Читать книгу Воспоминания агента британской секретной службы. Большая игра в революционной России - Джордж А. Хилл - Страница 5

Я находился в России, будучи английским предпринимателем, и, хотя меня больше всего интересовали политические события и я сильно симпатизировал сторонникам политической реформы, не вмешивался в политику страны пребывания. В конце концов, я был всего лишь приезжий, пусть и постоянно находившийся в стране. Тем не менее невозможно было время от времени не оказываться вовлеченным в какие-либо политические дела. В России не было политиков или либералов английского типа. Дума была создана более или менее по западному образцу, но большинство политических лидеров были скорее идеалистами и студентами-философами, нежели государственными деятелями-практиками.

Одним из моих больших друзей в бизнес-среде был господин Б. – богатый еврей-коммерсант из Санкт-Петербурга, в доме которого я останавливался всякий раз, когда приезжал в столицу. Он был пожилым бездетным человеком, тяжело переживавшим последнее обстоятельство. Он и его брат были последними в своем роду и остро переживали, как все евреи, тот факт, что после них не останется наследника мужского пола. У брата была дочь Соня, которая училась в Санкт-Петербургском университете и была обожаема отцом и дядей. Любопытно, что, хотя я постоянно навещал господина Б., ни разу не встретился с его племянницей.

Обычно мы обедали часа в четыре. На столе стояли: водка в ведерке со льдом, самая лучшая икра, копченый осетр и чесночная колбаса, за которыми следовали несколько блюд русской кухни. На мой взгляд, его повар готовил самый лучший борщ, который я когда-либо пробовал, и к нему неизменно подавался мясной пирог в форме кольца.

Как правило, когда я приезжал в этот дом, хозяин стоял в дверях своего кабинета с широкой гостеприимной улыбкой на лице; он потирал руки и говорил: «Пойдем, пойдем! Готовы все твои любимые блюда!» И мы шли скорее как два закадычных друга, нежели как старый и довольно толстый еврей и очень молодой англичанин. Но однажды, когда я приехал, он встретил меня с белым испуганным лицом, и по его щекам текли слезы.

– Соня арестована, – проговорил он, задыхаясь. – Она в Шлиссельбургской крепости.

Оказалось, что Соня, учась в университете, вступила в социал-революционную организацию, и ей угрожала обычная последовательность событий: исключение из университета, полицейский суд и высылка в Сибирь. Что еще хуже, хотя она вступила в мирную секцию социал-революционной организации, каким-то образом общалась, более или менее зная об этом, с ее террористической ветвью.

Я еще никогда в жизни не видел человека, настолько сломленного горем.

Спустя несколько недель предпринимаемых попыток подкупа он и его брат, в конце концов, сумели вытащить Соню из тюрьмы под залог в две тысячи фунтов стерлингов. Эта сумма дает некоторое представление о серьезности обвинений, выдвинутых против нее властями. Минимальным наказанием стала бы ссылка в Сибирь на пять лет.

Ее дядя и отец не беспокоились о двух тысячах фунтов стерлингов. Все, чего они хотели, – это вывезти Соню из страны.

Я не был знаком с Соней, но мог ли я, будучи приличным человеком, отказаться помочь другу в таком положении?

Я часто ездил по делам из Риги в Штеттин и, как правило, старался совершить это двухдневное путешествие на одном и том же корабле. По-моему, он назывался «Регина» и принадлежал шведской компании. На нем был прекрасный капитан, но я также был в дружеских отношениях с офицерами и механиками этого корабля. Этот корабль был на самом деле торговым судном, но на нем имелось место для четырех-пяти пассажиров и крошечная каюта люкс – помещение с двумя кроватями, а также ванная комната и уборная; эту каюту я всегда бронировал для себя.

Я решил попытаться вывезти Соню тайком на этом судне.

Ее паспорт, без которого она не могла официально покинуть Россию, был конфискован полицией. Даже если бы она смогла достать фальшивый паспорт (а такое было довольно распространено в те времена), риск поездки с ним был бы огромен, так как ее подробное описание было бы разослано всем пограничным постам.

