Читать книгу Сорняк - Джузеппе Грассонелли - Страница 15

“Антонио Брассо, родился 18 марта 1965 года в Казамарине, родители – Тото и Реале Франческа. Рост – метр семьдесят два сантиметра, глаза карие, волосы черные. Документы в порядке, судимостей не имеет. К военной службе годен”.

Я пытался придумать себе серьезную болезнь, только бы избежать армии, – но бесполезно. Медики, привыкшие к таким уловкам, не обратили бы никакого внимания на мои мнимые хвори. Я пошел и другим путем, попробовав подкупить врача, но это стало известно моему отцу, который отрезал: “Иди-ка послужи. Чуток дисциплины пойдет тебе на пользу”.

Я хотел возразить, что сам он не служил в армии. Но предпочел промолчать, иначе отец поколотил бы меня за дерзость. Я-то чувствовал себя взрослым, а для отца оставался избалованным мальчишкой. Мне хотелось крикнуть ему – мол, я уже совершеннолетний, но в нашей семье таким доводам не придавали значения. Дед мог надавать затрещин своим сыновьям, поэтому даже мой отец не осмеливался оспаривать его решений. Хотя со мной дед почему-то всегда был исключительно ласков.

Я должен был пройти медосмотр и проверку знаний – ее выдержали помимо меня всего пятеро ребят. Поражала простота вопросов: сколько сторон у прямоугольника, назови столицу Италии, в какой области ты живешь, помножь девять на девять, как вычислить площадь квадрата.

Я даже подумал, что над нами смеются. Однако более половины призывников сдали чистые листы, некоторые ответили на пару вопросов, и только пятеро сдали на “отлично”. Так выяснилось, что среди моих ровесников есть куда бóльшие невежды, чем я. Конечно, это была заслуга моего отца, который перед обедом и ужином гонял меня по школьной программе. Спорный метод преподавания, но, без сомнения, эффективный.

Я прибыл в призывной пункт в Риме днем раньше даты, указанной в повестке. Казарма оказалась огромной, размером с целый город. Снаружи она напоминала тюрьму. Не хотелось даже переступать порог, но выбора не было.

На месяц – столько длилась военная подготовка – я снял комнатку неподалеку от казармы. На самом деле, отлучаться из казармы запрещалось даже на ночь, но все мои вещи едва ли поместились бы в крошечной тумбочке. К тому же в свою комнату я мог привести девушку или передохнуть в свободное от учений время. В деньгах недостатка я не испытывал, имея в кармане пару миллионов лир, тогда как простой солдат в те времена получал не больше тысячи лир в день на расходы.

Днем позже, скрепя сердце, я предстал перед воротами казармы, одетый с иголочки: фирменные туфли и костюм, сумка со сменным бельем и принадлежностями для бритья, – чем сразу позабавил солдат у входа. “Хорошенькое начало”, – подумал я.

Войдя через ворота в казарму, я почувствовал себя Данте, вступившим в Ад. Я пересек дворик и оказался перед строем марширующих в ногу солдат. Меня провели в комнатенку, где находились еще шесть призывников: двое сардов, двое апулийцев и двое уроженцев Кампаньи. Сардам, казалось, все нипочем, а вот остальные парни выглядели потерянными, хотя и были одного со мной возраста. Я разозлился и подумал, что мне не место в компании этих сопляков, которые постоянно ноют и жалуются, тоскуют по родной деревне, семье, любимой девушке.

Дни напролет мы маршировали, и я, всегда носивший удобную, сшитую по мерке обувь, вынужден был мириться с волдырями от солдатских сапог. Но такие сапоги носили все, а значит, должен и я.

Мы собирали и разбирали оружие. Целыми днями занимались одним и тем же. К концу подготовительного курса мы выучились ходить строем и с закрытыми глазами разбирать и собирать винтовку.

