Читать книгу Бисмарк: Биография - Джонатан Стейнберг - Страница 7

Бисмарк получил назначение посланником при очень странной организации, называвшейся Германским союзом. Июньским договором 1815 года (пересмотренным Заключительным актом в 1820 году), по сути, воссоздавалась наполеоновская Рейнская конфедерация, но при гегемонии Австрии, а не Франции. Меттерниху пришлось для этого признать наполеоновскую концепцию устройства Европы и заключить пакт с «революцией». Он должен был отказаться от притязаний австрийских Габсбургов на территории, «украденные» при Наполеоне, и игнорировать требования свергнутых князей вернуть их обратно. Все это Меттерних сделал для того, чтобы затвердить за габсбургской монархией роль главного арбитра Европы.

Германский союз, или Deutscher Bund, сконструированный Венским конгрессом, представлял собой эфемерную ассоциацию тридцати девяти государств. Союзный сейм во Франкфурте представлял сюзеренов, а не народы этих государств. Австрийский император и прусский король имели по одному голосу на ассамблее. Тремя государствами – членами ассоциации правили иностранные монархи – короли Дании, Нидерландов и Великобритании (до 1837 года, поскольку королева Виктория как женщина не могла претендовать на трон в Ганновере). Все три иностранных монарха были членами Германского союза, и каждый имел право голосовать на собрании. Шесть других королей или великих герцогов тоже имели по одному голосу на сейме: короли Баварии, Саксонии, Вюртемберга, курфюрст Гессен-Касселя, великий герцог Бадена и великий герцог Гессена. На двадцать три малых и очень малых государства приходилось пять голосов, и четыре вольных города – Любек, Франкфурт, Бремен и Гамбург имели на всех один голос.

Новый Германский союз, освященный Заключительным актом 1820 года, закрепил европейскую структуру Меттерниха, «решив» германскую проблему.

Статья 1 договора гласила:

«Deutscher Bund (Германский союз) есть международная ассоциация германских суверенных князей и вольных городов, имеющая целью обеспечение независимости и неприкосновенности государств-членов, внутренней и внешней безопасности Германии»¹.

В статье 5 провозглашалось, что союз является перманентным и ни одно государство не вправе выйти из него: как мы увидим дальше, это положение очень пригодилось Бисмарку в 1866 году. Статьями 6 и 11 учреждались генеральная ассамблея как главный постановляющий орган и «узкий» совет, в котором решения должны были приниматься подавляющим большинством голосов. Статьей 20 генеральной ассамблее разрешалось выступать в защиту государств-членов, подвергшихся неоправданному насилию или агрессии со стороны другого государства или государств, входящих в союз. В целом ряде статей обращалось внимание на опасность революций и предусматривались меры по их предотвращению и подавлению. Создавался союзный суд для разрешения конфликтов между государствами-членами. Статьей 58 суверенным князьям запрещалось допускать, чтобы существующие landstndische Verfassung (сословные конституции) превалировали над обязательствами перед союзом.

Заключительный акт 1820 года относительно Германского союза отличался такой же расплывчатостью, как и Лиссабонский договор 2007 года о Европейском союзе. Только эксперты могли разобраться в нем, как и сегодня мало кто за пределами Брюсселя способен толком объяснить, как функционирует ЕС. Еще в 1858 году Deutsches Staats-Wrtebuch, основной немецкий правовой словарь, путался в различиях между «узким советом» и генеральной ассамблеей или пленумом: «Узкий совет не был сенатом, в нем не имелось ни палат, ни курий… Существовал только один орган союза – Bundesversammlung (союзное собрание)»². Поняв, что они не в состоянии объяснить, чем все-таки должен был заниматься «узкий совет», составители словаря решили вообще этого не делать. Тем не менее Deutsche Bund кардинально отличался от своего далекого преемника Европейского союза. Тогда никто даже и не притворялся, что конфедерация представляет интересы «народов». Кроме того, две ведущие германские державы – Австрия и Пруссия – обладали гораздо большей независимостью, чем любое из современных европейских государств. Далеко не все их территории принадлежали союзу. Командующими армиями по-прежнему оставались их сюзерены, император и король, и никакого отношения к союзу не имели бюджеты и налогообложение, внутренние законодательства и религиозные учреждения.

Главную трудность, с которой неизбежно должен был столкнуться Бисмарк на посту посланника при союзе в 1851 году, создавало неравенство двух великих держав. Союз возродился после революций 1848 и 1849 годов, потому что это устраивало Австрию: как и в 1815 году, она хотела господствовать в Германии, пользуясь зыбкостью ассоциации. Малые государства могли чувствовать себя спокойнее в неуклюжей, децентрализованной и многонациональной империи Габсбургов, чем в жестком, унитарном прусском королевстве. Несмотря на невразумительный характер структуры, при которой его аккредитовали, Бисмарк оказался на передовой германской дипломатии: на линии конфронтации интересов двух главных германских государств.

Назначение посланником круто меняло весь образ жизни Отто фон Бисмарка и Иоганны. 3 мая он писал жене:

«Готовься поднять якорь и отплыть из порта своего домашнего очага. Я знаю по себе, как тяжело уезжать, как опечалены твои родители. Но я повторяю, что у меня не было ни малейшего желания и стремления к тому, чтобы получить это назначение. Как бы то ни было, я слуга Господа, и куда бы Он ни послал меня, я должен повиноваться»³.

