Читать книгу Позолоченная луна - Джой Джордан-Лейк - Страница 10

Глава 9

Оглавление

Керри, близнецы и Рема пришли к хижине, когда уже совсем стемнело. Они нашли дорогу только благодаря тусклому свету полускрытой тучами луны да своей памяти. Из очага поднималась струйка дыма, которую Керри скорее учуяла, чем увидела.

– Господи, кто же, – прошептала она Реме за спинами близнецов, – согласился остаться с ним?

Потому что было трудно – вернее, невозможно – представить себе, что кто-то из соседей добровольно согласится присмотреть за Джонни МакГрегором, пока Рема с близнецами поедут в Нью-Йорк, чтобы привезти домой Керри. Джонни МакГрегор давно нарушил все добрососедские уклады своей общины.

Ну, по крайней мере, до его последнего предполагаемого возвращения и раскаяния. И то у Керри были сомнения на этот счет. Хотя, конечно, приближающаяся с парадного крыльца смерть смягчает даже старых негодяев.

Но Керри не нужны были эти спутанные мольбы о прощении со смертного одра.

Кто-то оставил дверь распахнутой настежь, как делали все в этих однокомнатных хижинах без окон. В мерцающем изнутри свете Керри разглядела привязанную к перилам крыльца чахлую лошадь с прогнутым хребтом.

Едва Керри шагнула с крыльца в дверь хижины, кресло-качалка у очага заскрипело, и из него поднялась Элла Братчетт. Из темноты в изножье единственной в хижине кровати вскочил Роберт Братчетт. В три шага он оказался возле них.

Керри остолбенела. Но, прежде чем она успела задать хоть один вопрос, Элла обхватила ее руками за шею.

– Добро пожаловать, голубка. Сколько лет. Господи, я так и вижу в тебе твою бедную маму.

– Очень мило, что вы здесь, с ним. Элла, я…

Элла сжала ей руку.

– Нет, не надо, даже не благодари. Я осталась тут с ним ради тебя, и Ремы, и твоей мамы, упокой Господи ее душу. И, Рема, не начинай насчет того, что он изменился. Хорошо, что он редко в себе, иначе никакие силы милосердия не помогли бы.

Элла потрепала Керри по щеке.

– Я сказала ему, что ты приедешь, это его подбодрило. Сдается мне, он хотел бы сказать тебе кое-что. По правде говоря, я и сама хотела бы кое-что ему сказать, прежде чем все будет кончено. Но ты сначала передохни.

С этими словами она распахнула дверь. Роберт Братчетт молча последовал за ней. Прямо с крыльца Элла взгромоздилась на древнюю лошадь, а ее муж, цокая коню, пошел вслед за ними.

– Там кое-что случилось, – начал он рассказывать жене, удаляясь все дальше от дома. – Там, на станции. Какого-то парня убили…

Внезапно человек, лежавший в кровати, вскрикнул, прижимая к груди одеяло. Как будто бы услышал это последнее слово, убили. Как будто это слово имело к нему какое-то жуткое отношение.

Его глаза больше не смотрели слепо прямо перед собой. Они наливались безумием. Яростью.

Керри заставила себя взять его за руку.

– Что с тобой?

Что-то шевельнулось возле ее ног. И зарычало. Ромео, старая гончая ее отца. Керри сама назвала его так еще щенком, хотя он не признавал никого в семье, кроме Джонни Мака.

– Может, – прошептала Рема, – Джонни Мак пришел в себя, узнав, что ты едешь домой на поезде.

Керри наблюдала, как отец снова прикрыл глаза. Похоже, подумалось ей, его вспышка скорей относилась к тому, что он услышал слово «убили».

Она понизила голос, чтобы ее не расслышали близнецы, сидевшие в нескольких метрах у светящегося очага:

– Он выглядит…

Истощенное лицо, запавшие глаза.

Рема кивнула.

– Как смерть, которая уже стоит у него на пороге.

Будь это кто угодно другой, Керри бы наклонилась и коснулась губами лба этой изможденной фигуры. Уронила бы на эти щеки свои слезы.

