Читать книгу Детство Иисуса - Джозеф Кутзее - Страница 10

– Вы давеча говорили мне, что благая воля – универсальный бальзам на наши раны, – говорит он Элене. – Но вы разве не скучаете по простому старому физическому прикосновению?

Они в парковой зоне, рядом с полем, на котором идет с десяток футбольных матчей, без всякого порядка. Фиделя и Давида пустили в одну такую игру, хотя они слишком маленькие для нее. Они прилежно носятся с другими игроками, но мяч им никогда не пасуют.

– Любой растящий ребенка не испытывает недостатка в физическом прикосновении, – отвечает Элена.

– Под физическим прикосновением я понимаю другое. Я имею в виду любить и быть любимым. Я имею в виду спать с кем-нибудь по ночам. Не скучаете по такому?

– Скучаю ли? Я не из тех, кто страдает воспоминаниями, Симон. То, о чем вы говорите, кажется очень далеким. А если под сном с кем-то вы подразумеваете секс – еще и странным. Странно о таком беспокоиться.

– Но ведь ничто не делает людей ближе, чем секс. Секс мог бы сделать вас и меня ближе. К примеру.

Элена отворачивается.

– Фиделито! – кричит она и машет. – Иди сюда! Нам пора!

Ему кажется, или щеки у нее вспыхнули?

Что правда, то правда: Элена привлекает его лишь едва. Ему не нравится ее костлявость, ее тяжелая нижняя челюсть и торчащие зубы. Но он мужчина, она – женщина, а дружба детей все равно их связывает. И вот, хоть вежливые отставки следуют одна за другой, он продолжает позволять себе некоторые вольности, вольности, которые, кажется, скорее забавляют ее, нежели злят. Хочешь не хочешь, он постепенно соскальзывает в грезы о том, что какой-нибудь зигзаг удачи приведет Элену в его объятия.

Зигзаг удачи принимает вид отключения электричества. Электричество по городу отключают нередко. Обычно о нем объявляют за сутки и устраивают либо в четных, либо в нечетных квартирах. В Кварталах они случаются в целом здании, по расписанию.

В этот вечер, о котором идет речь, объявления не было, но в дверь стучит Фидель и спрашивает, можно ли ему поделать домашнее задание у них, поскольку в их квартире нет света.

– Вы уже поели? – спрашивает он у мальчика.

Фидель качает головой.

– Давай-ка сбегай к себе, – говорит он. – Скажи своей маме, что я вас приглашаю на ужин.

Ужин, который он им предлагает, – всего лишь хлеб и суп (перловка с тыквой, сваренная с банкой фасоли, – ему еще предстоит найти лавку, торгующую специями), но получается хорошо. Домашнее задание Фиделя вскоре готово. Мальчики усаживаются с иллюстрированными книжками, но тут вдруг, словно срубленный под корень, Фидель засыпает.

– У него так с младенчества, – говорит Элена. – Ничто его не разбудит. Отнесу его домой и уложу. Спасибо вам за ужин.

– Не ходите вы в ту темную квартиру. Оставайтесь на ночь. Фидель может поспать с Давидом. Я на стуле. Я привык.

Это вранье – он не привык спать на стуле и сомневается, что человек способен заснуть на их кухонных стульях с прямой спинкой. Но он не дает Элене возможности отказаться.

– Где ванная, вы знаете. Вот вам полотенце.

Когда он сам отправляется в ванную, она уже лежит в постели, а мальчики спят рядышком. Он заворачивается в лишнее одеяло и выключает свет.

Некоторое время царит тишина. Затем она заговаривает во тьме:

– Если вам неудобно – а я уверена, что так и есть, – я могу подвинуться.

Он ложится к ней в постель. Тихонько, скрытно занимаются они сексом, не забывая, что дети спят на расстоянии вытянутой руки.

Все не то, на что он надеялся. Она не вкладывается в это душой, он это сразу чувствует, а его резерв накопленного желания, как выясняется, – иллюзия.

– Понимаешь, что я имела в виду? – шепчет она, когда все кончено. Она проводит пальцем ему по губам. – Это нас не двигает вперед, правда?

Права ли она? Стоит ли ему принять этот опыт близко к сердцу и попрощаться с сексом, как, похоже, сделала Элена? Быть может. И все-таки даже просто обнимать женщину, пусть она и не ослепительная красавица, – волнующе.