Нельзя не обратить внимание на утверждение Бисмарка, будто он и пальцем не пошевельнул для того, чтобы добиться нового назначения. Зачем он так нагло лгал жене? Имеющиеся свидетельства указывают на то, что все последние месяцы он только и занимался интригами с целью получить подходящий дипломатический пост. Его усилия увенчались успехом, превзошедшим все ожидания, и это Бисмарк признал в несколько более откровенном письме, отправленном сразу после того, как ему стало известно о назначении. Он добился своего: пост превосходный и вполне соответствовал его талантам. Почему же не поделиться с женой радостью по поводу успеха? Ответ один: он всегда лгал в личных делах, лгал и матери и отцу. Для него вошло в привычку не говорить правду в личных отношениях, и, как мы уже отмечали, он начал прибегать ко лжи и для того, чтобы скрывать свои ошибки. Ему пришлось сослаться на Бога, чтобы супруга согласилась на новый образ жизни. Если Бог того требует, то Иоганна, как истинная евангелистка, не сможет ни воспротивиться, ни засомневаться.

Назначение во Франкфурт могло беспокоить Бисмарка лишь в одном отношении: у него все-таки были проблемы с женой. Она не отличалась красотой, не говорила на иностранных языках, не умела элегантно одеваться, не обладала навыками придворного этикета. Иоганна была не способна стать светской дамой, грациозно покоряющей европейское высшее общество, и к этому даже не стремилась. Давняя подруга и единомышленница по пиетизму Хедвиг фон Бланкенбург предупреждала:

«Меня по-настоящему тревожит только то, что ты все еще смотришь на окружающий мир так же, как и пять лет назад, и для меня это непонятно… Прошлое тоже живо во мне, но теперь я должна делать и другие вещи, серьезные вещи. Необходимо внутреннее горение, Иоганна, дорогая Иоганна! Мы не можем всю жизнь оставаться детьми, игривыми и дурашливыми. Мы должны стать людьми серьезными ради нашего возлюбленного Господа»⁴.

Почти наверняка Бисмарк просил жену перемениться. Вскоре после прибытия во Франкфурт, 14 мая, он писал:

«Похоже, что летом я займу пост Рохова. И тогда, если сумма останется прежней, я буду получать 21 000 рейхсталеров, но мне придется содержать солидный штат и домашнее хозяйство. Поэтому, дитя мое, приготовься к тому, чтобы с важным благородством восседать в салоне, величаться вашим превосходительством, благоразумно и любезно вести себя с другими превосходительствами… Еще об одной моей просьбе, пожалуйста, не говори матери, чтобы она не ворчала: выучи французский язык, но делай это так, будто ты сама надумала его освоить. Читай как можно больше на французском языке, но не при свечах и не тогда, когда устали глаза… Я женился на тебе не для того, чтобы иметь светскую жену для других, а для того, чтобы любить тебя по Божьему благословению и в соответствии с велениями моего сердца, чтобы иметь в этом чуждом мире свой угол, не продуваемый никакими ветрами и согреваемый моим собственным очагом, к которому я могу придвинуться, когда за окнами бури или морозы. И я хочу сам поддерживать огонь в моем очаге, подбрасывать в него дрова, раздувать пламя, защищать и укрывать его от злых напастей и чужаков»⁵.

В этой превосходной прозе затрагивается и животрепещущая семейная проблема. Возможно, Бисмарк и женился на Иоганне не для того, чтобы «иметь светскую жену для других», но теперь ему была нужна именно такая супруга, которой она абсолютно не желала становиться. Иоганна так и не освоила французский язык и никогда не одаряла Бисмарка тем женским обаянием, в котором он нуждался не только в силу своих профессиональных потребностей. А с возрастом его становилось и того меньше. К тому времени, когда Бисмарк завершил первое десятилетие своей дипломатической службы, она превратилась в ту самую «странную особу», которую встретил в Санкт-Петербурге молодой атташе Гольштейн. Никому не дано знать перипетии их брака, но ясно одно: в какой-то момент Бисмарк потерял надежду увидеть жену в другом качестве. Бисмарки обедали поздно, в пять часов, что для всех во Франкфурте казалось чудным. И прусское посольство во Франкфурте, а позже и их официальная резиденция на Вильгельмштрассе, 76 в Берлине выглядели так, словно в них обосновались сельский помещик с женой-богомолкой. По моему мнению, Иоганна не желала перестраиваться и подстраиваться под Бисмарка из простого упрямства. Он женился на ней «рикошетом», поскольку любил Марию фон Тадден, и нежелание Иоганны стать более привлекательной было своего рода протестом. Что касается самого Бисмарка, то брак, очевидно, не удовлетворял его физиологические потребности. Это видно хотя бы из его описания Гансу фон Клейсту-Ретцову своей холостяцкой жизни во Франкфурте в июне 1851 года:

«Главным соблазном, которым дьявол искушает меня, является не стремление к славе, а животное чувство, побуждающее меня к совершению величайшего греха, из-за которого, как мне кажется временами, Бог не удостоит меня своей милости. В любом случае слово Божье не посеяло семян в моем сердце, в котором зияет пустота, как в молодости. Иначе я бы не мучился соблазнами, которые посещают меня даже в моменты молитвы… Пожалей меня, Ганс, но сожги это и никому не рассказывай»⁶.

Через четыре года после женитьбы Бисмарк уже признавался самому близкому другу в том, что его посещает «животное чувство» и соблазн совершить «величайший грех». Мы не можем знать, что делал Бисмарк втайне, но письмо предполагает: брак не снял чувственные побуждения.