Было решено, что на автомобиле ее перевезут из Санкт-Петербурга в Ригу, где она остановится на ночь в нашем доме. А затем я должен был попытаться тайно вывезти ее на «Регине».

Мой план был довольно прост. В тот год я уже совершил, наверное, семь или восемь поездок на «Регине» и был, разумеется, хорошо знаком портовым властям, обязанностью которых было обыскивать сверху донизу все отплывающие корабли. Этот обыск был таким тщательным, что у занятых в нем людей имелись длинные железные пруты, чтобы шарить ими в вентиляционных коробах, спасательных шлюпках, рундуках и кладовках.

Русские – милые люди, и одной из их радостей являются проводы в путь или поездки в порт или на вокзал с целью встретить друзей. Не имеет значения, как часто я уезжал за границу, но всегда находилось полдюжины людей, чтобы проводить меня в дорогу с корзинками фруктов, букетами цветов, шоколадками и всевозможными странными милыми подарками. Была традиция приезжать по крайней мере за час до отъезда поезда или отплытия корабля и устраивать настоящую вечеринку, и, боюсь, я очень часто разочаровывал своих друзей, потому что у меня была, на их взгляд, плохая привычка приезжать к кораблю или поезду за несколько минут до отправления. Но тем не менее они всегда приезжали и развлекали друг друга в ожидании моего прибытия.

Когда корабль должен был отплывать, все люди, которые приходили проститься с его пассажирами, сходили на берег, и сходни поднимались, прежде чем начинался осмотр корабля.

Мой план состоял в том, чтобы Соня оказалась среди тех, кто придет меня провожать. Я спрячу ее в ванной комнате и так или иначе не дам обыскивающим зайти туда.

Соня приехала, она оказалась очаровательной девушкой небольшого роста, с черными как смоль волосами, чудесным персиковым цветом лица и голубыми глазами. Такое сочетание время от времени встречается у российских евреек. У нее были приятная улыбка, очень красивые ровные зубы и изящные руки. Я полностью отдал ей свое сердце. Полагаю, я боялся увидеть строгую, высоколобую, в чем-то дефективную еврейку-революционерку.

Все шло по плану. В моей каюте сильно шумела компания приблизительно из десяти человек. Кто-то привез ящик шампанского. Главный стюард с усмешкой сказал, что с меня возьмут плату за откупоривание бутылок, и я дал ему бутылку с наказом выпить ее в буфетной, предложить также выпить портовым чиновникам и попросил разрешить моим провожающим находиться в моей каюте до самого последнего момента.

Я попросил своих гостей сделать мне одолжение и не ждать отплытия корабля (по счастью, шел дождь), а уехать сразу же, как только они сойдут на берег; и они пообещали мне так и сделать.

Гудок корабельной сирены был предупреждением посетителям о необходимости сойти на берег. Стюард пришел с одним из портовых служащих, чтобы сказать, что мои гости должны покинуть меня, и после быстрого тоста они гуськом потянулись к выходу. Соня осталась. Последнему гостю я сказал, что поднимусь на палубу сию минуту, и закрыл ее в ванной комнате. Между ванной и сиденьем унитаза выступала железная перегородка, и Соня распласталась на стене позади нее. Она сильно побледнела. Я сжал ее руку. Она была холодна как лед. Я прошептал: «Возьмите себя в руки!», и в ее глазах мелькнула решимость.

Я закрыл дверь в каюту и вышел на палубу, чувствуя себя не очень хорошо, так как если бы меня поймали, то даже мой английский паспорт не спас бы меня от неприятного срока тюремного заключения и, возможно, продолжительного визита в Сибирь.

Я помахал рукой своим отъезжающим друзьям, которые, будучи верны обещанию, рассаживались по экипажам. Затем прошел на корму, где наткнулся на совершавших обыск служащих; пожал руку одному из них, с которым был немного знаком, и получил от них благодарность за то, что мне в голову пришла чудесная мысль послать им бутылку шампанского.

