Читать книгу Великое разделение. Неравенство в обществе, или Что делать оставшимся 99% населения? - Джозеф Стиглиц - Страница 7

[33]

В настоящее время ведется поиск тех, кто виноват в глобальном экономическом кризисе. И это не вопрос отмщения. Знать, кто или что послужило причиной кризиса, необходимо для того, чтобы предотвратить другой кризис или даже попытаться остановить этот.

Понятие причинности, однако, довольно сложно. Вероятно, для определения виновности используется что-то вроде этого: «Если бы виновная сторона предприняла другие действия, кризис не случился бы». Но когда одна из сторон меняет курс действий, последствия этой перемены зависят от реакции других сторон; предположительно, и действия других сторон могут измениться.

Рассмотрим в качестве примера убийство. Мы можем определить, кто нажал на курок. Но для начала кто-то должен был продать убийце оружие. Кто-то должен был заплатить стрелявшему. Кто-то должен был предоставить инсайдерскую информацию о местонахождении жертвы. Все эти люди являются сторонами в преступлении. Если человек, который заплатил тому, кто нажал на курок, задался целью убить жертву, то даже в том случае, если один исполнитель откажется сделать работу, жертва все равно будет застрелена: обязательно найдется кто-то другой, кто спустит курок.

В преступлении почти всегда есть несколько участников: и люди, и организации. В процессе любого обсуждения кризиса, когда задается хрестоматийный вопрос «кто виноват», всплывает, например, имя Роберта Рубина, сообщника в деле дерегулирования и старшего должностного лица в двух финансовых организациях, в которые американское правительство вливало наибольшее количество денег. Затем идет Алан Гринспен, который также продвигал философию дерегулирования и не сумел воспользоваться инструментами регулирования, бывшими в его распоряжении. Он подталкивал домовладельцев к тому, чтобы они ввязывались в крайне рискованные ипотечные кредиты с переменной процентной ставкой, и поддержал план президента Буша по снижению налогов для богатых[34] и одновременному понижению процентных ставок, раздувший пузырь, необходимый для стимулирования экономики. Но если бы этих людей не было, на их месте оказались бы другие, и они, вероятно, действовали бы подобным образом. Всегда есть кто-то еще, кто хочет и способен совершить преступление. Более того, и другие страны с другими главными героями столкнулись с подобными проблемами, следовательно, мы имеем дело с более фундаментальными экономическими причинами.

Список организаций, которые должны понести ответственность за причастность к созданию кризиса, включает в себя инвестиционные банки и инвесторов, кредитно-рейтинговые агентства, органы финансового регулирования (в их числе Федеральная резервная система и Комиссия по ценным бумагам и биржам), ипотечных брокеров и целый ряд администраций, начиная с администрации Рейгана и заканчивая администрацией Буша-младшего, которые активно продвигали политику дерегулирования. Некоторые из списка сыграли сразу несколько ролей в создании кризиса. Так, например, Федеральная резервная система не только не справилась со своей функцией регулятора, но и поспособствовала усугублению кризиса посредством неадекватных манипуляций с процентными ставками и доступностью кредитов.

На каждой из этих сторон, а также тех, о ком я буду говорить ниже, лежит часть вины.

Главные действующие лица

Я продолжаю утверждать, что основная часть вины лежит на банках (а в более широком понимании – на финансовом секторе) и инвесторах.

Предполагается, что банки должны быть экспертами в области управления рисками. Но они не только не справились с этой задачей, они сами создали этот риск. Они прибегли к избыточному левериджу. При соотношении заемных и собственных средств 30:1 изменение в стоимости актива всего на 3 процента полностью уничтожает чистую стоимость компании. (В результате цены на недвижимость упали на 20 процентов, и по состоянию на март 2009 года ожидается падение как минимум еще на 10–15 процентов.) Банки переняли структуру стимулов, которая неминуемо провоцирует недальновидное и чрезмерно рискованное поведение. Более того, опционы, которые банки использовали в качестве компенсации некоторым своим топ-менеджерам, служили мотивацией для недобросовестной бухгалтерской отчетности, в частности злоупотребления учетом на забалансовых счетах.