Но этому человеку, научившему ее вычислять, сколько именно кукурузного виски он выпил, лишь по звуку его спотыкающихся шагов – когда песня, что он напевает, обернется долгим, угрожающим рыком, когда ее ноты станут жестокими и опасными…

– Так и плутает в этом своем тумане, бедолага. Он уже насквозь пустой. Ему давали касторку да рвотный орех, а то он все жаловался, что у него печень ноет. Да мы-то все знаем, что это все оттого, что он годами все пил да пил, и тут уж ничего не поделать. – Рема потрепала Керри по руке. – Но он будет рад узнать, что ты дома, голубка. Когда придет в себя.

Вместе они соорудили для Керри на полу подобие тюфяка, чтобы Рема могла разделить с близнецами соломенный матрас. Керри нагнулась поцеловать тетю на ночь.

– Спасибо тебе. Прямо тысяча благодарностей.

Рема снова потрепала ее по руке.

– Увидимся, милая. – Она не сказала того, что они обе знали и так – что Рема встанет и уйдет еще до рассвета.


Сон Керри этой ночью был прерывист и все время нарушался спутанными картинами распростертого на земле тела. Люди в этом сне в основном не имели лиц, то там, то тут мелькали темные курчавые волосы – иногда под твидовой кепкой или цилиндром, иногда вместе с длинными висячими ушами гончей. Во сне приезжал велосипед, и древняя лошадь Роберта Братчетта хромала туда-сюда, а иногда где-то вдалеке кричал петух.

Керри проснулась вся в поту, несмотря на то что в хижине было холодно. Моргая в ожидании, чтобы очнуться и прийти в себя, она сползла с тюфяка и села на полу осторожно, чтобы не разбудить спящую справа Талли. Или отца, лежащего в нескольких метрах от них на единственной в хижине настоящей деревянной кровати.

Навес, который она соорудила вчера из трех покрывал и ручки метлы, воткнутой в середину соломенного тюка, по крайней мере хоть как-то согревал их ночью на полу и прикрывал от кусочков гнилого дерева и хлопьев мха, падающих с крыши. Она провисала в нескольких местах прямо над головой. Первым делом после восхода солнца она подопрет стропила получше, как только сможет, и наберет дранки для заплат.

Дождь, похоже, протекал сквозь эту крышу годами без всяких помех – бревна уже насквозь прогнили. В этом смысле в перспективе все ее заплаты и подпорки особенно не помогут. Но в этой же перспективе банк все равно отберет у них землю, если она не сумеет заплатить налоги. Думать о перспективе было все равно что будить медведя от зимней спячки – не было никакого смысла призывать на себя этого голодного зверя.

Она будет жить тем единственным днем, который наступает сегодня.

Блаженны нищие – и мирные духом, сказала бы Керри мама, будь она до сих пор жива.

Но мама умерла задолго до того, как Керри уехала в Нью-Йорк. До того, как отец Керри, отчаявшись свести концы с концами на ферме, ушел работать на ткацкую фабрику. До того, как все постройки, заборы и сама хижина накренились до такой степени, что чинить их утратило всякий смысл. До того, как он вернулся больным и побитым – и, по словам Ремы, изменился к лучшему.

Тихонько разведя огонь, Керри поставила кипятить воду в чугунном котелке. Утренний кофе сегодня будет из молотых пшеничных зерен и дикого цикория, потому что больше ничего нет. Выйдя на крыльцо, она оглядела ферму и постройки, всплывающие перед ней в жемчужно-сером рассветном свете.

У дверей коптильни копошился опоссум, явно укладывающийся спать. Взяв обрез, висящий у двери, Керри сделала несколько неслышных шагов и выстрелила, даже особенно не целясь. Тем не менее она попала – прямо в голову. Но отдача ружья была сильной, и Керри ушибла челюсть. Зверь перекатился на спину и замер.

Потирая одной рукой ушибленное место, Керри подобрала опоссума за хвост и закинула на левое плечо. Правой рукой она ободрала немного коры с кизилового куста. Если заварить ее в кипятке, это немного облегчит тяжесть в голове – и от отдачи обреза, и от всего того, что навалила на нее жизнь. Неся опоссума и кору, а также обрез, который она всегда недолюбливала, Керри направилась обратно в хижину.

От треска огня – а скорее от выстрела из обреза – близнецы проснулись и уже вставали, вытягивая две пары голенастых тринадцатилетних ног. Джарси, застегивая свою единственную рубаху поверх той, в которой он спал, взял подойник и выбрался за дверь. Талли с полуоткрытыми глазами накинула отцовское шерстяное пальто и, спотыкаясь, побрела в сторону курятника.

