом я ковылял на костылях, прогуливаясь с помощью Кэтлин по парку.

Джаз больше ничего не говорила о своих разговорах с Другом, но когда я рассказал Кэтлин про Пола Маккартни, та не могла удержаться от хохота.

Она оказалась поистине милой женщиной и делала все, чтобы жизнь моя и Джаз казалась счастливее. Конечно, от ее доброты и внимания я окончательно влюбился в нее, что только все усложняло и делало хуже. Жизнь начала проявлять свое крайне циничное чувство юмора.

* * *

– Я хочу тебе что-то сказать.

– Что?

– Я тебя люблю.

Глаза от страха становятся шире.

– Нет, нет!

– Да, Эган, да, – говорит она мне. МНЕ. – Когда ты вернешься домой, мы сможем жить вместе?

Я смотрю на лужайку. Там в отдалении гуляют Джаз и Друг. Джаз поднимает руку и медленно помахивает ею взад и вперед: ее знак, что все в порядке.

* * *

В ночь накануне выписки из больницы я зашел в палату к Джаз с прощальным визитом. На нее снова навалилось какое-то внутреннее недомогание, и она выглядела страшно уставшей и бледной. Я сел рядом с койкой и взял холодную руку девочки. Как я ни пытался отговорить ее, Джаз настояла на своем и рассказала мне длинный отрывок из книги про Слутака, Огненного Вепря. Как и ее семья, Слутак был родом из Югославии; а сюжет разворачивался высоко-высоко в горах, где овцы ходят на двух ногах и где скрываются тайные агенты из разных стран в перерывах между своими секретными заданиями. Джаз была помешана на тайных агентах.

Я слышал много историй про Слутака, но эта последняя превзошла их все. Здесь были и нацистские танки, и Плитвицкие озера, и дядя Вук из Белграда, и кожаное окно.

Закончив, Джаз была еще бледнее, чем до того. Такая бледная, что я испугался за нее.

– Тебе плохо, Джаз?

– Нет. А ты будешь навещать меня каждую неделю, Эган, как обещал?

– Обязательно. Мы будем приходить все втроем, если хочешь.

– Хорошо – но сначала, может быть, только ты и Друг. Кэтлин может остаться дома, если устала.

Я улыбнулся и кивнул. Девочка ревновала к новой женщине в моей жизни. Она знала, что мы с Кэтлин решили попытаться жить вместе. Возможно, у меня хватит духу отбросить жалость к себе и побороться за то, чтобы все пошло так, как надо. Эта борьба определенно меня пугала, но с такой же силой тянуло испытать шансы и возможности.

– Можно позвонить тебе, когда ты будешь мне нужна, Джаз? – Я сказал это, потому что ей нравилось слышать, что она нужна, даже если она и не вставала с постели, слабенькая, как мышка.

– Да, можешь мне позвонить, но мне тоже придется тебе звонить: передавать, что мне сообщает Друг.

– Да, но как ты узнаешь, что он говорит? Он же будет у меня.

Она насупилась и закатила глаза. Ну какой я тупой!

– Сколько раз говорить тебе, Эган? Я получаю послания.

– Ах да, верно. И какое было последнее?

– Друг сказал, что собирается все устроить у вас с Кэтлин.

– Так сказал Друг? Мне казалось, это я сказал.

– Да, ты, но он договорил остальное. Сказал, что тебе нужна помощь. – Джаз проговорила это с таким убеждением!

* * *

Что в дальнейшем удивило меня больше всего – это как быстро и легко привыкаешь к совершенно другой жизни. Кэтлин не была ангелом, но отдавала мне всю свою доброту и оставляла нужную мне свободу, отчего я почувствовал себя любимым и вольным – надо сказать, замечательное сочетание. Взамен я постарался давать ей то, что, по ее словам, ей больше всего во мне нравилось: юмор, уважение и взгляд на жизнь – как она считала, иронично-доброжелательный.

