Читать книгу Мэлори - Джош Малерман, Чез Бренчли - Страница 3

Том идет за водой. Они живут в лагере под названием «Ядин» уже десять лет. И почти все эти годы Том через день ходит к колодцу. Олимпия говорит, что во времена покорения запада их лагерь был городом-форпостом. Олимпии можно верить. Она перечитала все книжки в местной библиотеке (а их там больше тысячи!). Есть и по истории Мичигана. Говорит – главный дом служил когда-то салуном. В первом домике была тюрьма. Что ж, может, и так… Точно известно, что когда пришли твари, на территории располагался еврейский летний лагерь. А сейчас здесь живут Том, сестра и мать.

Между третьим домиком и колодцем натянута веревка. Том идет по ней «вперехват» – одну за другой переставляет руки. Все здания в лагере соединены между собой веревками. И с шатром на берегу озера, и с перилами мостков, буквой «П» выдающимися в воду.

– Левой-правой, левой-правой, – приговаривает он.

Вперехват выходит быстрее. Хорошо бы изобрести и другой, более совершенный способ передвижения…

Том терпеть не может носить повязку. Иногда он ленится и выходит на улицу просто так. Закрывает глаза, и все. Тогда в голове звучит голос матери: «Зажмуриться – недостаточно! Испугаешься и непроизвольно поднимешь веки. Или они заставят».

Вечно она со своими правилами!

Хотя звучит разумно. Мать всегда права. Теоретически.

Но как же надоело осторожничать! Том с рождения живет бок о бок с тварями. Это целых шестнадцать лет. И ни разу его не «заставляли» открыть глаза.

Левой-правой, левой-правой. Колодец уже близко. Мэлори велит сначала убедиться, что внутри никого нет, а потом уже бросать ведро. Том миллион раз слышал про Феликса и Джулса. Как они принесли воды, и все в доме боялись пить – думали, что твари ее заразили. А Том взял и попробовал. Том-младший обожает эту часть истории. Он бы тоже попробовал! Мужчина, в честь которого он назван, стремился изучить тварей. Том-младший разделяет стремление. Ведь люди почти ничего о них не знают! Одно понятно: воду можно пить спокойно. Он смастерил надежный фильтр.

И потом, даже Мэлори (с ее-то осторожностью!) не верит, что безумие передается через воду.

Том протягивает руку и нащупывает край цементного кольца. Он столько раз проделывал этот путь, что мог бы его пробежать и все равно остановиться вовремя. Громко сообщает:

– Дошел!

Потом перегибается через край и кричит в гулкую пустоту:

– Эй, вы! Вылезайте!

Эхо отвечает звучным басом. Том улыбается. Представляет, будто разговаривает с живым человеком. Конечно, им очень повезло наткнуться на заброшенный лагерь – есть несколько домов, и инструменты, и всякая всячина. Только одиноко временами…

– Молодчина, Том! – кричит он, чтобы послушать эхо еще раз.

В шахте все спокойно. Том наполняет ведро и тянет наверх. Крутит стальную ручку барабана. Устройство самое обычное. Том часто его чинит. И регулярно смазывает маслом, благо этого добра у них достаточно. Мэлори говорит, что плакала от счастья, когда десять лет назад обнаружила склад в главном доме – чего там только не было.

«Хорошо бы соорудить водопровод», – размышляет Том. – «Вода подавалась бы по трубе от колодца как раз по траектории веревки, а потом проходила через фильтр. Повернул кран, и пожалуйста! Родниковая вода с доставкой на дом. И больше никаких „левой-правой“. Можно вообще на улицу не показываться».

Хотя к колодцу пройтись совсем не сложно. Вообще-то Том рад улизнуть из дома под любым предлогом. Просто его тянет что-нибудь усовершенствовать.

Готово. Он снимает полное ведро с крючка и несет к третьему домику. Третий – самый большой, они с мамой и сестрой всегда в нем базировались. Мать запрещает им с Олимпией проводить ночь где-то еще, хотя они уже выросли и все больше нуждаются в личном пространстве. Правило гласит: «Днем можете быть в других домах, но ночевать мы всегда должны вместе».

Правил у матери целый свод. Конкретно это – насчет ночевок – Том пока не нарушал.

Хотя, если задуматься, оно устарело – десять лет назад создано…

Том неодобрительно качает головой и усмехается. А что еще остается? Только смеяться. Олимпия вычитала в своих книжках про конфликт поколений. Говорит, что подросткам свойственно считать родителей странными. Вот тут Том полностью согласен. Мэлори все время боится сойти с ума – ни на секунду не расслабляется. Они с сестрой иногда обсуждают между собой – чем так жить, лучше сразу умереть.