Затем я неспешно прогулялся до салона, в который открывалась дверь моей каюты. Через иллюминатор я мог видеть приближающуюся группу обыскивающих. Я проскользнул в свою каюту, оставил дверь открытой и прошел в ванную комнату.

Не закрывая дверь в санузел, я распорядился соответствующим образом своей одеждой и сел на сиденье унитаза. Казалось, что прошел целый час, но на самом деле не более двух-трех минут, прежде чем в дверь моей каюты легонько постучали (а ее, как вы помните, я оставил открытой) и вошли служащие, производившие обыск. Они окинули взглядом каюту и, как я и предполагал, подошли к двери ванной комнаты и открыли ее. Я сразу же обнаружил себя и захлопнул дверь, а затем, как будто в спешке, подошел к двери во все еще расстегнутой одежде и встал в дверном проеме. Чиновники всячески извинялись, а я с улыбкой ответил: «Все в порядке. Мне следовало бы запереть дверь». Затем я не торопясь повернулся, вытащил затычку из раковины, несколько напоказ надел свои подтяжки, потом вышел в каюту и предложил им еще выпить. Мы открыли последнюю бутылку шампанского, залпом выпили каждый по бокалу, и они ушли.

Но опасность еще существовала, так как всегда была возможность появления другой инспекции в устье реки в местечке под названием Болдерая.

Было крайне важно, чтобы капитан не заподозрил, что Соня – политическая беженка, так как, каким бы доброжелательным человеком он ни был, было бы уж слишком подвергать такому риску его команду. Поэтому я заранее придумал историю о том, что мы любим друг друга и что она тайком убежала от своих родителей, чтобы быть со мной.

Мы миновали Болдераю, и, так как весь мир благоволит влюбленным, мой друг-капитан, его помощник и первый механик теперь ухмылялись, дружелюбно глядя на нас двоих, и говорили нам, что мы – парочка больших грешников. В тот вечер у нас был веселый ужин.

Соня до этого ни разу в жизни не путешествовала на корабле и поэтому была сильно возбуждена и заинтересована; казалось, она совершенно забыла об опасности, которой подвергалась.

Но я никогда не забуду смущение этой очаровательной девушки, когда пришло время ложиться спать. Все ее знания о жизни исчезли, исчезла и решительная юная революционерка; она была всего лишь очень застенчивая испуганная юная девушка. Я предложил ей первой лечь в постель, а когда вошел в каюту, увидел, что она лежит, натянув простыню до самого носа, а два ее голубых глаза испуганно смотрят на меня. И я был такой скотиной, что громко заржал. Я зашел в ванную комнату, переоделся в пижаму и лег на вторую кровать.

Самая комичная ситуация возникла на следующее утро, когда капитан постучал в нашу гостиную и вошел, чтобы справиться о нашем здоровье. К своему смятению, он увидел, что две кровати стоят отдельно, будучи привинченными к палубе. Он извинился перед Соней и сказал, что на вторую, последнюю, ночь он велит корабельному плотнику временно привинтить одну кровать рядом с другой. Он говорил это очень по-доброму.

Несколько лет я писал Соне, но с началом войны потерял ее из виду.

Однажды вечером, чуть более чем за год до войны я сел в Северный экспресс на железнодорожном вокзале на Фридрихштрассе в Берлине, чтобы отправиться в Россию, и обнаружил в своем купе попутчика. Мы поклонились друг другу и представились. Я заметил, что у него немецкое имя, однако внешность – больше славянская, нежели тевтонская. Как правило, в поездах очень легко завязываются разговоры с незнакомыми людьми, но этот человек молчал, был сдержан и, по-видимому, очень нервничал.

