Читать книгу Влиятельные джентльмены - Дмитрий Александрович Казанцев - Страница 2

Слава неловко крался на полусогнутых ногах через темноту. Сухой воздух пах краской и строительной пылью. От этого в носу невыносимо свербило. Сердце бешено билось. Он бы с удовольствием вжался в стену, но её-то он всё никак и не мог нащупать.

Два щелчка тихих от «глушителя» выстрелов застали Славу врасплох. Он резко развернулся на звук, но зацепился за какой-то выступ на полу и завалился навзничь.

Эхо выстрелов утонуло в низком гуле вытяжки под потолком. Сразу за эхом Слава услышал глухой стук упавшего совсем рядом тела. Он задышал ещё чаще и стал машинально отползать, пятясь, пока не уткнулся спиной в какой-то ящик.

«Ну всё, – подумал Слава, пытаясь отдышаться. – Не пойду дальше, пропади оно пропадом! Делайте со мной, что хотите, господа бандиты, но сил больше нет…»

В этот момент над ним вырос чей-то силуэт.

В помещении, похожем то ли на цех, то ли на склад, горели только аварийные лампы под потолком. Тусклый красный свет мало помогал и лишь придавал зловещести всему, что ещё можно было разобрать в потёмках. Поэтому при виде силуэта Слава никак не смог с собой совладать и мгновенно отдался нахлынувшей панике.

Он инстинктивно задёргался, перебирая ногами в попытке отползти ещё дальше, но на деле только вжимаясь в ящик за спиной. Попытался закричать, но крик застрял в горле, рассыпавшись на хрип и всхлипывание. А когда силуэт молча вскинул руку с чем-то похожим на пистолет, Слава только и смог, что зажмуриться в ожидании выстрела, чувствуя, как текут из глаз не подобающие мужчине слёзы.

Но выстрел почему-то прозвучал у Славы из-за спины.

Два характерных глухих щелчка – и силуэт сначала вздрогнул с тихим вскриком, а потом кулём упал обратно в темноту.

От обморока спасло только то, что через секунду Славу уже хлестали по мокрым щекам и трясли за плечи.

– Нет времени лежать и отдаваться ужасу, Ростислав Львович! Берите себя в руки и вставайте, пока нас не настигли остальные! – шипели из темноты.

Единственный, наверное, во всей бывшей империи человек, называвший Славу по имени-отчеству, Алекс, тряс его, пытаясь привести в чувство. Слава нечленораздельно мычал что-то о том, что сил больше нет и что его можно оставить прямо здесь.

Тогда Алекс внезапно тряхнул его резко и сильно. Слава самопроизвольно открыл глаза и вытаращился в красноватый мрак. А Алекс тихо, но отчётливо произнёс:

– Друг мой, через пять минут ты либо окажешься снова привязанным к стулу с кляпом во рту, либо застреленным, либо со мной снаружи. Выбор твой невелик, но прост, не правда ли?

Слава ничего не ответил, только нащупал в темноте предложенную другом руку и дал поднять себя с пола. Алекс коротко шепнул: «За мной!» – и повёл его к выходу, неясно как разбирая дорогу впотьмах.

Они вывалились в предрассветные сумерки внезапно. У Славы даже перехватило дыхание от резкой перемены затхлости и запаха краски на влажный, зябкий от мороза воздух. От этого он снова споткнулся и едва не упал.

Дойдя до неприметного грязно-коричневого фургона, Алекс скомандовал: «Залезай!» – и рванул с места, как только Слава оказался в машине.

Через пролом в заборе, бывший когда-то воротами, они незамеченными покинули неведомую огороженную территорию. Но даже когда они направились в сторону оживлённого и безопасного шоссе, нутром Слава ещё отказывался верить, что всё позади. И от этого очень нервничал.

– А если они нас преследуют?..

– Не преследуют. Я вывел из строя их машины до того, как войти.

Алекс, напротив, выглядел спокойным, словно буддист в час шаматхи.

– А если они нас потом найдут?!

– Не найдут. На этот случай у меня тоже имеется некоторый план…

– Да как ты можешь быть так убеждён, Александр Климентович?! – не выдержал Слава.

Алекс впервые отвлёкся от дороги и пристально посмотрел ему в глаза.

– А я, знаешь ли, не убеждён, – сказал он, наконец, и снова повернулся вперёд. – Убеждённость в моей работе – верный способ проглядеть важное. Но мы сделаем то, что полагается в таких случаях: всё возможное. А посему – не беспокойся. Я в этом, если помнишь, кое-что понимаю.

Он снова глянул на Славу, но уже с усмешкой.

– А вообще, Ростислав Львович, странное дело получается! Не ты ли мне намедни, с неделю тому, упоённо расписывал: «Мне бы так – расследования, работа под прикрытием»… «Настоящая польза», «Настоящая служба»? Так вот же она, служба настоящая! А ты нос воротишь, – и Алекс озорно подмигнул.

Слава смерил его тяжёлым взглядом и слегка по-детски насупился:

– Ты, Александр Климентович, меня тоже пойми. Никак не мог знать я неделю назад, чему завидовал…

В ответ Алекс только в голос расхохотался.

* * *

Февраль 1970-го в Петрограде выдался не по-питерски благостным – слегка морозным, безмерно солнечным, и оттого немного беспечным. Это было столице в диковину. Дома на окраинах играли всеми своими красками, и даже сероватый местами центр словно бы сделался особенно ярок и праздничен.

Вместо обычной спешки и кутания в пальто от влажного, кусачего ветра люди неспешно прогуливались под ясным небом и, жмурясь, улыбались солнцу. Водители как будто уже и не так нервничали в заторах, а почти умиротворённо щурились солнечным бликам в снегу и на куполах. Пешие обыватели старались улизнуть со службы на часок пораньше, чтобы прогуляться до любимой ресторации – привычной, знакомой едва ли не с отрочества, но в такую погоду словно бы новой и особенно прекрасной. Черными стайками после постной трапезы разлетались семинаристы – те же, в сущности, школяры, но в сословном, а потому особенно приметные. Дворники с виду прилежно, но много вальяжнее обыкновенного махали широкими лопатами, соскребая снег с тротуаров. Городовые дремали на перекрёстках, а вездесущие туристы на тех же перекрёстках щебетали небуднично, с особенным возбуждением… Да, жизнь расцвела даже в мороз!

Единственным, кто, похоже, не поддавался этому настроению, был неприметный крепко сложенный мужчина в тёмно-сером пальто с коричневой кожаной папкой в руке. Он не обращал внимание ни на игру солнца с предмартовским снегом, ни на витрины дорогих магазинов, соревновавшихся в искусстве зазывания покупателя, ни на красивые старомодные трамваи, заменявшие столице подземку. Он почти бежал от Невского по Малой Морской, по-столичному раздвигая неспешно гуляющих обывателей, непрерывно бубня при том извинения, но нисколько не меняя курса.

Свернув направо, он нырнул в едва приметную арку массивного казённого здания и через минуту уже стоял во внутреннем дворе перед большой парадной. Надпись, исполненная в дореформенной орфографии позолоченными буквами на поблекшей от времени, но всё ещё роскошной табличке, гласила: «Отдѣленіе по охраненію общественной безопасности и порядка». Мужчина на секунду задержался, запрокинув голову и будто что-то припоминая. Потом хмыкнул и взбежал по лестнице в холл.

Симпатичной, но необычно крупной и широкоплечей девушке за стойкой на входе он тихо сказал:

– Добрый день, Алла Георгиевна.

– Александр Климентович! Как я рада! После стольких лет! – с улыбкой рокотнула она спустя секунду замешательства. – Его превосходительство примет Вас сейчас же! Я ему доложу, а Вы, пожалуйста, проходите на пятый, в его кабинет.

– Превосходительство… – протянул мужчина с тенью удивления на лице. – А где именно я, Алла Георгиевна, мог бы тот кабинет на пятом отыскать?

– Из лифта направо и до конца. Там не заблудитесь, – вновь широко улыбнулась девушка, показав рукой в сторону лифтового холла.

Заблудиться и правда оказалось сложно. В конце длинного прямого коридора, обставленного в старомодной манере имперских времён, возле тяжёлой двустворчатой двери стоял часовой. На самой двери висела табличка: «Генерал-майор В.С. Рязанов-второй». Прямо перед ней посетитель остановился, а часовой постучал в дверь и сунул голову между створками:

– Ваше превосходительство, к Вам капит… – часовой запнулся, – к Вам Велецкий! – и через секунду уже в его сторону: – Проходите, его превосходительство ждёт Вас.

«Превосходительство, вот же ж…» – вновь усмехнулся Велецкий и шагнул внутрь.

