Читать книгу Транквилизатор. Комикс ушедшего лета - Дмитрий Алексеевич Варламов - Страница 3

Крепкий предрассветный сон, полный цветных и ярких образов, прервал электронный сигнал будильника на мобильном. Привычка просыпаться именно под эту мелодию сделала её до тошноты назойливой. Тимофей брякнул телефон о стену, и будильник замолк. Парень спрыгнул со второго яруса постели, втиснулся в сланцы, отыскав их под кроватью, снял со спинки стула джинсы, оделся. Сосед напротив сладко храпел, что—то непонятное бормоча себе под нос. Желтые стены с отошедшими в углах обоями, обросшее пылью окно.

Тимофей достал из тумбочки электрический чайник, аккуратно придерживая дверцу, чтобы та не отвалилась; включил его в розетку, зажав кнопку электропитания кухонным ножом, потому что только таким способом можно было заставить его работать. Чайник он водрузил на стол, покрытый затертой скатертью, среди упаковок лапши быстрого приготовления, надкусанных и уже задубевших ломтиков хлеба, жирных столовых ложек, сковороды с остатками полуночного ужина и вороха иного мусора. Сам, застелив постель, направился на кухню. Кухня родного еще советской постройки общежития: нежно—розовые стены, как свидетельство недавнего капремонта, подконтрольно отдраенные перед вчерашним отбоем полы, покрытые старой багряной плиткой, холодно—белые раковины и маленький изрезанный столик. Сквозь широкое окно с повисшей на двух гвоздях стальной решеткой был виден свежий рассвет. За муравьиной стройкой, за серым редколесьем поднималась теплая звезда по имени Солнце.

Парня, который заметно торопясь совершал сейчас утренние процедуры, звали Тимофей Шаламов, – высокий худощавый белобрысый студент солиднейшей Государственной Технологической Академии, в современнейшем общежитии которой он и встретил это утро. Закончив с этим, он вернулся в свою комнату, наспех хлебнул чаю, сложил в дорожную сумку вещи, белье, сгреб из тумбочки весь свой хлам, оделся и направился по коридору к лестнице. Дверь закрывать не стал, потому что закрыть её можно было только изнутри и только специальным стратегическим тапком. За углом общежития взмахом руки Тимофей тормознул желтый «жук» маршрутного такси и исчез с этой улицы. Вовремя нажатая на плеере кнопка play потянула его день в ритме клубных рвущихся треков. Ни набитые троллейбусы, ни вокзальная толкотня, ни жаркие вагоны не могли испортить настрой этого парня. Он ехал домой.

Два с половиной часа на жесткой, слепленной из реек, скамейке в вагоне старенькой Областной электрички, пол сотни музыкальных дорожек, полторы сотни километров пути, и Тимофей сошел на перроне не большого провинциального городка, откуда был родом. Среди разношерстной толпы Тимофей быстро разглядел двоих. Одного, среднего роста парня, крепкого телосложения, темно—русого, коротко под «бокс» стриженного звали Андрей Шаламов. Тимофею он приходился старшим братом. Вторым, стройным брюнетом с большими серыми глазами и модельной стрижкой, был Станислав Шевчук. Тимофей поприветствовал обоих, и они вместе спешно направились к машине на привокзальную стоянку.

– Погода—то у вас не лётная, – обронил Тимофей, глядя на присыпанное пеплом небо. – Я с Областного выезжал – пекло.

Встретившие никак это не прокомментировали. В наполированной иномарке, серый металлик, их ждал Владимир Шаламов, двоюродный брат Тимофея. Крепкий атлетичный парень, аккуратно постриженный, не броско, но дорого и со вкусом одетый.

Многочисленный клан собирался в этот день не просто так, а по причине знаменательного события. Андрей Шаламов на глазах у всех друзей и родственников решил, наконец, покончить с холостяцкой жизнью. Было ли это решение спонтанным или обдуманно взвешенным оставалось загадкой для всех, в том числе и для его друга Станислава. Избранницей, которую звали Светлана, и выкупать которую (по старинной традиции) они сейчас ехали, Андрей знал не первый год. Но по легкой растерянности в глазах и едва уловимой дрожи в руках, которыми он пытался сейчас прикурить, можно было заметить, что он нервничает.

– Кем ты работаешь? – болтал Тимофей, когда они тронулись.