Я сходил в вагон-ресторан, чтобы выпить, а когда возвратился, обнаружил, что наши койки застелены для сна. Мой попутчик стоял в коридоре и выглядел еще более взволнованным, чем раньше. Внезапно он спросил меня, какой я национальности, и мне показалось, что он испытал облегчение, когда я ответил, что англичанин. Некоторое время спустя пришли билетные контролеры. Мой попутчик делал над собой колоссальные усилия выглядеть спокойным, но не было никаких сомнений в том, что это дается ему с огромным трудом. Сначала я подумал, что, возможно, он пытается проехать без билета, но не это было причиной его беспокойства, так как он представил свой билет, который был должным образом прокомпостирован.

Потом я заметил мужчину, который два или три раза прошел взад-вперед по коридору и каждый раз, проходя мимо нашего купе, бросал в него взгляд. Мой попутчик снял сверху свой саквояж и пошел умываться. Поезд замедлил ход, подъезжая к станции. Замеченный мной мужчина снова шел по коридору. Поезд остановился. Он заглянул в наше купе, и, когда увидел меня одного, его поведение изменилось. Он поднял глаза на полку. Саквояжа моего попутчика на ней не было. Он почти крикнул мне: «А другой господин сошел с поезда?» Прежде чем я ответил, что не знаю, спрашивавший ринулся на платформу. Почти одновременно с этим мой попутчик вернулся, и поезд тронулся в путь на север. После следующей остановки пришли охранник и поездной контролер и попросили нас предъявить билеты. Это было необычно, и к этому времени я был уже в полной уверенности, что мой попутчик находится под наблюдением.

Моя полка была нижней. Я выключил свой ночник, и прежде чем погрузился в сон, ночник на верхней полке тоже погас. Я просыпался каждый раз, когда поезд останавливался, и каждый раз замечал в зеркале, висевшем над рукомойником, огонек сигареты. Не думаю, что мой попутчик хоть на минутку сомкнул глаза в ту ночь.

Около шести утра, как раз перед рассветом, я вышел из купе. Какой-то человек стоял в коридоре, опершись на поручень, в дальнем конце вагона. Он явно наблюдал.

Казалось, настроение моего попутчика улучшилось к завтраку. Мы вели непринужденную беседу, и я мимоходом упомянул о том, что произошло накануне вечером. На его лице промелькнул испуг.

– Вы видели этого человека сегодня утром? – спросил он как бы между прочим.

– Нет, – ответил я, – но у меня такое чувство, что один из нас под наблюдением.

Мой попутчик, похоже, взял себя в руки и улыбнулся мне.

– Нет, – ответил он, – не думаю, что такое возможно.

Он закурил еще одну сигарету. Я начал читать новый роман от Таухница.

Некоторое время спустя мой попутчик стал рвать какие-то бумаги на мелкие клочки и, открыв окно, рассеял их вдоль железнодорожных путей. Из своего саквояжа он достал еще бумаги, в которых я узнал какие-то калькированные чертежи, и с явным сожалением уничтожил и их тоже. Он делал это без спешки, и, так как у меня не возникло никаких подозрений, мне не следовало обращать на его действия никакого внимания.

Мы проехали Гумбиннен (современный город Гусев в Калининградской области. – Пер.) и через несколько минут должны были прибыть в Эйдкунен (современный поселок Чернышевское в Калининградской области. – Пер.) – на последнюю станцию в Пруссии и пограничный пост, чтобы дальше ехать в Вирбаллен (современный Вирбалис в Литве. – Пер.) в России.

Человек, который стоял в коридоре с самого утра, подошел к нашему купе как раз тогда, когда поезд въехал на станцию. «Господа, вас ожидают в комендатуре». И хотя моя совесть была чиста, как выпавший снег, я почувствовал себя неуютно. Так всегда бывает в подобных ситуациях. Я сразу же спросил почему, и в ответ было сказано, что мне сообщат об этом в должный момент. Когда мы вышли из вагона, нас окружили детектив и двое железнодорожных полицейских, и нас вместе с вещами сопроводили в комендатуру.