Тем временем Ганс обручился с протестантской монахиней, графиней Марией фон Штольберг-Венигороде. Бисмарк с завистью писал:

«Ганс неимоверно счастлив, долго не засыпает и ведет себя как ребенок. Помолвка пока еще конфиденциальная, но Ганс не может скрыть своей радости. Он хочет написать о ней на каждом тротуаре и сообщить встречному и поперечному, другу и недругу, пребывая в восторженной уверенности в том, что в мире больше нет конфликтов и все счастливы так же, как и он. У него теперь совершенно другое выражение лица, он пританцовывает и поет какие-то чудные песни, когда остается один в комнате. Короче говоря, Ганс стал неузнаваем, но он был бы еще милее, если бы не мешал мне спать своей радостью»⁷.

8 мая король принял Бисмарка и присвоил ему чин Geheimer Legationsrat (тайного дипломатического советника). Как потом Бисмарк прокомментировал, «по иронии судьбы Господь наказал меня за мою неприязнь к тайным советникам»⁸. Людвиг фон Герлах остался недоволен скоропалительным возвышением Бисмарка и присвоением ему высшего дипломатического ранга. И он был, наверное, прав: до сего времени Бисмарк по-прежнему имел презренный чин референдария⁹. Его материальное положение сразу же улучшилось: 21 000 рейхсмарок по курсу 1871 года были равноценны 3134 фунтам стерлингов: это было очень приличное жалованье по английским стандартам. Согласно данным «Барчестерских хроник» Энтони Троллопа, опубликованных в 1857 году, доход современника Бисмарка, Уилфреда Торна, сквайра из Сент-Юолда, составлял 4000 фунтов стерлингов, что позволяло ему содержать лошадей, конюхов и гончих¹⁰. И жизнь в Англии была намного дороже, чем в Германии. Судя по всему, по доходам Бисмарк вырвался далеко вперед в сравнении со своими соотечественниками. Мы располагаем данными о пропорциональном соотношении численности налогоплательщиков, распределенных на категории по уровню доходов и внесенных налогов, и населения Пруссии на 1851 год. В те времена в Пруссии были крайне низки и доходы и налоги, и по этим данным нетрудно понять, что Бисмарк впервые в жизни удостоился знатного заработка:

10 мая 1851 года Бисмарк выехал из Берлина во Франкфурт поездом и добрался до места назначения по тем временам очень быстро – всего за двадцать пять часов¹². Через неделю он уже жаловался и на службу, и на других посланников:

«Во Франкфурте ужасная скучища… В сущности, делать нечего, кроме как шпионить друг за другом, словно мы можем найти или разузнать что-нибудь стоящее. Жизнь здесь почти полностью состоит из пошлых банальностей, которыми люди мучают себя. Я делаю необычайные успехи в искусстве говорить много и ничего не сказать. Я исписываю множество страниц ровным, симпатичным почерком. Они читаются как газетные передовицы, и если Мантейфель, прочтя их, сможет сказать, о чем там речь, то он знает гораздо больше, чем я»¹³.

В начале июня Бисмарк сообщил Герману Вагенеру, редактору газеты «Кройццайтунг», о том, что все письма просматриваются австрийцами, и попросил слать их на Хохштрассе, 45, Франкфурт-на-Майне, но адресовать «господину Вильгельму Хильдебранду», лакею. Франкфуртская дипломатия оказалась несуразной:

«Австрийцы постоянно плетут интриги под маской веселых миляг… и мелкотравчато пытаются нас надуть, чему мы всячески противодействуем, тратя на это все наше время. Посланники из малых государств словно пародируют старорежимных, в напудренных париках дипломатов, моментально надуваются, если ты попросишь огонька для сигары, и замирают, будто собираются произнести речь перед Имперским судом, если ты попросишь ключ от т…»¹⁴

Главным австрийским интриганом был высокородный аристократ граф Фридрих Франц фон Тун унд Гогенштейн (1810–1881), представитель одной из старейших династий в монархии Габсбургов. Вскоре после прибытия нового прусского посланника он отправил в Вену свое мнение о нем:

«По всем фундаментальным вопросам, касающимся консерватизма, герр фон Бисмарк занимает совершенно правильные позиции, и он может нанести нам больше ущерба слишком ревностным отношением к делу, чем колебаниями и нерешительностью. С другой стороны, как мне представляется и насколько я могу судить, он принадлежит к той партии, которая преследует только прусские интересы и абсолютно не доверяет бундестагу в таких делах»¹⁵.

Бисмарк тоже отправил в Берлин свой отзыв о Туне в личном письме генералу Леопольду фон Герлаху:

«В нем перемешались грубая прямота, которую можно принять за откровенность, аристократическая nonchalance[20] и славянская крестьянская хитрость. У него всегда «нет инструкций», и, судя по его неосведомленности, он, похоже, полагается на свой штат и приближенных… Неискренность – самая главная особенность его поведения в отношении нас… Среди дипломатов нет ни одного человека со сколько-нибудь заметным интеллектом. В большинстве своем это самодовольные педанты, занятые мелочными делами, забирающие с собой в постель патенты и свидетельства полномочий, люди, с которыми не о чем говорить»¹⁶.