– Не соглашусь, – бормочет он в ответ. – Вообще-то, я считаю, что заблуждаешься. – Он умолкает. – Ты когда-нибудь спрашивала себя, не слишком ли высока цена, которую мы платим за эту новую жизнь, – забвение?

Она не отвечает, но поправляет белье на себе и отворачивается от него.

Хоть они и не живут вместе, после той общей ночи ему нравится думать о себе и Элене как о паре – или как о без пяти минут паре, а значит, их сыновья – братья. Или сводные братья. Они все больше привыкают ужинать вчетвером, на выходных ходят по магазинам или на пикники, или делают вылазки за город. И хотя они с Эленой больше не ночуют вместе, она время от времени, когда мальчиков нет рядом, позволяет ему заниматься с ней любовью. Он начинает привыкать к ее телу, к торчащим бедренным костям и маленьким грудям. Ясно, что у нее к нему почти нет сексуального чувства, но ему нравится думать, что их занятия любовью – терпеливая протяженная реанимация, возвращение к жизни женского тела, которое, считай, умерло – неведомо почему.

Приглашая его заняться любовью, она нисколько не кокетничает.

– Если хочешь, можем сейчас, – обычно говорит она, закрывает дверь и раздевается.

Такая обыденность когда-то, быть может, его и оттолкнула бы, как унизила бы ее безответность. Но он решает, что не будет чувствовать ни отвержения, ни унижения. Он примет все, что она ему предлагает, со всей возможной готовностью и благодарностью.

Обычно она обозначает занятия любовью «делать это», но иногда, когда хочет подразнить его, употребляет слово descongelar – «оттаять»:

– Если хочешь, можем попробовать еще раз меня оттаять.

Это слово выскочило из него в некий миг бесшабашности.

– Дай я тебя оттаю!

Представление о том, что ее можно оттаять обратно к жизни, ей и тогда показалось, и кажется теперь беспредельно забавным.

Между ними растет если не близость, то дружба, которая кажется ему довольно крепкой, вполне надежной. Возникла бы между ними дружба в любом случае – на том основании, что дружат их дети, и они по многу часов проводят вместе, – или же «занятие этим» подействовало хоть как-то, сказать трудно.

Вот так, спрашивает он себя, здесь, в этом новом мире возникают семьи – на дружбе, а не на любви? Ему такие отношения неведомы – дружба с женщиной. Но он видит их преимущества. Он даже, хоть и осторожно, таким отношениям радуется.

– Расскажи мне об отце Фиделя, – просит он Элену.

– Я мало что о нем помню.

– Но отец же точно был.

– Конечно.

– Он не был похож на меня?

– Не знаю. Не могу сказать.

– Ты, чисто гипотетически, могла бы рассматривать такого, как я, в мужьях?

– Такого, как ты? Как ты в каком отношении?

– Ты бы вышла замуж за кого-то вроде меня?

– Если ты так спрашиваешь, выйду ли я за тебя замуж, тогда ответ – да, вышла бы. Это на пользу и Фиделю, и Давиду. Когда ты хочешь это сделать? Регистрационная контора работает только по будням. Можешь отпроситься с работы?

– Уверен, что могу. Наш бригадир – очень участливый человек.

После этого странного предложения и его странного принятия (в связи с которым он ничего не предпринимает) в Элене он начинает чувствовать некую настороженность, между ними – новое напряжение. Но все равно не жалеет, что спросил. Он нащупывает путь. Создает новую жизнь.

– Как бы ты отнеслась к тому, что я встречаюсь с другой женщиной?

– Под «встречаюсь» ты имеешь в виду секс?

– Может быть.

– И кого ты имеешь в виду?

– Никого в особенности. Просто изучаю возможности.

– Изучаешь? Разве не пришло тебе время остепениться? Ты уже не молод.

Он молчит.

– Ты спросил, как бы я отнеслась. Тебе краткий ответ или полный?

– Полный. Полнейший.