В действительности я стал вести две совершенно новых жизни: одну – как партнер, а другую – как инвалид. Это было очень эмоциональное, ошеломляющее время, и не уверен, хотел ли бы я когда-нибудь повторить его, хотя многое в нем было таким возвышенным, каким едва ли будет когда-нибудь еще.

По утрам Кэтлин уходила на работу, оставляя меня и Друга заниматься нашими делами. Это обычно означало неторопливую прогулку до магазина на углу, чтобы купить газету, а потом часик-два мы грелись во дворике на солнышке. Остаток дня проходил в праздности, размышлениях и попытках приспособиться к миру, повернувшемуся ко мне во многих отношениях несколько непривычными сторонами.

Я также часто разговаривал с Язенкой и раз в неделю ходил ее навещать, всегда беря прогуляться и Друга. Если погода была плохая и Джаз не могла выйти, я припарковывал Друга у медсестры Инглиш в регистратуре и забирал его на обратном пути.

Как-то раз я вошел в палату к Джаз и увидел огромную, как мамонт, новую машину, с важным и деловым видом щелкавшую рядом с узкой кроватью девочки. К ней тянулись серебристые и розоватые провода и трубки.

Но больше всего у меня сжалось сердце от ее новой пижамы: с двухдюймовыми роботами и странными существами из «Звездных войн», всевозможных цветов и в разных ракурсах. Джаз давно говорила о ней, еще до того, как я выписался из больницы. Я знал, что родители обещали подарить ей такую пижаму на день рождения, если она будет хорошо себя вести. Я догадался, что она получила подарок раньше срока из-за этой новой машины: дня рождения она могла и не дождаться.

– Эй, Джаз, у тебя новая пижама!

Она сидела очень прямо и улыбалась, чертовски счастливая, с розовой трубкой в носу и серебристой – в предплечье.

Машина урчала фильтрами и гудела, ее зеленые и черные циферблаты регистрировали уровни и чертили диаграммы, говорившие все, но не объяснявшие ничего.

– Знаешь, кто мне подарил ее, Эган? Друг! Он прислал мне ее из магазина. Пижама пришла в коробке моего любимого цвета – красного. Он получил ее и послал мне в красной коробке. Правда, красивая? Посмотри, здесь «эр-два-дэ-два». Вот здесь. – Она указала на пятнышко над пуговицей на животе.

Мы говорили немного о пижаме, о щедрости Друга, о статуэтке очередного персонажа «Звездных войн», которую я принес для ее коллекции. Джаз не касалась в разговоре Кэтлин, и я тоже. Хотя и одобряя Кэтлин в грубоватой, как у сестры, манере, девочка не имела времени на «нее», поскольку теперь его у нас оставалось меньше, чем раньше. Кроме того, теперь у нас с Джаз был еще один отдельный, принадлежавший только нам мир, созданный из больничных сплетен, баек о Друге и сказок Язенки Чирич, самую последнюю из которых, «Ручную гору», мне пришлось еще раз выслушать от начала до конца.

– И тогда Друг подарил Джаз пижаму, и они плюхнулись на кровать и всю ночь смотрели телевизор.

– Друг правда подарил тебе ее, Джаз? Какой молодец!

– Да, молодец! А знаешь что, Эган? Он сказал мне, что сделает так, чтобы ты победил в конкурсе.

– Каком конкурсе?

– Ну, знаешь, из журналов? О котором ты рассказывал мне в последний раз? «Полет за миллион долларов».

– Я выиграю миллион баксов? Это было бы неплохо.

Зажмурившись, она покачала головой и сдвинула в сторону розовую трубку.

– Нет, не миллион. Ты выиграешь сто тысяч. Четвертый приз.

Несколько минут спустя (когда мы решили, как потратить мой выигрыш) пришли мистер и миссис Чирич. Испуг на их лицах при виде новой машины сказал мне, что пора уходить.

В холле миссис Чирич остановила меня и отвела в сторону. Взглянув на мои костыли, она мягко дотронулась до моей руки.