Хотя Бисмарк и чихвостил своих коллег, дипломатическая служба ему нравилась, и он с нетерпением ожидал официального утверждения в должности. Оно пришло в середине августа 1851 года. Бисмарк дождался формального назначения, но министерство почему-то уменьшило его жалованье на три тысячи талеров и не выделило денег для обустройства резиденции. Он решил, что и восемнадцати тысяч талеров вполне достаточно для «достойного и элегантного» образа жизни, но ему надо было найти пристанище для семьи. Он непременно должен был иметь дом с большими комнатами и садом. В начале сентября такой дом нашелся – в тысяче двухстах футах от городских ворот, с садом, и стоил он 4500 рейхсталеров, для Франкфурта очень дешево. В письме Иоганне 9 сентября Бисмарк ворчал: «Меня раздражает его превосходительство посланник баварского короля, заглядывающий мне через плечо, когда я пишу»¹⁷. Дело в том, что у Бисмарка вошло в привычку сочинять личные письма во время скучных речей на сессиях. И ему, конечно, приходилось много работать. С деланым изумлением он сообщал Бернхарду:

«С семи утра и до обеда, который у нас бывает обычно около пяти, у меня редко выпадает свободная минута… Кто бы мог подумать шесть месяцев назад, что я буду в состоянии платить пять тысяч талеров за аренду и нанимать французского шеф-повара, чтобы давать обеды в честь дня рождения короля. Я могу привыкнуть ко всему, но для Иоганны тяжело осваиваться в этом высокомерном и холодном обществе»¹⁸.

Бисмарк не забывал и о других делах. Он регулярно ездил в Берлин на заседания нижней палаты парламента. Его неуемные амбиции находили выход в письмах о проблемах Пруссии, которыми он забросал генерала Леопольда фон Герлаха, зная о его ежедневных беседах с королем за чашкой кофе с пирожными. Эти дружеские встречи с королем делали генерал-адъютанта Леопольда фон Герлаха самой влиятельной фигурой в государстве. Непосредственным начальником Бисмарка был премьер-министр и министр иностранных дел барон Отто Теодор фон Мантейфель (1805–1882), сухой и необщительный ретроград, но сведущий и компетентный государственный служащий. Мантейфель сменил на этом посту генерала, графа Бранденбурга, внезапно умершего 6 ноября 1850 года в разгар конфликта с Австрией. Он мужественно справился с «позором Ольмюца» и проявил здравомыслие, согласившись под нажимом камарильи назначить Бисмарка послом при обновленном союзе. Исполняя дипломатические обязанности, Бисмарк вел переписку с Берлином в обход своего непосредственного шефа, и такое откровенное непослушание, похоже, нисколько не смущало министра. Эта игра с двумя колодами карт в руках вошла в систему, о чем, к примеру, свидетельствует письмо Бисмарка Леопольду фон Герлаху от 25 февраля 1853 года. Мантейфель потребовал от Бисмарка представлять доклады миссии первого и пятнадцатого числа каждого месяца. Мантейфель не зря прославился как знаток бухгалтерии. Бисмарк повиновался, но сначала отправлял отчеты фон Герлаху:

«Я посылаю вам эти оригиналы с просьбой вернуть их через Кёльн, и, нарушая субординацию, я полагаюсь на вашу чрезвычайную осмотрительность, поскольку моя непорядочность может навредить нашим взаимоотношениям с Мантейфелем. Это было бы крайне нежелательно и для официальных, и для личных отношений, так как я искренне уважаю этого человека, и мне будет стыдно, если он подумает, хотя и совершенно безосновательно, что я оставляю его в дураках»¹⁹.

Откровенно лживое заявление Бисмарка, будто он своим поступком не «оставляет в дураках» Мантейфеля, похоже, нисколько не насторожило генерала. Этот набожный, истинный, «заново родившийся» христианин, генерал Леопольд фон Герлах согласился соучаствовать в непорядочности, поскольку камарилью устраивала крапленая христианская мораль. Герлах предпочел не заметить того, что Бисмарк манкировал своим дипломатическим долгом и предал Отто фон Мантейфеля, назначившего его посланником. Приняв условия игры, предложенные Бисмарком, генерал доказал, что камарилья научила его поступаться этическими принципами.

В феврале 1852 года Бисмарк в письме Леопольду фон Герлаху назвал себя его «приемным дитем в дипломатии»²⁰. И это письмо, и десятки других аналогичных посланий Бисмарка своему «дорогому патрону и другу» Иоганнес Вилльмс назвал «словесными фиглями-миглями, демонстрирующими, какими ужимками и прыжками формировалось политическое могущество Бисмарка»²¹. Я вижу в этих скетчах усердного ученика, старающегося показать своему наставнику, как блистательно он понимает реалии, разбирается в людях, ситуациях и конфликтах. Мало того, он хочет, чтобы о его идеях, способностях и деловитости через «дорогого патрона и друга» знал и король.