– Хорошо. Наша дружба мальчикам на пользу, с этим мы оба согласны. Они сблизились. Они воспринимают нас как хранителей – даже как единого хранителя. Для них было бы не здорово, если б наша дружба закончилась. И я не вижу причин, почему это должно случиться, если ты всего лишь встречаешься с некой гипотетической другой женщиной… Однако подозреваю, что с этой женщиной ты захочешь поставить тот же эксперимент, какой ставишь на мне, и в ходе этого эксперимента потеряешь связь со мной и Фиделем… Следовательно, я собираюсь облечь в слова то, что, я надеялась, ты поймешь сам. Ты хочешь встречаться с той другой женщиной, потому что я не обеспечиваю того, что тебе нужно, а именно: бурю страсти. Одной дружбы тебе недостаточно. Без сопровождающей бури страсти она какая-то ущербная… На мой слух, это старый способ мышления. В старом способе мышления не важно, сколько у тебя есть, чего-то такого все время не хватает. Название, которое ты предпочитаешь дать этому чему-то такому, – страсть. Но тем не менее я готова поспорить, что если завтра тебе предложат всю страсть, какую ты хочешь, – ведро страсти, – ты скоро обнаружишь, что не хватает чего-то такого еще. Эта бесконечная неудовлетворенность, это стремление к чему-то такому, чего не хватает, – способ мышления, от которого мы избавлены, по моему мнению. Ничего такого. Ничто, которого не хватает, – иллюзия. Ты живешь иллюзией… Вот. Ты просил полного ответа, и я его тебе дала. Хватит? Или ты еще чего-то хочешь?

Стоит теплый день, это день полного ответа. Негромко играет радио, они лежат на кровати у нее в квартире, полностью одетые.

– С моей стороны… – начинает он, однако Элена прерывает его: – Тихо, – говорит она, – хватит разговоров – по крайней мере, на сегодня.

– Почему?

– Потому что дальше мы начнем пререкаться, а я этого не хочу.

И вот они лежат рядом молча, слушают, как курлычут чайки, кружа над двором, как, играя, смеются мальчики, поет радио, непрекращающаяся уравновешенная мелодичность которого когда-то его успокаивала, а сегодня просто раздражает.

Он хочет сказать, со своей стороны, что жизнь здесь, на его вкус, слишком спокойна, слишком лишена взлетов и падений, драмы и напряжения, – слишком похожа, вообще-то, на музыку из радиоприемника. Anodina – так это, кажется, будет по-испански?

Он вспоминает, как спросил однажды у Альваро, почему по радио не бывает новостей. «Новостей о чем?» – уточнил Альваро. «О том, что происходит в мире», – ответил он. «Ой, – сказал Альваро, – а что-то происходит?» Как и прежде, он заподозрил иронию. Но нет, нисколько.

Альваро не применяет иронию. Элена тоже. Элена – интеллигентная женщина, но она не видит в мире двойственности, никакой разницы между тем, чем вещи кажутся, и тем, что они есть. Интеллигентная и к тому же милая женщина, которая из скуднейших материалов – шитья, уроков музыки, домашних дел – собрала себе новую жизнь, жизнь, в которой, как она утверждает, – справедливо ли? – всего хватает. То же и с Альваро и грузчиками: у них нет тайных желаний, которые он мог бы уловить, нет нужды в другой жизни. Он один – исключение, неудовлетворенный, белая ворона. Что с ним не так? Это, как говорит Элена, просто старый способ мышления и чувствования, что еще не отмер в нем, но уже корчится в последних судорогах?

Всему здесь не хватает положенного веса – вот что он хотел бы в конце концов сказать Элене. Музыке, которую мы слышим, не хватает веса. Нашим занятиям любовью не хватает веса. Нашей пище, нашей унылой диете из хлеба, не хватает вещественности – не хватает вещественности животной плоти, со всей тяжестью кровопролития и жертвы, стоящей за ней. Самым словам нашим не хватает веса, эти испанские слова – они не от души.

Музыка подходит к изящному завершению. Он встает.

– Мне пора, – говорит он. – Помнишь, как ты недавно сказала мне, что не страдаешь воспоминаниями.

– Да?

– Да, сказала. Когда мы смотрели футбол в парке. Так вот, я – не как ты. Я страдаю воспоминаниями – или их тенями. Я знаю, мы все должны быть очищены, попав сюда, это правда, и у меня самого репертуар небогат. Но тени все равно не уходят. От этого я и страдаю. Только слово «страдать» я не применяю. Я держусь за них – за эти тени.

– Это хорошо, – говорит Элена. – Всякие люди бывают.

Фидель и Давид вбегают в комнату, они раскраснелись и пышут жизнью.

– У нас есть печенье? – спрашивает Фидель.

– В банке на буфете, – говорит Элена.

Мальчики исчезают в кухне.

– Вам хорошо? – кричит Элена.

– Угу, – говорит Фидель.

– Это хорошо, – говорит Элена.