Читать книгу Вот я - Джонатан Сафран Фоер - Страница 12

Когда Джейкоб спустился, успокоив Бенджи, Джулия уже заснула. Или безупречно изображала сон. Джейкобу не спалось. Читать не хотелось – ни книгу, ни журнал, ни даже блог о недвижимости. Телевизор смотреть – тоже. Писать не получится. Мастурбировать тоже. Ни одно занятие не привлекало, все показалось бы постановкой, притворством.

Он отправился в комнату Сэма, надеясь, что созерцание его спящего первого ребенка подарит несколько мгновений душевного покоя. Зыбкий свет выполз из-под двери в коридор, затем втянулся обратно: волны цифрового океана по ту сторону. Сэм, всегда бдительно оберегавший свою территорию, услышал тяжелые шаги отца.

– Пап?

– Один и без оружия.

– Ага. Ты там стоишь? Тебе что-то нужно?

– Можно войти?

Не дожидаясь ответа, Джейкоб отворил дверь.

– Риторический вопрос? – спросил Сэм, не отводя глаз от экрана.

– Чем занимаешься?

– Смотрю телик.

– У тебя нет телика.

– На компе.

– Ну так разве ты не компьютер смотришь?

– Конечно.

– И что идет?

– Да все.

– А что ты смотришь?

– Ничего.

– Найдешь секунду?

– Да: один…

– Это был риторический вопрос.

– А…

– Как дела?

– Это мы разговариваем?

– Ну, я начинаю.

– Все нормально.

– Классно, когда все нормально?

– Что?

– Не знаю. Кажется, я где-то такое слышал. В общем… Сэм…

– Единственный и костлявый[10].

– Зачет. Короче говоря, вот что. Извини, что гружу. Но… Эта ситуация утром в Еврейской школе…

– Я этого не писал.

– Ага. Вот так.

– Ты мне не веришь?

– Тут дело даже не в этом.

– Нет, в этом.

– Было бы значительно легче все это разгрести, если бы ты предложил другое объяснение.

– Но его нет.

– Этот набор слов, в принципе, вообще ерунда. Между нами, меня бы вообще не волновало, если бы это ты написал.

– Я не писал.

– Кроме слова на «н».

Сэм наконец перевел глаза на отца.

– Что, развод?

– Что?

– А, ничего.

– К чему ты это сказал?

– Я не говорил.

– Ты про нас с мамой?

– Не знаю. Я даже себя не слышал за руганью и звоном стекла.

– Сегодня? Нет, то, что ты слышал…

– Все в порядке. Мама заходила, и мы поговорили.

Джейкоб бросил взгляд на экранчик на мониторе компьютера. И подумал о том, что Ги де Мопассан ежедневно обедал в ресторане Эйфелевой башни, потому что это было единственное место во всем Париже, откуда ее не видно. «Нэтс» играют с «Доджерс», дополнительные иннинги. В неожиданном приливе возбуждения Джейкоб хлопнул в ладони.

– Пошли завтра на игру!

– Что?

– Оторвемся! Можем прийти пораньше на разминку. Объедимся всяким дерьмом.

– Объедимся дерьмом?

– Ну, вредной едой.

– А почему бы мне не посмотреть здесь?

– Но у меня обалденная идея!

– Да?

– Нет?

– У меня футбол, и музыка, и подготовка к бар-мицве, ну если она еще будет, не дай бог.

– Я могу тебя освободить от этого.

– От моей жизни?

– Боюсь, я мог только привести тебя в нее.

– И они играют в Лос-Анджелесе.

– Точно, – сказал Джейкоб и добавил тише: – Как же я не сообразил.

Это тихое замечание заставило Сэма подумать, не обидел ли он отца. В нем шевельнулось чувство, которое в предстоящем году он будет испытывать, – хотя и понимая, что это полная глупость, чем дальше, тем чаще и острее, – что, может быть, в происходящем есть хоть и ничтожная, но и его вина.

– Доиграем партию?

– Не.

– Как у тебя с деньгами?

– Все ОК.

– И эта история в Еврейской школе. Очевидно ведь, она не из-за дедушки, да?

– Если только он заодно не дедушка того, кто это написал.

– Я так и думал. В любом случае.

– Пап, Билли черная, как я могу быть расистом?

– Билли?

– Девочка, в которую я влюблен.

– У тебя есть девочка?

– Нет.

– Тогда я не понял.

– Это девочка, в которую я влюблен.

– Ага. И ты сказал Билли? Значит, это девочка, так?

– Да. И она черная. И как бы я мог быть расистом?

– Я не уверен, что тут вполне работает логика.

– Работает.

– Ты знаешь, кто подчеркивает, что среди его лучших друзей есть черные? Тот, кому не по душе чернокожие.

– Из моих лучших друзей ни один не черный.

– И ты как знаешь, но я считаю, что предпочтительнее их обозначать афроамериканцы.