С двумя серьезными угрозами Бисмарк столкнулся в начале своей службы во Франкфурте. Первую угрозу представляла группировка противников Мантейфеля и Герлаха, состоявшая из дипломатов и недипломатов. Бисмарк писал об этих людях в мемуарах:

«Партия или, вернее, coterie[21], названная именем Бетмана – Гольвега, имела прямое отношение к графу Роберту фон дер Гольцу, человеку необычайно компетентному и энергич-ному…»²²

Надо сказать, Роберт фон дер Гольц всегда считал, что он должен был стать министром иностранных дел, и не терпел Бисмарка. Гольштейн в своих «Memoirs» красочно описал эпизод, иллюстрирующий их соперничество:

«Бисмарк любил рассказывать о том, как однажды, когда он еще не был чересчур занят делами, к нему во Франкфурте заявился Гольц только для того, чтобы облить грязью всех и вся. Уходил он через двор, где на него со злостью залаяла сторожевая собака. Бисмарк, все еще под впечатлением от малоприятного разговора, высунулся из окна и прокричал ему вслед: “Гольц, не укуси мою собаку!”»²³

Вторую угрозу Бисмарк создал себе сам. В марте 1852 года он ввязался в дуэль. История вышла презанятная. В самом начале службы посланником на одном из заседаний узкого совета председатель граф Тун задымил сигарой. По негласной традиции курить во время заседаний имел право только австрийский посланник, как президент союзного совета. Бисмарк, желая продемонстрировать равенство Пруссии, тоже затянулся сигарой. Бисмарк по неосторожности рассказал об этом случае барону Георгу фон Финке (1811–1875), депутату прусской нижней палаты от Хагена в Вестфалии. Все знали горячий нрав Финке, он прославился как самый пламенный парламентский оратор, а в студенческие годы, подобно Бисмарку, был отъявленным дуэлянтом²⁴. Финке нравилось подзуживать Бисмарка. По описанию Германа фон Петерсдорфа, «на его пухлом, мясистом лице, окруженном светло-рыжей бородой, всегда присутствовала издевательская улыбка, и вся его внешность излучала самоуверенность и вольность поведения… Битва была его стихией»²⁵. О том, что случилось потом, Бисмарк поведал теще:

«Во время дебатов в прусской нижней палате он (Финке) обвинил меня в недостатке дипломатической порядочности, сказав, что все мои достоинства пока сводятся к умению «дымить сигарой». Он намекал на инцидент во дворце союза, о котором я доверительно рассказал ему как о чем-то банальном, но забавном. Я ответил, что его замечание выходит за рамки не только дипломатической, но и обыкновенной порядочности, которую можно было бы ожидать от любого воспитанного человека. На следующий день он прислал секунданта герра Заукена-Юлиенфельде с вызовом на дуэль четырьмя пулями. Я принял вызов после того, как было отвергнуто предложение Оскара драться на саблях. Финке попросил отсрочки на сорок восемь часов. Я согласился. В восемь утра 25-го (марта) мы поехали в Тегель к очень живописному месту на берегу озера. Стояла прекрасная погода, птицы распевали на разные голоса, и меня сразу же покинули мрачные мысли. Я старался не думать об Иоганне, чтобы не дать слабину. Я взял с собой Арнима, Эберхарда Штольберга и брата, выглядевшего очень подавленным, как свидетелей… Бодельшвинг (кузен министра и Финке) выступал в роли нейтрального свидетеля. Он сказал, что условия слишком жесткие, и предложил каждому произвести по одному выстрелу. Заукен, представлявший Финке, согласился и предложил, что они готовы отвести вызов, если я принесу извинения за свои ремарки. Поскольку я не мог сделать это, находясь в здравом уме, то мы взяли пистолеты, по команде Бодельшвинга выстрелили, и оба промахнулись… Бодельшвинг залился слезами… Смягчение условий меня злило, и я предпочел бы продолжить дуэль. Поскольку никто не был обижен, я тоже ничего не мог сказать. На этом все закончилось. Мы пожали друг другу руки»²⁶.

Жизнь Отто фон Бисмарка могла оборваться 25 марта 1852 года, если бы Карл фон Бодельшвинг не предложил изменить условия дуэли, либо он мог убить Финке, что почти наверняка повредило бы его карьере. Ничего этого не случилось. Бисмарк остался жив. Но все могло сложиться иначе.

Бисмарк все больше входил в роль важного дипломата, продолжая информировать о своей деятельности патрона Леопольда фон Герлаха. В августе 1852 года Бисмарк начал свое письмо такими словами: «Я живу здесь во Франкфурте как Бог». Он перефразировал известный немецкий афоризм «Я живу как Бог во Франции», означавший не что иное, как «Мне здесь нравится», заменив Frank-reich на Frank-furt²⁷. (Редакторы «Собрания сочинений Бисмарка» с типично немецким отсутствием чувства юмора пометили: «Так в оригинале, возможно, опечатка».) Бисмарк писал:

«И эта мешанина из напудренных париков, железных дорог, деревенских помещиков на Бокенхайме (Бисмарк жил на аллее Бокенхаймер, 40. – Дж. С.), дипломатического республиканизма и парламентской ругани настолько мне подходит, что я не променял бы этот пост ни на какой другой во всем мире, кроме трона, занимаемого его величеством, если, конечно, меня заставила бы его принять под нестерпимым давлением вся королевская семья»²⁸.

Имея в виду место своей службы, Бисмарк в послании сестре с сарказмом процитировал слова Гейне: «O Bund, Du Hund, du bist nicht Gesund!»[22] и предсказал, что этот «стишок при единодушном согласии скоро станет германским национальным гимном»²⁹. Глумясь над союзом, Бисмарк понимал, что для малых государств Пруссия всегда будет представлять больше угрозы, чем Австрия, и они будут тянуться к габсбургской монархии. Меньше докучать им будет слабый, а не сильный защитник, что и подтвердил впоследствии своими действиями Бисмарк.