– Инженер—технолог машиностроения и…

– Ой—ой—ой, не нужно так много умных слов, – запричитал он, перебив Владимира.

– И как по деньгам?

– Четвертак выходит, – коротко ответил тот.

– Норму́ль. Учился? Долго?

– Четыре года. В Областном.

– И я как раз оттуда.

– Закончил, кстати? – подключился к беседе Станислав.

– Да! – с гордостью рапортовал Тимофей. – Красный диплом с отличием!

– Ништяк.

– Красный за ящик белого полусладкого, – уточнил выпускник.

– Как же без этого, – растянулся в улыбке Стас.

– Что потом думаешь? – интересовался Андрей.

– Думаю, что плачет по мне военком, но печаль его безутешна. Потому как нацелен я на высшее. Арту́ха1, там же в областном, на Западной. На неделе поеду с ректором погутарю, бюджетных мест мало, а пла́тку я не потяну.

– Куда дальше? – прервал их Владимир, ведший машину.

– Вот, вот, вторая этажка… второй подъезд… паркуйся. Стасян! – Андрей, сидевший спереди, обернулся: – валюта е?

– Как в банкомате.

Они вышли, остановившись у подъезда панельной девятиэтажки. Рядом уже стояли перетянутые свадебными лентами машины.

– Я вас здесь подожду, – сказал Владимир. Закурив, присел на капот своего отполированного до блеска авто.

– Я у тебя сумку тогда оставлю, – отозвался Тимофей и, получив одобрение, последовал за братом в подъезд, задорно хлопнул засуетившегося Стаса по плечу, с улыбкой добавил:

– крепись, свидетель!

В прихожей просторной квартиры их ждали градусом подкрепленный отец невесты, беспокойная мать и просто бессчетное количество тёток, дядек, бабушек, дедушек и, вероятно, совершенно случайных людей, которых силой гравитации затянула сюда повышенная плотность людей на квадратный метр пространства. Во всех комнатах слышалась возня сборов. На кухне скоро накрывали на стол. Добрая нервотрепка чувствовалась в доме и отражалась в глазах Андрея и Стаса, на чьи плечи, как свидетеля, ложилось немало обязанностей.

– Здравствуйте, гости дорогие! – завопил кто—то. – У нас товар, у вас купец!

При входе в гостиную был выставлен широкий стол, преграждавший путь в комнату. На двери висела штора, укрывавшая от любопытных глаз. Неожиданно перед гостями материализовалась не адекватно бойкая дама и, встав за этот стол, как за трибуну аукционных торгов, принялась красноречиво ораторствовать.

– Ах, каков жених: строен, статен, красииив! Но и невеста хороша: бровями черна, щеками румяна! Да и приданным короба полны. Чем же ты нашу красавицу выкупать будешь?

В ответ на такой монолог, Стас, абсолютно ничего не говоря, со звенящим грохотом высыпал на стол кулак монет. За шторкой прыснули смехом. Женщина еще что—то залепетала, но Шевчук с прежним невозмутимым видом вывалил на стол мелочь из второго кармана.

– А родители-то! Родители горюют, печалятся, – не унималась та, – с дочкой любимой прощаются. В чужой ведь дом отдают!

В этот момент Андрей зацепился взглядом за багряно—красный фас отца невесты, и что—то в его по удавьему спокойных глазах показалось ему странным. Стас тем временем, послюнявив пальцы, принялся отсчитывать толщу купюр, не досчитав которые до конца, швахнул о стол.

– Ну, вот сейчас и посмотрим, как жених свою невесту ценит! Любит ли?! Приголубит ли?!

Андрей заметно нервничал, Тимофей с ухмылкой, как и многочисленная публика, облепившая их, наблюдал за происходящим. Стас с молчаливостью сейфа, достал веер тысячерублевых бумаг, и нарочито, будто Роял Флэш, принялся раскладывать на столе, поглядывая на реакцию свахи.

– А ну—ка, а ну—ка! – подзадоривала их неугомонная. – Покажите, расскажите, чем жених похвалиться!

Дальше пошли пятитысячные. Из комнаты послышался шепот, и женщина, уже спокойнее, изрекла:

– Ладно, сватья, вижу, вы – люди солидные, а вот смекалистые ли? Дадите мне пять рублей бумагой, невеста – ваша.