– Врачи говорят, эта новая машина творит чудеса. Но мой муж Здравко не верит им.

Проведя столько времени с Джаз, я чувствовал себя свободно в присутствии миссис Чирич и от всей души восхищался тем, как ей хватает сил день за днем противостоять своему горю.

– Ну, не знаю, дело в машине или просто в новой пижаме, но, похоже, сегодня Язенка и правда неплохо выглядит, миссис Чирич. На ее щечках определенно больше цвета.

Посмотрев мне в глаза, женщина заплакала.

– Я купила ей пижаму на день рождения, вы знаете? А теперь мне не хочется думать про день рождения, Эган. Мне захотелось сделать ей подарок сейчас. – Она попыталась улыбнуться. Потом, не смущаясь, вытерла рукой нос. – Матери очень глупы, да? Я увидела внизу Друга. И сказала ему: «Дай лапу!» И он тут же протянул ее. Вы знаете, Язенка очень его любит. Говорит, что иногда он звонит ей.

Она повернулась и ушла обратно в палату. По дороге домой я представлял, как они с мужем стоят у этой оборудованной койки и безнадежными глазами смотрят на дочь, пытаясь понять, чем в жизни заслужили такое наказание.

* * *

Прошло несколько недель. Я снова пошел на работу. Новая машина помогла Джаз. Кэтлин закончила перевозить свои вещи в мою квартиру.

Позвонили с одного из телеканалов и спросили, не соглашусь ли я прийти на передачу о том, как я спас Друга. Я обдумал это и решил отказаться: в газетах и так хватало шумихи, и что-то в глубине души говорило мне, что не следует наживать капитал на этой истории. В знак одобрения Кэтлин крепко обняла меня. Я попробовал посоветоваться с Другом, когда вечером тот лежал у меня на колене, но он даже не приподнял голову.

Жизнь по-настоящему не вернулась в прежнее русло, но несколько сбавила газ и пошла на средних оборотах. События больше не проносились мимо размазанными кляксами, и это было хорошо.

Последний проблеск сумасшествия явился в форме большого заказного письма из «Истины», ужасной газеты, щеголявшей заголовками вроде «Я РОДИЛА ТОСТЕР», которая продается у выхода из каждого супермаркета.

Тамошний редактор предлагал мне две тысячи долларов за эксклюзивные права на мою историю. Но, по его словам, она была «недостаточно острой» для читателей, и потому «Истина» хотела бы немножко подперчить кое-что, добавив, что Друг явился откуда-то из космоса или с погибшего континента Атлантиды, и т. д. и т. п.

Я написал очень вежливый ответ, заявив, что я бы всей душой согласился, но мой пес взял с меня клятву не разглашать некоторых государственных секретов, и потому я несвободен в…

– Эган!

– Джаз? Здравствуй, милая! Как дела?

– Не очень хорошо, но я должна была позвонить и сказать, что мне только что сообщил Друг.

Бессознательно я огляделся, ища пса. Он был в другом конце комнаты и смотрел прямо на меня.

– Он там, с тобой, правда?

– Да, Джаз, он рядом.

– Я знаю. Он велел сказать, что на улице какой-то человек следит за вашим домом. Будь осторожен, потому что это тайный агент!

– Ну, Джаз…

Я глубоко вздохнул и едва удержался от того, чтобы прочесть ей телефонную лекцию о лжи. Сказки про Слутака – это ладно. Это ничего, что Друг иногда говорит ей что-то. Но «берегись-кто-то-крадется-к-твоей-двери» – это уже не очень хорошо.

– Ой-ой, кто-то идет, Эган. Мне пора. Будь осторожен!

Услышав короткие гудки, я тоже повесил трубку и какое-то время смотрел на телефон, размышляя, что делать. Потом, вопреки собственному здравому суждению, все же подковылял к окну и выглянул. Естественно, на улице никого не было.

И тут раздался звонок в дверь. От испуга я уронил костыль.