– Да, мама, – повторяет Том, а сам усмехается. Так ему легче: хоть усмехнуться про себя. Мэлори гораздо строже других взрослых. Он встречал других – через лагерь иногда проходили люди, он слышал голоса. И в школе для слепых. На их семью там странно смотрели. Тому часто становилось стыдно за их отношения. Мэлори командовала, требовала беспрекословного подчинения. Олимпия где-то вычитала слово…

Диктатор.

Точнее не скажешь! Олимпия пусть думает что хочет, а Том уверен: Мэлори – настоящий диктатор.

А что он может сделать? Ну, иногда тайком выйти без повязки. Вести наблюдения и мечтать, что изобретет метод борьбы с тварями. Не носить кофту с капюшоном и длинными рукавами в жаркий день. Как сегодня, например.

У входа Том прислушивается – внутри ждут. Это не Олимпия, а Мэлори. Значит, нельзя просто открыть дверь и поставить ведро. Придется все-таки надеть толстовку.

– Черт возьми, – ворчит Том.

Если бы не мать с ее глупыми ритуалами и предосторожностями, он жил бы совсем по-другому.

Он ставит ведро на траву и берет толстовку с крючка около двери. Капюшон не надевает. Рукава есть, и ладно – голову Мэлори проверять не будет. Снова поднимает ведро. Стучит пять раз.

– Том, это ты? – окликает Мэлори.

«Кто же еще?» – думает он, а вслух говорит:

– Я. Принес первое ведро.

Всего нужно четыре. Как всегда.

– Глаза закрыты?

– Завязаны, мам.

Дверь открывается.

Том передает ношу через порог. Мэлори принимает и попутно ощупывает запястье.

– Молодец, – хвалит она.

Том улыбается. Мэлори протягивает второе ведро и закрывает дверь. Том снова вешает толстовку на крюк.

Очень просто схитрить, когда мама не имеет возможности на тебя посмотреть.

– Левой-правой, – приговаривает Том.

На самом деле он просто идет вдоль веревки, помахивая ведром. Том много раз слышал, как они носили воду в доме на Шиллингем-лейн – где он родился. Ходили по двое, обвязывались бечевкой. Олимпия говорит – Мэлори сама не осознает, насколько часто она рассказывает про жизнь в том доме. Только она что-то недоговаривает. Они оба с Олимпией замечали – на определенном моменте история всегда обрывается. Раз – и молчок. Конец мать даже рассказать не может, словно боится вновь пережить.

Вот и колодец. Том в одной футболке, ветер обдувает голые руки. Том закрепляет ведро, крутит ручку. Ведро громко стучит железным боком по каменной стенке. Несмотря на грохот, удвоенный эхом, Том слышит слева от себя звук – примялась под ногой трава. И еще, кажется, слышит колеса.

Похоже, кто-то толкает тележку.

Том замирает. Ведро постепенно перестает раскачиваться. Здесь кто-то есть. Дышит.

Эх, толстовка-то осталась на крючке…

Еще шаг. Теперь слышно отчетливей – обувь. Сухая трава под босой ногой звучит совсем иначе, чем под твердой подошвой.

Значит, человек.

Том ничего не спрашивает. Не двигается.

Еще шаг.

Интересно, а Тома тоже заметили?

Еще бы не заметить – после такого шума…

– Кто здесь? – говорит мужчина.

До Тома доносится шуршание – Олимпия так же шелестит, когда переворачивает страницы. У него что, книга?

Тому страшно. Впрочем, его охватывает и радостное возбуждение. Гость!

Все же Том не отзывается. Даже думает: не все правила Мэлори такие уж глупые.

Том пятится. Он мог бы добежать до дома в два счета и вовремя остановиться.

Слушает изо всех сил.

– Можно с вами поговорить?

Том отступает еще на шаг. Нащупывает кончиками пальцев веревку. Оборачивается к дому.

Скрипят колесики тележки. А вдруг человек везет оружие?

Том мигом оказывается у входной двери. Никогда еще он не проделывал путь от колодца с такой скоростью.

– Подождите! – окликает незнакомец.

Но Том уже стучит – пять раз, как условлено.

– Том, это ты?

– Я! Открывай!

– Глаза закрыты?

– Мама! Скорей!

Мэлори отпирает, и Том забегает, едва не сбив ее с ног.

– Что случилось? – спрашивает Олимпия.

– Мама… – начинает Том, но стук обрывает его на полуслове.

Дверь у них тонкая, старенькая. Мать давно насчет нее переживает – такая ни от кого и ни от чего не защитит.