Только три, пульсировало у Керри в голове. Осталось только три курицы, сказала ей Рема в поезде по пути домой. А мул, Мальволио, и два года назад уже едва ходил, находясь на пороге смерти. И корова, Офелия, предупредила Рема, сейчас не больше чем бродячий скелет, набор костей, обтянутый грязной коричневой шкурой. Хоть Рема и пыталась как-то скрасить эту картину, осторожно говоря что-то вроде: «Она немного слишком худа», – Керри отлично поняла, что она имеет в виду.

Полчаса спустя Джарси вернулся в хижину, неся подойник парного молока Офелии и холодные сливки из погреба. Керри плеснула чуть-чуть в тесто для лепешек, и ложкой выложила его на стоящую над огнем сковороду. Повернувшись к брату спиной, она отрезала близнецам два тонких ломтика соленой свинины. Себе она резать не стала. Она поест стоя, так что они не заметят, чего нет у нее на тарелке.

Талли и Джарси, держась поближе к огню, ели лепешки со свининой. Керри положила им на тарелки по ложке яблочного повидла, и они радостно заулыбались.

– А я думал, это только больному папе, – сказал Джарси.

Керри одернула себя. Она всегда старалась защитить брата и сестру от худших всплесков его ярости, но она не знала, что они помнили об этих штормах.

– И у нас, наконец, хватает на всех тарелок, – объявил Джарси. – Чтобы мы могли есть все сразу.

Талли и Керри переглянулись. Технически брат был прав – три человека, три тарелки. Это было типично для Джарси – не обращая внимания на ужасы болезни, смерти и страха грядущего, замечать только мелкие радости вроде достаточного количества тарелок.

Вот это, подумала Керри, истинный дар.

Пока близнецы ели, она подошла взглянуть на отца, который открыл глаза. Стараясь не встречаться с ним взглядом, она сменила промокшие простыни. Приподняв его, накормила кусочками лепешки и яблочным пюре, которое он еще мог глотать. Поднесла к губам жестяную кружку с подслащенным молоком, чтобы попил.

– Керри, – прохрипел он.

– Тебе что-то нужно? – спросила она нейтральным тоном.

– Я хотел… – выдавил он. В последовавшем потоке спутанных слов можно было расслышать прости.

Не отвечая, она продолжала свои дела.

Керри позвала Джарси, чтобы он помог отцу сходить на горшок. Мама слепила его из красной каролинской глины и потом разрисовала красками, выжатыми из цветов – кровохлебки, кореопсиса и подсолнухов, и обожгла в маленьком горне, который соорудила позади хлева.

Как символично то, что произошло с мамой, подумала Керри с горечью, от которой подступила тошнота.

Поднявшись с горшка, Джонни Мак настолько ослаб, что не мог больше ничего, кроме как рухнуть обратно в постель и закрыть глаза.

Оно и к лучшему, подумала Керри. Не хочу смотреть тебе в глаза. Слишком поздно для всех этих сожалений.

Наконец, она присела к шаткому столу, чтобы съесть кусок лепешки.

– А кто же, – внезапно спросила Талли, – на самом деле сделал то недоброе дело там на станции? – Она сжала губы, как будто у нее с языка пыталось сорваться слово убийство.

Джарси подтер лепешкой яблочное повидло.

– Похоже, они там судачат, не повесить ли это на нашего мистера Бергамини. Но это не он.

Талли присмотрелась к Керри.

– Почему твое лицо стоит так сморщено, как старая редька?

– Лицо стало, – поправила ее Керри.

– Ты всегда замечаешь больше, чем все другие. Как думаешь, кто схватил собаку? И зачем?

– Это мог быть тот, на кого никто даже подумать не может.

Талли нахмурилась.

– Там, в толпе, они судачили и говорили, что можно подумать на мистера Братчетта. Говорили, цветные слишком быстро злятся, и тогда…

– Талли МакГрегор. Братчетты наши соседи испокон веков. Всегда добры к нам, всегда готовы помочь. И ты не будешь слушать такие разговоры, ясно? Это злобные глупости, и я не желаю, чтобы моя сестра повторяла такое.

Талли сморщилась от резкого тона Керри. А Джарси, хлюпая, допил молоко из кружки и доел лепешку.

Керри начисто вытерла чугунную сковороду.