– Минутку!

Наклонившись, чтобы поднять его, я ощутил, как в груди колотится сердце. В жизни бывают моменты, когда по ничтожнейшей причине тебя вдруг переполняет такой страх, что внутри не остается места для чего-либо еще. И больше всего беспокоит именно ничтожность причины: телефонный звонок выводит тебя из задумчивости при чтении хорошей книги, кто-то подходит сзади и трогает тебя за плечо…

У меня так тряслись руки, что несколько секунд я никак не мог поднять чертов костыль. Звонок раздался снова.

– Иду, иду! Подождите!

– Мистер Мур? – За дверью стоял почтальон с папкой в руке.

– Да.

– Заказное письмо. Распишитесь вот здесь. – Когда я переместил вес, чтобы взять папку, он взглянул на мою ногу. – Я читал о вас в газете. А где собака?

Вздохнув, я протянул папку обратно.

– Где-то тут. Можно получить письмо?

– Да, конечно, вот. Наверное, эта собака много для вас значит, раз вы совершили такое ради нее.

Его тон выводил меня из себя, и он все время смотрел на мою ногу. Тайный агент! Я даже не взглянул на письмо. Мне лишь хотелось, чтобы он ушел, а я бы закрыл дверь и сердце так не колотилось бы.

– Вы получили какое-нибудь вознаграждение?

– За что?

– За спасение своей собаки! Знаете, от Общества защиты животных или от кого-нибудь вроде.

– Нет, но я вам кое в чем признаюсь: в следующий раз при полете на Марс он возьмет меня с собой!

Я посмотрел этому типу прямо в лицо и изобразил безумную улыбку – это я умею. Он попятился, а потом сломя голову бросился прочь.

Прочтя письмо, я позвонил на работу Кэтлин и сообщил ей, что выиграл в конкурсе десять тысяч долларов.

На другом конце провода повисло молчание. Слышно было, как в отдалении стучат пишущие машинки.

– Об этом тебе говорила Джаз.

– Да, но она говорила о ста тысячах, а не о десяти. Не о десяти! – Слишком громко, слишком испуганно. Закрыв глаза, я ждал, что Кэтлин прервет молчание.

– Что ты собираешься делать?

– Не знаю. Гм, в комнату только что вошел Друг.

Он прошлепал по полу и сел под телефонным столиком, не глядя на меня.

– Кэтлин, почему это при виде моего собственного пса я начинаю нервничать?

– Я…

– И откуда взялись эти деньги?

* * *

В тот вечер мы оба отправились в больницу навестить Джаз. Друга мы оставили дома спать в его любимом кресле.

На этот раз трубок было еще больше. Та же машина, что и раньше, но из разных ее частей выходило гораздо больше разных трубок, заползая под одеяло.

Джаз выглядела совсем плохо. Настолько, что, как только я увидел ее, первой моей мыслью было: она умирает. Жестоко, верно и видно сразу: она умирает.

При виде нас левый уголок ее рта изогнулся в едва заметной улыбке. Это была самая усталая, самая покорная улыбка, какую только я видел в жизни.

Кэтлин осталась в дверях, а я подошел к койке. Джаз перемещала взгляд с меня на Кэтлин и обратно, наблюдая, что мы сделаем.

Я прислонил костыли к стене и опустился на стул рядом с кроватью.

– Привет, малыш.

Снова улыбка, и палец руки, лежащей на небольшом бугорке груди, слабо шевельнулся.

– Ты выиграл, верно? – Ее голосок сипел от забившей грудь мокроты.

Я собирался вести разговор шутливо, но твердо, однако мои планы не учли ее сломленности. Здесь царила смерть, и Джаз была ее поверенной, так что она сдавала карты.

– Можно поговорить с тобой наедине, Эган?

Это позвучало так тихо, что Кэтлин наверняка не слышала, но я все равно вздрогнул.

– Кэт, ты не против, если мы ненадолго останемся вдвоем?