Гости озадаченно переглянулись, из комнаты донеслись упреки в адрес заведенной свахи, но Тимофей, протиснувшись сквозь присутствующих, ударил по столу голубоватой советской пятирублевкой. На том и порешили.

Дальше, после торжественного воссоединения молодых, все прошли на кухню, где отец сагитировал гостей хлопнуть по одной. Успокоив нервы, дружно, дабы не тормозить церемонию, засобирались. Жених подхватил невесту на руки и исчез за дверью. Остальные ломанулись следом. Дверцы машин хлопнули, моторы заурчали, сигареты задымились, свадебный эскорт тронулся.

– Бойкая тётка! – комментировал Стас.

Они, (Андрей, Шевчук и Шаламов), ехали с Владимиром первыми.

– Вот ведь барыга, – не унимался Станислав, – я думал хоть десятка останется.

– Развела?

– Ещё как! Пять рублей, говорит, купюрой. Ты где её вообще взял, – обернулся он к Тимофею.

– Бате вечная память, – кивнул тот на небо, – он их в детстве собирал на велосипед. Да не сбылась мечта.

– Как и у всей страны.

– Они к нам специально самую хлесткую подослали! – бормотал Стас, пытаясь снять с себя куртку. – Андрюх, где там ленточка?

Он нацепил на себя алую ленту свидетеля и облегчённо закурил.

– Куда дальше? – интересовался Владимир.

– Вот, налево поворачивай и прямо.

На широких ступенях ЗАГСа их уже ждал оператор – пузатый мужичок, обвешанный проводами, какими—то приборами и с камерой в руках. В её объектив постановочно въехали две тщательно тонированные иномарки, из первый выскочил Андрей в чёрном строгом костюме, при галстуке. Привыкший максимум к военной форме, выглядел странно, но держался уверенно. Следом вышел Шевчук в как по нему сшитом изумрудного оттенка пиджачке и синих джинсах. Из—за захлопнувшейся дверцы неуклюже выполз Тимофей. Стас зацепился взглядом за стеклянный глазок видеокамеры и, развернувшись к ней спиной, брякнул ему на ухо:

– Чувствую себя премьер—министром Японии.

– Почему Японии?

– Потому что с похмелья. Знаешь, как вчера мальчишник отгуляли? – протеребил Шевчук, нервно затянулся и поспешил по ступеням внутрь.

Из второй машины юрко выскочила свидетельница – не высокая, но пронырливая, белокурая девушка в сером костюме, высоких кожаных черных сапожках, с алой лентой, перекинутой через плечо, как патронташ пулемета, и букетом сочно—красных роз.

Андрей помог невесте выйти из машины. Она аккуратно придерживала подол белоснежного платья, когда каблуки лакированных туфель коснулись асфальта. Несмотря на стянутое пеленой небо, её плечи были открыты, и уложенные кудри темных волос густой прядью скользили по ним. В руках она держала небольшой букет мелких, словно морские брызги, светло—алых цветов.

Рядом на парковке уместились еще пять машин, из которых повылуплялись друзья и родственники. Человек двадцать, быть может. Тимофей, раздобыв где—то фотоаппарат, принялся ловить в объектив виновников этого торжества, но в кадр влез Шевчук.

– Подождать придется, у них там что—то не готово. А подождать внутри, говорят, можно.

– Тогда так сделаем, – подключился оператор, – я отсниму появление. Первые жених с невестой. Жених пропускает невесту, – указал он Андрею, – потом свидетели, следом гости. Идем на меня в камеру не смотрим, улыбаемся.

И запись пошла. Пестрая свадьба хлынула в двери ЗАГСа, влилась в зеркальные стены комнаты, предваряющей зал бракосочетания, в них отражалось волнение присутствующих вместе со вспышками фотоаппаратов. Объектив камеры ловил ускользающие взгляды, время тянулось медленно.

Жених с невестой. Жених со свидетелем. Свидетельница с невестой. Невеста с подружками. Невеста без подруг. Невеста стоя. Невеста на руках. Наконец, фотосессию прервала регистратор, пригласив всех в зал. Оператор раздал установки для взглядов, шагов, улыбок и поворотов. Грянул марш Мендельсона.

– Добрый день, дорогие новобрачные и гости, – заученно начала женщина, рада приветствовать вас в этом зале.

В кадре мелькал взволнованный взгляд Шевчука, который стоял позади жениха.