– Я собираюсь уйти на весь день в Эшвилл, искать работу. Раз все лето никто особо не следил за урожаем, мне надо найти работу за деньги. Пока меня не будет, делайте на огороде, что можете, пропалывайте и собирайте, а как только я вернусь, я к вам присоединюсь.

Джарси вскочил.

– Да там одних каштанов наупало, считай, по щиколотку.

– Нападало.

– Ага. Мы наберем их столько, что у тебя голова кругом пойдет.


Утро Керри с близнецами провели, убирая остатки кукурузы и редьки в погреб и пытаясь починить крышу досками, которые они оторвали от стен коптильни.

Керри попыталась пошутить:

– Нет смысла беречь коптильню, как будто она священна. Все равно там ничего не коптится. Да и волки не будут прибегать.

Талли и Джарси только грустно заморгали глазами – как будто одно лицо раздвоилось.

Собираясь в город, Керри заплела волосы в косу, свисающую на плечо, – нет никакого смысла укладывать волосы, как они с подругами делали в Нью-Йорке. Здесь, в горах, было слишком влажно, а идти до работы слишком далеко, так что незачем было завивать, взбивать и закалывать волосы.

Она разгладила юбку из простой синей саржи и белую блузку, которую ей отдала соседка по комнате в Барнарде, когда мода сменилась в сторону более пышных рукавов. Пусть это не был сатин, и он не отделан брюссельскими кружевами, но блузка не была запачкана ошметками крыши и мха, что само по себе делало ее лучшим выбором на сегодня.

Влив отцу в рот отвар из имбирного корня с медом, она смазала его потрескавшиеся губы воском. Но все это она делала не ласково, а деловито и эффективно.

– Убили, – выдавил он с усилием. – Кого-то… убили… станция.

В глазах у него был вопрос. Должно быть, Джарси поделился с ним новостями, пока она утром отдирала доски от коптильни. Для человека, находящегося на пороге смерти, это отчаянное желание узнать о нападении было странным.

– Я иду в город искать работу, – сказала она. – Если тебе что-то нужно, близнецы будут неподалеку. Я, скорее всего, вернусь к закату.

Керри поцеловала близнецов в лоб – они были уже почти с нее ростом.

– Если вы все равно собирались пойти за каштанами, то я не против вашей компании, нам по пути. Я по вам соскучилась.

Закинув на плечи мешки из-под муки, близнецы старались держаться к ней поближе – их способ показать, что они тоже соскучились. Керри вместо мешка взяла книгу – единственную оставшуюся тут со времени мисс Хопсон, сборник стихов Вордсворта. Даже едва прикоснувшись к потертой обложке, она вспомнила эти строки. И они помогли ей отвлечься от картинок, без конца крутящихся в ее голове – нападение на станции. Реакция отца на слово Братчетта убили. Обваливающаяся крыша.

Но просто идти по горам было хорошо. По крайней мере, те несколько минут, что она не беспокоилась об их будущей жизни. И забыв о злости, возмущении и обиде на то, что ей пришлось оставить то, ради чего она так тяжело работала.

Глубоко дыша, она смотрела на солнце в соснах.

Джарси поправил пальцем твидовую кепку, которую они с Талли все же снова спасли из грязи.

– Ужасно хорошо, что мистера Бергамини не арестовали.

– Пока, – пробормотала Керри громче, чем хотела.

Близнецы вскинули головы.

– Ну, – поспешила она заверить их, – правда все равно выйдет наружу. Когда-нибудь.

Керри вспомнила поезд, Джона Кэбота и Мэдисона Гранта, то, как репортер напрягся, увидев их, как он проговорил свое предупреждение об одном из них или об обоих, как заметил, ближе к концу пути, что они упомянули имя одного из гостей. Как делал свои заметки.

Но, когда Берковича убили, при нем не было блокнота. Она встряхнула головой. Сейчас она не будет огорчать близнецов своими подозрениями. Она расскажет Вольфе, что репортер сказал ей в поезде, и про предупреждение, которое он сделал итальянцу, про это берегись насчет двух джентльменов, которые зашли в их вагон. Она расскажет шерифу все, что видела и слышала, и пусть он делает свое дело. Даже если и не очень умело.

– Может, сегодня я найду в городе работу, – она попыталась изобразить самый оптимистичный тон. Но даже она сама слышала в нем неуверенность.

Джарси, шагающий впереди, вышел на утреннее солнце. На широкий, ступенчатый склон ярко-зеленого холма. Впереди стояла беседка с греческой статуей.