Вечерами нас отпускали из казармы, и каждый вечер я приглашал товарищей на ужин к хозяйке, у которой снимал комнату. Мы наедались до отвала, особенно жадно ели апулийцы, точно они всю жизнь голодали. Постепенно я начал привязываться к этим ребятам. После ужина я поднимался к себе в комнату, переодевался в чистый и элегантный костюм, и мы отправлялись на прогулку. Приятели думали, что я миллиардер в отпуске. Я платил за билеты в кино и за шлюх. С последними я заключил негласный договор, определявший, сколько денег полагается за их старания. Я сделался настоящим лидером нашей компании.

Перед отправлением на службу по месту назначения мы условились о том, как следует вести себя с так называемыми “дедами”, то есть солдатами, которые почти отслужили срок и помыкали новичками, заставляя тех выполнять разные работы вроде заправки коек. Все во мне сопротивлялось таким порядкам, но мы решили, что лучше не нарываться на неприятности и соблюдать сложившуюся издавна традицию.

В студеное, хотя и солнечное мартовское утро мы с товарищами прибыли в Поджиано, горный поселок в провинции Бари. Не успели мы устроиться в казарме, как деды подскочили к нам, вопя, точно безумные, приказывая немедленно вылезти из кузова грузовика и выстроиться в шеренгу.

В сравнении с Поджиано наша римская казарма казалась райским садом.

Деды хрюкали от смеха, наблюдая за нашими неуклюжими маневрами. Они заставили нас забраться в другой грузовик и отвезли в казарму. И все время покрикивали, командовали. С пинками и пошловатыми шутками нас отвели в назначенные нам подразделения. Бросив рюкзаки в комнатах, мы тотчас поспешили на сбор. Мы прождали почти час, пока не пришел старший офицер и не разъяснил нам:

– Вас определили в эту казарму, потому что вы все находитесь под следствием. Вы не можете находиться среди цивилизованных людей: все вы негодяи и должны понять, что значит исполнять долг. Запомните, – добавил он, – если кто-то попытается бежать, его немедленно переправят в Гаэту и посадят на шесть месяцев в тюрьму. Затем ему придется заново проходить службу здесь. Делайте выводы сами, насколько вам выгодно бежать отсюда.

Речь офицера была достаточно убедительной – никто из нас даже не попытался бежать.

На несколько дней нас оставили в покое, наказав привести в порядок комнаты, заправить койки, отдраить тумбочки – правда, инспекция каждый раз заявляла, что они по-прежнему грязные.

В первые дни нас гоняли вовсю. Кроме того, приходилось убирать и разбирать койки дедов.

Однажды приятель какого-то деда, военный невысокого звания, пришел ко мне и скомандовал пойти прибрать кровать одного из главных дедов – ему, мол, показалось, будто я веду себя слишком развязно.

Я сказал, что пусть тот сначала придет в мою комнату и сделает мне минет.

– Что-о-о-о? – заорал солдат, медленно наступая на меня.

Оставаясь предельно спокойным, я схватил его за горло и сжал пальцами то место, где находилась трахея. Не прошло и минуты, как его лицо посинело, а колени подогнулись. Я ослабил хватку, ведь еще немного, и я придушил бы его. Наблюдая, как он корчится, хватаясь за горло, я сказал:

– Пусть в следующий раз твой главный посылает настоящего мужика, а не бабу. Так ему и передай, понял?

– Да, да, – ответил он испуганно.

– А еще что ты должен ему сказать? Повтори-ка!

– Что в следующий раз…

– Нет, то, что я тебе раньше сказал! – перебил я его.

Солдат подумал немного и повторил:

– …чтобы он сделал минет.

– Молодец! А теперь пошел вон, кусок дерьма!

Товарищи смотрели на меня, точно ошалевшие. Я помнил: мы условились, что и я буду застилать иногда кроватку какого-нибудь деда, но этот солдат разозлил меня не на шутку. К тому же речь шла не о простой уборке кроватей. Мы должны были стать самими настоящими рабами дедов: приносить им завтрак, стирать их грязные носки и выполнять множество других унизительных распоряжений. Ни за что! Пусть лучше они убьют меня. И началась настоящая война.

Сначала я хотел спокойно отслужить год в армии и вести себя примерно, но первый шаг к войне был сделан, и теперь поздно отступать.

На следующий день на сборе главный дед, Тано Тестадикане[6] – очень подходящая фамилия, – наорал на меня, а потом добавил:

– Сегодня вечером ты получишь, что хотел, не волнуйся.

– Вот и славно, – ответил я ему. – Только есть одна просьба. Мне нравится минет с заглатыванием спермы. Увидишь, какая она вкусненькая.

Он разъярился, как бык на красную тряпку. Его унизили перед товарищами. Я не сомневался, что он заставит меня расплатиться за это.

Черт возьми, дело принимает серьезный оборот, подумал я. Тано был здоровяк, метр восемьдесят, широкие плечи, огромные крестьянские ручищи. Потом я узнал, что он и вправду бывший крестьянин. По диалекту я угадал в нем сицилийца. Я играл с огнем.

Нужно было раздобыть оружие. Серьезное оружие – на случай, если он вздумает напасть на меня. Я взял два длинных шерстяных чулка и набил их камнями. Достаточно одного хорошего удара, и Тано отключится – в простой драке я, безоружный, проиграл бы. Я даже подумал напасть первым, неожиданно, но побоялся убить Тано. Тогда я стал ждать.

Мне запретили покидать казарму вечером: когда я нес караул, один из офицеров заметил, что на моей форме недоставало пуговиц, и я был наказан.

Сменную форму деды украли у нас в первый же день. Офицеры прекрасно знали о том, что творится в дортуарах. Но почему они смотрели на это сквозь пальцы? – удивлялся я.

Товарищи не решались поддержать меня в схватке с Тано – кроме сардов, которых я даже считал друзьями, они сразу же встали на мою сторону. Я попросил их держать ухо востро, пока я сплю: несколько дней я не смыкал ночью глаз, напуганный случившимся, остерегаясь подлых дедов и безмозглого великана Тано. С тех пор никто не просил меня застилать койку, и ни один дед не становился передо мной в очередь в столовой. Ясно, что я заработал известную репутацию. Но такое положение дел настораживало.

И вот однажды ночью я проснулся оттого, что на меня вылили мочу, смешанную еще с какой-то пакостью. Виновные скрылись, прежде чем я открыл глаза.

Впрочем, я ожидал чего-то подобного. Сначала я горел жаждой немедленной мести, но затем рассудил хладнокровно. До окончания срока службы дедам оставалось недели две, и я поклялся устроить им веселую жизнь, прежде чем они уйдут.

Наутро я попросил у старшины разрешения взять со склада другой матрас и чистые простыни. Он поинтересовался – зачем. Пришлось ответить, что ночью у меня произошло непроизвольное мочеиспускание.

Получая на складе новое белье, я заметил, что унтер-офицер и Тано беседовали, спрятавшись за грузовиком. Что-то не сходилось, а вернее, все сходилось. Мое положение ухудшалось.

Один мой приятель – с ним я познакомился еще в Риме и пару раз оплатил ему шлюху – работал в ротной канцелярии. Я попросил его раздобыть все сведения о Тано. Он не заставил себя упрашивать. На следующий день у меня были все личные данные главного деда: имена родителей и сестры, домашний адрес и даже телефон. Я выяснил, что он был родом из той же провинции, что и я.

– Великолепно! – сказал я приятелю из канцелярии и пообещал подыскать ему отличную шлюшку.

В сумерки я перемахнул через стену казармы, рискуя быть расстрелянным, и отправился в свой пансион. Я позвонил знакомому и попросил его связаться с моими друзьями детства – Манчино и Гроссо. Только им я мог полностью доверять. Ожидая, я позволил себе принять теплую ванну и тщательно продумать план действий.

Наконец в назначенный час раздался телефонный звонок: это был Тино Манчино.

После приветствий я обрисовал ему картину. Не успел я закончить, как Тино заявил, что они с Гроссо выезжают ко мне.

– Нет, – перебил я. – Выслушай меня до конца!

И я подробно изложил ему историю про деда. По воле случая оказалось, что Тино каждое утро отвозил на своем грузовичке в Текали – местечко, откуда был родом дед, – бригаду рабочих. Вечером он забирал их оттуда.