– Обозначать?

– Прсто термин.

– Надо ли парню, влюбленному в черную девушку, использовать термины?

– А это не котел ли называет чайник афроамериканцем?[11]

– Котел?

– Ну, я шучу. Просто интересное слово. Я не сужу. Ты знаешь, что тебя назвали в честь брата твоего прадеда, погибшего в Биркенау. У евреев всё всегда приобретает какое-то значение.

– Какое-то страдание, ты хочешь сказать.

– А гои выбирают красивые имена. Или берут и выдумывают их.

– Билли назвали в честь Билли Холлидей.

– Значит, это исключение, подтверждающее правило.

– А тебя в честь кого назвали? – спросил Сэм; его интерес – небольшая уступка голосу совести за погрустневший и потускневший голос отца.

– В честь дальнего родственника по имени Яков. Считается, что он был удивительным, легендарным человеком. Предание гласит, что он голой рукой раздавил череп казаку.

– Круто.

– Я, конечно, не такой силач.

– Мы даже не знаем никаких казаков.

– В лучшем случае я обычный.

У кого-то из них заурчало в животе, но ни один не понял, у кого.

– Ладно, вывод. По-моему, это чудесно, что у тебя есть девушка.

– Она мне не девушка.

– Опять разница в терминологии. По-моему, чудесно, что ты влюблен.

– Я не влюблен. Я ее люблю.

– Ну, что бы там ни было, все железно останется между нами. Можешь мне доверять.

– Я уже говорил об этом с мамой.

– Правда? Когда?

– Не знаю. Пару недель назад.

– Так это несвежая новость?

– Все относительно.

Джейкоб задержал взгляд на экране. Не это ли притягивало Сэма туда? Не возможность быть где-то еще, а возможность не быть нигде?

– И что ты ей сказал? – спросил Джейкоб.

– Кому?

– Своей матери?

– В смысле, маме?

– Ей.

– Не знаю.

– Не знаешь – в смысле, не в настроении говорить об этом сейчас со мной?

– В этом смысле, ага.

– Это странно, поскольку она уверена, что ты и написал все те слова.

– Я не писал.

– Ладно. Я становлюсь назойливым. Я пойду.

– Я не сказал, что ты назойливый.

Джейкоб двинулся к выходу, но, не дойдя до двери, остановился:

– Хочешь анекдот?

– Нет.

– Сальный.

– Тогда точно нет.

– Какая разница между «субару» и эрекцией?

– «Нет» значит «нет».

– Ну серьезно, какая разница?

– Серьезно, мне не интересно.

Джейкоб наклонился к нему и прошептал:

– У меня нет «субару».

Против воли Сэм громко рассмеялся, всхрапывая и брызгая слюной. Джейкоб рассмеялся, но не собственному анекдоту, но смеху сына. Они смеялись вдвоем, взахлеб, истерически.

Сэм попытался безуспешно взять себя в руки и выговорил:

– Смех-то в том… самый-то смех… что… «субару» у тебя есть.

И они еще хохотали, Джейкоб – до храпа, до слез, с мыслями о том, какой это кошмар – быть в возрасте Сэма, какая боль и какая несправедливость.

– И то правда, – признал Джейкоб, – «субару» у меня еще как есть. Надо было сказать «тойота». О чем я думал?

– О чем ты думал?

О чем он думал? Они просмеялись.

Джейкоб еще на раз подвернул рукава – туговато, но ему хотелось, чтобы они удержались выше локтя.

– Мама думает, тебе лучше извиниться.

– А ты?

Он сомкнул пальцы в кармане вокруг пустоты, вокруг ножа, и сказал:

– И я.

Единственный и насквозь фальшивый.

– Тогда ладно, – сказал Сэм.

– Это не так ужасно.

– Нет, ужасно.

– Да, – согласился Джейкоб, целуя Сэма в макушку – последнее допустимое для поцелуев место. – Должно быть, довольно мерзко.

На пороге Джейкоб обернулся:

– Как дела в «Иной жизни»?

– Ну…

– Над чем работаешь?

– Строю новую синагогу.

– Правда?

– Ага.

– Можно спросить, зачем?

– Потому что я разрушил старую.

– Разрушил? Типа, снес?

– Типа того.

– И теперь, значит, строишь себе новую?

– Старую тоже я построил.

– Маме бы понравилось, – сказал Джейкоб, осознавая, насколько красиво и удивительно то, чем Сэм никогда не делился. – И у нее, наверное, возникла бы тысяча идей.

– Пожалуйста, не говори ей.

От этих слов Джейкоб ощутил прилив удовольствия, которого не желал. Кивнув, он сказал:

– Конечно. – Затем, качнув головой, добавил: – Я бы и не стал.

– Ладно, – сказал Сэм. – Что-нибудь еще?

– Ну, а старую синагогу? Ее ты зачем строил?