– Там мужчина, – опять начинает Том и чувствует, как мать предостерегающе постукивает его по плечу – это значит «молчи», Том знает. И знает, что Олимпия получила тот же сигнал.

Том замолкает.

– Здравствуйте! – говорят за дверью. – Я веду перепись.

Том вспоминает, как тот шелестел страницами. Может быть, у него полная тележка книг… Мэлори не отвечает.

– Я не хотел вас пугать, – продолжает мужчина. – Если вам сейчас неудобно, я приду в другой раз. Только вот непонятно, когда выдастся случай.

Мать не отвечает. И не ответит, конечно.

Что еще за «перепись»? Спросить бы Олимпию.

– Я просто хочу поговорить, – убеждает мужчина. – Не знаю, сколько вас там… Вы не могли бы принять участие в опросе? Это могло бы спасти кому-то жизнь.

Мэлори не отвечает.

– Чего он хочет? – шепотом спрашивает Том.

Мэлори сжимает его запястье – замолчи!

– Понимаете, – продолжает незнакомец, – я собираю информацию. Истории разных людей. Многие пытались смотреть на тварей. Такое часто случается… А кто-то налаживает жизнь, и вполне успешно. Вы, например, знаете, что у нас пустили поезд?

Мэлори молчит. А Тому ужасно хочется ответить.

– Да, поезд. Прямо здесь, в Мичигане. А вы в курсе, что тварей стало больше? По нашим данным, их количество выросло втрое с момента нашествия. Вы, кстати, не отмечали большей активности в ваших краях?

Мэлори не отвечает. Том еле сдерживается. Слова незнакомца его будоражат. Почему нельзя обменяться информацией? Узнать, что в мире делается? Почему нет? Ведь это могло бы улучшить жизнь.

– По некоторым источникам, людям наконец удалось поймать тварь. Пытались, конечно, многие…

Понятно, почему мать не отвечает.

Она уверена, что незнакомец опасен. А после словосочетания «поймать тварь» она и вовсе обратится в камень. Похоже, уже обратилась…

– У меня есть списки. И наблюдения. Много полезной для вас информации. Ну а взамен вы расскажете свою историю и тоже кому-то поможете. Прошу вас! Давайте поговорим!

Мэлори не отвечает.

– Информация на бумаге? – не выдерживает Том. Мэлори снова сжимает его запястье.

– Да, конечно! – радуется мужчина. – Все записано. Материалы здесь, у меня.

Том молчит. Мать сильнее вцепилась в руку, и он пытается ослабить хватку.

– А вы не могли бы оставить их на крыльце? – вдруг спрашивает Олимпия.

Том готов расцеловать сестру.

Мужчина молчит, раздумывая. Потом произносит:

– Я оставлю все, а взамен ничего не получу. Не очень справедливый обмен получается.

И тут вмешивается Мэлори:

– Добавьте нас в список тех, кто отказался с вами разговаривать.

За дверью слышится вздох.

– Вы уверены? – спрашивает незнакомец. – Я не так часто встречаю группу людей. Сами понимаете, в наше время безопасней поодиночке. Может, впустите меня на час-другой?.. Хотя бы скажите, как вас зовут!

– Уходите!

– Я уйду. Но поймите, я хочу как лучше. Важно, чтобы люди понимали, в каком мире живут.

Никто не отвечает, и мужчина, помолчав, прощается:

– Ладно. Простите, что напугал.

Том поворачивается боком, чтобы лучше слышать. Гость спускается с крыльца – топают ботинки по ступеням. Хрустит сухая трава, скрипят колеса тележки. Том уже у двери – прижался ухом к деревянной поверхности. Шаги удаляются – незнакомец вышел на дорогу, которая ведет из лагеря.

Том оборачивается к матери и сестре, однако Мэлори заговаривает первая:

– Я же велела тебе молчать! Чтобы больше такого не было!

– Все, ушел… – говорит Олимпия.

«Сейчас скажет, что нужно прочесать лагерь», – думает Том.

– Надо пройтись по лагерю, убедиться, – говорит Мэлори.

– Мама, это точно не Гари, – возражает Том.

Мать мгновенно взвивается.

– Больше ни слова! И надень ты, ради бога, капюшон!

«Сейчас начнется», – думает Том. Мать скажет: «А может быть, он не ушел? Разбил палатку рядом – в лесу. Кто знает, как долго он за нами следит?» И обязательно приплетет Гари. Она всегда так: чуть что – сразу Гари.

Но Том ее уже не слушает. Он сосредоточен на другом – по ту сторону двери тихое шуршание. Ветерок теребит страницы. Значит, незнакомец все-таки оставил на крыльце бумаги.