Читать книгу Влиятельные джентльмены - Дмитрий Александрович Казанцев - Страница 3

Над иссиня-чёрной водой висел плотный туман. Словно холод с тишиною сгустились над морем и нежно гладили гребешки волн, баюкая и успокаивая. Тесно скученные островки потерялись среди туманной поволоки. Как будто каждый клочок земли был вдруг выхвачен из нашего мира и помещён в середину белого ничто…

Любой звук был чужд этому туманному утру в Архипелаговом море. И когда вдруг раскатисто хлопнуло, то даже волны словно на секунду остановились и прислушались. И было, к чему: спустя ещё секунду раздался девичий крик. А за криком – надрывный детский плач.

Где-то под туманным ковром от небольшой белой яхты, на борту которой значилось «Мариетта», шёл чёрный дым. Яхта стремительно тонула.

Часть кормы была разворочена взрывом и подёрнута пламенем. Занимался уже и парус. На краю небольшого капитанского мостика без движения лежала женщина. Её одежда тлела, а вокруг головы медленно растекалась по доскам лужа бурой крови. Опираясь спиной на уцелевший остов штурвала, на досках палубы сидел мужчина. Пламя лизало его ноги, но их он уже не чувствовал. Последние капли угасающего разума он тратил теперь на то, чтобы спасти самое дорогое:

– Тимур! Ольга! Хватайте жилеты – и за борт! Плывите к острову!

– Папа, мама… А вы?.. – девочка лет четырёх рыдала у борта, не смея приблизиться к разломанной в щепки корме.

– Тимур, помоги мне! – переключился мужчина на всхлипывавшего недалеко от девочки мальчугана лет семи. – Тебе и сестре нужны жилеты!..

Тот встрепенулся, на мгновение перестав плакать, поморгал и вдруг бросился к одному из ящиков, стоявших на палубе. Через несколько бесконечных мгновений он, ничего не видя толком от слёз, наощупь принялся надевать на Ольгу спасательный жилет, а потом потащил её за руку к носу корабля – чтобы не прыгать в масляное пятно с кормы.

Дети смутно помнили, что до острова было меньше полумили. С жилетами можно доплыть. Но они не помнили, насколько холодны воды Балтии в октябре…

Плавать оба умели хорошо. Отец, заядлый яхтсмен, много времени проводил на воде, а потому искусство брасса и кроля Тимур и Ольга освоили сызмальства. Но сейчас руки и ноги закоченели в полминуты, и двигать ими становилось всё сложнее. Дети гребли изо всех сил, но расстояние до острова, кажется, вовсе не уменьшалось…

Через минуты, показавшиеся часами, не только воля, но и сознание уже начинало покидать обоих. Не в силах даже паниковать, они лишь вяло гребли деревенеющими руками и ногами.

Внезапно рядом раздался всплеск, и из воды возникла голова мужчины в чёрном плавательном костюме.

– Хватай девочку и цепляйся за меня! – потребовал он командным голосом, протягивая шнур поплавка, скользившего за ним по воде.

Мальчик без разговоров ухватил одной рукой напуганную и замёрзшую сестру за жилет, а другой – стиснул шнур. Мужчина проверил, надёжно ли тот держится, удовлетворённо кивнул и нырнул в направлении острова. А вынырнув, без видимых усилий потащил детей в сторону суши. У тех сил оставалось ровно на то, чтобы не хлебнуть холодной солёной воды.

* * *

– Вы слышали взрыв?

Финский коллега Александра Климентовича Велецкого был по-фински сдержанно раздражён. Не оттого ли, что Велецкий только что позволил себе критиковать их полицейские способности?..

– Своими ушами!

– А видели?

– Нет… – честно признался Алекс.

Финны работают быстро, но без спешки. Водолазы уже опустились на морское дно в месте крушения – глубины там было едва метров десять, – осмотрели развороченную взрывом яхту и подняли два тела. База данных национальной полиции ничего про них сообщить не могла, но потом запросили союзную и опознали обоих: Григорий Иванович Фёдоров и его супруга Олимпиада Прохоровна.

Трагическое происшествие записали несчастным случаем. Никогда финны не были лентяями, однако же эту гибель иностранцев без явных улик расследовать по неназываемой причине не рвались.

И именно это смущало Велецкого более всего.

– А кого-то подозрительного поблизости заметили? – продолжал допытываться финн.

– Не заметил.

– А кого бы то ни было, не вызывавшего подозрения?

– Никого там не было, в такую-то рань!

– Ну вот, коллега, я и говорю… А как яхта пошла на дно, Вы наблюдали?

Интуиция Велецкого заставила его крепко призадуматься, прежде чем ответить. Было всё же что-то подозрительное в этой яхте. И в том, как стремительно она затонула…

– Издалека, – слегка приврал он. И добавил: – Надеюсь, со дна подняли всех четверых?

Финн, лицо которого до тех пор было совершенно бесстрастным, поднял одну бровь.

– А погибших было разве… четверо?

– Да. Двое взрослых и двое детей, насколько я успел заметить. Разве Вы не отметили этого в протоколе?

Финн глянул на Велецкого исподлобья.

– Было найдено только два тела.

Тот пожал плечами:

– Когда я пытался подплыть ближе, чтобы помочь, видел четверых. Все, кажется, были без сознания, что не удивительно – такой сильный взрыв… – с максимально неподдельным сожалением он покачал головой, глядя в пол.

Таинственна финская душа! Офицер долго посмотрел на Велецкого, потом задал ещё пару формальных вопросов – да и записал в официальных бумагах всё в точности так, как тот сказал.

Сауну в Великом княжестве Финляндском найти можно на каждом шагу. А  потому, когда он вытащил детей из студёного моря, то отогреть их успел раньше, чем те опасно продрогли. Им очень и очень повезло, что именно в тот момент, когда на яхте прогремел взрыв, Алекс тренировался неподалёку заплывам в холодной воде и успел добраться до них раньше, чем они вконец замёрзли и выбились из сил. После сауны, безмолвные и ссутулившиеся, дети уже отсыпались далеко отсюда.

О взрыве Велецкий сообщил местным полицейским так быстро, как мог. Но вот на дачу показаний позволил себе опоздать. Ни к чему было показывать детей здесь. Уж слишком подстроенным выглядело происшествие на «Мариетте», и слишком мало энтузиазма проявляли следователи…

* * *

Русские любят бывать в Финляндии по делу и без дела. Для нас Финляндия начинается не вдруг и не сразу, словно бы незаметно. Там, где на Выборгской стороне дачи столичных обывателей становятся реже, а ели, наоборот, чаще, внимательный путник может отыскать меж хвойных ветвей неприметную табличку «Suomi». За ней и начинается королевская дорога на Гельсингфорс. Когда финская автономия стала неотличима от независимости, город по новой моде и в дань уважения местным стали именовать Хельсинками.

Уважать финских обывателей есть за что. Вроде бы ничего не меняется за окном, когда ты въезжаешь в Финляндию из Петроградских предместий. Просто дорога становится чуть лучше. И леса чуть ухоженнее. И сёла чуть зажиточнее.

Половину финских поселений можно опознать за лесом лишь по непременной церковной луковке, возвышающейся над деревьями. И это неспроста: финн не покоряет природу и даже не соседствует с ней. Он в ней живёт, трогательно заботясь о ней – даже при том, что сам отнюдь не скатывается в лишения. Не только сёла и небольшие города, но даже и Турку, и Выборг, и самая столица Финляндии словно бы прорастают домами сквозь окрестные леса и скалы – и дома эти становятся столь же естественной частью природы.

Русские любят бывать в Финляндии – на авто ли, поездом или под парусом, в зимнюю ли стужу или трогательным северным летом. Особенным почтением пользуется Финляндия не у изнеженных, чуть ленивых и излишне темпераментных южан, и даже не у огромных, зажиточных, суровых сибиряков. Часто, по несколько раз в году любят наведываться в Финляндию северяне.

Отчего так? Вернее всего, оттого, что именно житель северных губерний, всматриваясь в суомские пасторали по обоим берегам залива, особенно остро сперва ощущением, и лишь затем разумом узнаёт и не узнаёт себя. Да, двуликая душа великоросса создана не только безудержным, властным славянским началом, но непреклонным, нечеловечески упрямым финно-угорским трудолюбием.

Но считать труженика безобидным – верх наивности! В забытой ужасной войне клич «Hakkaa päälle» сотрясал имперские шеренги, суля противнику поражение и гибель. Да и венгры, конница которых доставила много тяжких хлопот старым европейским королевствам до того, как осесть на Дунае, финнам вроде как родня.

Но ни потаённая ярость натуры, ни любование суровостью своей природы вовсе не мешают финнам любить комфорт – а словно бы даже располагают к нему. И просторны, и уютны финские жилища, а по части чистоплотности и обращения к банному плесканию финны способны дать фору, быть может, даже русским. Великоросс находит в Финляндии всё то, что так ценит в своей Родине, но вдобавок к этому и что-то ещё, невыразимое и неизъяснимое…

Вот и Александр Климентович устроился в Хельсинки с некоторым комфортом. Если от памятника Государю не идти вслед за толпой туристов к морю в сторону императорской резиденции, а прогуляться по одноимённой улице и свернуть на тракт до Турку, то через три квартала после Национального музея на углу с улицею Рунеберга и сегодня можно увидеть примечательный доходный дом. Его в середине XX века арендовал у города русский посол, сохранивший до сей поры титул «губернатора Его Величества». Впрочем, все знали, что это русское Охранное отделение снимало здесь меблированные апартаменты для сотрудников, направляющихся в столицу Финляндии – по личным ли делам, по служебным ли. Разумеется, в одной из этих квартир, занятой в октябре 1972 года майором Велецким, отыскалась аккурат между кабинетом и непременной сауной гостевая спальня, вполне просторная для двоих детей.

Укладывая Тимура и Ольгу, Велецкий по десятому кругу обдумывал одно и то же. Кто мог заминировать яхту? Кто – и, главное, зачем? А может быть и не минировали её вовсе, просто взорвались баки с топливом, а он накручивает себя, пытаясь выискать за каждой трагедией следы преступления? Кому, в самом деле, могли понадобиться эти двое? Гимназическому директору? Вздор какой-то…

Покойный работал учителем физики, если верить табелю, с самой университетской скамьи. Его супруга подвизалась преподаванием естествознания – в гимназии, по всему выходит, и познакомились. Он – из образцовых столичных мещан безупречной репутации. Она – казачка из терцев. Разве что её отец привёз себе супругу из Персии боевым трофеем в двадцатые… Но не могла же далёкая персиянская семья мстить, да и через много лет? Да ещё в Архипелаговом море? И столь жутким образом?

Мысли не давали покоя Велецкому. Когда дети уснули тревожным, неспокойным сном, он ещё некоторое время сидел в темноте и смотрел на них, словно бы пробуя на вкус новые, ранее совершенно не знакомые ему эмоции – а потом, дивясь неумолчному желанию, направился в кабинет, звонить Плещееву.

Бойкий молодой человек – а с недавних пор целый капитан Отделения по охранению общественной безопасности – сумеет расторопно выполнить несложное, хотя и хлопотное поручение нового начальника и давнего друга. Видный, исполнительный, пусть даже местами и недостаточно глубокомысленный, он не склонен к лишним вопросам, зато точно знает меру инициативе, которую способен проявить без вреда для дела.

Таким Велецкий знал его со студенческой скамьи. И пусть подделка документов дело, строго говоря, подсудное – и в особенности подсудное для человека при погонах – но сейчас-то этой подделкой он никому не вредит. И даже действует для общего блага. А главное, для блага этих детей. Почему? Этого Велецкий рационально не смог бы объяснить и самому себе, но чувствовал самым нутром, а потому был твёрдо в том уверен.

Сейчас он телефонирует в Петроград. Юра Плещеев примет его звонок даже в поздний час. Оформить усыновление задним числом не составит труда. Фамилию детям, конечно же, он даст свою, а придумать им неброскую историю и вовсе…

На столе в кабинете лежал подчёркнуто изысканный конверт. Велецкий даже запнулся у входа от неожиданности. Он инстинктивно обернулся в коридор ко входной двери, будто желая удостовериться, что запер её. Дверь, конечно, была закрыта и ничем не указывала на непрошеное вторжение.

Подполковник покачал головой, прищурившись, подошёл к столу, задёрнул шторы и аккуратно вскрыл конверт.

* * *

– Александр Климентович, Ольга называет Вас отцом, но я… Я помню отца. Если я не буду делать как Ольга, это будет для Вас оскорблением?

– Это будет поступком взрослого мужчины, Тимур. Жаль, что тебе пришлось повзрослеть так скоро.

– Но Вы не подумайте, что это от неблагодарности! Если бы не Вы, то… Не знаю, что бы случилось… Я всегда буду помнить!

– Спасибо, Тимур. А знаешь, та наша встреча стала шансом не только для вас с Ольгой…

– А для кого ещё?

– Ещё и для меня.

* * *

День Независимости 1976 года, как то свойственно всем новомодным праздникам, выдался в Охранном отделении вовсе не праздничным, хотя и по-своему оживлённым. Особенно в зале совещаний того отдела, который заведовал международным сотрудничеством и международными же расследованиями. Погоды стояли сырые и промозглые, даром что по старому стилю ещё октябрь. Однако начальник, будучи урождённым петербуржцем, да ещё и сызмальства закалённым, жары не любил, а потому отопления в угоду ему не включали.

Начальнику ещё не было и сорока, однако он уже почти полгода носил подполковничьи эполеты и числился личностью легендарной. Хотя в легендах тех было поровну заслуг и самого подполковника, и рассказчиков-доброхотов.

В зале совещаний собралась вся срочно созванная сыскная группа из шести человек, включая двух новичков, которым старожилы эти легенды за милую душу и травили.

– Говорят, подполковник наш как-то на одиночной операции в Корейском море единым махом чуть ли не пять миль проплыл! – молодой капитан Иван Шульгин подмигнул с дальнего конца овального стола.

– Пять миль?! – новички, подпоручики Тарас Полоус и Женя Тишкевич, выпучили глаза, лихорадочно соображая, сколько каждый из них сумел бы проплыть без остановки.

– А потом ещё китайских шпионов… не сумел взять живыми, что называется, – продолжал расписывать Шульгин, улыбаясь во все зубы.

– Да ну!

– А то! – передразнил басом широкоплечий поручик-старожил Денис Лесников, которому вот уже который год всё никак не удавалось сдать экзамен на новый чин. – А ещё сказывают, он в Монголии как-то десяток вооружённых головорезов в одиночку голыми руками раскидал!

– Десяток?! Да не может быть! – недоверчиво гудели Тарас с Женей, хотя на лицах их ясно читалось, что они уже не просто хотели верить этим рассказам, но даже всей душой надеялись на то, что они окажутся правдой.

Давний коллега новоиспечённого подполковника, капитан Юрий Плещеев, стоял у стены и молча улыбался всем байкам. Он-то сам хорошо знал, что миль в Корейском море было, конечно, не пять, а едва половина того, зато путь был проделан в ледяной воде, до которой командир с юности был охоч. В Монголии сработал он на деле не голыми, ясно, руками, да и не без помощи подоспевшей монгольской полиции: однако подкрепление из местных он вызвал точно к месту и ко времени, заранее всё просчитал и здраво решил не позёрствовать.

Позёром подполковник – человек невысокий и в общем-то не примечательный, разве что сработавший себе изнурительными тренировками исключительную мускулатуру – не был отродясь, хотя цену себе знал. А вот работать единолично и в самом деле любил донельзя, по сию пору не доверяя настоящего дела ни одному из помощников.

Его подвиги не казались Плещееву такими уже удивительными – ещё в училище был Александр Климентович выдающимся курсантом, о котором редкий преподаватель не отзывался восторженно.

Удивительным ему казалось скорее то, что беззаветно преданный делу Велецкий теперь ухитрялся совмещать амплуа легенды особого сыска с – вот кто бы мог подумать! – новоиспечённым отцовством. Года три или четыре тому Юра помог ему оформить срочное и до крайности внезапное усыновление мальчика и девочки, к которым подполковник теперь спешил каждый вечер вместо того, чтобы работать круглым сутками, как раньше. Поговаривали даже, что это его родные дети, признанные, а вовсе даже не усыновлённые – да и сам подполковник те слухи отнюдь не пресекал. Но только капитан Плещеев во внебрачных детей Велецкого не верил. Во-первых, будь такие, подполковник непременно бы сочетался браком с их матерью. А во-вторых… С курсантских времён запали в память Юре необычные отношения Велецкого с женщинами, совершенно не свойственные их учебному заведению. Сперва они сторонились умного, но невысокого и невзрачного Саши – а затем уже Саша, сделав себя к офицерскому чину не только отличником, но и атлетом, сторонился их, почему-то накрепко запретив себе доверять хотя бы одной. Уж сколько раз, грешным делом, Юра со товарищи пытались эту странность исправить…

И тем удивительнее казалась капитану привязанность Велецкого к детям, всю силу и оттого необычность которой он понимал лучше, чем кто бы то ни было.

Отслушав очередную байку, Женя Тишкевич сам подал голос:

– А правда, что подполковник в первую же неделю, как восстановился на службе в семидесятом, в одиночку ликвидировал аж целый наркокартель?..

– Неправда, Евгений Сергеевич, нас было двое, – послышался спокойный голос. – Без помощи моего хорошего друга у меня бы мало что вышло.

Шульгин и Лесников, поднявшись со стульев, тихо смеялись в кулаки. Друг Тарас, стремительно подскочивший и вставший по струнке, выглядел несколько испуганным. Ещё один член команды, молчаливый поручик Захар Угличев тоже поднялся, улыбаясь. Подполковник Велецкий же, вдруг бесшумно возникший в дверях зала, проследовал во главу стола и, развернувшись к собравшимся, коротко объявил:

– Похищен господин Нойманн.

Это с лихвой объясняло и экстраординарность дела, и праздничный вызов на службу. Американский коммерсант немецкого происхождения, недавно выхлопотавший себе русское подданство, сызмальства привык вести большие дела с русскими, да и осьмого дня приехал в столицу ровно для того, чтобы поучаствовать в правительственной концессии на добычу нефти в какой-то арабской стране, название которой было интересно разве что специалистам.

«Кровь войны» с самой Тихоокеанской почиталась ресурсом стратегическим, а потому каждая из великих держав собственные залежи попридерживала, предпочитая добывать в доступных и податливых полуколониях. Зато вот там-то все великие действовали энергично и порою даже сообща! И от американских денег русское правительство точно не отказалось бы, тем более что и сам Корнелиус Нойманн явно претендовал на лавры легендарной Русско-Американской Акулы – хотя до старика, удалившегося на покой в крымском своём дворце, ему пока что было как до Луны…

Конкурентом русского американца за право получить концессию была одна мексиканская корпорация, имевшая достаточно ресурсов для освоения месторождения, за исключением главного – расположения русской администрации. Русские вообще предпочитали вести дела с давними заокеанскими союзниками (даром, что и соперниками по целому ряду рынков), так ещё у Нойманна было русское подданство, а у мексиканцев, в противоположность тому, весьма дурная репутация. Всякие вещи можно было услышать про них и в «Яру», и в гильдии, и даже в коридорах Таврического, хотя судебным образом ни один из эпизодов доказан не был. В любом случае, мексиканцам русская концессия не светила, разве что с американцем случилось бы что-то экстраординарное.

Но вот теперь американец пропал.

– Юрий Степанович, расскажите, пожалуйста, господам офицерам, что мы на данный момент знаем.

– Слушаюсь, Ваше высокоблагородие! – картинно, но вежливо ответил Юра Плещеев, оттолкнувшись от стены.

Он сделал шаг к столу, несколько фривольно опёрся на него и стал излагать.

В роскошных меблированных номерах, снятых Корнелиусом Нойманном с видом на Исаакий, нашли следы борьбы, но не нашли саму восходящую звезду русско-американской нефтедобычи. События первых семи дней того приезда в Петроград, который обещал закончиться концессией на полвека, восстанавливались легко. По крайней мере, до предпоследнего дня…

Сперва, как и полагается, он нанёс визит в гильдию. Следующий день провёл в Охте на заводе по производству бурового оборудования, и вернулся оттуда довольным донельзя. Через пару дней отправился в южные предместья на переговоры с неким партнёром, и уж из Купчина-то вернулся раздосадованным. С кем беседовал? А вот это неведомо… По неясной причине никогда не строивший из своих дел секрета мистер Нойманн в этот раз ни единого из своих ассистентов не уведомил не только о персонах будущих собеседников, но даже о месте встречи. А после оной вернулся в номера – и исчез.

– Есть у меня на подозрении один синдикат, – обмолвился Велецкий после того, как Юра ввёл собравшихся в курс дела.

Сам подполковник именовал это «чутьём», подчинённые списывали всё на боевой опыт, но в большинстве своих догадок он оказывался прав. А потому расспрашивать его о причинах подозрений было не принято. Да и субординация не позволяла.

– Русский синдикат-то, Ваше высокоблагородие? – уточнил капитан Плещеев.

– Заокеанский, – нехотя сказал подполковник, задумчиво глядя сквозь толстое стекло на Александровский сад, но ничего больше пояснять не стал.

* * *

– Тимур, сегодня я могу быть позже обыкновенного, так что сестру тебе придётся забирать самолично.

– Так точно!

– И ужин…

– Будет исполнено в лучшем виде!

– А может быть, всё-таки кухарку попросить?

– Сам всё сделаю, я не маленький! А можно мы потом панель посмотрим?

– Только после ужина и до девяти, потом выключай.

– Ну пожалуйста! Сегодня новую серию показывают…

– Да помню, помню… Хорошо, но как досмотришь – сразу же выключай!

– А Ольге можно? Мне без Ольги не интересно смотреть…

* * *

На поиски таинственного переговорщика, после встречи с которым Нойманн как в воду канул, Александр Климентович отправился самолично с поручиком Угличевым. А осматривать меблированные комнаты откомандировал остальных под руководством как раз-таки капитана Плещеева.

Ещё со времён, когда неловкий о ту пору Плещеев пришёл на первый курс, он чувствовал расположение замкнутого, но честного и по-своему душевного Велецкого, который потом быстро сделался капитаном, а теперь вот и подполковником. Юрий Степанович рад был служить под командой давнего товарища. И старался не подвести.

Однако в этот раз по всему выходило, что Велецкого он подводит. В номере были разбросаны вещи, напольная вешалка для пальто – переломлена, на полу и даже на краю кровати обнаружились небольшие, но всё равно заметные капли крови. Но ни по ним, ни по разбросу вещей не выходило определить, кого и куда тащили. Капитан, снова чувствуя себя курсантом Юрой Плещеевым, по третьему разу лично осматривал с лупой каждый закуток каждой комнаты, но по всем признакам получалось одно: то ли вообще никто никого не тащил, то ли нескольких здоровенных детин оглушили и волокли по всем комнатам в разные стороны непонятно для чего.

Ни соседи, ни дворники, ни швейцары ничего подозрительного не слышали. И либо они все скопом врали, глядя прямо в глаза сыскным, либо и впрямь через парадную в предполагаемый час пропажи американца вообще никто не приходил и не выходил. Разве что за чёрным ходом о том часу никакого присмотру не было, но так и дверь там снаружи вовсе не отпирается, а только изнутри для всяких бытовых надобностей – когда продукты для кухни привозят, бельё для комнат и всё такое прочее… Швейцар для убедительности дверь эту капитану Шульгину даже показал: замок новой модели, захлопывается надёжно, снаружи ничем не поддеть!

В прежние времена ехать бы Плещееву с командой обратно на службу хоть ночь-полночь с докладом к подполковнику несолоно хлебавши… Но, взглянув на часы, капитан с тихим успокоением обнаружил, что в столь поздний час подполковника в кабинете теперь уже не сыщешь.

Что бы там ни случилось с расследованием, но сейчас командир если и не дома, то во всяком случае домой направляется. Детей он без внимания не оставит, это Юрий Степанович знал твёрдо.

Однако в этот раз он оказался прав лишь частью: не успел капитан отпустить сыскных по домам, чтобы без спешки обдумать завтрашний отчёт, как его окликнул швейцар и доложил, что подполковник Велецкий телефонирует прямо в парадную и требует капитана Плещеева к аппарату. Пришлось докладывать прямо сейчас и как есть…

* * *

– Интересное дело? Опасное?

– Опаснее и интереснее, чем хотелось бы…

– Но ведь с тобой ничего не случится?

– Со мной-то уж точно ничего не случится, в этом будь уверен!

– А бандитов поймаешь?

– Поймаю, я надеюсь… А даже если и не поймаю, то как минимум сумею всех от них защитить.

– Здорово! Научишь меня так же?

– Хм… Научу, если ты этого действительно хочешь. Только, Тимур, послушай меня хоть на этот раз: вся эта служба – на любителя! Ничего приятного в ней нет. Вот честно-честно.

– Ну так ты же её не бросаешь?

– Привык…

– Но тебе же она нравится?..

– Нравится. Но, положа руку на сердце, я ничего другого толком и не умею. А здесь вот всё получается хорошо. Вот и…

– Тогда научи меня! Давай сейчас тренироваться в стрельбе?

– В первом часу ночи?

– Учиться никогда не поздно! Вдруг пригодится?

– Очень надеюсь, что не пригодится. Или уж, по крайней мере, не скоро… Да и все тиры уже закрыты.

– Так мы же не в старой квартире – мы уже в новом доме! И в подвале здесь есть…

– Тимур, тебе строго было велено в подвал не ходить!

– Но ведь там есть тир? Да? Ведь есть, да?

– Хорошо, сегодня будем стрелять дома… Но только в этот раз!

* * *

Наутро подполковник Велецкий, пропахший пороховым духом, нагрянул в меблированные комнаты самолично. С поиском переговорщика у них с Угличевым не задалось, а потому начальник был раздражённо деятелен в поисках других зацепок.

Быстро оглядев оставленный американцем бардак, он приказал команде разделиться, чтобы опрашивать на всех окрестных улицах про человека Нойманновой внешности, шлявшегося там в позавчерашних сумерках. Городовые, припозднившиеся коробейники, даже мотоизвозчики, дежурившие у соседних отелей – все должны были пойти в дело. Молодых подпоручиков он определил в помощники Плещееву с Шульгиным, а Лесников и Угличев должны были справиться сами.

Часа через три все они вернулись довольными, и радостно по очереди докладывали Велецкому о том, что Нойманн опознан садящимся в такси в поздний час ночи. И что через четверть часа они непременно разыщут и мотоизвозчика, и то место, в которое оный шофёр американца катал.

И всё бы ничего, но сначала Шульгин с Тарасом рассказали, что Нойман сел в такси на берегу Мойки ближе к Фонарному, потом удивлённый Лесников – что у Дворцового моста, Угличев – что на Невском, а капитан Плещеев с Женей Тишкевичем и вовсе обнаружили признаки садившегося в такси американца в Конногвардейском. Собственно, Юрию Степановичу повезло больше всего, зане в его случае американец был опознан аккурат тем мотоизвозчиком, который и забрал его у соседнего отеля запрошлой ночью.

Вот говорят, что «град-де никогда не спит», а только в России это относится скорее к Москве или к Екатеринодару, а никак не к столице. Петроград, утомившись от дневных забот, почивает ещё как, а потому ночные вызовы такси в нём не столь уж и часты. С гильдией мотоизвозчиков связаться не составило труда – те Охранке помочь завсегда готовы (ссориться-то себе дороже выйдет) – и вот уже через четверть часа и в самом деле опрошены все таксопарки, работающие на Адмиралтейском острове, и к меблированным комнатам пред грозные очи подполковника поспешают четыре шофёра, каждый из которых возил злосчастной ночью Нойманна… То есть поспешали, конечно, мотоизвозчики за рулём таксомоторов второго класса, а эстонец на Руссо-Балте двигался как всегда неспешно – вот только к Велецкому все подоспели в одно время.

Пока ждали шофёров, швейцар неожиданно принёс записку, доставленную только что прямо в парадную «на имя Его высокоблагородия подполковника Велецкого». Адресат был удивлён, однако, мельком взглянув на серый конверт, тут же распечатал и прочитал послание.

Удивлённый Плещеев засмотрелся на неожиданное в такой момент письмо и к своему стыду не успел отвести взгляда, когда начальник раскрыл записку. Краем глаза он успел прочитать единственную строчку:

«Если жизнь ваших детей дорога вам, прекратите поиски янки!»

На несколько мгновений Велецкий, изменившись лицом, сделался непохожим сам на себя. Но после чистая ненависть мало-помалу словно бы сменилась азартом, и он, сунув смятый лист в карман кителя, почти задорно приказал запускать прибывших таксистов.

Никто из них не запирался и все признались как на духу, что возили Нойманна ночью куда-то на окраину Петрограда. Приметы все описали точно вплоть до одежды – у всех четверых выходил как есть Нойманн. И в машины к ним он садился почти в ту же самую минуту, что и к шофёру, найденному Плещеевым. Вот только моторы второго класса отвезли Нойманна кто в портовую часть, кто аж в Петродворец, на Руссо-Балте он в то же самое время следовал куда-то за Лавру, а шофёр Плещеева и вовсе вёз в ту ночь пассажира в сторону финской границы, едва успев до развода мостов.

– Подменные, – констатировал подполковник то, до чего его помощники вроде бы уже и догадались, а после отправил команду в каждый из отысканных таксомоторов. Всё же трое из четверых лже-Нойманнов составляют вероятность, которую стоит проверить!

Плещееву с Тишкевичем достался Руссо-Балт, и они покатились прямо по Невскому на юго-восток. Лаврские купола промелькнули за окном, и через пару минут эстонец мягко притормозил у какого-то сквера.

– Вот здесь тот, кого вы называете господином Нойманном, и изволил выйти!

– Прямо в сквер?

– Прямо в сквер.

– А дальше?

– А дальше я получил вызов на Невскую заставу, – шофёр словно бы в подтверждение своих слов даже указал на рацию, по которой, должно быть, и пришёл вызов. – Очень удобно.

– А Нойманн?

– А Нойманн, насколько я помню, сел в сквере на ближайшую скамейку и принялся читать газету.

– В темноте?

– Фонари работали исправно.

– Читать газету на скамейке в сквере в первом часу ночи?! Вам это не показалось странным?

– У нас свободная страна, Ваше благородие, – пожал плечами эстонец и посмотрел на капитана так, словно бы вместо «благородия» сперва хотел назидательно назвать его «молодым человеком», но потом воспитание взяло верх.

Плещеев в отчаянном порыве выскочил было в сквер – но там за день было нахожено столь основательно, что следы американца нечего было и искать! Оглядевшись по сторонам, городового он едва различил на соседнем перекрёстке – а значит, и городовой едва ли мог приметить случайного прохожего, сидевшего здесь ночью в полной тишине…

Корнелиус Нойманн, по всему, знал, как исчезать так, чтобы никто не нашёл.

* * *

Вернувшись в Руссо-Балт, капитан Плещеев велел шофёру ехать на Гороховую. Нужно было вновь собраться всей командой и обсудить результаты. А главное – обсудить что, собственно, делать дальше, если и у остальных так же пусто…

А у остальных именно так и случилось. Картинка была похожа до зубовного скрежета: все четверо «Нойманнов» приехали к адресу назначения, вышли из машин, сели либо встали недалеко от места высадки, да и дожидались, пока водители уедут, не двигаясь с места. А после, выходит, могли направиться совершенно куда пожелают. Плохой результат, чтобы представить его начальнику… Да вот начальника-то на собрании группы и не оказалось.

Кто-то вспомнил, что подполковник Велецкий удалился с прошлой их встречи с той самой запиской в руках и со словами, что ему «нужно проверить версию». Похоже, что эта проверка была до сих пор в процессе.

Не желая терять ни минуты (да и доводить до того, что придётся вновь сообщить начальнику о безрезультатных поисках), Юрий Степанович взял командование в свои руки.

– Итак, ещё раз, что у нас? – он стоял во главе стола, опёршись на него по своему обыкновению. – Иван?

– Наш «Нойманн» доехал до Выборга. Где-то на окраине сел на автобусной остановке и дождался, пока мотоизвозчик уедет. Что дальше – неизвестно.

– Денис?

– Портовая часть. Сплошные доки, склады и прочее. Та же схема: сел на скамейку возле касс парома и так и сидел, пока шофёр не уехал. Там много людей садятся, поэтому уже через минуту шофёр ехал обратно.

– Захар?

– Всё то же самое. Петродворец, собор, скамейка, всё.

Капитан Плещеев задумался, усилием воли не давая панике взять над собой верх. Слишком много неизвестных. И у «Нойманнов» была слишком большая фора. Если только…

«Не можешь найти кого-то – не ищи его! – учил когда-то Юру Велецкий. – Постарайся лучше найти того, кто умеет искать лучше тебя».

– Так, коллеги, – сказал капитан, подавшись вперёд. – У нас есть не только пропавший Нойманн. У нас также, возможно, есть и соперник по его поиску.

– «Заокеанский…»! – первым просиял, догадавшись, подпоручик Тишкевич.

– …синдикат, – закончил за него капитан. – Так точно. Он. Я уверен, что если люди этого синдиката его искали, то начали раньше нас. А значит есть шансы, что Нойманн у них. Найдём их – найдём и Нойманна.

– А это идея! – подумав, согласился Лесников.

– И как же мы их отыщем? – недоверчиво покачал головой Шульгин.

– По следам, – уклончиво ответил Юра. – Шульгин, Тарас и Захар, обзвоните полицейские участки и узнайте, были ли там в последние сутки случаи с нашими приметами. Любые подозрительные. Начните с околотков, в которые отправлялись той ночью наши шофёры. Денис – проверь, было ли какое-то подозрительное движение в городе.

– Подозрительное?

– Что-то, что было бы похоже на наёмников синдиката. Начни искать вблизи отеля и в тех районах, где у Нойманна были встречи. Мы с Тишкевичем проверим на этот вопрос те места, в которые приехали мотоизвозчики.

Он перевёл дух, обведя собрание взглядом и с удовольствием отметив, что все внимательно его слушают. Шульгин с Угличевым всё ещё смотрели на него с сомнением в глазах, но спорить не пытались.

– Работаем здесь, результаты объявляем громко, чтобы все были в курсе, – сказал он тогда, и, слегка повысив голос, закончил: – Вперёд! Время не ждёт!

И сыскные, утвердительно покивав, забегали, принося телефонные аппараты к столу и организуя блокноты с ручками.

Сам капитан Плещеев не очень рассчитывал на быстрый успех, хотя ни за что остальным в том и не признался бы. Может быть и вся уверенность его проистекала единственным образом от того, что все сослуживцы согласились исполнять его диспозицию. И не только за старшинство его звания, но и потому, что находили её если и бесшабашной, то не безнадёжной.

Пока остальные безостановочно телефонировали в разные концы города, они с Женей Тишкевичем приволокли из архива справочники и огромные рулоны с планами петроградских окрестностей, на час погрузившись в изучение построек и их хозяев, пытаясь высмотреть хоть что-то подозрительное.

Они взяли по два тубуса каждому, и Юре достались планы Петродворца и портовой части.

Петергоф – сделавшийся в пору антинемецких переименований Петродворцом – город небольшой и прямо чересчур спокойный. Изящный вокзал, сосновая роща, сонные улочки с неприлично дорогими особняками и Петропавловская церковь, в которой неорусские формы были воплощены с тем размахом, от которого один шаг до чистой гигантомании… За собором до самого моря – лишь сады, строения и знаменитые на весь мир фонтаны дворца, который Августейшая фамилия теперь принуждена делить с неумолчно галдящими толпами туристов. Ни установление парламентарных порядков, ни все волны ограничения монаршей власти никак внешне не затронули этот город. Разве что к домам челяди и особнякам царедворцев прибавились ещё и дворцы нуворишей.

Что в таком городке можно было найти подозрительного – этого капитан не представлял. К его разочарованию, и дополнительная проверка-то ничего особенного не показала. Либо Нойманна прятали в одном из частных домов, которые стояли на километры к югу и к западу от собора, рядом с которым он вышел, – либо тот «Нойманн» был поддельным. В обоих случаях карта ему больше не поможет…

Плещеев, вздохнув, переключился на порт. Там обещало быть интереснее.

Петроградский порт является и типичной пристанью приморского мегаполиса, и вместе с тем точным индикатором жизни русской столицы. Теперь это уже не шаткие сходни петровских времён и не покосившиеся сараи времён Екатерины. Нет, теперь даже николаевской постройки лабазы из красного кирпича, протянувшиеся на многие десятины вокруг, раскупаются под конторы международных монстров и красуются днём и ночью огромными названиями – где в привычных всем кириллице или латинице, а где и в диковинных покамест иероглифах… Сейчас уже склады строят из железа, но и они мало-помалу уступят своё место грандиозным коробам из стекла и бетона.

Миллионы пудов товару хранятся под крышами петроградского порта. Сотни судов причаливают и отчаливают здесь ежедневно: поодаль грузовые, поближе к жилым кварталам – пассажирские. И если Нойманн сел на корабль, то теперь его ищи-свищи. Поэтому, предполагал капитан, именно в порту вернее всего должен был выйти из такси настоящий Нойманн. Поэтому же "заокеанские" конкуренты хотели бы менее всего, чтобы тот сел на корабль. Следовательно…

– Капитан, у нас совпадение! – послышался голос Шульгина.

Все повернулись к нему.

– Выкладывайте! – то ли попросил, то ли потребовал нетерпеливый Лесников.

– Двое убитых с приметами в точности, как у наших «Нойманнов». В Петродворце и возле Лавры. Найдены два и четыре часа назад соответственно. Ни один из них – не настоящий Нойманн. Похоже, их осталось всего двое, коллеги…

– Один, – негромко сказал Тарас, только что повесивший трубку телефона. – Наши говорят, что под Выборгом финны нашли в мусорном баке одежду одного из наших «Нойманнов». Всю в крови…

Повисла короткая пауза. И тут Денис Лесников, покопавшись в своих записях, выхватил листок и воскликнул:

– Фургон!

И, увидев незаданный вопрос в глазах коллег, уточнил:

– В порту вчера и сегодня «ничего не происходило», со слов городовых. Но они рассказали мне, как анекдотец, что вчера им пожаловались на фургон несуществующей фирмы, виденный аккурат на портовой на парковке. У него на стенках и название было – что-то про чистку помещений, – и телефон. По нему-то один из обывателей и решил позвонить, как раз нужна ему эта чистка была. А такого номера, говорят ему, нет. И он, главное дело, дотошный попался, и даже припомнил, как какие-то люди грузили в этот самый фургон большие сумки. Ну и пожаловался городовым на всё сразу. А те записали, конечно, да потом, как тот ушёл, только у виска покрутили. А мне сказали – смешно, мол, человек неверно номер запомнил, а уже жалуется…

От того, как внезапно стала складываться головоломка, все снова замолчали на секунду, переваривая информацию. Слишком много совпадений – уже закономерность. Везти Нойманна через столицу, где на каждом втором перекрёстке по городовому стоит, да ещё и ночью – плохая идея. А это значит одно.

– Это наш шанс! – первым опомнился Юра. – Если Нойманн ещё в Петрограде, то он должен отыскаться в порту! Если найдём здания в районе порта, где можно спрятать заложника без риска привлечь внимание, то, быть может, найдём и его. Все, кроме Дениса – давайте к нам с Тишкевичем, корпеть над картой. Денис – на тебе приметы фургона. За работу!

* * *

Стены небольшой, плохо освещённой комнаты были ободраны. Роскошные когда-то тёмно-серые обои висели лоскутами, обнажая старые, ещё имперских времён слои с причудливыми, хоть и поблёкшими узорами. На уцелевших фрагментах под тусклым светом наспех прикрученной под потолком лампы темнели пятна от висевших там некогда картин.

Посередине комнаты на обломке кирпича вместо одной из ножек стояло старое бюро. За ним на прескрипучем деревянном стуле сидел человек с лицом то ли профессионального наёмника, то ли головореза. Перед столом стояли ещё двое таких же, и один из них докладывал:

– Он всё ещё молчит, командир!

– Кто с ним беседовал?

– Натолий. Он сейчас там, в гостевой зале.

– Я надеюсь, вы янки не повредили? Ему ещё перед камерами с концессией прощаться…

– Всё в лучшем виде, командир! Цел и невредим! Только молчит… Может его… того… всё же прижать маленько? А то как разговорить-то?

– Да, придётся, – командир задумчиво почесал седоватую бороду. – Самое время уже мне самому с ним эту концессию обсудить! – и он хищно ухмыльнулся.

Бойцы и сам командир загоготали шутке. Никто из них не видел, как в этот миг сквозь входную дверь скользнула тень.

Глухо щёлкнули один за другим два выстрела – и двое, стоявшие перед столом, забрызгав старшего кровью, повалились на пол.

Командир же, вскочил, отшвырнув стул, и схватил со стола пистолет… лишь для того, чтобы, вскрикнув, выронить его и вцепиться в свою окровавленную кисть.

– Я бы на вашем месте не двигался, – послышался голос из тени в дальнем углу комнаты.

Оттуда к столу вышел невысокий, но очень крепко сложенный человек в тёмно-синем камуфляже. В руке у него был пистолет с глушителем, нацеленный командиру в голову.

– Рад, что Вы нашли Нойманна так скоро. Я бы потратил больше времени, – и он улыбнулся одними губами. Глаза его были холодны, как лёд.

– Кто ты такой?! – командир, напротив, готов был испепелить гостя взглядом.

– Это не так важно, ведь и я не имею чести знать Вашего имени. Но давайте сразу к делу.

Визитёр встал напротив так, чтобы между ним и выжившим оказался стол. Тот, огляделся и, поняв, что его шансы дать отпор скудны, поник и теперь лишь тяжело дышал, глядя исподлобья.

– Ваш боец, охранявший Нойманна, уже больше не с нами. Как и его коллеги, – он кивнул в сторону двоих, лежавших перед столом. – И ещё двое в коридоре этажом ниже. А Вы всё ещё живы лишь потому, что Ваш заокеанский работодатель должен знать: ему придётся оставить Нойманна в покое.

Он сделал паузу, продолжив лишь после того, как командир коротко кивнул.

– И к нему ещё одно сообщение: не след угрожать мне лично. Без ответа я этого не оставлю. Если хоть один волос упадёт с головы кого-то из моей семьи, я отыщу его, где бы он ни был. А допрежь пускай он изучит китайское искусство дегустации медленной смерти. Моё восточное досье несложно проверить.

Невысокий визитёр посмотрел собеседнику прямо в глаза.

– Вы всё запомнили?

– Да… – тот начинал слабеть от кровотечения.

– Хорошо. Вам обработают рану и доставят домой. Но оставлять Вас в сознании я не буду.

Человек вскинул вторую руку, которую он до этого держал у пояса, и в шее у командира кольнуло, а потом пол вдруг ушёл у него из-под ног – и он провалился в вязкую темноту.

* * *

Безупречный русский выговор с едва заметным акцентом, но неистребимыми англо-саксонскими интонациями звучал много раз и по радио, и по телевидению, а потому был легко узнаваем.

– Вы меня все… достали! – вещал Корнелиус Нойманн, не стесняясь ни в выражениях, ни в громкости. – Ваше правительство… выкручивает руки!

Эхо средних размеров залы придавало этому голосу особое звучание, будто американец выступал где-нибудь на знатной пресс-конференции перед щелкопёрами или же держал речь перед сотрудниками своей корпорации.

Но собеседник у него был только один. В старомодном котелке и шубе с высоким воротником, он стоял, опёршись на трость, прямо перед креслом, к которому был привязан Нойманн, и спокойно глядел тому в глаза.

– Наше правительство, – отвечал американцу собеседник много тише. – Наше правительство, дорогой Корнелиус, Вы ведь теперь и русский подданный тоже.

– Вы делаете прессинг и заставляете добывать эту треклятую нефть!

– Вот видите, мы государству Российскому, по всему выходит, не враги – чего бы вы себе там ни думали!

– Эти ваши ваши мексиканцы делают прессинг и заставляют не добывать нефть!

– Они не наши, помилуйте! И да, о латиносах не беспокойтесь, друг мой…

– О! Значит, они «латиносы»? Значит, не «бедные угнетённые южане», как называют в прессе? В принадлежащей вам прессе, между прочим.

– Полно, дорогой мой, не путайте нас с нашими газетами! – в голосе собеседника ирония нарастала вровень с паникой в голосе американца.

– Эти латиносы только что обещали меня убить!

– Ну так и они, поверьте мне, смертны…

– Так вот и делайте свою концессию с ними! Трест! M&A! Что хотите! А меня оставьте в покое.

– Нам бы очень хотелось сотрудничать в качестве посредника именно с Вами как с человеком цивилизованным и верным слову. И поэтому, как ни пытайтесь, уклониться от сделки у Вас не выйдет. Вот и Ваш трюк с двойниками был неплох, но, насколько Вы можете судить…

– Но ведь даже если я пойду на сделку, вы же не оставите меня в покое!

– Мы оставим Вас там, где Вам важнее всего быть: в прибыли. Подумайте, господин Нойманн, Вы же ничего не теряете. И да, сотрудничество с нами – всегда долгосрочное. Поверьте, у Вас не будет причин жалеть об этом.

Нойманн глубоко вздохнул и опустил взгляд. После чего сказал:

– Хорошо, положим, ваша взяла… Но у меня будут условия!

– О каких условиях идёт речь, позвольте узнать? – поднял бровь его собеседник.

– Я хочу пять процентов себе лично! Без налогов, в офф-шоур! Эти кровопийцы из Ревенальной службы и так отгрызают от моих доходов достаточно!

– Ха-ха! Старый добрый уход от налогов – и есть Ваши условия, дорогой Корнелиус? – рассмеялся человек в шляпе. – Что ж, будь по-Вашему. По рукам!

В этот момент где-то в здании послышались выстрелы. Нойманн испуганно вздрогнул, дёрнулся, пытаясь вырваться из пут, и закричал:

– Развяжите меня сейчас же!

Его собеседник также был крайне удивлён выстрелам и потому заторопился:

– Вас скоро развяжут, господин Нойманн. И доставят, куда скажете. Главное – помните, что этого разговора не происходило. Подпишите концессию, и наши люди с Вами свяжутся. Всего хорошего.

Выстрелы звучали всё чаще и яростнее. В тени за спиной Нойманнова собеседника показался невысокий человек в синем камуфляже:

– Вам нужно идти, Ваше сиятельство. И мне нужно идти. Туда, – он указал в сторону выстрелов.

– Да, Вы правы. Увидимся после.

– Бойцы Вашего сиятельства…? – он опять указал туда же.

– В Вашем полном распоряжении, – холодно ответил человек в котелке и без лишних слов заторопился к выходу.

– Развяжите меня, now! Goddamn bastards! – что было мочи завопил Нойманн в их сторону, в панике извиваясь на кресле.

Но через пару мгновений они оба скрылись из залы в разных направлениях, даже не повернув головы на его крик.

* * *

Адрес в портовом районе, названный вчера шофёром второго класса, Плещеев запомнил крепко. Недалеко от него отыскался в заброшенной части порта квартал, дожидающийся новых владельцев и основательного ремонта. Этот невеликий, в общем-то, пятачок содержал по меньшей мере с полдюжины мест, по виду подходивших для потаённого удержания пленников.

Небольшой обветшалый склад капитан с подпоручиком Тишкевичем уже осмотрели, ничего не обнаружив. И пока Угличев обшаривал брошенные контейнеры, а Лесников – корабли на ремонте, Плещеев пытался связаться по рации с Иваном и Тарасом. Те были ответственны за осмотр крепкого, но явно бесхозного дома возле грузового порта. Дом когда-то служил приказчичьей конторой и неведомо почему по сию пору не был выставлен на продажу. Шульгин с Полоусом уже четверть часа как зашли внутрь.

И теперь не выходили на связь.

Надеясь, чтобы это было из-за добротных бетонных перекрытий или неисправных по неведомой причине раций, Плещеев с Тишкевичем припарковались перед домом.

– Ваше благородие, фургон! – вдруг сдавленно прошептал подпоручик, указывая пальцем куда-то в сторону.

Капитан медленно перевёл взгляд туда, куда показывал Женя. Невдалеке стоял тёмно-синий фургон с белыми надписями «Уборка помещений» и номерами телефонов на бортах – точь-в-точь как в описании, добытом Лесниковым.

Плещеев чуть слышно чертыхнулся, после чего кивнул напарнику идти следом, и, низко пригнувшись, побежал в сторону здания, на ходу открывая кобуру и как можно тише приговаривая в рацию:

– Денис, Захар, на подмогу! В брошенном доме. Шульгин с Тарасом не выходят на связь!

Дом хоть и обветшал, но сработан был ладно – почти все стёкла остались на месте, каменные лестницы исправно служили, и только отделку время не пощадило: клочьями висели обои, штукатурка кусками осыпалась с потолка, да когда-то приличный паркет зиял дырами от вывалившихся досок.

За долгие, очень долгие минуты напарники обшарили, казалось, весь первый этаж, но сослуживцы в доме так и не обнаружились. Однако за дверью одной из зал, не запертой и едва прикрытой, обнаружился тот, за кем они сюда пришли в первую очередь.

Корнелиус Нойманн.

Плещеев слышал его голос много раз и по радио, и в воспроизведённых подполковником записях. А потому не спутал бы ни с чем.

– Так вот и делайте свою концессию с ними! – нервно выкрикивал американец немецкого происхождения. – Трест! M&A! Что хотите! А меня оставьте в покое.

– Нам бы очень хотелось…

Чего хотелось бы собеседнику Нойманна, капитану дослушать не дали два дула чего-то длинноствольного, очутившиеся разом под капитанскими лопатками. Боковым зрением Плещеев успел заметить, что и с Женей Тишкевичем приключилась та же напасть. В следующее мгновение им споро и тихо вставили по кляпу в рот и скрутили, связав руки и ноги пластиковыми стяжками.

Плещеев подивился было, как их, профессиональных бойцов, сцапали, словно двух скаутов в бегах. Однако одного взгляда на пленителей стало достаточно, чтобы понять: профессионалами те были не плоше сыскных. В ладном сером камуфляже и балаклавах, с отнюдь не гражданским оружием, они более всего походили на гильдейское ополчение – вот только ни одна из гильдий не могла бы позволить себе таких в ополченцы. Разве что десятскими или даже сразу сотскими.

Их споро подхватили и практически бесшумно потащили куда-то в другой конец дома. За несколькими поворотами начался прямой коридор, и по его правой стороне сыскалась дверь какой-то подсобки, к которой и направлялись пленители. Двое, несшие капитана, бросили его на пол прямо в коридоре и открыли дверь. Другие двое толкнули за дверь Женю Тишкевича и вышли обратно. А вот вернувшиеся за Юрием Степановичем только протянули к нему руки, но поднять его не успели.

Раздались два выстрела.

Два стоявших ближе к Юре бойца без звука повалились на спины. Оставшиеся резко вскинули автоматы, вжались в стены, присев, и немедленно открыли ответный огонь.

Юра извернулся, силясь разом не попасть под выстрелы и увидеть, кто стрелял.

Это Лесников с Угличевым подоспели вовремя!

Плещеев мог поклясться, что именно их силуэты мелькнули в конце коридора и скрылись за углом за долю секунды до того, как бойцы в балаклавах начали стрелять в ответ.

Автоматы дали несколько очередей и стихли. Двое в камуфляже переглянулись, жестами договорившись, кто пойдёт проверить, а кто будет прикрывать. Но как только тот, что был справа, сделал пару шагов, из-за угла вылетела дымовая шашка.

Бойцы в сером снова начали стрелять в место, где только что было видно тот самый угол. Только теперь там начинал клубиться плотный и едкий дым. При этом автоматчики медленно отступали в противоположный конец коридора.

Но когда заканчивались уже вторые обоймы, из-за их спин вдруг вылетела вторая дымовая граната.

Бойцы отреагировали мгновенно: один из них развернулся и стал стрелять короткими очередями в то место, откуда вылетела вторая шашка, второй – продолжил в прежнем направлении.

Юра лежал теперь, вжимаясь в пол, и старался дышать как мог неглубоко, чтобы не глотать едкий дым, уже добиравшийся и до него. Двое в серых камуфляжах, похоже, тоже начали его ощущать, потому что один из них вдруг на секунду прекратил стрелять и сунул руку в карман – за респиратором, не иначе.

Этой секунды оказалось достаточно.

Из дыма перед ним возник кто-то в синем и маске-противогазе. Боец вскинул было автомат, который он всё ещё держал в одной руке, но прицелиться не сумел. Его противник ухватил дуло рукой и рванул вверх. Одним быстрым выверенным движением пихнул бойца ногой в живот, отбросив к стоявшему спиной напарнику, и перехватил вырванный автомат так, что в следующую долю секунды уже был готов стрелять из него сам. Юра знал только одного человека, который умел так красиво врукопашную и притом стал бы сражаться на его стороне: это был подполковник Велецкий.

Боец в сером упал навзничь. Всё произошло настолько быстро, что когда его напарник, услышав это, резко развернулся, выстрелить и он не успел. Из дыма соткался Денис Лесников и молниеносно вогнал тому нож под подбородок. Глаза бойца тут же закатились, и он осел на пол.

В это время тот, что упал рядом с ним, отброшенный Велецким, вытащил из кобуры на ноге пистолет и уже целил в подполковника, как подоспевший Угличев вскинул свой автомат и нажал на курок. Единственный выстрел пришёлся противнику строго промеж глаз.

И стало тихо.

– Юрий Степанович, Вы в порядке? – подал голос подполковник, всё ещё созерцавший дела рук своих сослуживцев.

– Да… В полном, Ваше высокоблагородие…

Капитан Плещеев не был в полном порядке – его глаза болели и неостановимо слезились, лёгкие пылали, но больше всего урона, конечно же, оказалось нанесено его самолюбию. И именно поэтому жаловаться сейчас начальнику он был не в состоянии.

Пока Велецкий разрезал пластиковые стяжки на его руках и ногах и давал ему мокрую тряпку, чтобы прикрыться от дыма, Денис и Захар заглянули в подсобку, куда занесли Женю Тишкевича. В подсобке как раз сыскались их коллеги, Иван Шульгин и Тарас Полоус.

Как только и их освободили от пут с кляпами, подпоручик Лесников с благодарностью отметил:

– Ваше высокоблагородие, хорошо, что Вы подоспели! Без Вас тут бы стало слишком жарко! – и тут же с любопытством спросил: – А что Нойманн?

– Нойманн в порядке, жив-здоров, – ответил Велецкий. – Мексиканцы из помянутого мною синдиката, судя по всему, не имели целью причинить вреда. Простой шантаж.

– Шантаж? С такими-то дюжими наёмниками?! – воскликнул, забыв про субординацию, перенервничавший подпоручик Тишкевич.

Подполковник повернулся и пристально посмотрел на него, подняв бровь.

– Шантаж, Евгений Сергеевич, только тогда эффективен, когда очевидна серьёзность злого намерения, – ответил он.

Женя сразу стушевался, а остальные прекратили расспросы.

Легендарный и чересчур самодостаточный Велецкий и в этот раз умудрился во всём разобраться сам. Пусть даже его соратники и почти сумели скопом провернуть то же самое.

* * *

– Мой дорогой Тимур, сидите сегодня с Ольгой дома, никуда не выходите и никого не впускайте. До вечера я вернусь сам или пришлю кого-то доверенного, которого вы оба знаете в лицо.

– Что с тобой? Тебе…

– Да, мне страшно. Надеюсь, что вам бояться нечего. Но всё же дом не покидайте и дверь не открывайте. И вот ещё, держи-ка эту штуку. Но помни, что без погон тебе её иметь нельзя. А потому никому не показывай. И без нужды из неё не стреляй.

– Не волнуйся за нас. С нами всё будет хорошо.

– Только за вас, дорогие мои, я в этой жизни по-настоящему и волнуюсь…

* * *

Холодный дождь заливал Петроград, будто стараясь смыть его в Неву. Силуэты людей, бежавших по улице в надежде добраться до парадной и не промокнуть окончательно, были едва различимы в вечерних огнях машин.

Тёмно-коричневый роскошный автомобиль с затемнёнными стёклами и узнаваемой «летящей леди» Роллса и Ройса на капоте остановился в Свечном на углу с Лиговкой. Тёмная фигура отделилась от стены и проворно юркнула в приоткрывшуюся дверь машины. Дверь тут же закрылась – и блестящий от капель автомобиль, высокомерно рыкнув, плавно тронулся с места, чтобы сделать круг по кварталу, пока господа внутри разговаривают.

– Добрый вечер, Александр Климентович, – человек в котелке на заднем сидении сказал это так, что было ясно, что имел он в виду обратное.

– Добрый, Ваше сиятельство. Чем обязан такой скорой аудиенцией? – подполковник, только что севший в машину, стряхнул капли воды с рукавов плаща.

– Кроме благодарности за очередное с блеском исполненное поручение, у меня всё же остался к Вам вопрос по завершении дела.

– Вопрос, мессир?

– Да. «El Fuego» вам угрожали?

– Угрожали. Но пусть это не беспокоит Ваше сиятельство, я могу защитить себя и свою семью. Не смею Вас утруждать просьбами на этот счёт.

– Смело, господин подполковник. И безусловно в Вашем духе, ведь каждый знает, как Вы любите работать в одиночку. Но в этот раз я попрошу Вас принять нашу помощь. «El Fuego» сильны. И, что главное, они не присылают пустых угроз.

– И тем не менее. Благодарю Вас покорнейше за предложенную поддержку. Пока я в ней не нуждаюсь.

– Что ж, Ваш выбор. Но знайте – если Ваше мнение вдруг изменится, Вам нужно лишь позвонить. Нам действительно дорога Ваша поддержка наших начинаний, а потому Вы можете всецело рассчитывать на ответное содействие.

– Спасибо ещё раз, Ваше сиятельство.

Внезапно по соседней улице пронеслись машины экстренных служб с сиренами. Подполковник резко посерьёзнел лицом и рывком обернулся на звук.

– Велецкий, в какой стороне отсюда Ваш дом? – медленно произнёс человек в котелке, делая знак водителю притормозить.

Но тут по улице громко прошумели новые сирены, да в том же направлении – и Александр Климентович, прямо на малом ходу открыв дверь машины, сорвался с места и растворился в темноте.

* * *

На Филиппов день гуляли все, не вспоминая про пост. Гуляли в Таврическом, через который правящая коалиция протащила концессию – и теперь у страны на полвека был доступ к далёкой перспективной нефтедобыче, да притом и почти без первоначальных вложений. Гуляли в гильдии нефтяников, половина которой рассчитывала поживиться на новом месторождении, а вторая уж не рассчитывала, а вполне определённо строила планы войти в долю с Нойманном. Гулял сам Корнелиус Нойманн, получивший благодаря русскому протекторату доступ к жиле «чёрного золота». Гулял, правда, сдержанно и как-то напряжённо, но это, верно, лишь потому, что осеннею порою американская часть его натуры поборола русскую, а за океаном, всякому известно, не умеют гулять так, как здесь…

Гуляли и в Охранном отделении, где теперь уже доподлинно были уверены в том, что всё улеглось, международного скандала удалось избежать, а значит можно приступить, наконец, к награждению причастных и непричастных. Подполковник Велецкий был на радостях вызван Рязановым куда-то в высшие сферы. Поговаривали даже, что на Высочайшую аудиенцию… Это, конечно, вряд ли, но вот что с товарищем министра они сейчас уговаривают очередное приношение французских виноделов – это как пить дать!

На улице шёл сильный дождь, даром что на носу декабрь по новому стилю. Дежурный принёс промокший конверт на имя начальника как раз во время очередной здравницы в честь Государя. Отслушав гимн, капитан Плещеев, ещё не садясь обратно на стул, походя взял конверт с подноса. Хм, без адреса, подписан на печатной машинке…

Он хотел было отнести конверт в кабинет Велецкого, но, воодушевлённый гимном и разгорячённый шампанским, помедлил под взглядами товарищей, да и открыл его – кто здесь наперсник командира, в конце концов! Кого хвалили перед самим генералом…

«Вы напрасно продолжили поиски янки. Подумайте об этом, когда будете строить новый дом и новую жизнь на пепелище!»

Юрий Степанович сперва покачнулся, стараясь собрать порядком уже разбежавшиеся за вечер мысли – да и кинулся на улицу опрометью как был в одном мундире, прямиком в мёрзлый ливень. Только крикнул дежурному, чтобы подполковника срочно, срочно вызвонили домой.

За руль нельзя, хотя и очень хотелось. По счастью, одно из служебных авто стояло прямо перед входом, да и водитель был внутри. Плещеев вихрем влетел на переднее сиденье и, задыхаясь от волнения, потребовал доставить его по адресу командира, который знал на зубок. Взглянув в глаза капитана, шофёр даже не спросил форменного разрешения, а сразу же молча включил сирены и принялся гнать что есть мочи. Но всё равно не успел.

Знакомый переулок был оцеплен огнеборцами.

Те уже сбили пламя, но всё равно методично поливали из брандспойтов дом, бывший ещё утром трёхэтажным. А на пороге дома, не обращая внимания ни на кого вокруг, сидели двое: мальчик лет одиннадцати и маленький человек в перепачканном сажей местами прогоревшем мундире с бездыханной девочкой на руках.

* * *

У холодного окна по другую сторону от ветреного и зябкого ноября за маленьким столиком сидели двое – мальчик и мужчина. Оба осунувшиеся и усталые так, как не устают ни от одной самой тяжкой работы. Мальчик сидел, опустив глаза и бессильно опершись на стол, а мужчина держал его руки в своих и иногда сжимал их так, словно держал мальчика на краю бездны.

– Папа… Я забуду это?..

– Нет, не забудешь… Но в будущем обязательно найдётся что-то ещё. Что-то ещё, кроме этого. То, что тоже можно помнить.

– Можно, я найду тех, кто это сделал? И они мне заплатят…

– Обещаю тебе, Тимур, я найду их раньше тебя. И раньше, чем они сами думают.

Мальчик на секунду отвернулся и смахнул что-то с глаз.

– Не держи в себе ничего, Тимур, прошу тебя. Со мной ты можешь открыто говорить обо всём. Даже…

– Я же мог спасти Ольгу!..

– Ты прав. И я тоже мог спасти её. Но… что нам теперь остаётся? Делать то, что в наших силах. Спасать тех, кого ещё можно спасти…

– Я буду делать так, когда вырасту! Как ты!

– Да. И я знаю, что у тебя это получится лучше, чем у меня. И знаю, где тебе лучше всего было бы этому учиться. Я увезу тебя в Москву, подальше от… отсюда. И от меня.

– От тебя?.. Но почему, папа? Я не хочу… не хочу далеко…

– Прости, Тимур… Но только так у меня будет надежда на то, что ты жив и здоров. Не надобно тебе оставаться в Петрограде, пока я здесь…

* * *

Летом 1978 года Тимур Велецкий успел дважды побывать на гауптвахте – точнее, в том месте, которое именовалось этим грозным словом в Третьем Московском кадетском корпусе. Офицеры-воспитатели сравнивали два табеля и дивились: в табеле успеваемости, как и в прошлом году, не сыщешь места, свободного от похвал, а в табеле дисциплины – свободного от взысканий. Подростковые «бунты» были делом обыденным для корпуса, в котором мальчики находились безвыездно порою по несколько лет подряд. Но даже на их фоне Тимур умудрялся чудить.

Нет, он не задирал младших. Он даже заступался за них, когда кто-то из старших кадетов хотел дёшево утвердиться… Правда, и дежурным офицерам на этих старших после не докладывал. Офицерам, ясное дело, не грубил, но и «будет исполнено» отвечал не сразу, а лишь по некотором размышлении и то не всегда. Отлучался в самоволки средь бела дня, но после непременно извинялся. Более же всего пренебрегал правилами безопасности – что на марш-бросках, что на учебных стрельбах, которые полюбились юноше сверх всякой меры, что на занятиях по верховой, которые и нужны-то были лишь в угоду традициям офицерского воспитания…

И даже если бы кому пришла в голову сумасбродная и совершенно недопустимая мысль копаться в личных вещах кадета, то и тогда едва ли умудрился бы он связать перемены в поведении ученика с коротким письмом в плотном конверте:

«Я оставляю тебе всё своё имущество. Документы у Матвея Фёдоровича, нашего нотариуса. К тому времени, когда ты придёшь в совершенные лета, домик, купленный мной на паях в подмосковном Семёновском, должен быть построен и отделан. Ты сможешь начать там новую, свою собственную жизнь.

Я прошу тебя быть смелым и честным, и всегда прислушиваться к голосу сердца, но ещё более – к голосу разума.

И, наконец, я запрещаю тебе лишь две вещи: искать меня и беспокоиться обо мне. Мои дела не позволяют иметь такое сокровище, как семья. Я должен был понять это раньше. Но я горд тем, что ты носишь фамилию Велецкий. И всегда буду помнить об этом»

Свой тринадцатый день рождения Тимур встретил, против собственных ожиданий, не на гауптвахте, а в более чинном месте – в госпитале.

Госпиталь был самым обыкновенным, муниципальным, хотя и обновлённым социалистами за казённый счёт одиннадцать лет назад. Однако представления о необходимости спартанского воспитания для юношей всё ещё были сильны, а потому палата мальчиков была скромна, да к тому же и двухместна. Но на меблировку Тимур мало обращал внимания, а делить пространство с обитателями второй койки получалось быстро и без споров.

Тимуру нравился предыдущий сосед по палате – бойкий и неунывающий Серёжа Востряков, третий сын в семействе лавочника. Он каждый день угощал Тимура чем-нибудь вкусным из домашних ссобоек и обещался непременно взять его к себе приказчиком, когда вырастет и обязательно откроет большое дело.

Но третьего дня Серёжу выписали, и в палату поступил новенький, имени которого Тимур так и не запомнил. Вечно грустный и не по возрасту требовательный, он не был нытиком, но всегда был словно бы чем-то недоволен.

Новенький был старше Тимура годом, а то и двумя, но на фоне физически развитого красавца кадета смотрелся худощавым подростком. Они были несхожи во всём, вплоть до причин попадания в больницу: на Тимуре после падения с лошади прямиком на неподатливый барьер не было, как говорили, живого места, однако через несколько месяцев упорного лечения врачи прочили ему полное восстановление. Новенький же повредил ногу вроде бы и не сильно, и скоро уже должен был идти на выписку, однако с детской мечтой об офицерской службе он теперь должен был проститься. Он даже мог почти свободно ходить по палате, однако врачи рекомендовали ему в совершенных летах иметь при себе если не костыль, то по крайней мере трость. На всякий случай.

Тимур много говорить не мог, да и никогда не учился. А вот его новый сосед учился упорно, хотя от природы был вовсе к этому не расположен. И скоро Тимур привык и к шепелявости, и к лёгкому заиканию, и к иным аффектациям – привык, потому что ему стало интересно слушать. Новенький рассказывал про историю, про своих предков и про русские древности вообще, про детство и взросление человечества в те чарующие страшные эпохи, когда мир был ещё юн…

«Пойду в офицерское училище – непременно запишусь на факультатив по истории… хотя бы по истории права», – пообещал себе Тимур.

Мальчик причудливо выбирал рассказы для Тимура. Он рассуждал про неприглядные, кровавые грани прошлого, словно бы любуясь ими. Про те дни, когда милосердие отбрасывалось за ненадобностью, а простая человечность растворялась в ожесточении борьбы… Но после третьего или четвёртого рассказа Тимур уже знал: даже топот гуннской конницы, даже ад польского нашествия – это ещё не конец.

В обречённом Цареграде, осаждённом персами и аварами, откроются храмовые сокровищницы, как последний источник средств для спасения Отечества. И неутомимый император найдёт союзников среди самых диковинных варваров, и самолично поведёт на врага воспрявших духом римлян – в атаку безнадёжную, а потому неудержимую.

Над слиянием Оки и Волги Кузьма Минин немыслимым даром убеждения поднимет сограждан против законной власти Владислава Васы Польского – для спасения уже, казалось, не существующей России.

И даже над пепелищем растоптанной Рязани найдётся место для нечаемой, неосязаемой ещё надежды – пусть даже воплотиться ей суждено не сейчас и не здесь.