– Чтобы взорвать.

– Взорвать? Знаешь, если бы я был другим отцом, а ты другим ребенком, я бы, наверное, почувствовал, что обязан донести на тебя в ФБР.

– Но если бы ты был другим отцом, а я другим ребенком, мне, пожалуй, не пришлось бы взрывать виртуальные синагоги.

– Touché[12], – признал Джейкоб. – Но может ли быть, что ты строил ее не для того, чтобы разрушить? Или, по крайней мере, не только для этого?

– Нет, не может.

– Ну, например, ты пытался сделать все как надо, и когда не вышло, тебе пришлось все сломать?

– Никто мне не верит.

– Я верю. Я верю, что ты хочешь, чтобы все было как нужно.

– Нет, ты не понял, – сказал Сэм, потому что не было способа заставить отца хоть что-то понять.

Но отец понял. Сэм строил синагогу не затем, чтобы взорвать. Он был не из тех создателей тибетских песочных мандал, о которых ему пришлось слушать как-то в машине, – пятеро парней в молчании тысячи часов работают над аппликацией, чье назначение – не иметь никакого назначения. («И я думал, что нацисты – это противоположность евреев», – сказал тогда его отец, выдергивая наушники из автомобильной магнитолы.) Нет, он строил ее с надеждой, что наконец появится место, где он будет чувствовать себя уютно. И дело не в том, что он мог выстроить ее в соответствии со своими эзотерическими воззрениями: он мог находиться там, не находясь там. В чем-то сродни мастурбации. Но как и в мастурбации, тут, если не выйдет точно как надо, уж будет полностью и безвозвратно мимо. Иногда, в худшие из возможных моментов, его опьяненное подсознание вдруг закладывало вираж и в свете его ментальных фар оказывался рав Зингер, или Сил (певец), или мать. И тут уже ничего нельзя было переиграть. Так же и с синагогой: малейшее несовершенство – ничтожное отклонение от симметрии в ротонде, слишком высокие для малорослых детишек ступени, перевернутая звезда Давида – и все насмарку. И ничто не делалось спонтанно. Сэм все продумывал. А разве не мог он просто поправить то, что получилось не так? Нет. Потому что он бы всегда помнил, где было плохо: «Вот эта звезда висела вверх ногами». Другой человек воспринял бы исправление как улучшение изначального варианта. Сэм не был «другим человеком». Как и Саманта.

Сев на кровать, Джейкоб заговорил:

– В молодости, может, даже в старшей школе, я переписывал слова любимых песен. Зачем, не знаю. Наверное, это давало мне ощущение, что всё на своих местах. В общем, это было задолго до интернета. Так что я садился перед бумбоксом…

– Перед бумбоксом?

– Ну, магнитолой.

– Это я подстебнул.

– Ясно… ну вот… садился перед бумбоксом, слушал песню несколько секунд, останавливал и записывал, что услышал, потом перематывал и слушал еще, чтобы убедиться: все записано правильно. Потом включал дальше и записывал следующий кусок, потом перематывал, если толком не расслышал или не был уверен, что расслышал правильно, и записывал дальше. При перемотке вообще-то точно не попадешь, так что я неизбежно или пролетал вперед, или недоматывал. Ужас как утомительно. Но я любил это дело. Мне нравилось, что нужна такая точность. Нравилось разбираться. За этим занятием я провел неведомо сколько тысяч часов. Иногда текст вообще было невозможно разобрать, особенно если звучал гранж или хип-хоп. Догадки меня не устраивали, ведь так пропадал весь смысл записывания песен – их точная расшифровка. Бывало, мне приходилось слушать какой-то малюсенький фрагмент снова, и снова, и снова, десятки раз, сотни. И я буквально до дыр затирал это место на пленке, так что в следующий раз, когда слушал эту песню, того места, которое мне так нужно было правильно услышать, в ней уже не было. Я помню одну фразу в «All Apologies» – знаешь эту песню, да?

– Не-а.

– А «Нирвану»? Крутая. Крутая, крутая вещь. В общем, видать, у Курта Кобейна заплетался язык, и там была фраза, которую я никак не мог разобрать. После сотен прослушиваний самое разумное, что у меня получилось, было «Возопил мой стыд». И я много лет не понимал, что облажался, пока не спел это место во всю глотку, как дурак, при маме. Вскоре после того, как мы поженились.

– Она сказала, что ты не так поешь?

– Да.

– Очень в ее духе.

– Я был благодарен.

– Но ты же пел.

– Неправильно пел.

– Все равно. Надо было дослушать.

– Нет, она правильно сделала.

– Ну и как там на самом деле?

– Смотри не упади. Там было: «Воск топил мосты».

– Не может быть!

– Да?

– Что это вообще могло бы значить?

– А ничего и не значит. Это была моя ошибка. Я думал, в этом скрывался какой-то смысл.