– Нет, – отшатнулась Керри. – Я не собиралась идти с вами к самому…

Талли фыркнула.

– Тетя Рема говорила, что будет часто приходить помогать заботиться о папе. Но теперь она перебралась сюда, в замок.

Керри попыталась догнать их.

– Не нужно нам никакого замка!

Талли и Джарси одновременно взглянули в сторону, как будто их головы росли на одной и той же шее.

Керри добавила, уже мягче:

– Теперь, когда друг у друга есть мы.

Билтмор Хауз, переливающийся на солнце от сиреневого до светло-жемчужно-серого, раскинувшийся и сияющий отблесками золота, начал вздыматься перед ними, заслоняя вершины гор. Его окружали осенние краски леса – пурпур, охра, багрянец и топаз, смешанные с зеленью цикуты и бальзамина.

Керри замотала головой.

– Я посмотрю на горы. Но я не буду любоваться этим домом. Замком. Как бы его ни называли. – И отвернулась.

Талли снова заговорила первой.

– Господи, это похоже на узор лоскутного одеяла. На тот, что делала мама. Медвежья Лапа, что ли. Или Дети Заблудились.

– Как по мне, это Тропа Пьяницы, – проговорил Джарси. – Или нет… Загадка Холостяка.

Керри опустилась на траву и села, прижав к груди колени и книгу.

– Узел Любви. Вот что это.

Плюхнувшись рядом с ней, близнецы смотрели на серо-сиреневую громаду здания.

Хотя бы, думала Керри, им хватает ума ничего не говорить.

– А школа, – вдруг вспомнила она. – Вы же должны быть в школе.

Джарси пожал плечами.

– Ты на весь день уходишь искать работу, на которую нам надо жить. Мы с Талли должны ухаживать за папой и делать все на ферме, пока ты не вернешься, чтобы заняться вечерними делами. Если учитель и может нас чему учить, то мы и сами сможем учить.

– Научить. Мы можем выучить, – вздохнув, поправила его Керри. – Ну да, между теми двумя последними учителями, что сбежали в середине года, и… – Она не смогла добавить житьем с тетушкой Ремой. – Но, как говорится, вы оба могли бы уделять больше внимания своему образованию, верно? Впрочем, я виновата в этом еще больше, потому что меня тут не было. Может, я смогу раздобыть какие-то учебники, мисс Хопсон пришлет их мне. Но как долго…

Талли заговорила дрожащим, сбивающимся, полным слез голосом, хотя она редко позволяла себе плакать.

– А если папа никогда не поправится?

Не отвечая, Керри наклонилась и утерла ее единственную вытекшую слезу. В этом вся Талли. Эти женщины гор. Сдержанные. Отчужденные. И в горе, и в надежде. Потому что впереди всегда еще больше горя, и новая надежда.

По щекам Джарси же уже двумя потоками текли слезы. С той же силой, с какой он поглощал лепешки огромными кусками. Как будто в его жизни никогда больше не будет ни лепешек, ни слез.

Все трое молча смотрели на ведущий к дому длинный зеленый склон.

Дернув ногой в ботинке, каблук которого начинал отходить от подошвы, Джарси спросил:

– Может, тебе стоит спросить в той гостинице, куда ехали все эти люди со станции «Бэттери Парк». Им там может понадобиться помощь.

– Я не… – начала было Керри. Она вспомнила Джона Кэбота и то, как он рассматривал все вокруг. Наблюдал, как будто это была витрина в музее.

Примитивные люди на своей примитивной земле и их жалкие попытки выжить в условиях угрозы их привычному существованию.

Деревенская пастушка.

Да она близко не подойдет ни к нему, ни к Мэдисону Гранту и таким, как они.

– Я не… – Керри осеклась. Вздохнула. Прижала близнецов к себе.

Было ясно – ей придется зайти в шикарные двери отеля. Увидеть блеск мрамора, сверкание дамских нарядов, взгляды джентльменов, разгуливающих со стаканами бренди. Но она будет высоко держать голову.

Она опустила взгляд. Ее руки были в ссадинах и темно-лиловых пятнах. И этого нельзя было скрыть, как высоко ни задирай голову.

Керри вздохнула.

– Ради вас я буду просить работу в «Бэттери Парк», да хоть в самом аду. Где угодно, только не в Билтморе.

Позолоченная луна

Подняться наверх