Кабинет генерала Рязанова больше напоминал бальную залу. Может быть, не такую и большую, но явно достаточную для средней руки светского приёма. На высоких стенах, обитых по низу тёмным бархатом, висели картины в потемневших от времени рамах. Посередине стоял большой стол тёмного дерева, а за ним, в конце залы, на небольшом возвышении – такое же большое и тёмное бюро.

От бюро к посетителю спешил невысокий и слегка пухлый человек «поздних средних», как он сам любил говорить, лет в тёмно-синем мундире с золотыми эполетами.

– Александр Климентович, дорогой! Сколько лет, сколько зим!

– Пять… Ваше превосходительство, – запнувшись на обращении, улыбнулся Велецкий.

– Ах, давай без «превосходительств», мы же давно друг друга знаем! – генерал подхватил его под руку и повёл в конец кабинета. – Для тебя я, как и прежде, Василий Семёнович.

Дойдя до бюро, генерал поставил два из стоявших перед ним стульев напротив друг друга и жестом пригласил сесть.

– Ну что, давненько не бывал капитан Велецкий в Охранке? – подмигнул он.

– Я бы сказал, давненько не бывал Велецкий при исполнении, – улыбнулся Александр Климентович.

– И то правда, – хохотнув, согласился генерал. – Знатно, знатно нас прежнее правительство приложило… Ну да что ж мы всё о грустном?

Генерал остановился под портретом правящего Государя и постарался, как умел, дружески посмотреть на Велецкого.

– Слышал я, Александр Климентович, что жизнью своей ты сейчас не то, чтобы очень доволен?

– «Копать не могу, просить стыжусь», – грустно улыбнувшись, честно ответил Велецкий, не считая нужным рисоваться перед бывшим, но всё таким же всеведущим командиром. – По всему выходит, что я должен благодарить социалистов за то гражданское пособие, на которое сейчас живу…

– …но благодарить не будешь?

– Не буду.

– А тех, кто их давеча в Думе скинул? И после минувших выборов новый кабинет сколотил? – теперь уже генеральский взгляд походил на рентген.

– Я человек военный, хоть и отставной, – пожал плечами Велецкий. Ему что либералы, что прогрессисты были равно безразличны. Главное, чтобы без работы не оставляли, как левые. Но генерал улыбнулся одобрительно.

– Ты виски не желаешь?

– Нет, Василий Семёнович, спасибо, мы ж с Вами как будто на работе, а я на работе ни капли не могу…

– И то верно, – легко сдался генерал. – Кстати о «как будто на работе».

Велецкий с видимым усилием справился с собой, чтобы не стиснуть от нетерпения папку в руках. Рязанов же помолчал с полминуты, медленно прохаживаясь перед бюро, и лишь затем продолжил:

– Как нас тогда господа социал-демократы-то поразогнали… Тогда и проблем с организованным беззаконием ох как прибавилось. При том как-то почти сразу в каждом закоулке. То бандитские синдикаты в Екатеринодаре, то фальшивомонетчики в Москве. Про то, как в Пскове среди бела дня банк ограбили, ты и без меня в газетах всяко видывал… Хотя тебе после Китая всё это, наверное, смешным чудится?

Велецкий посмотрел в пол, вспоминая.

– Китай – не Россия, Василий Семёнович, – сказал он серьёзно. – Там самый разбойничий рай. Война ведь не так давно закончилась.

– Четверть века тому уж!

– Гражданская война и после не стихала, как Вы знаете. У нас же, слава Богу, никакой войны, тем более гражданской, отродясь не видели.

– Ну в дни юности наших отцов и по окраинам империи было неспокойно… Да и в девятьсот шестом… На юге и сейчас, кстати, какие-то сепаратисты сызнова чуть не в предместья наших новых городов полезли! – Василий Семёнович всплеснул руками. – Мне, конечно, грех жаловаться, я, вон, генеральские эполеты на этом всём получил, меж нами будь сказано. Но чем дальше, дорогой Александр Климентович, тем оно хуже становится. Теперь к нам ещё и из-за границы заботы приходить стали. В прошлом году – торговцы оружием из Южной Америки.

– Запрещённым?

– Да, не гражданским. А теперь вот – ещё и дурманщики какие-то с востока… Хороших людей на службе всё сильнее не хватает.

Велецкий напрягся ещё больше, хотя вроде было уже некуда. Генерал задумчиво посмотрел в сторону, помолчав секунду. А потом вдруг заглянул ему прямо в глаза. Тот от неожиданности даже перестал моргать.

– Ты, Александр Климентович, живая легенда, чего тут таить. Ту твою китайскую операцию будут в академиях преподавать, как только секретность позволит. Это уже ясно. И орден ты свой, кстати, за неё всё-таки получишь. Это я тебе лично обещаю. И никто у тебя его больше не отберёт. Занимаешься же ты сейчас, по-моему, всякой ерундой – то частным детективом, то чуть ли не телохранителем… Тьфу! – Рязанов покачал головой. – Но дело не в этом. Я вот что тебе скажу: капитаном в Охранном отделении тебе после такого тоже не быть!

Генерал сел обратно на стул перед Велецким. Тот выглядел чистой статуей командора, разве что сжал свою папку в руках так, что хрустнули суставы пальцев. Василий Семёнович же мягко и ласково подытожил:

– Возвращайся к нам сразу майором, а?

* * *

– Приходи, говорит, обратно сразу майором! И, главное, как театрально всё изобразил, а?! – смеясь, рассказывал Славе немало повеселевший за несколько последних дней Александр Климентович в баре на Лиговском. Они встретились здесь аккурат в субботу накануне той странной недели, которая закончилась для Славы бегством в полуобморочном состоянии из неизвестной ему мануфактуры. Встретились по давней своей традиции, как делали каждую вторую субботу любого месяца, кроме разве что Светлой седмицы и Святок.

Ростислав Львович Никитин был несколькими годами старше Велецкого, однако в жизни устроиться не сумел, а потому так и остался Славой и для близких, и для дальних, и для первого встречного, а главным образом – для себя самого. Коренастый, жилистый – хотя, в отличие от Велецкого, и совершенно не спортивный – с явственно очерченным брюшком, картофельными носом и неистребимой щетиной на лице, никак не сочетающейся с детским выражением глаз, он самому себе казался то ли докером, то ли рассыльным. Да и быть бы ему рассыльным, не выхлопочи сердобольный женин дядюшка место в рекрутинговой конторе. За это место Слава держался.

Держался он и за Александра Климентовича. Лет с пять тому, после громких и радикальных сокращений охранных ведомств по инициативе правительства социалистов, стал тот захаживать в Славину контору. Не честясь, представился на вестернизированный манер просто «Алексом», да с тех пор так и позволял себя называть. А после всякого нового устройства непременно возвращался.

Несмотря на тяжёлые времена, в общении со Славой ни словом, ни жестом не выдавал Велецкий гордого офицерского норова, хотя вообще-то за его сословием такой деликатности не водилось. Мало того, время от времени он помогал Славе дельным советом, а пару раз даже и денежной ссудой – пока у самого Алекса имелись запасы из того, что он откладывал со своего бывшего жалования.

 Взять со Славы особо было нечего, и по всему выходило, что помогал Велецкий от души. Слава, не избалованный чьим бы то ни было участием, ценил такое расположение и сам старался от души для этого бывшего офицера – даром, что был из небогатой семьи и по всему офицерам должен был не доверять. По крайней мере, так писали щелкопёры. Ну а по жизни вышло так, что майор Велецкий сделался, почитай, единственным Славиным другом.

Даже теперь, когда жизнь Алекса внезапно пошла на лад, Слава, удивляясь себе, завидовал Александру Климентовичу как-то по-доброму, а потому болтал о том без умолку:

– А правда ли, что и в наше время приключаются настоящие погони за бандитами?

– Не всегда непременно за бандитами, но бывает, приключаются…

– Прямо со стрельбой?

– На улицах, Слава, после новых законов особо не постреляешь, хотя до увольнения мне и случалось…

– А где?

– У Екатерингофа, напротив старой гильдии мотористов. Там сейчас как раз монорельс этот новомодный строят… Но вот на трактах и в наше время применять оружие иногда приходится.

– И вот прямо на сотне вёрстмиль в час?

– На тракте иногда и быстрее едешь, если преследование… Но это ведь не каждый день, слава Богу. Раз в год бывает, да и то…

– Эх, вот занялся бы я в своё время гимнастикой какой-нибудь вместо того, чтобы таскать мешки эти окаянные!

– Спортивная подготовка, Слава, в нашем деле не главное, – Александр Климентович деликатно отстранил от собеседника бутыль «Сигарного солоду», которую сам при начале вечера на радостях и заказал.