Банки якобы не осознавали рисков, которые они сами же создавали через секьюритизацию ипотечных кредитов и которые в числе прочего возникали по причине информационной асимметрии. Оригинаторы ипотечных кредитов не всегда являются конечными держателями долговых обязательств и не несут ответственности за ошибки, возникшие в процессе осуществления процедуры дью-дилидженса. Помимо этого банки недооценили масштаб взаимосвязи между уровнем невыплат по кредитам в различных регионах страны, не отдавая себе отчет в том, что повышение процентной ставки или уровня безработицы может иметь отрицательные последствия для многих частей страны, а также недооценили риск снижения цен на недвижимость. Ко всему прочему, банки не в силах оценить хоть с какой-то степенью точности риски, связанные с новыми финансовыми продуктами, как то: займы, предоставляемые на основе минимального документального подтверждения или без документального подтверждения вовсе.

Единственный, хотя и крайне неубедительный аргумент в защиту банков – это то, что делать все это их заставили инвесторы. Инвесторы не осознавали рисков. Они, вероятно, спутали высокую отдачу в условиях избыточного левериджа с «умными» инвестициями. Банки, которые не обременили себя избыточным левериджем и поэтому имели меньшую отдачу, столкнулись со снижением стоимости собственных акций в качестве «наказания». В действительности же банки использовали в собственных интересах невежество инвесторов, чтобы повысить стоимость своих акций, получая большую прибыль в краткосрочной перспективе ценой более высоких рисков.

Соучастники преступления

Если рассматривать банки как главного исполнителя преступления, то у них также были и сообщники.

Центральную роль сыграли рейтинговые агентства. Они свято верили в финансовую алхимию и превращали субстандартные ипотечные кредиты с низшей оценкой в ценные бумаги с рейтингом A, достаточно надежные для того, чтобы в них вкладывались пенсионные фонды. Эта процедура была важна, так как благодаря ей обеспечивалось непрерывное вливание денег в рынок недвижимости, что, в свою очередь, позволяло раздувать пузырь на рынке жилья. Скорее всего, поведение рейтинговых агентств было обусловлено порочной схемой компенсаций, которые они получали от тех, кого оценивали, но я подозреваю, что даже в отсутствие этой проблемы деятельность этих агентств была бы столь же несовершенной. В их случае конкуренция возымела обратный эффект и превратилась в гонку, в которой побеждает тот, кто присудит наиболее выгодную оценку компании, чья деятельность подлежит оценке.

Ключевую роль сыграли и ипотечные брокеры: их первичный интерес заключался не в том, чтобы выдавать кредиты надежным заемщикам (в конце концов, оригинаторы недолго держат у себя кредитные обязательства), а в том, чтобы выдавать как можно больше ипотечных кредитов. Некоторые брокеры проявили такой энтузиазм на этом поприще, что изобрели новые формы ипотечных кредитов: займы, предоставляемые на основе минимального документального подтверждения или вовсе без документального подтверждения, которые я упоминал ранее, так и призывали к обману, в результате чего прослыли как лживые займы. Это было «инновацией» в банковской сфере, и неспроста подобная инновация не возникала раньше.

Другие новинки среди продуктов ипотечного кредитования, например, не амортизационные или низко амортизационные кредиты и кредиты с переменной процентной ставкой, стали ловушкой для неосмотрительных заемщиков. Кредиты под залог недвижимости также способствовали популярности займов, тем самым увеличивая отношение размера кредитов к стоимости залога и снижая надежность ипотечного кредита.

Ипотечных оригинаторов в большей степени волновал не риск, а трансакционные издержки. При этом они не пытались их минимизировать, а совсем наоборот: они изобретали различные способы, с помощью которых можно было увеличить эту статью расходов и заработать на этом. В этом смысле были чрезвычайно полезны краткосрочные кредиты, требующие рефинансирования и имеющие все шансы на то, что этого не произойдет.

Трансакционные затраты, возникающие в процессе оформления кредита, порождали соблазн поживиться на невинных и не очень компетентных заемщиках, втягивая их в заимствования, которые влекут за собой повторную реструктуризацию кредита, что помогает существенно увеличить трансакционные издержки.

В числе соучастников были и органы регулирования. Они должны были распознать неотъемлемые риски, связанные с новыми финансовыми продуктами. Они должны были провести собственную оценку рисков вместо того, чтобы верить в саморегулирование рынка и полагаться на результаты оценок рейтинговых агентств. Они должны были понимать, с какими рисками связаны и высокий леверидж, и внебирживые деривативы, тем более и то, и другое в совокупности, не сдерживаемое государством.

Органы регулирования убедили себя в заблуждении, что, если они позволят каждому банку самостоятельно управлять своими рисками (в чем они, по идее, должны быть заинтересованы), система будет исправно работать. Поразительно то, что они абсолютно проигнорировали системный риск, при том что работа с системными рисками является одной из приоритетных задач органов регулирования. Даже если «в среднем» каждый банк по отдельности функционирует стабильно, вместе они могли синхронизироваться в какой-либо модели поведения, которая могла подвергнуть рискам экономику в целом.

В некотором смысле у регуляторов есть оправдание: они не имели правовых оснований предпринимать какие-либо действия, даже если обнаруживали, что что-то идет не так. У них не было полномочий на регулирование в сфере деривативов. Но это сомнительное оправдание, потому что некоторые из представителей системы регулирования, в особенности Гринспен, потрудились на славу для того, чтобы необходимые меры регулирования не были одобрены правительством.

Особую роль сыграла отмена закона Гласса – Стиголла, причем не только потому, что породила конфликт интересов (который отчетливо проявился во время скандалов, связанных с компаниями Enron и WorldCom), но и потому, что передала культуру высоких рисков, присущую инвестиционным банкам, коммерческим банкам, от которых ожидается гораздо более целомудренное поведение.

Вина лежит не только на финансовом регулировании и регуляторах. Нужно было также ужесточить антимонопольное законодательство. Банки разрослись до слишком больших размеров, чтобы можно было позволить им рухнуть, но и чтобы быть управляемыми. Такие банки руководствуются извращенными стимулами. Когда крупные банки изначально знают о том, что они слишком большие, чтобы им позволили обвалиться, они идут на излишние риски.

На законодательстве в области корпоративного управления также лежит часть вины. И регуляторы, и инвесторы осознавали риски, сопровождающие некоторые схемы компенсаций. Более того, они даже не служили интересам акционеров. После краха Enron и WorldCom велось много разговоров о необходимости реформы, и закон Сарбейнза – Оксли ознаменовал ее начало. Но он не затронул, пожалуй, ключевую проблему: опционы на акции.

Снижение налогов на прирост капитала в паре с расходами на выплаты по кредиту, вычитаемыми из налогооблагаемой базы, создали дополнительный стимул для повышения финансового левериджа, а для домовладельцев – заинтересованность в максимально крупном размере ипотечного кредита.

Квалифицированные соучастники

Есть и еще одна группа причастных к преступлению. Это экономисты, которые подготовили удобные основания для игроков финансовых рынков, отлично вписавшиеся в их интересы. Они предложили готовые модели, основанные на нереалистичных предположениях об идеальной информации, идеальной конкуренции и идеальных рынках, согласно которым в регулировании не было необходимости.

Современные экономические теории, в частности те из них, которые уделяют особое внимание функционированию рынков в условиях несовершенной и асимметричной информации и систематического иррационального поведения, прежде всего в отношении суждений о характере рисков, объясняют, насколько ошибочны ранние «неоклассические» модели. Эти модели ненадежны – достаточно минимального отклонения от предельного предположения для того, чтобы заключение было полностью разрушено. Но подобные идеи категорически игнорировались.

Более того, некоторые направления последних экономических теорий предлагают центральным банкам заниматься исключительно борьбой с инфляцией. Они даже как будто выступают против того факта, что небольшой уровень инфляции необходим и даже полезен для стабильного и уверенного экономического роста современных экономик. В результате центральный банк и Федеральная резервная система не уделяли должного внимания финансовой структуре.

Если говорить коротко, то большинство распространенных микро- и макроэкономических теорий можно обвинить в пособничестве и подстрекательстве органов регулирования, инвесторов, банкиров и политиков посредством предоставления им обосновательной базы для их решений и действий. Они помогли банкам поверить в то, что, преследуя личный интерес, они в действительности способствуют общественному благополучию, а регуляторам в то, что, придерживаясь своей политики благотворного невмешательства, они способствуют процветанию частного сектора, что приносит пользу сразу всем.

Опровержение доводов защиты

Алан Гринспен попытался переложить вину за низкие процентные ставки на Китай, в котором среди населения принята высокая норма сбережений[35]. Очевидно, что оправдание Гринспена неубедительно: у Федеральной резервной системы достаточно инструментов контроля, как минимум в краткосрочной перспективе, для того чтобы повысить процентные ставки вопреки готовности Китая предоставлять Америке займы под относительно низкий процент. Однако Федеральная резервная система именно это и сделала в середине десятилетия, что предсказуемо привело к схлопыванию пузыря на рынке недвижимости.

Низкие процентные ставки действительно способствовали раздуванию пузыря. Но пузырь не всегда является следствием низких процентных ставок. Многие страны стремятся к ним, чтобы обеспечить приток инвестиций. Средства могут быть направлены для применения в производственных целях. Наши финансовые рынки в этом не преуспели. Наши органы регулирования позволили финансовым рынкам (включая банки) использовать избыток средств не в тех целях, которые могли бы быть социально значимы. Они допустили, чтобы благодаря низким процентным ставкам раздувался пузырь на рынке недвижимости. У них в руках были все инструменты, чтобы остановить этот процесс. И они ими не воспользовались.

Если мы намерены обвинять низкие процентные ставки в потребительском буме, то нам следует задаться вопросом: чем руководствовалась Федеральная резервная система, когда решила удерживать низкие процентные ставки? Отчасти она это сделала для того, чтобы поддержать экономику, которая пострадала от недостаточного совокупного спроса, возникшего в результате схлопывания пузыря доткомов.

В этом отношении снижение налогов для богатых, инициированное Бушем, сыграло центральную роль. Эта мера задумывалась не для стимулирования экономики, поэтому и не дала существенных результатов в этом смысле. Война в Ираке также сыграла важную роль. После нее цены на нефть взлетели с $20 за баррель до $140 (в данном контексте мы не стремимся выяснить, какая часть от общего увеличения в цене произошла в связи с войной; но нет никаких оснований сомневаться в том, что война сыграла свою роль[36]). Теперь Америке приходилось ежегодно тратить на сотни миллиардов долларов больше на импорт нефти. Соответственно, на эту же сумму сократились государственные расходы.

В 1970-е годы, когда выросли цены на нефть, многие страны столкнулись с рецессией именно из-за того, что серьезная доля средств была перекинута за границу с целью финансировать импорт нефти. Исключение составила лишь Латинская Америка, которая прибегла к долговому финансированию, чтобы поддерживать уровень потребления внутри стран. Но такие заимствования не означают устойчивости для экономики. В последнее десятилетие США пошли по пути Латинской Америки. Чтобы нивелировать негативные последствия от увеличившихся расходов на приобретение нефти, Федеральная резервная система решила удерживать процентные ставки на более низком уровне, чем должно было быть в иных обстоятельствах, и это, в свою очередь, поспособствовало раздуванию пузыря на рынке жилья сильнее, чем могло бы опять же при других обстоятельствах. Из-за пузыря на рынке жилья и потребительского бума казалось, что американская экономика, как и экономики стран Латинской Америки в 1970-е, находится в хорошем состоянии, при этом уровень накоплений домохозяйств скатился до нуля.

Учитывая войну и взлетевшие после нее цены на нефть, а также учитывая плохо продуманную программу Буша по снижению налогов, поддерживать экономику предстояло Федеральной резервной системе. ФРС могла задействовать свои полномочия в качестве главного органа регулирования, чтобы сделать все возможное для того, чтобы направить ресурсы на более целесообразное использование. И здесь на ФРС и ее председателе лежит двойная вина. Они не только не справились со своей ролью регулятора, они еще и активно содействовали раздуванию пузыря. Когда Гринспена спросили о потенциальном пузыре, он сообщил, что на него нет и намека, разве что несколько пузырьков. Это было в корне неверно. Федеральная резервная система заявила, что заранее предсказать возникновение пузыря нельзя, о его существовании можно узнать только постфактум, когда он лопнул. И это тоже не вполне так. Да, нельзя быть уверенным в том, что имеет место пузырь, до тех пор, пока он не лопнет, но можно делать довольно точные предположения.

Любая политика проводится в контексте неуверенности. Цены на недвижимость, особенно «эконом-класса», взлетели, при этом реальные доходы большинства американцев остались на прежнем уровне: проблема была видна невооруженным глазом. И точно так же было очевидно, что проблема только обострится по мере того, как процентные ставки начнут расти. Гринспен призывал людей брать займы на условиях переменной процентной ставки в тот момент, когда процентные ставки находились на беспрецедентно низком уровне. И он допустил то, что они так и делали, рассчитывая, что процентная ставка останется на таком же низком уровне. Но именно потому, что процентные ставки были настолько низкими, реальные процентные ставки были отрицательными, и наивно было полагать, что они останутся такими надолго. Когда ставки выросли, стало понятно, что у многих американцев серьезные проблемы, впрочем, как и у кредиторов, которые предоставили им займы.

Защитники ФРС иногда пытаются оправдать такую недальновидную и безответственную политику тем, что у нее якобы не было иного выбора: повышение процентных ставок уничтожило бы пузырь, но вместе с ним и всю экономику. Но у Федеральной резервной системы существует еще множество инструментов регулирования помимо процентных ставок. Можно было применить ряд других действий для того, чтобы аккуратно сдуть пузырь. Но ФРС не стала прибегать к этим способам. Она могла понизить максимально допустимое соотношение заемного капитала к оценочной стоимости залога по мере возрастания вероятности возникновения пузыря. Она могла снизить максимально допустимое отношение месячного платежа по кредиту к ежемесячному доходу заемщика. А если она считала, что в ее распоряжении недостаточно инструментов, нужно было обратиться в Конгресс и потребовать необходимые инструменты.

Контрфактуальный анализ можно было бы продолжить. Действительно, финансовый сектор мог бы распорядиться деньгами более дальновидно, например, вложить их в развитие инноваций или реализацию важных проектов в развивающихся странах. Но, вероятно, и в этом случае финансовые рынки нашли бы мошеннический способ втянуть людей в безответственное заимствование, например, через бум кредитных карт.

Защита невиновного

Не на всех соучастниках лежит равная доля вины, более того, некоторые подозреваемые должны быть оправданы.

В длинном списке возможных виновников преступления есть двое из тех, на кого чаще всего указывают республиканцы, которым тяжело принять тот факт, что рынки обвалились, а участники рынков могли действовать настолько неразумно, что гуру финансов не осознавали риски и что в идее капитализма есть серьезные ошибки. Они уверены, что во всем виновато правительство.

Я также склонен винить правительство, но в первую очередь за то, что оно сделало слишком мало, чтобы предотвратить и исправить ситуацию. Консервативные критики, наоборот, обвиняют правительство в том, что они сделали слишком много. Они критикуют Закон о коммунальных реинвестициях (CRA), который обязал банки выделять часть своих портфелей для предоставления займов и удовлетворения кредитных потребностей семей из малообеспеченных районов. Они также винят Fannie Mae и Freddie Mac, две специфические ипотечные компании, субсидируемые государством, которые, несмотря на состоявшуюся в 1968 году приватизацию, сыграли существенную роль на ипотечных рынках. Fannie Mae и Freddie Mac, по версии консерваторов, «под давлением» Конгресса и президента осуществляли программу увеличения количества жилья в собственности (президент Буш часто говорил об идее создания «общества частных собственников»).

Безусловно, это лишь попытки перекладывания вины на других. Недавнее исследование Федеральной резервной системы показало, что уровень невыплат по кредиту среди заемщиков по программе коммунального реинвестирования на самом деле даже ниже среднего[37]. Проблемы на американских ипотечных рынках начались с рынка субстандартного кредитования, а Fannie Mae и Freddie Mac преимущественно финансировали стандартные ипотечные кредиты.

Центральную роль в кризисе сыграли именно частные финансовые рынки, которые и изобрели все эти порочные схемы. Когда правительство продвигало идею приобретения жилья в собственность, подразумевалась постоянная собственность, а не покупка домов, которые лежат за пределами финансовых возможностей семей. Это порождает исключительно кратковременную выгоду, а по факту ведет к обнищанию по мере того, как семьи будут терять все свои накопления вслед за потерей дома.

Для любого человека есть дом, стоимость которого выходит за рамки его бюджета. Однако ирония в том, что из-за пузыря на рынке недвижимости многие малообеспеченные люди остались с домами, размеры которых ничуть не превышают те, что они могли бы себе позволить, будь кредитная политика более благоразумной (в свою очередь, такая политика и не привела бы к столь масштабному кризису). Безусловно, и Fannie Mae, и Freddie Mac действительно ввязались в опасные игры с высоким левериджем по примеру частного сектора, хотя и довольно запоздало и несвоевременно. В этом также была ошибка регулирующих органов. У компаний, спонсируемых государством, есть специальный регулятор, который должен был ограничить их действия, но, видимо, на волне продвижения администрацией Буша философии дерегулирования он не стал этого делать. Эти компании вступили в игру, имея на руках преимущество: благодаря государственным гарантиям (хоть и весьма противоречивым на тот момент) они могли занимать деньги на более выгодных для себя условиях. Они могли использовать эти гарантии в целях извлечения бонусов, сопоставимых с теми, которые получают их коллеги из частного финансового сектора.

Политика и экономика

Во всей этой драме есть еще один виновный, который сыграл значительную роль во многих ее действиях, оставаясь при этом за кулисами основного представления. Это американская политическая система с ее зависимостью от денег корпораций. Благодаря этому Уолл-стрит могла оказывать такое влияние, какое она и оказывала, и добиваться устранения мер регулирования и назначения на роль регуляторов людей, не верящих в возможности регулирования, со всеми предсказуемыми вытекающими из этого последствиями, которые мы имеем возможность наблюдать[38]. Даже сегодня интересы Уолл-стрит учитываются в процессе разработки эффективных мер борьбы с кризисом.

Каждая экономика нуждается в правилах и арбитрах. В нашем же случае правила и арбитры выбирались, исходя из особых интересов. Парадоксально то, что даже нельзя с уверенностью сказать, что они хорошо служили этим особым интересам. Но совершенно ясно то, что национальным интересам они не служили вовсе.

Выходит, что данный кризис – это кризис нашей экономической и политической системы. Каждый из игроков делал то, что, по его разумению, следует делать. По условиям игры, банки стремились максимизировать свои доходы. Правила игры гласили, что они должны использовать все свое политическое влияние, чтобы продвинуть такие меры регулирования и регуляторов, которое позволят им и возглавляемым ими компаниям заполучить как можно больше денег. Политики отозвались на правила игры: им были нужны средства для того, чтобы быть избранными по итогам предвыборной гонки, а для получения денег нужно угодить богатым и влиятельным избирателям. Были и экономисты, которые снабжали политиков, банкиров и регуляторов удобной для них идеологией, согласно которой осуществляемая ими политика принесет пользу всем.

Сейчас есть те, кто хочет вернуть систему к докризисному состоянию. Они будут продвигать реформу, направленную на ужесточение регулирования, но ее результат будет скорее косметическим, нежели капитальным. Банки, «слишком большие, чтобы дать им рухнуть», будут продолжать в том же духе. Конечно, за ними будет осуществляться «надзор», что бы это ни значило, но они по-прежнему будут ввязываться в рискованные игры и по-прежнему будут «слишком большими, чтобы дать им рухнуть». Для того чтобы предоставить им свободу действий, специально будут понижены стандарты бухгалтерской отчетности. Не будет предпринято серьезных действий в отношении порочных систем компенсаций и рискованных финансовых продуктов. Если так оно и будет, следующий кризис не заставит себя ждать.