С выражением жалости и замешательства на лице она кивнула и вышла, бесшумно закрыв за собой дверь.

– Кэтлин иногда встречается с другим мужчиной, Эган. Его зовут Витамин D. Иногда она говорит, что идет на работу, а на самом деле идет к нему домой. – Джаз смотрела на меня пустыми глазами, ее голос не выражал никаких чувств. Потом взяла меня за руку так легко, как подбирают с пола упавшую булавку. – Спроси ее сам. Мне сказал это Друг. Он сказал, что ты должен знать.

Домой мы ехали в молчании. Поднялся ветер, и все заметалось взад-вперед, а потом вдруг намертво затихло.

В этот вечер был мой черед готовить ужин, и, как только мы добрались до дому, я сразу направился в кухню. Кэтлин в комнате включила телевизор. Я слышал, как она что-то сказала Другу, будто поздоровалась.

Налив в кастрюлю воды для спагетти, я подумал о десяти тысячах долларов. Положив на сковородку масла и давленого чесноку, я подумал о Витамине D, кто бы он ни был.

– О черт! Друг, убери это! Друг, брось!

– Что случилось?

– Ничего. Просто Друг запрыгнул на кушетку со своей костью. И поставил пятно. Я займусь этим.

Кэт вошла в кухню, качая головой и улыбаясь.

– Вот скотина! Вечно ему говорю не делать этого. Впервые он на меня зарычал. – Она снова покачала головой.

– Он просто привык к моей старой кушетке, где мог делать что хочет.

Кэтлин засуетилась у раковины с тряпкой и моющим средством, включила кран.

– Ну а тут новая кушетка и новый день в жизни этого пса!

– Кэт, погоди, ладно? Я хочу у тебя кое-что спросить. Ты знаешь парня по прозвищу Витамин D?

– Это не парень, но я знаю парня, который создал эту группу. Виктор Диксон. Это их лид-гитарист. – Она закрыла кран и отжала тряпку в раковину. – Откуда ты узнал про «Витамин D»? Ты же никогда не слушаешь рок.

– Кто он такой, этот Виктор Диксон?

– Мой прежний парень. Он организовал эту группу. Они только что начали продвигаться. По «Эм-ти-ви» начинают крутить их первый ролик. Ты видел?

Вода закипела, и я хотел запустить в кастрюлю спагетти, но не смог. Слишком перепугался?

– Вы продолжаете… ваши отношения?

Кэт сложила руки на груди и вздохнула. В ее глазах зажглись огоньки.

– Ревнуешь, а? Это хорошо! Что ж, я знаю его с колледжа. Потом он исчез на несколько лет, а потом вдруг вернулся, и мы встречались пару месяцев. Он был скорее моим другом, чем парнем, хотя многие думали, что у нас что-то серьезное. Почему ты спрашиваешь? Как мы до этого дошли?

– Джаз сказала мне…

Друг в комнате зашелся лаем.

– Друг! Друг! Друг! – Казалось, он совсем свихнулся. Мы с Кэтлин переглянулись и двинулись к нему.

По телевизору какой-то человек деревянной дубиной бил по голове маленького белого тюлененка. Тюлененок кричал, а снег вокруг окрасился темно-красной кровью. Японские рыбаки вытягивали огромный невод, полный мертвых дельфинов. Друг стоял перед телевизором и лаял.

– Друг, прекрати!

По телевизору кто-то взял деревянную клетку. Внутри было десять мертвых попугаев, они аккуратно лежали вплотную друг к другу, образуя многоцветную полосу. За лаем я расслышал что-то про нелегальный ввоз редких птиц в Соединенные Штаты.

– Друг, заткнись!

– Ой, Эган, взгляни.

На операционном столе, притянутая к нему ремнями, лежала собака. Ее брюхо было распорото, губы скривились над зубами, а глаза наполнял безумный ужас.

Только этого нам и не хватало – образовательной передачи про жестокое обращение с животными.