– Но ведь расследования! Оружие! Погони! Работа под прикрытием! Это не за бумажками штаны протирать…

– Гражданское оружие и Вам, друг мой, купить никто не возбраняет. А в армейском, поверьте мне, радости куда меньше, чем кажется. Не говоря уж про расследования. И тем более погони. Но без бумажек, уверяю Вас, ни в каком разе и там не обходится.

– Но по-всякому эта работа для настоящего мужчины!

– Вы полагаете? – Алекс улыбнулся, вспоминая некоторых своих сослуживцев.

– А то! Будь у меня хоть один шанс в настоящем деле – я бы показал себя! Не то, что в конторе… Я ведь ого-го, на самом-то деле!

– Будь моя воля, Слава, я бы оградил и Вас, и всякого штатского от любой потребности в общении с уголовным элементом… В том, собственно, моя работа и состоит. Снова, – не без скрытого самодовольства улыбнулся Велецкий при мысли о любимой и, чего греха таить, щедро оплачиваемой согражданами работе.

– А как же настоящая служба! Штатский-не штатский, а всякий должен быть готов в строй встать. «За царя, за Родину, за веру!»

– Друг мой, всеобщий призыв уже третий год отменили, – почти по-отечески улыбнулся Велецкий. – Неужто вы панель не смотрите?

– При чём здесь панель? – насупился Слава. – При чём здесь призыв? Я, может, не плоше Вас… ну, в глубине души… и тоже хочу настоящую пользу приносить! В настоящем деле!

* * *

На том и условились: как только Слава будет полезен в каком-нибудь «настоящем деле», майор Велецкий непременно его позовёт. Разумеется, майор более всего надеялся на то, что с непривычки Слава даже после неплохого виски будет-таки мучаться в понедельник главоболием, каковое есть лучшее средство от глупых идей. Ровно так оно и получилось, а потому утром среды Слава был безмерно удивлён, услышав в своём рабочем телефоне знакомый голос с коротким вопросом: «Друг мой Ростислав, Вы не передумали участвовать в расследовании?».

Слава уходил с работы в этот день пунктуально, но не без внутреннего трепета. Может быть, лучше сказаться Велецкому больным? Или занятым до позднего часа? Мало ли какой заморский концерн открылся в столице и срочно, срочно требует новых кадров! С другой стороны, авантюрная часть его натуры – маленькая, потаённая до времени и оттого пугающая теперь – требовала узнать по крайней мере то, в чём заключается дело. Ведь не мог же Слава понадобиться для заурядного крючкотворства в Охранке!

Дело сразу же показалось ему простым и захватывающим одновременно: Велецкий решил прикрыть лавочку рассыльных, торговавших чуть не по всей Выборгской то ли морфином, то ли ещё чем похуже. Александр Климентович рассказывал страшные вещи о том, что дурманщики обхаживают тысячу с лишним человек. «Завирает», – лениво думал Слава, с чувством гоняя чаи у Велецкого в домашней столовой, обставленной без излишеств, но со вкусом. У самого Славы столовой дома, понятное дело, отродясь не водилось, зато водилась супруга и двое малолетков – а оттого ужинали у Алекса. Приходящая кухарка уже откланялась, снабдив мужчин горячими кушаниями и чаем, а потому можно было секретничать, не опасаясь чьих бы то ни было посторонних ушей.

– Неужто действительно наркотические вещества?

– Наркотические и определённо запрещённые. За них несчастные любые деньги выложить готовы…

– Бедняги… – вздохнул Слава.

После смерти отца он по молодости лет сам едва не стал морфинистом. Но суровое внушение и тяжёлая рука супруги оказались и тогда действенным средством от душевной нестабильности.

– Так что, друг мой Ростислав, – продолжал Алекс, – это расследование выходит делом не только служебным, но и общественным. То есть самой настоящей службой по всем статьям. Как раз такой, которой тебе и хотелось.

– Но, я… Как я-то тебе могу в нём пригодиться?

– По всему получается, Слава, что порошок этот им доставляют в газетах рассыльные. В тех газетах, которые не по подписке, а за наличный расчёт, ясное дело…

– Зачем же рассыльным этим мараться? А уж если поймают, так на поселениях куковать лет десять, это как пить дать!

– Рассыльные – народ небогатый. Ни квалификации, ни опыта, ни даже особого усердия там не нужно – но и платят соответственно. Разве туда не те идут, кого больше никуда не берут? Без гражданского пособия они бы и вовсе концы с концами не сводили. Да и сейчас… Вот и ищут, где подзаработать. Некоторые ничем не гнушаются. Моральные аспекты на голодный желудок – так себе мотивация.

Про голодный желудок Слава знал не понаслышке, хотя и успел порядком подзабыть. Но майорскому неверию в людей всё одно удивлялся.

– И где же они таких набирают по-Вашему, Александр Климентович? И, опять-таки, как я-то здесь могу помочь?

– А вот это и есть самый интересный вопрос! Я полагаю, что именно через вас торговцы дурманом и находят рассыльных.

– Окститесь! Я, Ваше высокоблагородие, ни в жизнь свою…

– Полно, Слава, полно, я же не Вас лично имею в виду! Но ваше достопочтенное агентство, которому и сам, известно, обязан несколькими временными заработками. Вы ведь Выборгскую сторону обслуживаете?

– Д-да…

– Рассыльных на газеты туда подбираете?

– Не без этого…

– Вполне может статься, что это и не ваши, а кто-то из конкурентов. Хотя, насколько я могу судить, все крупные газеты на Выборгскую рассыльных нанимают именно через Вашу контору. В любом случае, кто как не Вы сможет помочь мне при начале этого расследования?

– Ох… Я рад, конечно, стараться… Но только каким образом?

– Самым непосредственным. Вы мне предоставите данные обо всех разносчиках газет, рекрутированных за последние полгода при посредничестве вашего агентства.

– Но ведь это ж… Это ж личные сведения так-то… Персональные данные, вот! Их и мне-то смотреть вполглаза можно, не в обиду будь сказано, а Вам – и того меньше…

– Ну а если и я тоже взгляну так, вполглаза?

Условились после недолгих пререканий на том, что Слава скопирует для давнего приятеля все анкеты рассыльных, хоть раз отправленных с газетами на Выборгскую, Алекс просмотрит их все в Славином присутствии, а после вот здесь же, прямо в этой столовой, кинет в камин. Да так, чтобы Слава видел.

* * *

«Ты отыщешь в жизни пользу. Настоящую. Обязательно», – говорил Славе отец, умирая в далёком 1957-м. Вернувшийся за двенадцать лет до того с настоящего и страшного фронта, Лев Осипович Никитин как-то сразу оказался чужим в этом уютном мире. Этот, петроградский, мир не знал войны уже целый век, с самой Крымской кампании.

Нет, о войнах обыватели слышали и в XX веке. Но бои неизменно случались где-то далеко – то на Дунае, а то всё больше на Востоке, на берегах неспокойного Тихого океана. Петроградскому жителю, положа руку на сердце, не было до них дела. Здесь вели свои щелкопёрские сражения журналисты разных газет, а с недавних пор ещё и телеканалов. Здесь воевали и мирились депутаты левых и правых партий, стремясь отхватить себе побольше влияния в Думе. Здесь открывались, разорялись и снова открывались маленькие лавочки и огромные мануфактуры. Но обыватели шли изо дня в день по своим делам – кто в контору, а кто в клуб – и не уделяли они такого уж большого внимания ни щелкопёрам, ни выборным, ни купцам.

Не изменял привычного уклада их жизни даже приезд Государя, который по временам останавливался в Мариинском и даже показывался в Зимнем, а потом снова уезжал на бескрайние просторы бывшей империи символизировать её ускользающее единство. И все эти Высочайшие приёмы, все эти военные смотры на Марсовом поле были для горожан лишь данью старой моде да поводом сызнова посетовать на лишние пробки и лишние траты. Зачем России этакая армия в середине спокойного XX века?

А вот Льва Никитина угораздило-таки узнать на своей шкуре – зачем…

Вернувшись с восточной войны, он поселился в своей старой квартире на Выборгской: пусть дом в двенадцать этажей, зато собственные две спальни и просторная столовая. И всё это наполнено уютом и семейными воспоминаниям. Чего ещё для счастья надо?

Но его жена так не считала.

Слава плохо помнил мать. Но из этих воспоминаний явственно следовало, что была она женщиной властной и амбициозной. Дождавшись мужа с войны, она рассчитывала на новую жизнь и на будущность госпожи из имущих сословий. А Лев Осипович… Он отдавал ей всё, но больше этого дать не мог. И при всём желании не сумел бы он на четвёртом десятке лет, да ещё и с контузией, поступить в Университет, чтобы стоить потом карьеру.