Типично прусский забияка (полагаю, эта конкретная порода людей уже почти вымерла) потребовал у меня паспорт. Я вручил ему его.

– Он явно поддельный, – грубо сказал он, а я уверил его, что паспорт абсолютно подлинный.

Он сказал то же самое и о немецком паспорте моего попутчика, который просто заметил, что пользуется им уже много лет.

– Возможно, – ответил пруссак, – но нам известно, что он поддельный.

Потом он стал меня допрашивать. Мне было нетрудно ему отвечать, но из-за его грубости и симпатии, которую испытывал к своему попутчику, я ничего не рассказал ему о бумагах, которые тот уничтожил на моих глазах и выбросил в окно.

– Вас будут обыскивать, – сказал пруссак.

Я выразил протест, но все было бесполезно, и специалист своего дела обшарил руками мою одежду. Не знаю большего унижения, чем то, когда вас подвергают обыску. Вы абсолютно беспомощны и неизменно вспоминаете о мелких личных вещах, которые вы забыли уничтожить и которые находятся в вашей записной книжке или внутреннем кармане, и теперь любопытные глаза читают ваши сокровенные тайны.

Я услышал звонок, предупреждающий об отходе поезда в Россию, и сказал, что мне непременно нужно уехать на нем. Комендант лишь взглянул на меня.

– Я арестован? – спросил я.

Он покачал головой.

– Вы лишь задержаны для досмотра. Мы обыщем ваш багаж. Дайте ключи.

И они открыли мой гладстоуновский саквояж (небольшой чемоданчик на жесткой раме, который может разделяться на две равные секции; сумка получила название в честь Уильяма Эварта Гладстоуна, четырехкратного премьер-министра Великобритании. – Пер.). Это было прекрасное хитроумное кожаное изобретение в полотняном чехле. Почему «гладстоуны» вышли из употребления, я как путешественник не знаю, так как они были самыми удобными сумками для перевозки вещей и, на мой взгляд, гораздо более эффективными, чем современные чемоданы. С моим попутчиком обращались точно так же, как и со мной, но он не сильно протестовал. Судя по вопросам, которые мне задавали, я понял, что меня подозревают в том, что я его помощник.

Комендант досматривал нас около часа. Я заявил, что хочу видеть британского консула, и мне было сказано, что ближайший британский консул находится в Данциге. Нам сказали, что нас будут допрашивать через час, а пока если мы хотим, то можем перекусить за свой счет.

На минутку меня и моего попутчика оставили одних, и он на русском языке поблагодарил меня за то, что я ничего не сказал коменданту о нем, и добавил с огоньком в глазах: «Я рад, что уничтожил эти бумаги».

Позже нас повели на дальнейший допрос. Вперед вышел детектив и тщательно обыскал мой саквояж. Его содержимое было уже расстелено на полу, но теперь он прощупывал руками швы саквояжа и простукивал его дно, а также ощупывал подкладку. Затем он сделал небольшой надрез и запустил в него длинный стальной штырь для досмотра его кожаных боковин. Он делал это очень умело и практически не причинил никакого вреда саквояжу.

Увы, по лицу своего попутчика я понял, что с ним все было кончено. Как только детектив начал шуровать в его сумке, он нащупал бумаги. Сумка была распорота буквально на части, и были найдены документы. Тогда мой попутчик был официально арестован по обвинению в шпионаже и отправлен в крепость Торунь для суда.

К этому моменту комендант, очевидно, уже убедился в моей невиновности и через час получил телеграммы и из Берлина, и из Санкт-Петербурга с подтверждением моей хорошей репутации.

С многочисленными извинениями меня заселили как гостя правительства Германии в местный отель.

На следующий день я сел в Северный экспресс. Перед отъездом я купил экземпляр кёнигсбергской газеты и нашел в ней короткую заметку о том, что накануне с Северного экспресса были сняты и арестованы два подозреваемых шпиона.

Но в газете была ошибка.

Был арестован только один шпион.