Читать книгу Снобы - Джулиан Феллоуз - Страница 6

К моему изумлению, очень скоро известие о том, что Эдит и Чарльз встречаются, стало привлекать все больше внимания. Разделы светских сплетен, у которых не нашлось новостей получше, подхватили эту историю, и в их однообразных статьях о том, что самые модные люди едят по выходным, или носят в Париже, или чем занимаются на Рождество, фигурировал теперь и роман Чарльза и Эдит. В то время публика следила за жизнью звезд разинув рот, а так как настоящих звезд для удовлетворения спроса вечно не хватает, то журналисты – даже в менее алчные времена, чем 1990-е годы, – вынуждены вытаскивать на свет божий утомленных светских львиц и бывших телеведущих, чтобы как-то заполнить пробел. По иронии судьбы, именно заурядность Эдит сыграла ей на руку. Кто-то увидел ее Золушкой наших дней, обыкновенной работающей девушкой, вдруг оказавшейся в стране своей мечты, и в одном из воскресных выпусков опубликовал очерк, озаглавленный «Эдит Лавери – новое открытие». К очерку прилагались несколько крупных и очень ярких фотографий.

Она тут же вошла в моду. Сперва Эдит злило, что ее постоянно представляют как девушку, отчаянно стремящуюся повысить свой социальный статус, но постепенно, когда изначальная причина интереса прессы скрылась под наплывом статей в модных журналах, разнообразных церемоний вручения наград и приглашений на телевидение, Эдит вошла во вкус, внимание ей понравилось. Ситуация, когда за вами охотятся папарацци, соблазнительна тем, что постепенно вам начинает казаться, раз стольких людей интересует ваша жизнь, ваша жизнь действительно интересна, и Эдит хотелось верить в это не меньше, чем всем остальным. Конечно – и я подозреваю, неизбежно, – она все реже вспоминала, что становится все популярнее только потому, что так внезапно стала популярна. Однажды я присутствовал на благотворительном обеде, куда ее пригласили вручать награду от какой-то желтой газетки, и помню, как потом она критиковала остальных ведущих: какие ужасные все эти спортивные комментаторы и гуру из мира моды, зачем их вообще пригласили? Я заметил, что даже самый непритязательный спортивный комментатор так или иначе заработал свою славу, чего нельзя сказать о ней. Эдит улыбнулась, но я понял, что она обиделась на меня. Она очень рано, опасно рано начала верить собственной славе.

Все эти фотоснимки и строчки в светской хронике показывали, что каким-то загадочным образом она начала одеваться лучше и дороже, чем раньше. Не знаю уж, как ей это удавалось, но не думаю, что она брала деньги у Чарльза. Возможно, она заключила одну из тех сделок, когда дизайнеры одалживают вам одежду на вечер, если есть вероятность, что вы попадете в газеты. А может, раскошелилась миссис Лавери. Если у нее были на это деньги, она точно не стала бы возражать.

Все это время я видел Эдит значительно реже. Сейчас я уже не уверен, продолжала ли она работать на Милнер-стрит, но скорее да, потому что она была не из тех, кто считает цыплят до наступления осени. И все-таки ей определенно теперь было с кем проводить обеденные перерывы. Но однажды, в марте следующего года, через несколько месяцев после того, как она начала встречаться с Чарльзом, я увидел ее на углу Остралиан-стрит, она ела сэндвич с тунцом, и, купив себе выпить, я подошел к ее столику.

– Привет, – сказал я. – Можно к тебе присоединиться или ты предаешься уединенным размышлениям?

Она подняла на меня взгляд и удивленно улыбнулась:

– Садись. Ты-то мне и нужен.

Она была рассеянна и серьезна и совсем не похожа на непроницаемую блондинку, к которой я привык.

– Что нового?

– Ты, случайно, не собираешься к Истонам в следующие выходные?

– Нет. А надо?

– Было бы жутко удобно, если бы собирался.

– Ну, ничего другого у меня не запланировано. Я, наверное, могу просто позвонить и напроситься в гости. А зачем?