А может быть, дело было и не в этом. Война ведь не заканчивается, она лишь оседает на самом дне души. Да, фронтовик Лев Никитин нет-нет, да и позволял себе пристукнуть кулаком по столу и крепко прикрикнуть на домашних по армейской привычке, хотя руки на них никогда не поднимал…

Как бы то ни было, разводы по инициативе любой из сторон уже давно были разрешены Государем, чем госпожа Никитина и воспользовалась. Скандал? «Мы не графья», – заметила она супругу на прощание, и была по-своему права: в их сословии на разводы уже давно все смотрели снисходительно.

За боевое ранение отставной подпрапор Никитин имел от казны немаленькую пенсию, которой хватало и на жильё, и на еду. И на выпивку, к сожалению, тоже оставалось. Лев Осипович слыл человеком добрым и чувствительным, да и был таковым на самом деле – но быть может как раз поэтому с зелёным змием совладать и не сумел. Нет, он не пропадал по дешёвым кабакам, не выносил вещи из дома… Но и винные магазины своим вниманием подолгу не обделял.

Он спивался тихо, долго и почти торжественно. Призраки ли восточных боёв мучали его? Предательство ли жены, не побоявшейся оскандалиться и оставившей его с семилетним Славой? Или всё это и что-то ещё? Того никому не ведомо.

Обязанности отца он исполнял, как мог. Сперва даже пытался выправить сыну хорошую гимназию, но через пару лет после ухода жены опустил руки. Меценаты из «новой аристократии» уже тогда соревновались в раздаче грантов для талантливых отроков, однако конкурс на гимназическое место Слава так и не выиграл. Пойти с челобитной к толстосуму, упасть в ноги? Тем, поговаривали, это всё ещё льстило… Но гордость Никитину этого уже не позволяла. Земское образование? Оно в те годы ещё оставляло желать много лучшего, и на привольную будущность Слава мог с ним не рассчитывать.

Вернулся с войны Лев Никитин живым, хотя и вздорным молодым человеком – но всего через два года, оставшись один со Славой, он сразу стих, словно бы даже сделался меньше ростом и велик летами. И больше никогда не бранился. Он не бранился тогда, когда Слава не прошёл в гимназию. Не бранил подросшего Славу тогда, когда тот не поступил в Университет. Не бранил и тогда, когда из Славы не вышло ни толкового слесаря, ни толкового электрика. Он не гнал его на заработки, отдавая на пожилое сыну большую часть собственной пенсии.

Их сословие венчалось рано. Едва Славе минуло двадцать, отец стал подыскивать ему супругу с той же энергией, с которой лет за десять до того искал ему гимназию. И лишь на свадьбе сына с дочерью своего однополчанина – простой, но бойкой вологодской девушкой, успевшей не только переехать в столицу, но и основательно обжиться здесь – лишь там Лев Никитин улыбался, наконец, умиротворённо. Как человек, закончивший самую главную работу в своей жизни. Теперь он был уверен в том, что нужда не погубит Славу даже после того, когда отцовской пенсии больше не будет…

Таким Слава его и запомнил.

Он не столько понимал теперь, сколько чувствовал этот потаённый страх обмануть надежды покойного отца. А потому, возвращаясь домой после разговора с Велецким, Слава заметно нервничал от того, что должен был совершить назавтра. По всему выходило, что нужно спросить разрешения у супруги, а он сегодня и без того припозднился. Хотя Алекс и заказал ему прямо от парадной мотоизвозчика.

Мотоизвозчик, пусть и второго класса, был для Славы по разряду редкого, а потому приятного удовольствия. А вот разговор с женой был удовольствием обыденным, но сомнительным.

– Добытчик воротился! – крикнула та откуда-то из тёмного коридора при первом же несмелом скрипе входной двери. Впрочем, несколько смягчилась, увидев на вые мужа семифунтовое кольцо колбасы. – И вправду, добытчик…

Слава мысленно возблагодарил холостого, но оттого не менее догадливого Велецкого. Да заодно и шофёра второго класса, который по скудности жалования подрабатывал развозом всякой снеди.

Чесночного духу колбасного «ожерелья», как робко надеялся Слава, должно было хватить для того, чтобы отбить запах виски. Впрочем, и супруга его пребывала в приподнятом расположении духа, истоки которого Слава по той же причине учуять не мог.

Дети крепко засели в своей комнате за уроками, помня тяжёлую руку родительницы. Глава семьи, при всей своей внешней простонародности, лелеяла мечту вывести чад в люди – и горе тому, кто вознамерился бы встать на пути их образования! Пока уроки не будут выучены, об ужине в этом доме никто и думать не смел. А значит, именно сейчас у Славы был шанс поговорить с супругой.

Заглянув в ванную и увидев развешенное от стены к стене бельё, Слава понял, что и отсрочки в виде жененых постирушек у него не имеется. «Сейчас или никогда», – вздохнул он и кинулся в омут с головой:

– Надь, мне, это…

– Выпрямись! – смерила его Надежда тяжёлым взглядом, устраиваясь на табурет в красном углу кухни, служившей Никитиным заодно и столовой. – Чему я тебя учила? Если хочешь добиться своего, то не мямли, говори твёрдо и смотри прямо.

– Я должен завтра же нарушить служебную инструкцию! – твёрдо выговорил Слава, смотря прямо в глаза супруге. Не мигая.

– Ага, щас! Хочешь, чтобы тебя рассчитали к едрене фене?

– Меня Велецкий попросил, – решил зайти с козырей Слава.

– Прямо вот так сам и попросил?

– Самолично. Час назад, – Слава прикинул, стоит ли выкладывать и то, что домой он опоздал из-за разговора с Алексом. Но решил от греха повременить, оставив этот довод на крайний случай.

– Это может менять дело, – задумалась Надя. Велецкого она крепко уважала, хотя никогда особо не понимала. – Что сулил тебе?

– Ничего не сулил… – растерялся Слава. Ему показалось, что ответ был неверным, и теперь разрешения он не получит.

– Это хорошо, – неожиданно ещё больше смягчилась его супруга. Теперь она слушала со вниманием, и даже отложила мужнину рубаху, взятую было для штопки. – Ежели не сулил, значит желает, чтобы ты за дружбу ему помог. Товарищ из него надёжный, это я нутром чую. Хоть он и гимнаст изрядный, и вообще выпендрёжник.

– Он не выпендрёжник, – в том, что не касалось его лично, Слава готов был спорить с супругой.

– Выпендрёжник, да ещё первосортный. Оттого таким скромником и держится – самая их, первосортных, манера. Но совесть в нём есть, даром что барин. Только ты всё одно уши не развешивай. Ни с Велецким своим, ни в конторе. Помни: ты можешь сработать так, чтобы не привлечь внимания. Ну а теперь главное: что сработать-то нужно?

* * *

Копировальные манипуляции Славы выглядели бы по всему подозрительно, но, как было завещано, не должны были привлечь внимания: Слава всё продумал. После окончания пятничного рабочего дня, когда в конторе уже точно никого, он пойдёт к копиру и быстро всё сделает. Предосторожности были необходимы: новенький аппарат Ксерокса, прибывший в контору на Святки взамен неисправного, пользовался, как и предыдущий, известной популярностью. Круглый день возле него кто-то ошивался: то по работе что-то скопировать, то, бывало, и по личной необходимости. Большей популярностью в агентстве пользовался только Паша Дюхин у молоденьких курсисток. Бывший, по твёрдому убеждению Славы, прощелыгой и позёром.

Лет с пять или шесть тому Паша, тогда ещё незаметный начинающий клерк, всерьёз покушался на соблазнение Славиной супруги – но те времена остались в прошлом и для него, и для Надежды. Сейчас он расточал свою энергию всё больше на юных незамужних барышень, без тени сомнения почитая себя неотразимым и существующим в этом мире лишь для того, чтобы осчастливить как можно большее число оных пикантными амурными утехами.

С некоторых пор одевался Паша хорошо, щеголял неуместным в конторе дорогим парфюмом, а третьего месяца даже умудрился разжиться русским авто, да притом сразу из последних моделей. По Славиным подсчётам, конторское жалование должно было закончиться аккурат на первых двух пунктах, а о третьем и помышлять не приходилось. Однако Паша даже на самые бесцеремонные вопросы небрежно пояснял что-то про наследство, полученное от состоятельного дядюшки – то ли губернского врача, то ли директора гимназии. Со слов счастливца, и в конторе-то он остался служить лишь затем, что состоятельным господам положено помогать слабым и нуждающимся, а его-де призвание помогать им именно поиском работы…

И надо же было такому случиться, что вечером пятницы в безлюдном уже агентстве Славу над копировальным аппаратом застал именно Паша!