– Превосходно! – воскликнул я. Мне пришло на ум поручить своим школьным друзьям нанести визит вежливости почтенному семейству деда. Манчино сразу заверил меня, что поможет уладить дело.

– Благодарствую, друг мой! – ответил я.

Но прежде чем положить трубку, я попросил Манчино не переусердствовать, а только вежливо, но доходчиво объяснить родным этого козла, что с земляками вести себя так не годится.

– Спокойно, друг. Я потолкую об этом с Гроссо.

Между тем я тоже начал действовать. Прежде чем перескочить через ограду военной части, я посмотрел, кто стоит на часах: дежурил мой приятель, поэтому я решил войти через главный вход. Он отвернулся и сделал вид, будто не заметил меня.

Я дождался, пока все уснут. Караульный, охранявший коридор, храпел, как трактор. Когда глаза привыкли к темноте, я надел маскировочный костюм, резиновые тапочки на мягкой подошве и направился в уборную. Взял емкость, в которую два дня собирал кал, помочился туда, разбавил все водой, спиртом, плеснул чистящих средства и прокрался в комнату, где спал Тано.

Он отравил мне две недели жизни, превратив ее в ад, и я не мог позволить ему спокойно отправиться домой! Осторожно приоткрыв дверь, я вошел и опрокинул заготовленную смесь на вторую койку от входа, прямо в лицо спящему, с криком:

– Попробуй-ка немного дерьма, ублюдок!

После этого я быстро прошмыгнул в свою комнату и всем весом навалился на дверь. Как я и думал, вскоре кто-то стал ломиться снаружи.

Это был мой враг. Он сразу понял, кто сотворил с ним такое, и хотел расквитаться со мной. Тано отчаянно колотил в дверь. Я слышал, как несколько раз он, весь перепачканный дерьмом, поскользнулся и упал. Он кричал, как безумный, и перебудил всю казарму. Караульный поднял тревогу, и чуть погодя на место прибыл начальник охраны в сопровождении нескольких солдат.

Подлец Тано стал в открытую обвинять меня в том, что я вылил на него дерьмо. Конечно, я отпирался, но толком не мог объяснить, почему на мне в такой час – маскировочный костюм и резиновые тапочки.

Лейтенант обозвал меня грубой скотиной, но я, сразу перейдя на ты, осадил его:

– Ты еще будешь рассказывать мне про грубость? А сам-то со своими солдатиками позволяешь процветать здесь насилию и несправедливости! Вы мне противны. Вы сами себе должны быть противны. Отбросы общества. Ты называешь нас преступниками, а сам – жалкий трус!

От ярости я потерял рассудок. Лейтенант смотрел на меня в недоумении. Затем он развернулся и ушел, приказав караульному положить ему на стол рапорт.

– Засунь рапорт себе в задницу, синьор лейтенант! – крикнул я ему вслед. Я не мог забыть слов, с которыми он обратился к нам, новичкам, когда мы только прибыли в казарму. Я молча проглотил бы все его наставления и упреки, если бы лейтенант был справедлив по отношению ко всем нам, однако на многие вещи он закрывал глаза.

На следующий день во время сбора Тано бросился было с кулаками на меня, но деды удержали его, пообещав содрать с меня шкуру за пределами казармы.

Тогда я сказал Тано, изображая, будто держу возле уха телефонную трубку:

– Позвони сначала своим папаше, мамаше и сестренке! Понял меня?

Услышав эти слова, Тано побледнел и сразу потерял всю свою наглость.

В тот же день меня вызвали к коменданту. Он приказал подчиненным покинуть кабинет, и между нами состоялся мужской разговор с глазу на глаз. Он сказал, что знает о происшедшем и что нужно положить конец всей этой войне.

– Это не так просто, – ответил я.

– Послушай-ка, Антонио, – впервые офицер обратился ко мне по имени, а не по фамилии. – Дедовщина и мне не по душе, но это пустяк по сравнению с другими проблемами в нашей казарме, которая, замечу, является также исправительным заведением. Сам можешь догадаться, что значит присматривать за испорченными ребятами. Подчинение правилам, строгость, дисциплина. Порядок и чистота в комнатах… Без этого никуда.