2 декабря 1851 года Луи Наполеон Бонапарт, избранный президент Второй Французской республики, совершил хорошо спланированный и бескровный государственный переворот против конституционного строя. Coup d’etat во Франции кардинально изменил политическую и дипломатическую ситуацию в Европе. Не будь переворота, Бисмарк не смог бы объединить Германию. Луи Наполеон был таким же пленником воспоминаний о прошлом, как и консерваторы в Пруссии. Он должен был воссоздать империю своего дяди для того, чтобы привести в исполнение миф, содействовавший его избранию президентом. Статья 1 новой конституции гласила: “La Constitution reconnat, confirme et garantit le grands principes proclam s en 1789, et qui sont la base du droit public des Français”[23]. Следовательно, ему надо было решить замысловатую задачу: одновременно и поддерживать и отвергать благородные революционные лозунги «свободы, равенства и братства». Но прежде всего ему была нужна императорская корона, и 7 ноября 1852 года сенат восстановил титул императора. Диктатор стал называть себя Наполеоном III, а не Луи Наполеоном. Затем с такой же неизбежностью, с какой ночь сменяет день, Наполеон III должен был сделать следующий шаг: встать в наполеоновскую позу и в международных делах и разрушить баланс сил, который недавно восстановила Австрия.

Пришествие императора Наполеона III самым непосредственным образом определило дальнейшую судьбу Бисмарка: никакой другой правитель в Европе не помог ему так, как Луи Наполеон Бонапарт. Никакое другое государство не было так заинтересовано в ликвидации австрийского могущества, как Франция Наполеона III. И это обстоятельство полностью соответствовало интересам Бисмарка, приехавшего во Франкфурт с той же целью. Он сразу же уловил открывавшиеся перед ним новые политические возможности: наладить отношения с новым Бонапартом, чтобы попугать Австрию и мелких германских князей. В январе 1853 года Бисмарк уже писал Леопольду фон Герлаху:

«Я убежден, что для Пруссии было бы несчастьем вступать в альянс с Францией, но если даже мы этого и не сделаем, то нам не следует лишать наших союзников опасений по поводу того, что при определенных условиях мы можем выбрать это зло как наименьшее из двух»³⁰.

Эта аргументация не имеет никакого отношения к политической принципиальности, она определялась политическими реалиями или по крайней мере их видимостью. Если Пруссия продемонстрирует малым германским государствам возможность договоренностей между Берлином и Парижем, то они пойдут на поклон к королю и за гарантиями, чтобы он ничего не обещал французскому императору в ущерб их интересам. Они будут паиньками и послушными исполнителями желаний Пруссии. Действительно, Бисмарк в период между 1862 и 1870 годами выступал с такими угрозами, ожидая получить нужный результат. Потенциальный альянс с имперской Францией на самом деле мог встревожить Австрию и усилить позиции Пруссии. Для Пруссии первейшим врагом оставалась Австрия, о чем и писал Бисмарк Леопольду фон Герлаху в декабре 1853 года:

«Для нашей политики нет иного пространства, кроме Германии, и вследствие особенностей нашего роста, и в силу того, что Австрия отчаянно пытается использовать это обстоятельство в своих интересах. В нем нет места для двух стран, пока Австрия не откажется от своих претензий. В долгосрочном плане мы не можем сосуществовать. Мы отнимаем воздух друг у друга, один из нас должен уступить или быть принужден к тому, чтобы уступить. Пока этого не произошло, мы должны оставаться врагами. Это «не подлежащий игнорированию» факт (прошу меня извинить за фразеологию), каким бы малоприятным он ни казался»³¹.

Дипломатический этикет требовал, чтобы он нанес визит в Вену. Его представили императору и познакомили с новыми правителями Австрии, появившимися после внезапной смерти князя Шварценберга, случившейся 5 апреля 1852 года. В докладе премьер-министру фон Мантейфелю Бисмарк особо отметил тот факт, что страной правят евреи, которые и для Бисмарка, и для большинства юнкеров всегда создавали неудобства:

«Мне здесь говорили, что главный глашатай враждебности к нам, особенно в торговых делах, это «еврейская клика», которую ввел во власть покойный премьер-министр (Бах, Хок и еврейские газетные писаки, хотя Бах и вовсе не еврей)»³².

Во Франкфурт прибыл новый австрийский президент бундестага – внушительного вида вояка-ученый, востоковед и автор путевых очерков граф Антон Прокеш фон Остен (1795–1876). Вся немецкоязычная Европа знала его историческое описание греческого восстания в 1821 году, книги о странствиях и многотомные мемуары о жизни в Турецкой империи³³. Бисмарк его не переносил: «Его военная выправка, которой он щеголяет, шокирует. На нем всегда застегнутый на все пуговицы мундир, и даже во время заседаний он не расстается со своей саблей»³⁴. Меттерних, приславший его, писал о нем: «Я им восхищаюсь, я обожаю Прокеша, но даже если его сделать турецким султаном, то он все равно будет недоволен. Он эксцентричен и тщеславен»³⁵. В своем ответе 28 января 1853 года Леопольд фон Герлах высказался о Прокеше менее недоброжелательно, чем Бисмарк, и не согласился с его мнением о том, что «наши злейшие враги – Бонапарт и бонапартизм»³⁶. Не поддержал он и идею вражды с Австрией. Леопольд фон Герлах записал в дневнике 27 июля 1853 года:

«Я тысячу раз говорил Людвигу и другим, что действительный характер союза заключается в том, что Пруссия имеет исключительное отношение к Германии и вместе с этим претензии на доминирование, независимое от Австрии… Союз Пруссии с Германией важен, и в этом союзе она должна прежде всего объединиться с Австрией»³⁷.