Это был невозможный, сверхъестественный день. Один из тех дней, когда лучше всего просто поднять руки вверх и сразу после ужина лечь в постель в надежде, что на этом он и закончится.

Но в воздухе витало что-то не то, и мы закончили день выяснением отношений за ужином.

Между нами все еще маячил этот Виктор Диксон. Нет, никаких контактов с ним с тех пор, как мы вместе. И все-таки иногда он звонил ей на работу. Да, пару раз они обедали вместе. Нет, между ними ничего не было. Я ей не верю? Как мне могла прийти в голову такая мысль?

Я сказал, что мне очень хочется ей верить, но почему она ничего мне не говорила раньше?

Потому что это только еще больше все запутало бы, по ее мнению.

Наши голоса звучали все громче, а ужин – кстати, неплохой ужин – стыл.

Друг оставался с нами до третьего раунда, а потом улизнул из комнаты, повесив голову и поджав хвост. Мне хотелось сказать ему: не ты ли заварил всю эту кашу?

– Так вот что ты называешь доверием, Эган: что из-за подозрений даже готов бросить меня?

– Очень смешно, но продолжай, Кэтлин. Как бы ты себя чувствовала на моем месте? Встань на мое место.

– Спасибо, я бы чувствовала себя прекрасно. Потому что я бы поверила каждому твоему слову.

– Ну, знаешь! Да ты просто девчонка.

И это было слишком. Она встала и унеслась прочь.

* * *

Пока я ждал и волновался, в течение получаса дважды позвонила Язенка.

В первый раз она лишь сказала, что Кэтлин дома у Витамина D, и дала мне номер телефона.

Я позвонил. Ответил заспанный голос с южным акцентом. Я попросил Кэтлин.

– Эй, приятель, ты знаешь, который час? Кэт здесь нету. Я не видел ее несколько дней. Господи, да ты знаешь, сколько сейчас времени? Эй, а откуда ты узнал этот номер? Его же нет в справочнике. Тебе Кэт его дала? Она у меня получит, когда снова ее увижу. Она же обещала никому его не давать.

– Послушайте, это очень важно. Я действительно буду очень благодарен, если вы дадите мне поговорить с ней. Я ее брат, и у нас в семье серьезная проблема.

– Ну, мне очень жаль, но ее действительно здесь нет. Впрочем, секундочку – у меня есть телефон, по которому ее можно найти.

И он дал мне мой номер.

* * *

Второй телефонный разговор с Язенкой длился дольше. Ее голос звучал как шепот папе на ухо. К концу каждого предложения слова замедлялись и затихали.

– Эган? Это снова я. Ты должен меня выслушать. Животные готовят восстание. Это произойдет скорее, чем я думала. Они собираются убить всех. С них хватит. Спасутся только их друзья. Восстанут все звери на земле. И перебьют всех… Как только повесишь трубку, возьми карту. В Греции есть такой остров – Формори. Ф-О-Р-М-О-Р-И. Завтра же уезжай туда. Все начнется через три дня.

– Джаз…

– Нет, молчи! На этом острове они оставят некоторых жить. Тех, кто друг животным. Друг говорит, что ты можешь поехать туда и остаться в живых. Но Кэтлин – нет. Она не давала ему грызть его косточку. Пожалуйста, пожалуйста, уезжай, Эган! Прощай. Я люблю тебя!

Это был мой последний разговор с ней. Когда через двадцать минут я добрался до больницы, медсестра с печальным лицом сообщила мне, что Джаз только что умерла.

* * *

Сейчас почти полчетвертого утра. Я посмотрел в атлас и нашел: Ф-О-Р-М-О-Р-И.

Друга я отпустил погулять больше трех часов назад, но он еще не вернулся. И Кэтлин тоже.

Луна нынче необычайно яркая. Несколько минут назад, стоя в дверях, я увидел, как на фоне ее спокойного светлого лика пролетели в строгом плотном строю тысячи и тысячи птиц.

Нужно быстрее решать.