– И следить за соблюдением порядка и дисциплины вы поручаете группке вздорных придурков, – перебил я.

– Дай мне месяц, и тогда я отвечу на твой вопрос. Ребята, которых нам присылает министерство, попадают сюда не случайно. Конечно, иногда сюда попадают такие, как ты, устраивают дурдом и ставят всех на уши. Но мы готовы к этому.

Я попытался возразить, но комендант решительным жестом приказал мне замолкнуть:

– На следующей неделе Тестадикане покидает казарму. Восьмой отряд заменит девятый. Настоятельно прошу, чтобы всю неделю в казарме были порядок и дисциплина, в противном случае нам придется прибегнуть к решительным мерам. Не создавай мне проблемы, иначе я сам тебе их создам. Ты меня понял?

– Если никакой ублюдок не заставит меня застилать его кроватку или делать что-нибудь в этом духе, я буду тише воды ниже травы.

– Но если это заставят делать кого-то другого, например, из третьего отряда, который скоро прибудет, не смей вмешиваться. Нам здесь не нужно благородных Зорро! Ясно?

– Вполне, господин комендант.

Я понял, что дедовщина одобрялась сверху, и решил сбавить обороты.

– Тем не менее придется наказать тебя. Дисциплинарный совет даст тебе пять суток в карцере за оскорбление лейтенанта. Можешь оправдываться, но я советую принять наказание без единого возражения.

– Я приму наказание, господин комендант, – ответил я, вытянувшись в струнку, и взял под козырек.

Комендант встал с кресла и улыбнулся мне, в его улыбке я прочел понимание. Я попрощался с офицером и вышел из его кабинета со смешанными чувствами. Я понял, что существуют вещи, которые можно говорить прилюдно, а есть те, которые стоит обсуждать лишь с глазу на глаз. Кроме того, я усвоил, что армейская жизнь разительно отличается от гражданской. Юнцы, прибывшие в казарму, должны были выйти из нее людьми, готовыми отдать жизнь за родину. И для достижения такого результата психологи и социологи годами вырабатывали особую систему.

Я вошел в кабинет полковника, где надо мной должен был состояться военный суд. Я надел новенькую форму, одолженную у приятеля. Зачитали обвинения, и полковник спросил, есть ли у меня замечания. Я вытянулся по стойке смирно и ответил, что возражений нет. Меня продолжали спрашивать, соответствуют ли обвинения истине. Я ответил, что соответствуют, и получил пять суток в карцере. По правде говоря, я еще дешево отделался. Несоблюдение субординации считалось в армии серьезным преступлением, и меня могли отправить в тюрьму, но, к счастью, лейтенант в своем отчете указал не все подробности.

– Надеюсь, в этом кабинете я вас вижу в последний раз, ясно? – сказал полковник отеческим тоном.

– Да, синьор! – ответил я, продолжая стоять смирно, пока мне не отдали приказ удалиться.

Я собрал вещи и направился к карцеру, маленькой каморке недалеко от сторожевого поста. И, пока я шел к месту заточения, все в казарме – даже некоторые деды, – увидев меня с простынями и одеялом в руках, подходили и хлопали по плечу в знак сочувствия. Перед карцером я встретил лейтенанта и вытянулся перед ним в струнку, как и полагается солдату. Он ответил на мое приветствие, пристально посмотрел мне в глаза и удалился. Нам больше нечего было сказать друг другу.

Вечером под окном карцера появился Тано, глава дедов. Он принес мне кофе. Я взял чашку, но пить не стал: побоялся, что тот насыпал или подлил что-нибудь в напиток. Тано умолял меня простить его. Он едва ли не рыдал, напоминая, что мы земляки и неправильно друг друга поняли. Стало очевидно, что он позвонил домой.

– Ты только сейчас вспомнил, что мы земляки? – взорвался я. – Тогда почему я сижу в карцере, а ты нет?

– Я пойду к коменданту и скажу, что ты ни в чем не виноват, что это ошибка…

– Брось, не стоит.

Однако он не стал меня слушать и помчался к коменданту. Я закричал ему вслед, чтобы он никуда не ходил, но Тано не послушался. “Из-за этого кретина я снова нарвусь на неприятности”, – подумал я. Ведь меня наказали за оскорбление офицера, а не за ушат с дерьмом.

Позднее я узнал, что комендант обругал Тано последними словами – его брань была слышна на всю казарму. Комендант сказал ему, что ничего не знал про ушат, а потом вышвырнул Тано из кабинета, обозвав слизняком.

Никто из ребят не знал про мою месть, а Тано во всеуслышание заявил, что я облил его дерьмом. Последние дни в казарме стали для Тано кошмаром. Он по три раза на дню бегал за кофе или шоколадками для меня. Спесь слетела с него мгновенно.

Прежде чем попрощаться со мной, за день до отъезда, Тано спросил меня, могут ли теперь его родные в деревне чувствовать себя спокойно. Я ответил, что на этот счет он может не волноваться, и даже протянул руку. Когда моя узкая ладонь утонула в его лапище, по моей спине пробежал холодок. Случись нам схватиться в настоящей драке, он убил бы меня. Перед тем как окончательно уйти, Тано обернулся и махнул мне на прощанье рукой.

“Черт возьми, – подумал я. – Тино потрудился на славу, доконал этого медведя…” Мне было любопытно, что же сделал мой друг, чтобы так запугать деда.

Итак, я вышел победителем из этой маленькой войны. Более того, одним выстрелом я убил двух зайцев – избавился от произвола дедов и обеспечил себе уважение остальных солдат и даже начальства.

Деды избрали нового главаря – калабрийца, такого же дубину, как Тано. Однако он предпочел держаться подальше от меня и моих приятелей. Впрочем, двое сардов не дали бы себя в обиду и в мое отсутствие. В результате с восьмым отрядом у нас установился нейтралитет.

Наконец нам дали отгул, я хотел наесться до отвала и переспать с какой-нибудь красоткой.

Выходя из казармы, я услышал клаксон. Обернувшись, я увидел за рулем машины лейтенанта, которого тогда оскорбил. Он пригласил меня выпить. Я поблагодарил, но отказался, поскольку уже договорился о встрече с друзьями. Лейтенант обиделся, и я поспешил объяснить ему, предельно вежливо, что отношусь к числу людей, для которых договор дороже денег. Лейтенант понимающе кивнул и отложил нашу встречу до лучших времен. Прежде чем пойти с приятелями к шлюхам, я позвонил Тино. Смеясь, он рассказал, что произошло. Вместе с рабочими он отправился на своем грузовичке в деревню деда. Некоторым из рабочих мой друг велел нацепить маски, объяснив, что это нужно для розыгрыша. Машина остановилась перед домом Тано, и Манчино с Гроссо, изображая наемных убийц, запугали до полусмерти дедовых родителей. Притащив бидон с бензином и спички, они грозились поджечь дом, если их сын не уважит земляка. Перепуганные старики пообещали немедленно позвонить сыну.

– Ублюдки, – сказал я Тино. – Это слишком жестокий розыгрыш.

Но все же поблагодарил товарища, а он сказал:

– Оставь спасибо при себе. Потом мы пошли к Пеппе взять два ящика креветок. Ну и намекнули ему, что ты угощаешь. Правда ведь?

– Правда, – рассмеялся я.

Друзья явно перестарались, исполняя мою просьбу, но сделанного не воротишь.

Потом Тино добавил:

– Летом я женюсь, запомни. А также заруби себе на носу: в качестве подарка я принимаю только одно – деньги. Деньги и еще раз деньги!

– Циник и материалист! – выпалил я. – Во сколько же мне обойдется твоя свадьба? Заметь, это ты женишься, а не я.

Мы попрощались, поклявшись друг другу в вечной дружбе. Это была наша клятва с детства, и мы всегда оставались ей верны. Потом я позвонил кузену и попросил его зайти к рыбаку Пеппе, чтобы передать деньги за два ящика креветок.

Я изголодался по плотским наслаждениям, особенно после пяти суток в карцере. Я хорошо заплатил одной профессионалке, и ей, бедняжке, пришлось честно отработать денежки. Я сразу сказал ей, что мне не нужен быстрый секс. Я хочу по полной программе. Качественно.