Такие отношения с Австрией не устраивали Бисмарка, но он именно так и поступил в середине шестидесятых годов – блокировался с Австрией против германских князей и затем изолировал Австрию, с тем чтобы вызвать войну.

Конфликт, возникший на Балканах, внезапно внес свои поправки в планы честолюбивого молодого дипломата, обосновавшегося во Франкфурте. В 1853 году начал распадаться альянс России, Пруссии и Австрии, в то время как между Россией и Францией завязалась борьба за право защищать святыни в Палестине. В мае – июне 1853 года Турция отвергла притязания России на то, чтобы быть защитницей всех христиан в Турецкой империи. 31 мая 1853 года русская армия перешла Прут и оккупировала два дунайских княжества – Молдавию и Валахию. В октябре 1853 года между Россией и Турцией разгорелась война. Габсбургская монархия оказалась в сложном положении. Присутствие русских войск в низовьях Дуная угрожало монархии, которую часто называли Дунайской, поскольку река служила для империи главной водной артерией. Надо было как-то сдержать амбиции России. С другой стороны, две монархии начиная с 1815 года водили дружбу, и, кроме того, Габсбурги чувствовали себя в долгу перед Россией за помощь в подавлении венгерской революции в 1848–1849 годах.

12 апреля 1852 года министром иностранных дел Австрии стал Карл Фердинанд фон Буоль-Шауэнштейн, заменивший умершего князя Шварценберга лишь по должности: во всем остальном он и в подметки не годился своему предшественнику. Уверовав в слабость России, Боуль решил воспользоваться кризисом для утверждения на Балканах австрийского господства. Придворные советники, да и сам император, сомневались в разумности такой политики, и Австрия в итоге со всеми перессорилась и ничего не добилась.

Бисмарк, в свою очередь, тоже активизировался. Он начал склонять Мантейфеля к тому, чтобы использовать слабость Австрии для наращивания прусского могущества³⁸. «Кризисы благоприятствуют усилению Пруссии», – писал Бисмарк, предлагая королю Фридриху Вильгельму IV сосредоточить в Верхней Силезии войска численностью двести тысяч человек, которые можно будет в случае необходимости применить против Австрии или России:

«Имея под ружьем двести тысяч человек, ваше величество станут хозяином положения во всей Европе, смогут диктовать условия мира и добиться для Пруссии солидной позиции в Германии».

Ответ короля удивил, наверно, не только Бисмарка: «На подобные акты насилия способны только люди наполеоновского толка, но не я»³⁹. Фридрих Вильгельм IV разрывался между семейными узами, связывавшими его с царским двором (Николай I был женат на его сестре Шарлотте), и долгом перед Австрией, над ним довлела эмоциональная преданность Священному союзу 1815 года и собственная нерешительность.

Русско-турецкая война тем временем продолжалась, и ситуация в Европе обострялась. Британия, Франция и Пьемонт Кавура вступили в альянс с Турцией против России. Австрии требовалась поддержка Германского союза, и напряженность в отношениях между Пруссией и Австрией вышла далеко за рамки конфликта по поводу курения сигар на заседаниях. 22 марта 1854 года австрийский посланник при союзе Прокеш-Остен писал министру иностранных дел Австрии Буолю:

«Я никогда не рассчитывал на честную игру со стороны Пруссии и часто задавался вопросом: не вступить ли нам в коалицию, а потом с помощью морских держав довести Пруссию до безвредного для нас состояния? Мы никогда не избавимся от этого соперника, пока он силен; у нас будет еще меньше шансов сделать это, когда он станет сильнее. Еще Кауниц пытался противостоять самоуверенной наглости Фридриха II. Пруссия сегодня не что иное, как прежнее государство Фридриха»⁴⁰.

Не совсем так. В 1854 году Пруссией правил король, не способный на самостоятельные и смелые решения. Царь писал о нем презрительно: «Мой шурин ложится спать русским, а просыпается англичанином»⁴¹. Бисмарк настроился на то, чтобы использовать кризис для усиления международных позиций Пруссии, а это означало не допустить альянса с Австрией. Он должен был и следить за маневрами малых германских государств. В апреле Бисмарк писал Герлаху:

«Чтобы выжить, германским государствам необходимо примыкать к более крупным державам. Прежде они ориентировались на Пруссию – Австрию – Россию, когда сохранялось их единство, потом – на Австрию и Россию, когда эти страны отдалились от Пруссии»⁴².

28 марта 1854 года Франция и Великобритания объявили войну Российской империи, направив флот и наземные войска в Восточное Средиземноморье.

5 апреля 1854 года британские войска высадились на Галлипольском полуострове. 20 апреля Пруссия и Австрия заключили наступательно-оборонительный альянс, а 3 июня Австрия потребовала от России вывести войска из дунайских княжеств.

7 июня император Франц Иосиф и король Фридрих Вильгельм IV встретились в Тешене для координации своих дальнейших действий. 24 июня малые и средние германские государства присоединились к австрийско-прусскому альянсу. Бисмарк был против всего этого, о чем и писал брату 10 мая 1854 года:

«После первых же выстрелов по русским войскам мы превратимся для западных держав в козлов отпущения, позволим им диктовать условия мира, хотя и будем нести основное бремя войны, и это ясно как дважды два»⁴³.

Серия поражений поколебала самонадеянность русских командующих, и 28 июля они вывели войска за линию реки Прут. Западные державы теперь приготовились к высадке на побережье Черного моря. Бисмарк вздохнул с облегчением, написав брату 10 июля:

«Вырисовываются перспективы мира. Похоже, в Вене приходят в себя или, вернее, не дрожат больше от нетерпения и возбуждения, которым хотели нас поразить»⁴⁴.