– Мать Чарльза устраивает званый ужин в Бротоне в субботу, и я хочу, чтобы там были и мои люди. Мне кажется, Дэвид и Изабел не отказались бы.

– Шутишь?

– Именно. Ты мне нужен, чтобы их немного успокоить. Чарльзу ты нравишься.

– Чарльз меня не знает.

– Ну, он тебя видел, по крайней мере.

Я понимал, что ее тревожит. Она устала быть невидимкой. Быть постоянно в окружении людей, которые, не задумываясь, решают, что, если бы она стоила знакомства, они бы уже были знакомы. Ей нужен был знакомый, которого не нужно было бы представлять Чарльзу.

– Я приеду, если Изабел сможет оставить меня ночевать.

Она кивнула с благодарностью:

– Я бы предложила тебе остановиться в Бротон-Холле, если бы могла.

– Изабел мне бы этого в жизни не простила. Ты их раньше приглашала?

– Нет. – Заметив мое удивление, она пожала плечами. – Я сама там была буквально несколько раз, всегда по какому-то конкретному поводу и только на одну ночь, и ты же знаешь, какие они…

Я знал. Мне достаточно было вспомнить горящие глаза Дэвида в Аскоте, чтобы все прекрасно понять.

– Ну и как оно вообще? Про вас постоянно пишут в газетах. – (Она покраснела. Вот глупышка!) – И еще я видел тебя в «Утре с Ричардом и Джуди».

– Боже. Да у тебя, наверно, не все гладко, раз ты по утрам дома сидишь.

– У меня было воспаление миндалин, и потом – Джуди мне даже нравится. Она всегда такая встревоженная и настоящая. И ты тоже неплохо смотрелась.

– Правда? – поразилась она. – А мне показалось, я выглядела полной дурой. Я не против фотографов, но стоит мне рот раскрыть, как я становлюсь похожа на полоумную. Уверена, они меня пригласили только потому, что Тара Палмер-Томкинсон отказалась.

– А она отказалась?

– Не знаю. Я сочиняю на ходу.

– Может быть, попробовать вообще ничего не говорить?

– Вот и Чарльз говорит то же самое, но это ничего не изменит. Они все равно потом цитируют.

Совершенно справедливо.

– Вы с Чарльзом – великолепная команда, твоя мать, должно быть, в восторге.

Эдит закатила глаза:

– Она вне себя. Она все боится, что застанет в душе Бобби, а все остальное окажется сном.

– А такое может случиться?

Лицо Эдит окаменело и превратилось в светскую маску, которая более уместно смотрелась бы в оперной ложе в belle époque[7], чем в этой забегаловке.

– Нет, не думаю.

Я приподнял брови:

– Поздравления будут уместны?

– Пока нет, – твердо сказала она. – Но обещай, что приедешь в субботу. Восемь часов. Черный галстук.

– Хорошо. Но обязательно предупреди Изабел. Хочешь, я напишу леди Акфилд?

– Нет-нет. Я все сделаю сама. Только приходи.

Когда вечером того же дня я позвонил Изабел, оказалось, что Эдит с ней уже поговорила, и нам не составило труда условиться о деталях. И вот, несколько дней спустя, я оказался в гостиной Истонов, мы собрались выпить по стаканчику перед тем, как отправиться в путь. Дэвид недовольно ворчал, стараясь скрыть бьющее ключом возбуждение от того, что ему наконец-то предстоит ступить в эту неприступную цитадель. Изабел волновалась значительно меньше, а потому и меньше боялась, что кто-нибудь заметит ее чувства.

– А может быть, это благотворительный обед в пользу чего-нибудь? – хихикая, говорила она, когда я вошел.

– Не знаю, – отозвался я. – А такое возможно?

Дэвид сунул мне в руку стакан. Виски у него в доме всегда было теплое, и мне это уже давно надоело. Он вычитал где-то, что настоящие джентльмены не держат в доме льда.

– Изабел считает, что они собираются объявить о помолвке.

Такая мысль, естественно, и мне приходила в голову, и это могло объяснить, почему Эдит так нужны были приглашенные и с ее стороны, но еще няня научила меня опасаться очевидных объяснений.

– Но в этом случае пригласили бы и ее родителей, как я понимаю?

– Может быть, их и пригласили.

Неплохая мысль. Я представил, как Стелла Лавери поднимается к себе в комнату, а там горничная уже распаковала ее чемоданы и разложила на кровати вечернее платье, и искренне за нее порадовался. Каждый заслуживает в своей жизни несколько мгновений Ничем Не Замутненного Счастья.

– Ну, очень скоро мы все увидим своими глазами.

Изабел посмотрела на часы:

– Не пора ли нам выходить?

– Нет. У нас еще полно времени. – Теперь, уже почти вонзив когти в свою добычу, Дэвид мог позволить себе немножко с ней поиграть. – Еще по стаканчику?

Но последнее слово осталось за Изабел, и мы отправились в путь, нанести первый, но, как каждый из нас втайне надеялся, не последний частный визит в Бротон-Холл.

Дом выглядел так же неприветливо, как и в прошлый раз, но теперь мы знали, что твердыня пала, и от этого осознания даже внушаемая этим домом робость была приятна. Мы подошли к той же самой двери и позвонили.

– Я вот думаю, тот ли это вход? – произнесла Изабел, но никто из нас не успел ей ответить – дверь открылась, и дворецкий проводил нас наверх, в Красную гостиную.

Кажется, меня удивило, что Бротоны принимают гостей в тех же самых комнатах, куда приходят с экскурсией туристы. Я-то ждал, что меня пригласят в какую-нибудь другую, более фешенебельную гостиную на первом этаже, где портреты и мебель эпохи Людовика XV будут сдобрены мягкими диванами, куда сядь – утонешь, – именно так обычно бывают обставлены подобные церемонии. Мне предстояло убедиться, что мои несмелые предположения были верны: нам подали аперитив в Красную гостиную, а столы накрыли в Парадном обеденном зале, что должно было сразу же выдать суть происходящего. В любом случае, когда я вошел в комнату и увидел у камина миссис Лавери рядом с тучным лордом Акфилдом, я все понял. Эдит одержала победу, и мы присутствуем при ее триумфальном шествии.

Леди Акфилд вышла нам навстречу. Невысокая, хрупкая, привлекательная женщина, в молодости она, должно быть, была невероятно хороша, но изначально совсем не производила сильного впечатления, от нее даже будто веяло домашним уютом. Первые впечатления нередко бывают обманчивыми, но еще никогда мне не приходилось настолько ошибаться в человеке, как в тот раз. Когда она заговорила, голос у нее оказался легкий, звонкий, как колокольчик, но с той проникновенной интонацией, с какой в войну читали новости по радио.

– Ужасно мило с вашей стороны, что вы пришли. – Она улыбалась нам, просто светясь от радости. – Вам ведь пришлось приехать из самого Лондона. – Эти слова были уже обращены непосредственно ко мне. Сказано было затем, чтобы показать, что она выполнила домашнее задание и потому отлично знала, кто я и откуда.

– Это приглашение – большая честь для нас. – Знакомая игра, я знаю все ответы наизусть.

– Что вы! Мы просто счастливы, что вы к нам пришли!

Леди Акфилд сказала это с той настойчивой интимностью, что пронизывала все ее реплики, как будто по-настоящему смысл ее слов мог понять только тот, с кем она в данный момент говорила. Сейчас я могу сказать, что она самая великолепная светская львица, с какой мне довелось свести более-менее близкое знакомство. Она была крайне уверена в себе. Она была самой красивой из дочерей богатого графа, и по молодости лет я предположил, что в ее уверенности нет ничего удивительного. Однако теперь мне известно, что такие вещи не всегда взаимосвязаны, а позже я узнал, что ей выпало не меньше неприятностей, чем каждому из нас. Может быть, они сделали ее сильнее, а может быть, сильный характер достался ей от рождения. Каковы бы ни были причины, к моменту нашей первой встречи она была законченной и неуязвимой перфекционисткой, и любые компромиссы были для нее немыслимы. Все вечера, где мне случалось присутствовать по ее приглашению, были выстроены тщательнейшим образом, от сорта картофеля до расположения подушек на кушетках – ничто не оставлялось на волю случая.

И конечно, как только она произнесла: «Я так рада видеть у нас друзей нашей дорогой Эдит», я понял, что будущая невестка ей не нравится. Вообще, «не нравится» не совсем верное выражение. Ее изумляло, что собственный сын женится на девушке, с которой она не только не была знакома – о которой она даже не слышала. Она поверить не могла, что друзья этой девушки не дети ее собственных друзей. Поразительно, что Эдит вообще попала к ним в дом. Как это случилось? Подобные размышления, к несчастью для Эдит, навели леди Акфилд на мысль, что ее Чарльза окрутила какая-то авантюристка, и хотя позже (значительно позже) она смягчила свое мнение, окончательно она от него так и не отказалась. И честно говоря, я совсем не уверен, что она ошибалась.

Мы с Изабел медленно дрейфовали к камину.

– Добрый день, миссис Лавери, – произнес я.

Мать Эдит обернулась к нам с той фатальной робкой величественностью, что с первого взгляда выдает тех, кому удалось-таки всеми правдами и неправдами пробиться в высшее общество. Эта манера поведения недвусмысленно сообщает их настоящим ровням, что мосты сожжены, пути назад нет и быть не может. На месте нашей старой знакомой, энергичной, высокомерной миссис Лавери вдруг оказалась Снежная королева.

Почти нехотя, как будто зная нас не лучше, чем лорд Акфилд, она представила нас хозяину.

Он с добродушным безразличием пожал нам руки.

– Вот здорово, – сказал он. – Вам очень трудно было добираться?

– Мы с мужем живем в Рингмере, – ответила Изабел. – Это недалеко.

– Правда? – отозвался лорд Акфилд. – Пробок на дороге много было? Стоит синоптикам пообещать хоть лучик солнца, как все эти чертовы бедолаги тут же бросаются вон из города. Трудно было доехать?

Изабел собралась было снова пуститься в объяснения, что ей совсем не пришлось ехать из Лондона, но я спас ее.

– Я приехал поездом, – вставил я.

– Очень разумно. – Он широко улыбнулся нам своей румяной улыбкой и кивком показал, что мы можем идти.

Маркиз Акфилд был человек глупый и неинтересный, но в целом совершенно безобидный. Всю жизнь, как это свойственно людям вроде него, лорд Акфилд окружал себя подхалимами: бедные родственники, седьмая вода на киселе, и вовсе случайные люди – с ними ему было хорошо и уютно. Отец Чарльза был так безнадежно избалован их обществом, что понятия не имел, насколько глуп и неинтересен он сам. Его банальные и неграмотные суждения встречали с таким восторгом, будто их произнес сам Соломон, а его несмешные, бородатые шутки вызывали оглушительные взрывы хохота. Если только практический опыт и превратности судьбы закаляют наш характер, стоит ли удивляться, что типы вроде лорда Акфилда так вопиюще бесхарактерны? Даже когда лорда не было поблизости, люди хвалили его мудрость и проницательность, хотя ни того ни другого и в помине не было. А все потому, что если им удалось убедить себя, что они и в самом деле видят в нем эти качества, значит им не придется признаваться самим себе, что они подхалимы, а это в светских кругах очень и очень серьезный мотив. И если вдруг их знакомые, не вхожие в избранное общество, выражали сомнение в мощном уме его светлости, всегда можно вздохнуть в ответ: «Ах, вы бы так не думали, если бы лучше знали его» – и таким образом, во-первых, показать, что находишься в близкой дружбе с представителем одного из Благородных Семейств, во-вторых, иметь возможность похвалить себя за искренность.

Лорд Акфилд не был мелочен или скуп, но был ленив. Именно эта фундаментальная лень накладывает неизгладимый отпечаток на любые дружественные отношения представителей привилегированного сословия. Уже очень давно он решил для себя, что поддерживать отношения с кем-нибудь, кроме лизоблюдов и представителей его собственного сословия, необходимых для поддержания имиджа, – слишком тяжкий труд, и оставил всякие усилия, но решение это было подсознательное, так что он до сих пор считал себя человеком добрым и сердечным. И по правде говоря, позднее он всегда был добр к Эдит. В нем не было ничего достойного восхищения, но и снобом он тоже не был, и вообще-то, кроме всего прочего, он был очень рад, что она такая хорошенькая.

Я заметил, что стоявший в дверях дворецкий переглянулся с леди Акфилд. Она кивнула, профессиональным взглядом окинула комнату и подошла ко мне:

– Обед подадут буквально через минуту. Не могли бы вы проводить к столу леди Тенби? – Она легким жестом указала на дородную особу лет шестидесяти с лишним, втиснувшуюся в кресло у камина.

Я кивнул, пробормотал нечто неразборчивое, и леди Акфилд продолжила свое кружение по комнате. Мы прибыли почти последними, так что, я думаю, всем остальным партнеров уже назначили.

Я направился к своей будущей спутнице, размышляя, хватит ли у меня сил вырвать ее из тесных объятий кресла. Она подняла на меня глаза и протянула мне толстую, украшенную кольцами и браслетами руку.

– Вы проводите меня к столу? – спросила она, и я кивнул. – Гуджи так прекрасно умеет все организовать. Надо было ей открыть сеть гостиниц. Помогите мне встать.

Мне всегда становится неловко от этой ребяческой псевдонепринужденности, которая у представителей высших классов выражается в пристрастии к прозвищам. Все у них Тоффи, Бобо или Снук. Сами они считают, что эти прозвища подразумевают некую игривую легкомысленность, вечное детство, напоенное ароматами нежных воспоминаний о няне, теплой пижаме в детской у камина, напоминая о том, что их объединяет нечто недоступное выскочкам, то есть еще один способ продемонстрировать на людях, как близко они знакомы. Так что детские прозвища служат прекрасной преградой. Новичок зачастую оказывается в ситуации, когда знает некую даму уже слишком хорошо, чтобы продолжать обращаться к ней «леди Такая-то», но недостаточно, чтобы называть ее «Колбаска», а если он воспользуется ее настоящим именем, то продемонстрирует всем и каждому, что он и вовсе с ней не знаком. И завязавшаяся было дружба вязнет в этой неопределенности, вместо того чтобы развиваться так же плавно и естественно, как это принято у представителей других классов.

Дворецкий объявил, что обед подан, моя спутница неуклюже поднялась и теперь тяжело опиралась на меня. Я понял, что по крайней мере в нашем случае предложить даме руку и проводить ее к столу было не пустой данью уважения эпохе короля Эдуарда. Через головы идущих впереди нас я разглядел леди Акфилд. Она что-то весело щебетала остолбеневшему Кеннету Лавери. Это напомнило мне, как министры и лидеры оппозиции парами шествуют в палату лордов, чтобы послушать речь королевы. Во всех кинохрониках и новостях тори обязательно неистово разглагольствуют, обращаясь к неизменно угрюмым и серьезным представителям социалистов. За ними шла Эдит с лордом Акфилдом. На ней было черное бархатное платье с глубоким вырезом и длинными узкими рукавами и никаких украшений. Она была прекрасна и triste[8], как Джульетта в трауре. Подозреваю, она сочла, что было бы бестактностью выглядеть слишком радостно.

Леди Тенби проследила за моим взглядом:

– Очень красивая. Здесь все ясно. Но кто она такая, скажите на милость?

Я улыбнулся ей в ответ:

– Она мой большой друг.

– Ой, – сказала леди Тенби, и дальше мы пошли молча.

Позже я узнал, что графиня Тенби была вдовой и матерью четырех дочерей и, будучи троюродной кузиной леди Акфилд, сильно надеялась заполучить Чарльза для одной из них. Вполне обоснованное желание. Все они были милые, довольно приятные девушки. Любая из них вполне могла составить его счастье. Но в результате только старшая из них, леди Дафна, вышла замуж хоть сколько-нибудь достойно, по мнению своей матери. Муж был из хорошей семьи, но не наследник. Две вышли за неродовитых аристократов, а младшая, самая хорошенькая, уехала в Калифорнию и живет с основателем какой-то довольно мрачной секты. Суть в том, что леди Тенби совсем не была злобной или вздорной женщиной, но она вложила много труда в своих дочерей и получила более чем скромное вознаграждение. И вот сегодня ей предстоит присутствовать при торжестве незнакомки, которая под покровом ночи прокралась в их лагерь и сбежала с самой жирной овцой. Конечно, леди Тенби будет дарить улыбки, поздравления и поцелуи, но потом придет домой и расскажет, как великолепно держались Гуджи и Тигра, так что никто и не догадался, насколько они разочарованы, и что девушка в конце концов на редкость хорошенькая, и кажется, Чарльз ей так нравится. Чем навеки заклеймит Эдит удачливой чужачкой.

Обед был превосходен, что меня удивило. Я-то ожидал обычные деревенские блюда, какие подавали на таких сборищах во времена моих родителей – там еда скорее напоминала кухню начальной школы для девочек, чем столовую благородного дома. Однако я недооценил умение леди Акфилд предусмотреть все до мелочей. Слева от меня сидела леди Тенби, и во время первой перемены блюд мы поддерживали беседу с классическим лейтмотивом: «Ах, вы актер? И где же я могла вас видеть?» – такие разговоры всегда приводят меня в уныние. Но когда унесли тарелки и правила хорошего тона позволили мне повернуться к моей соседке справа, я оказался лицом к лицу с довольно суровой на вид, но интригующей женщиной примерно моего возраста, которая представилась как Кэролайн, сестра Чарльза.

– Так вы старый друг Эдит? – спросила она.

– Уж не знаю, насколько старый. Я знаком с ней года полтора.

– Дольше, чем мы, – с резким смешком произнесла Кэролайн.

– И как вы думаете, она вам понравится?

– Пока не составила еще мнения, – ответила моя собеседница, глядя, как Эдит слегка кокетничает с будущим свекром. – По правде говоря, лично мне она может и понравиться. Но вот будет ли ей все так же нравиться Чарльз? Вот в чем вопрос.

Конечно, вопрос заключался именно в этом. Вслед за Кэролайн я посмотрел туда, где сидел Чарльз. Его тяжеловатое, добродушное лицо выражало задумчивость над тем, что, по всей вероятности, являлось несложной интеллектуальной проблемой, поставленной перед ним собеседником. Я подумал: готова ли Эдит примириться с тем, насколько он в действительности несообразителен? И кстати, насколько безрадостной и однообразной может быть жизнь в сельской усадьбе. Кэролайн прочла мои мысли.

– Знаете, здесь чудовищно скучно. Я надеюсь, Эдит к этому готова. Цветочные выставки все лето, замерзшие трубы всю зиму. Она любит охоту?

– Она ездит верхом, так что и охотиться, наверное, сможет.

– Хотя, может, это не важно. Все равно оппозиция со дня на день запретит охоту.

– Может, она тоже не одобряет охоту. В наше время невозможно угадать заранее, не спросив.

– О, сомневаюсь, чтобы Эдит не одобряла кровавых видов спорта, – осторожно сказала Кэролайн. – На мой взгляд, вид у нее достаточно плотоядный.

– А вы? Вы любите охоту?

– Нет, что вы! Терпеть не могу деревню! Я даже в Гайд-парк стараюсь не ходить.

– Чем занимается ваш муж? Или об этом все спрашивают?

– Так и есть. Но я все равно отвечу. Рекламой в основном, но еще он организует благотворительные мероприятия.

Я часто думаю, как просто, должно быть, было жить сто лет назад, когда каждый ваш знакомый мужского пола мог либо служить в армии или во флоте, либо быть священнослужителем или землевладельцем. Мне становится неуютно оттого, что то и дело приходится слышать о профессиях и должностях, о существовании которых я и не подозревал. Специалист по подбору кадров или фьючерсам, управлению кредитом или по связям с общественностью. Когда они начинают объяснять подробнее, мне каждый раз кажется, что они пытаются скрыть, чем занимаются на самом деле. Может, во многих случаях так оно и есть.

– Он увлечен каким-нибудь конкретным благотворительным проектом?

– А как вы познакомились с Эдит? – перебила Кэролайн, которую, похоже, занятия мужа интересовали так же мало, как и меня. Я рассказал про Истонов. – А я-то думаю, что они здесь делают. Забавно, что мы раньше не встречались. Они так близко живут.

Хорошо, что Дэвид сидел от нас далеко и не слышал этого. Затем мы перешли к более общим темам, и вскоре я узнал, что леди Кэролайн Чейз была из тех дворянских детей, кому удается выбрать стиль жизни, убеждения, спутника жизни и место жительства вопреки своему воспитанию, но тем не менее принести свой снобизм абсолютно нетронутым в новую жизнь. Она мне понравилась, но по-своему она была не менее высокомерна, чем ее мать, только ей, пожалуй, не хватало уверенности леди Акфилд в собственном моральном превосходстве. Для леди Акфилд ее собственное социальное положение было предметом веры, для Кэролайн – просто действительностью.

Обед продолжался, на десерт подали нечто вроде яблочного сорбета, потом сыр, и я уже ожидал, что хозяйка сейчас уведет с собой дам, оставив нас предаваться вялым рассуждениям о политике, потягивая портвейн, как вдруг с удовольствием отметил, что пустовавший до сих пор бокал рядом с моей тарелкой наполняется шампанским. Момент настал.

Лорд Акфилд поднялся:

– Я думаю, все мы знаем, зачем собрались здесь сегодня. – (Полагаю, так оно и было, хотя кое-кто из присутствующих все-таки выказал некоторое удивление. Сам Кеннет Лавери, сидевший рядом с леди Акфилд, казалось, был крайне удивлен.) – Мы собрались здесь для того, чтобы поприветствовать пополнение нашей семьи.

Я посмотрел на застывшую от счастья миссис Лавери, ее посадили справа от лорда Акфилда. Сегодня, один-единственный раз, все права старшинства были отброшены. По-моему, никогда больше она не оказывалась за столом на таком почетном месте.

– Поднимем бокалы. За Эдит и Чарльза!

Задвигались стулья, чертя по паркету, запыхтела рядом со мной леди Тенби, мы встали.

– За Эдит и Чарльза!

Мы выпили и сели, а бедняга Чарльз, красный как рак, попытался произнести что-нибудь вроде ответной речи необычно хриплым голосом:

– Мне нечего сказать, честное слово. Кроме того, что мне необычайно повезло и я считаю себя очень счастливым человеком.

– Ура, ура!

Послышались одобрительные возгласы, со всех сторон раздались комплименты и пожелания. Я наблюдал за Эдит. Она смотрела на Чарльза с таким чистым, открытым обожанием, что напомнила мне Элизабет Тейлор в «Национальном бархате». В той сцене, где ей дарят коня. Не знаю, переняла Эдит это у невесты своего бывшего ухажера четыре года назад, или просто решила, что это будет самый лучший способ оградить себя от критики, или, по крайней мере в тот миг, она его действительно обожала. Вероятно, всего понемножку. Я обернулся и увидел леди Акфилд, она наблюдала за мной, на очаровательном кошачьем личике играла мягкая, тщательно выверенная улыбка. Я посмотрел на нее в ответ, и она слегка приподняла брови, а затем встала – и все поднялись вслед за ней. Я не мог бы с уверенностью сказать, что именно она хотела выразить этим загадочным взглядом.

Возможно, Кэролайн озвучила то, что пришло в голову всем или, по крайней мере, мне, прошептав:

– Ну вот, она добилась своего. Надеюсь только, что она знает, на что идет.