Я провел с ней весь вечер. Заказал ужин в номер, а в конце она отвезла меня в казарму на собственной машине. Мы договорились увидеться снова, и встречались еще несколько раз. Она не желала терять выгодного клиента, а я – отличную проститутку. Черт возьми, она была горячая штучка!

Стоило мне переступить порог нашей комнаты в казарме, как я оказался мокрым с головы до ног. К счастью, меня всего лишь окатили водой. Приятели решили отомстить мне за то, что я оставил их на целый вечер. Я посмеялся вместе с ними.

Через несколько дней меня торжественно объявили капралом, а спустя еще несколько месяцев назначили майором.

Повышение в звании добавило мне хлопот: приходилось следить за сменой караула, за вооружением и обмундированием подчиненных. И за весь непорядок отвечал я. Словом, начальство навязало мне роль, которую я ненавидел. Впрочем, им самим приходилось иметь дело со сложными людьми вроде меня.

Друзей я предупредил:

– Наказывать вас я никогда и ни за что не стану, но учтите – если по вашей вине я окажусь в карцере, вы разделите эту участь со мной. Идет?

Товарищи согласились и не подводили меня.

Наш отряд всегда был на высоте. Ни одна жалоба не доходила до ушей коменданта: любую сложную ситуацию мы улаживали между собой цивилизованным путем. Месяцы проходили легко и весело. Мне нравилась такая служба. К тому же, рассудил я, подобный опыт выпадает лишь раз в жизни.

Я научился собирать и разбирать винтовку. Довелось освоить и артиллерию: в мою задачу входила обработка координат, полученных из штаба командования, и наводка орудия на цель. Я стрелял из гранатомета, бросал гранаты, спал под открытым небом в спальном мешке и по три дня кряду питался консервами и сухарями.

В составе группы солдат из разных отрядов меня послали на несколько месяцев в Удине выполнять боевое задание. Помимо караулов на зверском холоде и подчинения приказам на блокпостах, в нашу задачу входил обстрел тирольских террористов, которые взрывали столбы на линии электропередач. Я так и не понял, была ли служба в Удине чем-то вроде наказания или, наоборот, признаком исключительного доверия со стороны командования. Но в одном я не сомневался: мне хотелось поскорее убраться оттуда, надоел вечный холод, который продирал до самых костей и хватал за задницу.

Каждое утро я ходил завтракать в столовую, а потом отправлялся на армейские учения: полоса препятствий, подтягивания на турнике, отжимания – просто чтобы держаться в форме. Тогда я весил шестьдесят шесть килограмм и не имел ни капельки жира. Я мог отжаться, опираясь только на большой и указательный пальцы. Я ел за троих, но не полнел. Близилось завершение очередного этапа моей жизни.

Капитан и лейтенант убеждали меня подписать контракт и поступить в армию на постоянную службу. Я поблагодарил их, но отказался, объяснив, что, отбыв в казарме положенный год, не поеду даже домой, а возьму билет на самолет до Гамбурга. Они прекрасно поняли меня и подписали рапорт о моей отставке в звании сержанта.

Тогда я был действительно растроган – думаю, они тоже. В последний раз я вытянулся по стойке смирно и попрощался с начальством.

На “тайной вечере” – так в шутку армейские окрестили прощальный ужин – мы чуть не прослезились. Целый год я прослужил с товарищами в казарме. Мы знали друг друга как облупленных. Особенно грустно мне было расставаться со своими друзьями с Сардинии. В последний раз поднялся флаг, отзвучал гимн – от всего этого защемило сердце. Вечером мы напились, а ночь напролет куролесили. Но на нас никто не стал жаловаться, даже часовой. “Проявили-таки чуточку уважения к дедам, черт вас возьми! – подумал я.

– Второй отряд выполнил свой долг!”

Я позвонил домой и сообщил, что с армией покончено. Родня уже знала об этом и даже готовила праздник по поводу моего возвращения. Но я сказал, что звоню из римского аэропорта в ожидании рейса на Гамбург. На другом конце провода повисло красноречивое молчание.