8 августа Франция, Британия и Австрия согласились представить России четыре предложения в качестве основы для мирных переговоров. России предлагалось:

(1) Отказаться от протектората над дунайскими княжествами.

(2) Признать свободу плавания по Дунаю.

(3) Согласиться на пересмотр договора от 13 июля 1841 года.

(4) Отказаться от протектората над подданными Высокой Порты⁴⁵.

2 декабря Франция, Британия и Австрия образовали Тройственный союз, пригласив вступить в него и Пруссию. Бисмарк написал Герлаху:

«Позавчера получил текст договора от 2 декабря… Я бы ни за что не вступил в коалицию, ибо тогда все увидят, что мы делаем это из-за страха, и решат, что чем больше нас пугать, тем большего от нас можно добиться. Да и простые правила приличия не позволяют… Дело в том, что во всех германских кабинетах, от самого маленького до самого большого, в основе решений всегда лежит страх; один боится другого, и все боятся Франции…»⁴⁶

В конце месяца Бисмарк получил хорошие вести из Берлина, о чем и написал Леопольду фон Герлаху:

«Три дня назад я получил письмо от Мантейфеля, которое меня обрадовало. Он тоже считает, что нам не следует присоединяться к договору от 2 декабря… Пока мы способны легко и непринужденно демонстрировать уверенность в себе, нас будут уважать. Как только мы проявим страх, найдутся люди, которые примут его за признак слабости, попытаются его усилить и использовать в своих целях…

Для того чтобы поддерживать на достаточном уровне страх в государствах – членах союза, подобный тому, какой они испытывают в отношении Австрии, нам следует демонстрировать, что мы способны, если нас к этому принудят, вступить в альянс и с Францией, и даже с либерализмом. Пока мы ведем себя нормально, никто не воспринимает нас серьезно и все поворачивают головы туда, где находится источник наибольшего страха…»⁴⁷

В этом письме Бисмарк впервые изложил один из важнейших методов своей политтехнологии: создавать атмосферу страха и неопределенности в исходе кризиса, с тем чтобы держать оппонентов в состоянии боязливой неуверенности по поводу возможных действий Пруссии, а самому иметь возможность без зазрения совести пользоваться любыми средствами в достижении своих целей. Пруссия может вступить в альянс с любой силой или государством, если в этом возникнет такая необходимость. Этой техникой, основополагающей и беспринципной, отмечена вся его дипломатическая деятельность – от Крымской войны и до лишения властных полномочий.

В начале нового, 1855 года австрийский министр иностранных дел Буоль писал графу Лео Туну:

«Если дело дойдет до войны, то я предпочел бы, чтобы Пруссия не выступала на нашей стороне. Воевать с Пруссией против России было бы для нас большим неудобством. Если Пруссия солидаризируется с Россией, то мы будем воевать с Францией против России. Тогда мы захватим Силезию. Восстановится Саксония, и мы наконец получим мир в Германии. За все это Франция с радостью примет Рейнланд»⁴⁸.

10 января 1855 года Бисмарка вызвали в Берлин для консультаций, где он и оставался до 18 января. Его отношения с Прокешем во Франкфурте окончательно испортились. 20 февраля 1855 года герр фон Буоль-Шауэнштейн информировал Мантейфеля о предстоящей замене Прокеша графом Иоганном Бернхардом фон Рехбергом унд Ротенлёвеном. Буоль не преминул воспользоваться случаем и запросил «вероятность» замены герра фон Бисмарка ввиду его пресловутых недружественных высказываний в адрес Австрии, особенно в разговорах с негерманскими посланниками. Сообщение австрийского министра Мантейфель принял к сведению, а на запрос относительно Бисмарка ответил категорическим отказом⁴⁹. Бисмарк в письме брату выразил сожаление по поводу отъезда Прокеша, объяснив это тем, что ему больше не придется иметь дело с «таким топорным оппонентом»⁵⁰. В этом небольшом австрийско-прусском кризисе Бисмарк одержал свою первую дипломатическую победу. Второй триумф ему готовили малые германские государства. Бисмарк писал Герлаху:

«Все они в той или иной мере готовы к мобилизации, с Австрией против России, а нам надо защищать границы Германии. Здесь никто не сомневается в том, что французы пойдут по нашей территории»⁵¹.

Проблема мобилизации вызывала серьезные дебаты. Процедура принятия решений на военном комитете, на пленуме или в «узком совете» в 1855 году была столь же малопонятна, как и на заседаниях совета министров Евросоюза или Еврокомиссии в наши дни. 30 января 1855 года Германский союз отверг внесенное Прокешем предложение о мобилизации, и Австрия сняла его. В своем контрпредложении Бисмарк применил слово «нейтралитет» и, согласившись с очередным обращением Австрии к союзу с призывом о мобилизации, попросил дополнить его условием, предусматривавшим развертывание сил «по всем направлениям» (то есть и против Франции) и снимавшим антироссийскую направленность. Бисмарк откровенно спекулировал на страхе малых германских государств, опасавшихся французских орд, марширующих по их землям, когда настаивал на универсальном характере «нейтралитета», подразумевающего все потенциальные воюющие стороны, включая Австрию и Британию. Энгельберг отметил: «Прусский посланник сделал мастерский дипломатический ход; период обучения и становления закончился»⁵². Прокеш с горечью написал Буолю: