Читать книгу Мельница на Флоссе - Джордж Элиот - Страница 4

Магги была в отчаянии, что отец ее не взял с собою в кабриолете, когда, он поехал за Томом. «Погода была слишком дождлива (говорила мистрис Теливер), чтоб девочке ехать в своей нарядной шляпе». Магги была совершенно противного мнение и, вследствие этого различие во взгляде, когда мать принялась расчесывать ее упрямые волосы, Магги вдруг вырвалась у нее из рук и окунула свои волосы в возле стоявший таз с водою, с мстительною решимостью, чтоб в этот день, по крайней мере, не было локонов.

– Магги, Магги! – воскликнула тучная и беспомощная мистрис Теливер, со щетками на коленях: – что из вас выйдет? только такая вы негодная! Скажу вашей тетке Глег и вашей тетке Пулет, когда они приедут, на будущей неделе, чтоб они не любили вас. О, Боже мой, Боже мой! посмотрите, ваш чистый передник, ведь он мокр сверху донизу. Люди скажут, что это в наказание мне послано такое дитя; подумают я сделала какое-нибудь зло.

Прежде нежели эти упреки кончились, Магги была уже далеко и пробиралась себе в большой мезонин, находившийся под самою старинною, остроконечною кровлею, отряхая воду с своих черных волос, как шотландская такса, вырвавшаяся из ванны. Этот мезонин был любимым убежищем Магги в дождливые дня, когда погода была не слишком холодна; здесь рассевала она свои неудовольствия, разговаривала вслух с полами и полками, проточенными червями, и темными балками, увешанными паутиною, и здесь держала она фетиша, на котором вымещала все свои несчастья. Это было туловище большой деревянной куклы, которая некогда сверкала круглейшими глазами, блиставшими над румянейшими щеками; но теперь она была страшно обезображена от продолжительного, безвинного страдания. Три гвоздя, вбитые в голову, напоминали столько же кризисов в продолжение девяти лет земной борьбы Магги; такое роскошное мщение подсказала ей картинка в старинной Библии, изображавшая Иоиль, убивавшую Сисару. Последний гвоздь был вбит с особенно-свирепым ударом, потому что фетиш при этом случае представлял тетку Глег. Но тут же Магги подумала, если она вколотит много гвоздей, то ей трудно будет себе представить, что голове больно, когда она бьет ее об стену, или утешать ее, прикладывать припарки, когда ее собственное бешенство унималось; а тетку Глег можно было пожалеть, когда она была очень побита, совершенно унижена и просила прощение у своей племянницы. С тех пор она более не вбивала гвоздей; она тешила себя, попеременно царапая и колотя деревянную голову о шершавые кирпичные трубы, которые подпирали кровлю. Вот чем занималась она в это утро, прибежав в мезонин, рыдая все время от бешенства, подавившего всякое сознание, даже воспоминание о неудовольствии, вызвавшем его. Наконец рыдание становились тише; она била куклу уже не с таким ожесточением; вдруг солнечный луч засветил через проволочную решетку на полках, проточенных червями; она бросила фетиша и побежала к окошку. Действительно, солнце показалось; шум мельницы опять раздавался так весело; дверь в житницу была открытою, и Ян, белая такса с коричневыми пятнами, заложив одно ухо назад, бегала и нюхала, как бы ища своего товарища. Устоять против этого не было возможности, Магги отряхнула свои волосы назад и побежала вниз, схватила свою шляпку, не надевая ее, заглянула в комнату и потом бросилась в коридор, чтоб не встретить своей матери; в минуту она была на дворе, вертясь как Пифия и распевая: «Ян, Ян! Том скоро будет домой!» между тем Ян прыгал и лаял вокруг нее, как будто говоря: «если нужен шум, так я на то собака-мастер».

– Ей-ей, мисс, этак у вас закружится голова, и вы упадете в грязь, – сказал Лука, главный мельник, широкоплечий мужик, лет сорока, с черными глазами и черноволосый, посыпанный мукою, как медвежье ушко.

Магии остановилась и – сказала, слегка пошатываясь:

– О! у меня от этого голова не кружится, Лука. Можно мне с вами пойти на мельницу?

Магги любила блуждать по широкому простору мельницы и часто выходила оттуда совершенно-напудренная тончайшею мукою, отчего ее темные глаза сверкали новым огнем. Резкое дребезжание, безостановочное движение больших жерновов наполняли ее таинственным, сладким ужасом, который мы чувствуем в присутствии неудержимой силы; мука, постоянно-сыплющаяся – тонкий, белый порошок, смягчающий поверхности всех предметов, придающий даже самой паутине вид фантастических кружев, чистый, сладкий запах крупы – все это заставляло Магги думать, что мельница образовала сама по себе отдельный мир среди ее ежедневной жизни. Особенно пауки были предметом ее размышлений. Она спрашивала себя: имели ли они родственников за стенами мельницы, потому что, в таком случае, их семейные сношение были сопряжены с большими трудностями – жирный, мучнистый паук, привыкший глотать свою муху, совершенно обвалянную в муке, должен был чувствовать лишение, когда его двоюродный брат угощал Ого мухами naturel, и пауки-дамы, вероятно, находили очень неприличными туалеты своих подруг. Но более всего нравился ей верхний этаж мельницы – хлебный закром, где всегда находились огромные кучи зерна, на которые она могла садиться и скатываться с них. Она обыкновенно забавлялась таким образом, разговаривая с Лукою, с которым она была очень сообщительна, желая, чтоб он был также хорошего мнение об ее смышлености, как и ее отец.

Может быть, она считала необходимым внушить ему особенное уважение к себе при настоящем случае, потому что, скатываясь с кучи зерна, возле которой он чем-то занимался, она – сказала ему пронзительным голосом, каким обыкновению разговаривают на мельнице:

– Я думаю, вы никогда никаких книг не читали, кроме Библии, не правда ли, Лука?

– Да, мисс; да и ту нечасто, – сказал Лука с большою откровенностью. – Плохой я читальщик.

– Ну, а если я вам дам, Лука, какую-нибудь из моих книг? У меня нет очень хорошеньких книжек, которые было бы вам легко читать; есть у меня «Путешествие по Европе Пега»: там все написано про разные народы, которые живут на свете; а не поймете вы печатного, так вам помогут картинки: по ним вы увидите, как одеваются разные люди и что они делают. Там представлены голландцы, такие жирные, с трубками – вы знаете, и один сидит на бочонке.

– Нет, мисс, худого я мнение о голландцах. Мало добра и знать про них.

– Да, веда, они наши ближние, Лука. Мы должны знать про наших ближних.

– Не совсем-то ближние, я полагаю, мисс. Все, что я знаю – мои прежний хозяин, а он человек бывалый, говаривал: «будь я голландец, если да я посею пшеницу, не просолив ее»; а, ведь, это все равно, как бы он сказал, что голландец дурак, или около того. Нет, нет, не стану мучить себя вашими голландцами. Довольно дураков, довольно и мошенников на свете, нечего ходить за ними в книги.

– Пожалуй, – сказала Магги, несколько озадаченная решительным мнением Луки о голландцах: – может быть, вам лучше понравится Оживленная природа – это не про голландцев, знаете, а про слонов, кенгуру, выхухоль, летающих рыб и птицу, которая сидит на хвосте… забыла как ее звать. Знаете, ведь есть страны, где все живут эти твари вместо лошадей и коров. Хотите, Лука, про них узнать?

– Нет мисс, мое дело держать счет муке, да зерну; не справлюсь я с работой, если буду знать столько вещей. Это людей до виселицы доводит, когда знают они все, кроме того, чем им хлеб промышлять. Да и все это сказки они печатают в книгах, я полагаю; на волос же правды нет в печатных листах, что люди продают на улицах.

– Да вы, Лука, похожи на брата моего Тома, – сказала Магги, желая дать приятный оборот разговору. – Том не охотник также читать. Я так люблю Тома, Лука, более, нежели кого-нибудь на свете. Когда он вырастет, я буду у него хозяйничать в доме, и мы завсегда будем жить вместе. Но, я думаю, Том не глуп, хоть и не любит он книг: он делает такие славные хлыстики и домики для кроликов.

– А! – сказал Лука: – будет очень ему досадно, что все кролики переколели.

– Околели! – закричала Магги, вскочив с кучи зерна. – О, любезный Лука! как, оба: и вислоухий и пятноватенький, на которых Том потратил все свои деньги?

– Околели, как кроты, – сказал Лука, заимствуя свое безошибочное сравнение от трупов, пригвожденных к стене конюшни.

– О, любезный Лука! – сказала Магги жалобным голосом, и крупные слезы катились по ее щекам: – Том поручил мне смотреть за ними, а я и позабыла! Что мне делать?

– Видите, мисс, жили они далеко, в том сарае, и ходить за ними было некому. Я полагаю, мистер Том велел Гари кормить их; а на Гари полагаться нельзя – такая это тварь. Помнит он только про свое брюхо – хоть бы резь-то приключилась у него.

– Ах, Лука! Том мне заказал, чтоб я каждый день помнила про кроликов; да как же я-то могла, когда, знаете, они мне и в голову не приходили? Он будет так сердиться на меня и жалеть своих кроликов; и мне их жаль. О! что мне делать?

– Не печальтесь, мисс, – сказал Лука, утешая ее: – эти вислоухие кролики, глупые твари, пожалуй, они околели бы, если б их и кормили. Тварь не на воле никогда не Благоденствует; да и Бог всемогущий не любит их. Создал он кроликов так, чтоб уши у них лежали назад; а ведь это наперекор ему, если они висят как у борзой собаки. Это наука мистеру Тому, чтоб не покупал он в другой раз таких тварей. Не печальтесь, мисс. Пойдемте-ка со мною домой, к жене? Я ухожу сейчас.

Это приглашение было приятным развлечением для Магги, среди ее печали; слезы ее унялись, когда она бежала возле Луки, к его опрятному домику, стоявшему между яблонями и грушами, у самой речки. Мистрис Могс, жена Луки, была очень приятным знакомством. Ее радушие обильно выражалось в виде патоки с хлебом и, кроме того, она обладала различными художественными произведениями. Магги, действительно, забыла про свое горе, стоя на стуле и рассматривая замечательный ряд картин, изображавших блудного сына в костюме сэра Чарльза Грандисона; только блудный сын, как и должно было ожидать от его худой нравственности, не имел достаточно вкуса и твердости, чтоб обойтись без парика, подобно этому совершенному герою. Но мертвые кролики оставили у ней на уме тяжелое впечатление, и она чувствовала особенное сожаление к судьбе этого слабого юноши, именно глядя на картинку, где он стоял прислонившись к дереву, с бессмысленным выражением на лице, расстегнутыми панталонами и в парике, съехавшем на сторону, между тем, как свиньи, очевидно, иностранной породы, казалось, еще оскорбляли его, весело пожирая желуди.

– Я очень рада, что отец его принял к себе, а вы рады, Лука? – сказала она. – Вы знаете, он раскаялся и не станет опять делать ничего худого.

– Эх, мисс! – сказал Лука: – не будет из него добра, что ни делай с ним отец.

Это была печальная мысль для Магги, и она очень жалела, что последующая история этого юноши осталась недосказанною.