– Всё работу на дом берешь? – глянув Славе через плечо на анкеты, ухмыльнулся он. – Ну-ну… Трудись, братан!

Подмигнул, похлопал по спине – да только его и видели! От плебейских манер дядюшкино наследство не лечит, в этом Слава не сомневался.

Чёрная зависть не добавляла расположения к удачливому коллеге.

«Ага, вот поспрошает ужо тебя Охранка-то!» – радостно подумал Слава, заметив на очередной копии Пашин штемпель. А значит, ежели Александр Климентович прав, то вполне может статься, что и из Пашиных клиентов кто-то дурманом торговал, – и тогда уж Паше не отвертеться от беседы с неприятными людьми в стильных синих мундирах с золотыми воротниками. Сам Слава с Охранным отделением ни разу не сталкивался, но по старой обывательской традиции почитал офицеров оного людьми неприятными, аморальными и жестокими. За исключением разве что милейшего майора Велецкого. Ну так это лишь исключение, подтверждающее…

Слава задержал дыхание и вытаращился на очередной скопированный лист.

На всех до единой анкетах потенциальных зельекурьеров стоял один и тот же гриф. Гриф с фамилией Паши, чьи беспардонные «Топкапы» ещё наполняли миазмами воздух.

От догадки Слава похолодел. Ему очень захотелось, чтобы рядом сейчас оказался добрейший Александр Климентович!

И хоть Алекс был далеко, рядом был телефон. Слава не с первого раза набрал домашний номер майора и выдохнул с облегчением, услышав на другом конце провода его голос.

Алекс выслушал, деликатно не перебивая, и переспрашивая лишь в тех моментах, которые у Славы получались совсем уж сумбурными… Как только Слава выложил всё, а что-то и не по одному разу, Велецкий строго велел ему не паниковать и не отлучаться из конторы, пообещав заехать за ним самое большое через полчаса.

Легко сказать «не паниковать»!

Как Слава и планировал, контора была уже совершенно пуста, а потому казалась особенно зловещей. А что, ежели сюда заявится Паша? Он ведь видел – как пить дать, видел – чьи анкеты Слава копирует! А если при Паше будет револьвер, пусть даже гражданский? Это Славе на оружие денег не хватало, а у Паши-то оно всяко водилось… А если, ещё того хуже, этот злыдень заявится сюда со своими подельниками? Ведь намекал как-то туманно Алекс на то, что дурман могут везти из-за границы… Кто? Якудза, кто же ещё! А японцы драться горазды…

С этими мыслями, распихав как умел копии злосчастных анкет за пазуху, дрожа и часто чертыхаясь, Слава выскочил на улицу. Эх, сейчас бы мотоизвозчика! Но двугривенного, что завалялся у него в кармане, не хватит и на самый дешёвый таксомотор. Надо быстро, быстро, не привлекая внимания и не вызывая подозрений пройти два квартала, потом свернуть направо, потом в спасительную арку, взбежать в квартиру на седьмом этаже и уж оттуда телефонировать Велецкому…

План почти удался. Свернув в арку родного дома и пройдя пару шагов, Слава вдруг услышал за спиной тихий хруст примятого снега, но успел лишь испугаться – уже через секунду он ощутил удар тяжёлым по темечку и упал без чувств.

* * *

Редкость всё-таки в Российском содружестве, когда мануфактура останавливается и запустевает. Но бывает. Мало ли – владелец ли обанкротился, грунт ли поплыл, а то и вовсе жители деревеньки поблизости ходатайствовали по инстанциям, что шум и грязь жить-де мешают, а местная управа возьми, да прислушайся… Всякое возможно.

Но ещё бóльшая редкость – когда уже запустевшая мануфактура вдруг в один день оживает, словно и не закрывалась. Это всегда странно.

Именно такую странность обнаружили жители деревни Низовка под Петроградом с полгода тому.

Стояла там бывшая швейная мануфактура, пустела себе потихоньку после того, как хозяин лет двадцать назад то ли пропал, то ли не с теми партнёрами где-то за границей дела попробовал вести… Да только вдруг стала она оживать.

Деревенские, понятное дело, сразу же сообщили городовому, а городовой поехал проверить. По документам вышло, что купил землю со зданиями за бесценок какой-то петроградец, и теперь держит там склад в старых стенах, чтобы на стройке сэкономить. На том и успокоились. Лишь мальчишки разных возрастов стали не по ржавым цехам лазить, а тайком из кустов с ближайшего пригорка через стену смотреть. Теперь внутрь совсем нельзя – охрана вроде – но хоть так поглазеть бы!

По большей части, правда, смотреть было не на что. Приезжали какие-то машины, из них выгружали одни ящики, потом загружали другие, потом машины уезжали. Скучно.

Но только не этим морозным утром.

Два третьеклассника местной земской школы, Спиря и Егорка, пришли к наблюдательному пункту на пригорке пораньше, чтобы потом ещё успеть на все уроки. Ну или почти на все… Егорка только что переехал в Низовку с родителями, а потому мануфактуры ещё не видал. Спиря, как завсегдатай, посчитал своим долгом показать новичку главную достопримечательность. Чистописание с естествознанием могут и подождать!

Они валялись за кустами на пухлом сугробе в тёплых овечьих тулупах и малахаях, дыша через вязаные варежки, чтобы не простыть. Глазели на освещённую площадку перед большим зданием, которое стало теперь складом. В предрассветной темноте, подсвеченной лёгким рыжеющим заревом на горизонте бывшая мануфактура казалась зловещей и будоражила воображение. Чудилось, что там происходит что-то страшное, тайное и запретное! Это было так интересно и захватывающе, что мальчишки провалялись в сугробе целых десять минут вместо пяти. Но потом всё равно стало скучно, потому что в такую рань мануфактура ещё явно спала, а потому оставалась тиха и неподвижна.

– Ладно, Егорка, пошли на уроки, – прошептал Спиря другу и стал как мог тихо выбираться из сугроба.

– Пошли. Тут что-то совсем ничего… – так же шёпотом начал отвечать ему Егорка, но вдруг запнулся. – Погоди-ка! Кто-то едет!

– О-о-о! – сипло и тихо согласился Спиря, и в предвкушении лёг обратно в сугроб, смотреть.

А посмотреть было на что.

Сначала в пятно света перед входом въехал какой-то фургон, из которого выскочили трое людей явно восточной наружности. И ещё один – по виду, русский. Потом, переругиваясь, они достали из фургона связанного человека с мешком на голове, которого один из азиатов взвалил на плечо и понёс к зданию. Два других азиата в это время толкали русского перед собой в спину, пока тот виновато озирался и явно пытался оправдываться.

Мальчишки наблюдали, затаив дыхание и боясь пошевелиться. Как только все четверо скрылись в здании, их прорвало.

– Ты это видел, Спиря?! Он же связанный! А эти китайцы кто такие?!

– Да это не китайцы, дурак! Японцы это!

– Да не японцы, кит…

Они снова затихли, потому что опять услышали шум двигателя.

К мануфактуре подъехала ещё одна машина, гораздо интереснее первой. Длинная и чёрная, она выглядела торжественно, внушительно и дорого.

– Это ж Руссо-Балт, Спиря! Смотри! – догадался Егорка.

На капоте и в самом деле издалека был заметен двуглавый орёл. Из машины вышли двое очень крепких мужчин в тёплых кожаных куртках, а вслед за ними появился третий. Он приковал внимание мальчишек едва ли не больше, чем машина: в шляпе и шубе с высоким меховым воротником, а в руке трость. И хоть лица его в тени от шляпы совсем не было видно, одна походка его выдавала в нём человека, привыкшего повелевать.

Важный джентльмен неспешно скрылся в здании, оставив одного из телохранителей на входе.

Спиря с Егоркой напрочь забыли о школе. Да и как о ней было думать, когда такое происходит! Они очень старались не кричать от одновременных восторга и страха, а только разгорячённо шептали друг другу версии происходящего.

Но не успели они толком обсудить ни Руссо-Балт, ни человека в шляпе, как глазастый Егорка заметил, что прибыл ещё один участник этих странных, но увлекательных событий.

Тихо и почти незаметно вдали за главным зданием мануфактуры промелькнули тускло горящие фары. Однако третья машина в круге света перед входом так и не появилась. Вместо этого через пару минут из-за угла здания выскользнула какая-то тень, которая стала медленно двигаться к тому из телохранителей, что остался на улице.

Егорка чуть было не крикнул тому «Берегись!» и даже вскинул руку, показывая, кого беречься, но смекалистый Спиря успел крепко зажать ему рот, шепча: «Молчи, дурак! Тут какая-то заварушка пошла, не видишь!».

Тем временем тень подобралась к краю освещённого участка и в несколько прыжков достала переминающегося с ноги на ногу угрюмого телохранителя. Тень оказалась невысоким мужчиной среднего роста с незапоминающимся лицом. Одет он был в серую форму неизвестных мальчишкам войск и двигался теперь со скоростью молнии.

Телохранитель успел услышать звук прыжков и даже развернуться, вскидывая пистолет. Но это не помогло. Нападавший одним мягким текучим движением поднырнул под вскинутую руку, схватившись за неё, едва заметно повернул – и через долю секунды телохранитель вскрикнул, а пистолет оказался в снегу, так и не выстрелив. А в следующую секунду гость в серой форме развернулся к противнику лицом, и горе-часовой получил короткую, но очень точную серию ударов, от которой медленно осел в снег и отключился.

Убедившись в недвижимости врага, посетитель в сером коротко осмотрелся, увидел две стоявшие рядом машины и, пригнувшись, по очереди обежал каждую из них по кругу. Закончив, он заприметил инженерную будку недалеко от главного здания и бесшумно скрылся в ней.

А ещё через полминуты представление для Егорки и Спири закончилось: на всей территории мануфактуры вдруг погас свет, потом скрипнула входная дверь склада, а после стало совсем темно и тихо.

* * *

Сознание возвращалось к Славе по дороге не раз. Но его похитители каждый раз прикладывали к его лицу какую-то пахучую тряпку – и Слава моментально проваливался обратно в забытье. Он только успевал услышать какие-то голоса и шум дороги. Похоже, его куда-то везли.

Когда сознание вернулось окончательно, Слава был этому не рад: голова раскалывалась от боли, затёкшие, стянутые каким-то шнуром конечности плохо слушались. Да ещё и на голове обнаружился мешок, а во рту – туго затянутая вокруг головы тряпка. Мешок этот был пылен и несвеж, однако неплохо пропускал звуки и даже какой-то сильно приглушённый свет.

Слава ощупал шнур на руках и ногах – толстый и мягкий. Путы были тугими, но завязанными, похоже, наспех. Такие узлы дядька Митяй из докерских десятских развязывал на спор раньше, чем догорала спичка… Но Славе интуиция нашёптывала и даже вопила о том, что именно сейчас стоит лежать недвижно и самому прикинуться мешком.

На первую пору он решил попробовать разобраться, где оказался. И одних только звуков ему было пока предостаточно. Во-первых, он слышал мерный гул вентиляции, вроде как в том старом цеху, где ему по молодости пришлось с год работать. Во-вторых, словно бы недалеко за стенкой, слышалась перебранка каких-то мужчин. Ну или не перебранка, а беседа, только вот очень странная…

– Он точно телегу на нас катать хотел! Да если б не я, то следак бы уже шило в стенку и на боковую! – визгливо оправдывался кто-то сильно испуганный, в ком Слава после некоторого сомнения узнал Пашу.

– А если проверим? – прервал его стенания голос с изрядным акцентом.

– Мне землю из горшка с цветами есть? Ихние ксивы это были! Ихние!

– Друзья мои, довольно праздной болтовни, – произнёс кто-то третий негромко, но так, что склока как-то сразу прекратилась. – Я услышал достаточно.

– Но ведь деньги…

– Уймитесь, друг мой! Уж не воображаете ли Вы, что беседуете сейчас с наркобароном? Полно! То, что мы оказали вам честь покровительством, вовсе не означает, что мы одобряем ваш мерзкий бизнес. И из вашего отчёта не уяснил я одного: чего ради вы доставили несчастного сюда? И, главное, чего ради сюда пришлось приезжать мне?

– За остальными хацами следят. А здесь можно…

Как оказалось, здесь тоже было нельзя. Не дав консилиуму договорить (и, судя по всему, решить судьбу незадачливого Славы), погас свет. За стенкой сразу же началась какая-то кутерьма, которую было слышно плохо, потому как вытяжки всё ещё гудели. А через минуту вдруг раздались выстрелы.

Тут-то Слава на свой страх и риск, одним лишь жгучим желанием бегства развязал путы и стянул с себя ненавистный мешок. Пригодились-таки ему докерские уроки! А после этого, едва перебирая ногами, стал на полусогнутых ощупью пробираться через темноту…

* * *

Спасший его Алекс оказался прав, и погони за ними не обнаружилось. Однако по настоянию всё того же Алекса начало новой недели Слава встретил в какой-то недорогой квартире, сыскавшейся на таких задворках Петрограда, что даже Славе они были в диковинку. На двадцатом этаже, в неполную сотню аршин, состоящая лишь из спальни, прихожей и столовой, она сдавалась в наём без лишних проволочек, но зато и меблирована была… Впрочем, Слава за все тридцать восемь лет в другой меблировке и не живал, так что на новые условия не жаловался вовсе.

Посуда была несвежей, но Слава, привычный к такой работе, споро её перемыл. Ванная с уборной функционировали исправно, чем после мануфактурного плена с радостью воспользовался. Оставалось лишь наполнить холодильный шкаф продуктами, для чего достаточно было вызвать рассыльного… Но Алекс делать это настрого запретил и сам сходил в ближайшую бакалею.

Вопросы с Надей новоиспечённый майор тоже взялся уладить самолично, для чего телефонировал ей в Славином присутствии с имевшегося в квартире аппарата. Впрочем, говорил Алексей Климентович при этом не много, а всё больше слушал, силясь лишь изредка вставить какие-то оправдания. Через добрую четверть часа изрядно побагровевший за время диалога майор закончил разговор и коротко сообщил другу о том, что супруга-де дала согласие на пару дней отлучки.

Сказавшись на работе больным, Слава поутру закусывал поздним завтраком из той снеди, что принёс с собой Алекс. Сам Алекс сидел за тем же столом и жевал сыр с оливками без особого аппетита – чему, быть может, до известной степени способствовало неудержимое стремление Славы поделиться всеми подробностями своего пленения, и рассказать о том прямо с набитым ртом.

– По-русски… Истинная правда, по-русски! И говорил, прямо как баре. Даже не баре… Не знаю, как это и передать-то. Так вот даже ты не говоришь.

– И что же он говорил?

– Говорил, что его-де зазря на этот склад вызвали. Да и меня зря притащили.

– Это так баре говорили?

– Нет, барин говорил по-манерному. А портовым образом перед ним отчитывался Пашка-прохвост. В конторе-то он так не собачится, сдерживает себя… То есть я его самого не видел, если честно, но готов поклясться, что это он!

– Верю.

– То есть ты видел его?

– Не видел, но раз ты говоришь… Да и в любом случае, ту мануфактуру уже вдоль и поперёк прочёсывают мои коллеги. Так что если Павел твой и впрямь там был, то узнают это скоро.

– А скоро ли мне отсюда выйти можно будет? А то моя Надежда…

– Твоя Надежда, друг мой, это сейчас не самое большое твоё беспокойство. А моя надежда в том, что через пару дней всё закончится и тебе уже можно будет возвращаться домой и на службу… Но только после того, как я сам тебе скажу, что опасность миновала.

– Но ведь…

– Не раньше ни в коем случае! Ты и так держался молодцом, это я по чести тебе говорю, и помог изрядно. А теперь побереги себя.

С этими словами майор Велецкий откланялся, обещав держать связь. И запретив связываться с кем бы то ни было, кроме него самого.

* * *

Тем богатым на события морозным утром Слава с Алексом не были единственными, кто покинул старую мануфактуру.

Всего через пару минут после того, как погас свет, два силуэта тихо отделились от здания и торопливо проследовали к чёрному Руссо-Балту. Один из них воссел на пассажирское место, второй – юркнул в кресло водителя. Как только он завёл мотор, тотчас пискнул датчик, возвещая о низком давлении в шинах. Водитель чертыхнулся, извинился перед хозяином, а после каким-то чудом тронулся-таки с места. Вероятно, непростое авто было подготовлено и на такой случай. Вскоре чёрного Руссо-Балта простыл след.

Несколько минут спустя с чёрного хода появились снаружи Алекс и Слава. А ещё через минуту из главного подъезда – двое невысоких, но крепких людей, взволнованно переговаривавшихся на каком-то восточном диалекте. Увидев, что колёса спущены, они только пнули фургон и сразу же трусцой побежали в сторону шоссе.

На шоссе они дождались раннего автобуса, полного таких же с виду работяг, направляющихся на подряды более изнуряющие, нежели оплачиваемые, и укатили в город.

В Петрограде оба сразу же взялись за дело: коли предприятие раскрыто – нужно спасать то, что можно. Копии анкет, найденные у пленника, содержали почти весь список курьеров. Склад был обнаружен. Двое их людей, похоже, мертвы. Да ещё этот русский, который сперва помогал, а теперь наверняка сдаст их с потрохами, как только его поймают…

За полдня собрав деньги из всех возможных тайников, они встретились в обширной тени памятника Александру III на Знаменской. От Николаевского с минуты на минуту должен был отправиться скорый до аэропорта, и там-то уже нужно только сесть на ближайший рейс, пока их не объявили в общий розыск…

Но когда они уже были у стен вокзала, откуда-то сбоку вдруг раздалось:

– Постойте, друзья мои, не спешите так!

Им наперерез шёл человек в изящно скроенном по фигуре пальто, ткань которого уже издалека выдавала даже не русское, а чуть ли не британское своё происхождение.

Оба крепких инородца одновременно повернулись на голос, лихорадочно решая, стоит ли сразу бежать или сначала на всякий случай нокаутировать вопрошавшего.

Вопрошавший тем временем достал из кармана небольшую фотокарточку и продемонстрировал её обоим. На фотокарточке было лицо Паши Дюхина. Вернее, то, что от его лица осталось, после того как пуля, попавшая ему, видимо, в затылок, вышла с противоположной стороны.

Заметив недоумение на обычно мало что выражавших восточных лицах, человек пояснил:

– На чём бы вы там ни производили свои заработки, друзья, мой работодатель ценит наше сотрудничество. И, судите сами, прилагает все возможные усилия к тому, чтобы устранить риски для нас и для вас.

Убедившись, что собеседники слушают, и теперь внимательно, он закончил:

– Кроме того, мой работодатель полагает, что и ему, и вам, друзья, ни к чему проблемы с единственным живым свидетелем. Его местонахождение нам известно, и дело лишь за вашей помощью.

* * *

Два дня пролетели для Славы однообразно, но словно бы даже в некотором отдыхе. Ровно в половине восьмого каждый вечер раздавался звонок телефона, и Алекс коротко информировал его о том, что расследование продолжается успешно, однако запрета покидать квартиру он со Славы снять не может.

На третий день все телеканалы слились в голове у Славы калейдоскопом малоодетых холёных барышень, и непрерывное созерцание панели обрыдло. Содержимое всех полок во всех шкафах к этому времени Славе было известно лучше, чем хозяевам квартиры. В созерцании окрестностей из окна он достиг таких исследовательских высот, что обнаружил надпись «Набоков – дурак!» на крыше засоседского дома, хотя и неведомо, каким образом эта немудрящая левацкая агитация сохранилась здесь как новенькая с позапрошлых выборов. Да и продукты в холодильнике стали заканчиваться… И хотя Алекс заверил в том, что доставит ему провизию завтра же, но, в конце концов, Слава не малый ребёнок!

Немного посомневавшись, он взял с вешалки когда-то модное, а теперь просто тёплое пальто и вышел на улицу до ближайшего магазина. Слава предпочитал старые булочные и колбасные, где даже покупатели знают поставщиков по именам и вполне могут им доверять… Но сейчас было не до разносолов. Прошмыгнув незаметно до ближайшего универсального, Слава принялся прохаживаться между рядами не только для того, чтобы выбрать что получше, но и для того, чтобы унять не на шутку разошедшееся сердце. Простой поход в магазин в свете последних дней стал казаться ему отчаянным марш-броском вдоль линии фронта!

Не ради себя, а ради памяти отцовских подвигов, случившихся на настоящем фронте, Слава и заставлял себя быть храбрым. Мало-помалу он успокоился и лишь изредка посматривал на улицу через витрину. Там, за обыденными горками сыру и гирляндами колбас, повседневно проходили обыватели, вызывающие Славину зависть своей беззаботностью и непричастностью миру международного криминала. Впрочем, и по эту сторону витрины всё было спокойно.

Ровно до того момента, пока Слава не направился к кассе.

Чутьём ли или удачей, он задержался за последним поворотом перед местом расплаты, мельком заметив там посетителей самого инородческого вида. И – мало ли инородцев в столице? – проследовал бы он и далее, если бы обострившийся от переживаний слух не донёс до него обрывки вопросов, заданных с каким-то очень знакомым акцентом…

Тем самым акцентом!

Спрашивали про Славу, а точнее про человека с его приметами, с которым-де вопрошающий должен был встретиться в этом самом магазине в это самое время, да вот не может теперь его отыскать… Мелким шагом Слава направился от парадной к чёрному ходу магазина и, выскользнув в него, бросился к своему временному жилищу едва ли не вприпрыжку, бережно прижимая к груди так и не оплаченную снедь.

Пару кварталов Слава пробежал, инстинктивно пригибаясь и поминутно оборачиваясь. В арку нужного дома он в последний момент сообразил заглянуть, чтобы снова не получить по затылку… Вот парадная, вокруг всё ещё никого. Прижимая руку к стучащему колоколом сердцу, он кинулся к двери лифта. Вечностью показался ему неспешный подъём кабины на этаж! Но вот, наконец, он оказался перед нужной коричневой дверью…

В квартире было тихо и покойно. Оставив куль со снедью прямо на полу прихожей, Слава как был в пальто направился к телефонному аппарату и принялся набирать выученный наизусть номер Велецкого. И только на третьей цифре понял, что трубка странно безмолвствует.

Связь не работала.

– Здравствуйте, Ростислав Львович. Простите нас великодушно за вторжение. Будьте любезны, стойте так и не оборачивайтесь, – услышал он из-за спины бархатный и тихий, но властный голос.

Это же тот самый! На мануфактуре!

Конечно, Слава тут же, не успев от удивления подумать, обернулся.

Вернее, только начал поворачивать голову, как вдруг прямо в его глазницу с силой упёрлось дуло пистолета. Но он успел увидеть высокого джентльмена в дорогом костюме и старомодных очках. Возле джентльмена на стуле лежали шуба с воротником, шляпа и трость. Помимо него в комнате было трое крепких вооружённых людей, один из которых вдавливал ствол своего пистолета Славе в глаз.

Видимо, то, что он осмотрелся, вышло слишком заметным, потому что секунду спустя он услышал, как оружие, приставленное к его лицу, взвели с характерным щелчком.

«Ну теперь точно всё…» – успел подумать Слава, перед тем как силы его совсем покинули, и он стал оседать, падая в спасительный обморок.

* * *

– …Как видите, Александр Климентович, перед Вами всё на блюдечке с голубой каёмочкой. И главное: в этом деле вы продвигались, как слепой котёнок, но завершаете его настоящим львом!

– К чему весь этот зверинец?

– К тому, мой дорогой друг, что теперь ход событий выставляет Вас и именно Вас в лучшем свете. Международного синдиката наркоторговцев, считайте, уже нет. Стопроцентная эффективность и при этом, прошу заметить, ни одной лишней жертвы. Мало того, Вы расследовали всё в несколько дней! Очень, очень в духе легендарного Велецкого, насколько я могу судить. О втором же варианте, который мы Вам можем предложить, мне и говорить не хочется. Но, думаю, Вы сами прекрасно понимаете, как много значит для нас сохранение инкогнито. Высокий долг требует от нас сохранить его любой ценой.

– Не продолжайте. Я понял. С меня, видимо, причитается за… первый вариант?

– Разумеется. Но поверьте, лишь сущая мелочь! Вас это нисколько не должно затруднить.

– О чём именно идёт речь?

– Вы ценны и востребованы как мастер своего дела, а потому я не смею просить многого. С Вас причитается лишь ужин. Ровно один ужин с моим работодателем. Это – всё, о чём я Вас прошу. Помимо соблюдения Вами и Ростиславом Львовичем известной конфиденциальности, конечно же.

– Ваша светлость, нам трудно его держать! Силён, подлец!

– Полно Вам, Александр Климентович! Мне ведь совершенно не хочется делать больно ни Вам, ни Вашему другу! Мы здесь совершенно не для этого.

– Хорошо, хорошо. Не трогайте Славу. Я спокоен.

– Итак?.. Ваше решение?..

– Как я могу знать, что Вам можно верить? Что Вы не заявитесь вот так же к нему домой сразу после оного ужина?

– Ваше высокоблагородие, Вы же умный человек! У нас для подобных бесед слишком мало времени. Да, мы не можем дать Вам гарантии, увы! Но мы даём Вам выбор. Вам и только Вам велением сердца и долга выбирать между напрасной гибелью ни в чём не повинного обывателя и блестящим исполнением Вашей службы. Кроме того, я могу заверить Вас в том, что мой работодатель – глубоко честный и благородный человек. Верите Вы сейчас в это или нет, но наше служение – этот вовсе не шантаж и не контрабанда. Наше служение, повторю Вам, суть созидание будущего для этого бренного мира.

– Ясно… Хорошо… Будь по-Вашему. Я вам не верю, но я согласен.

– Прекрасно! Мудрое решение, Александр Климентович. Вы о нём не пожалеете! Вот время и место встречи, можете после перечесть. Уверен, Вы сумеете освободиться от этих пут достаточно быстро. Поэтому прошу извинить нас за такое обхождение, но мы оставим Вас здесь как есть. С нетерпением жду нашей новой встречи в более комфортных нам обоим обстоятельствах… Миша, Руслан, можете отпустить. Хорошего Вам дня, господин майор!

* * *

Слава пришёл в себя от того, что его кто-то не сильно, но методично похлопывал по щекам. Ни мешка на голове, ни пут на руках и ногах в этот раз, к тихому его облегчению, не обнаружилось. Зато обнаружился Алекс, который и приводил в чувство приятеля, полулежащего перед ним в кресле. Слава понятия не имел, сколько прошло времени, но вокруг, по виду, была всё та же съёмная квартира.

– Александр Климентович… А что Вы тут… А где… – начал нечленораздельно мямлить он, пытаясь восстановить картину происходящего.

– Не волнуйтесь, пожалуйста, Ростислав Львович. И, прошу Вас, пока не двигайтесь. Вам нужен покой. Похоже, Вы, когда падали, опять головой ударились.

Велецкий был дружелюбен, но мрачен, а в руках меланхолично крутил какую-то записку, сложенную вдвое.

– А лучше всего – ничего даже не говорите, пока в голове не прояснится, – сказал он. – Я уже и так, судя по всему, узнал достаточно. И во многом – благодаря Вам, друг мой.

Велецкий подошёл к окну и задумчиво посмотрел в щель между гардинами.

Обернувшись, он убедился, что Слава принял его рекомендации как подобает, и стал, почему-то не глядя Славе в глаза и словно бы даже не прерывая раздумий, неспешно рассказывать.

О том, что сеть дурманщиков изобличена. Небольшой частью арестована, остальной же частью будет арестована в ближайшее время. За исключением двух остававшихся гостей с востока, которых нашли мёртвыми в Колпине.

Что Славе в связи с этим причитается именная благодарность Его высокопревосходительства. Письменная, на гербовой бумаге с печатью ведомства.

И да, те, кто встретил его в этой квартире, весьма вероятно, входят всё в тот же преступный синдикат. И да, если так, то они будут непременно изобличены и пойманы в ближайшее время.

Хотя пока их только ищут: жандармский отряд быстрого реагирования выехал на место, как только пришёл сигнал, что телефонная связь в квартире оборвалась, но этим неизвестным удалось скрыться.

«Я их видел! Я смогу опознать!» – хотел было перебить Слава, но не успел он открыть рот, как Алекс решительно пресёк эту попытку и продолжил.

– Однако, главное даже не в этом, – сказал, наконец, он. Но как-то глухо и будто-то бы с грустью… Или показалось?

– По всему выходит, – продолжил Велецкий после глубокого вздоха, – что главари организации, очевидно, остались на свободе, и вот их-то изобличить будет совсем не просто. А это, к большому сожалению, означает прямую опасность для твоей жизни и твоей семьи…

Сердце Славы сжалось в комок и покатилось куда-то вниз. Представив, что скажет на это Надя, он сглотнул и уставился на друга, беззвучно умоляя его сейчас же сообщить, что у него есть план и на такой случай. План, конечно же, был.

– Засим тебе и по закону, и по моему настоянию полагается программа защиты свидетелей. Самая полная из всех, что бывают. С проживанием в одной далёкой-далёкой губернии.

Велецкий снова вздохнул.

– Надю и детей уже собирают под охраной на твоей квартире. Надя сказала, что твои вещи соберёт тоже…

– Д-да… Она может… – машинально улыбнулся Слава в ответ, но тут же потупился.

Александр Климентович теперь выглядел более серьёзным, чем когда-либо. Он поморгал, глядя в пол, а потом снова поднял глаза на Славу и тихо сказал:

– А главное в том, мой дорогой Ростислав Львович, что сейчас мы, возможно, видимся с тобой в последний раз… Твоей помощи и твоей дружбы я не забуду вовек.

* * *

Всем хорош Владикавказ, кроме… Да нет, всем он хорош, решительно всем! Широкие бульвары, красивые дома в три-четыре этажа, чистые мостовые с деревьями, высаженными частой линией вдоль поребрика, горы вместо горизонта и даже памятник генералу Ермолову, на котором он вышел лукавым и добродушным, каким никогда не был при жизни – всё это и ещё тысяча мелочей сообщает городу его неповторимый шарм. Столица русского Кавказа, даже превратившись в миллионник, не утратила ни толики своего очарования. Среди двух десятков мегаполисов, возросших в последние годы там и сям в южных губерниях, именно Владикавказ – эталон лоска и изящества.

Для Славы, всю жизнь прожившего в Питере, переезд на юг всегда был мечтой, но мечтой несбыточной, а оттого робкой. И пусть на памяти только его поколения миллионы и миллионы осели в этих благословенных краях и даже пустили корни, сам он всё как-то не решался. Почему? Боялся не освоиться на новом месте, не привыкнуть к климату, не найти работы… Но Александр Климентович выхлопотал ему по программе защиты целый пакет помощи. И пакет этот оказался донельзя щедрым. Подъёмных вышло столько, что отродясь не видевший таких денег Слава смог и маленький домик приобрести, и неспешно работу найти… Хотя, по правде сказать, ещё неизвестно, чем обернулись бы для него эти шальные деньги, если бы и за удачной находкой дома, и за счастливым обретением места в новой конторе не чувствовал он незримой руки своего столичного друга и покровителя. Как бы то ни было, освоиться на новом месте оказалось в итоге делом не сложным, а на мягкий климат и вовсе было грех пенять.

Вечером под Покров 1970 года Ростислав Львович возвращался с места службы в самом хорошем расположении духа. Он любовался тем, как солнце садится за близкие горы, он вдыхал тёплый осенний воздух, поглядывал на соседские фруктовые сады с благодушием, но без аппетита – и не мог поверить своему тихому счастью. Завтра в Архангельском соборе крестины младшенького одного из его новых коллег, потом застолье на широкую ногу по местному обычаю, потом поход в горы с новыми приятелями под наставничеством опытного осетина, и всё это, и что-то ещё – неуловимое и невыразимое – ясно говорило ему о том, что жизнь наконец-то налаживается. Да, да, здесь у него появились и приятели: не врали, выходит, о том, что молодая южная ветвь русских отличается дружелюбием и простотой в обхождении, не чета надменным северянам и суровым сибирякам!

Появились у Славы деньги на то, на что ему отродясь не хватало. Одев как следует жену и детей, он и себе справил костюм у хорошего портного, заказал по паре выходных туфель на каждый сезон, и даже позволял себе иной раз прокатиться на мотоизвозчике. Сейчас, правда, пару целковых можно было и сберечь, прогулявшись пусть даже три четверти часа по новым предместьям до ставшей уже родною Гимназической улицы.

У ворот своего нового дома Ростислав Львович одной рукой отвёл в сторону виноградную лозу, закрывающую притаившийся в нише почтовый ящик, а другой извлёк из него корреспонденцию.

Письмо было всего одно.

Невзрачное и с машинописным адресом, оно могло бы сойти на назойливую рассылку, не будь вложено в подчёркнуто дорогой конверт. Озадаченный, он вошёл в дом, крутя письмо в руках. С запылившейся полки в прихожей он взял потёртые, потемневшие от времени ножницы – портняжные, видно забытые здесь женой – и аккуратно вскрыл письмо. На рельефном листе также машинописью было выбито:

«Ростислав Львович, мы не намерены Вас более тревожить. Мы искреннее желаем Вам счастливой жизни и благоразумного молчания как залога этого счастия. Сожгите это письмо прямо сейчас в знак того, что мы друг друга поняли».

Слава почувствовал слабость в ногах и схватился за спинку кресла, чтобы устоять. Подписи у письма не было, но она ему и не потребовалась. Тряхнув головой, он широкими шагами подошёл к телефону на стене подле буфета и даже снял трубку и занёс руку, чтобы набрать номер… Александр Климентович наказал телефонировать, если что случится. Первым делом. Но Слава так и замер с трубкой в руке, глядя на телефонный диск… А через несколько секунд с грохотом повесил её на место и достал из буфета спички.