– В жизни каждого человека бывают незабываемые торжественные события, – продолжала она, – сегодня у вас именно такой день. Вы решили соединить свои сердца и судьбы.

Тимофей пристроился позади остальных, с любопытством наблюдая за происходящим.

– Прошу вас ответить, является ли ваше желание стать супругами вами глубоко обдуманным, взаимным и искренним? Прошу ответить Вас, Андрей…

– Потом куда? – спрашивал Владимир.

– Не знаю, по городу, наверное, покатаемся, – ответил Тимофей, – к Вечному Огню на возложение. Куда там еще обычно ездят? Пока Спилберг не скажет «снято», – кивнул он на оператора, вальсирующего вокруг молодоженов.

– А застолье где будет?

– В шашлычке, у моста.

– В соответствии с семейным законодательством Российской Федерации ваше добровольное желание дает мне право зарегистрировать ваш брак. Прошу вас подписями скрепить ваш семейный союз. Жених, прошу сюда.

Тимофей подкрался ближе и профессионально прицелился, пара вспышек увековечили момент.

– По желанию брачующихся прошу почетных гостей засвидетельствовать решение Андрея и Светланы.

Далее регистратор предложила новобрачным обменяться кольцами. «Да, алло, – громким шепотом отвечал на звонок кто—то из приглашённых, – я на свадьбе… нет, не на своей, я чё, идиот что ль, жениться? Давай потом…»

– Именем Российской Федерации объявляю вас мужем и женой! Поздравьте друг друга первым супружеским поцелуем.

Новобрачные, наконец, облегченно улыбнулись. Зал грянул аплодисментами, молодые поцеловались. Регистратор отрепетировано облила их пожеланиями светлой и счастливой жизни, вручила свидетельство о браке и, предложив присутствующим поздравить молодоженов, закончила. Гости хлынули к ним, целуя невесту, пожимая руку жениху, и наоборот… почему—то. Еще несколько фотосессий, постановочный проход на камеру под удары потных ладошек друг о друга. Тронулись.

Свадебный кортеж с шумом автомобильных сигналов прикатил в центр города, где за Аллеей Славы находился Вечный Огонь. У всех брачующихся здесь была традиция возложения цветов к монументу Вечного Огня. Мало кто понимал связь мемориала со свадебным торжеством, но традиция – есть традиция. Молодые и свидетели под пристальным контролем оператора украсили памятник цветами. Разумеется, и тут не обошлось без еще одной фотосессии.

В объективе камеры Тимофея, который уже вошёл в роль внештатного фотографа, появилась знакомая фигура. Среднего роста худощавый темноволосый парень лет восемнадцати с широкой, совсем не пропорциональной для его сухого лица, улыбкой протянул руку.

– Ты чего тут?

– Да вот, братан женился.

– Ааа, празднуете, – с его лица не сходила растянутая ухмылка. Шаламов пристально с нескрываемым интересом заглянул в его раздраженные белки глаз, похожие скорее на капли эпоксидной смолы с затвердевшими в них нитями красной акварели и, с хитринкой, спросил:

– Есть чё?

Казалось, что больше некуда, но его чеширская улыбка стала еще шире.

– Есть «пяточка», – ухмыльнулся он, уводя взгляд в сторону в попытке удержаться от необоснованного смеха. Тимофей же, напротив, с лисьей вкрадчивостью ловя узкие щелки глаз приятеля, попрошайнически вытянул:

– Бра́тко, дай пятку.

Парень, не выдержав, вспыхнул не здоровым смехом. С минуту не мог успокоиться, попытался прикурить и, сделав несколько тяг, понемногу взял себя в руки.

– Сам—то как?

– Как российский флаг: то белый, то красный, но чаще «синий». Как учеба?

– Защитился уже.

– Красава. А Лёха?

– Давно уж его не видел.

– Как так? Вы ж на одном курсе.

– Так он в шараге раз в полгода появляется. На защите вообще не был.

Парень усмехнулся клубами дыма из узких ноздрей.

– Тимон! – окликнул его Стас.

Занятый разговором со старым приятелем, он и не заметил, как все уже сели по машинам.

– Ну, давай.

– Давай. Наберёмся.

Они ударили по рукам, и Тимофей поспешил к машине, аккуратно убирая в карман переданный ему при рукопожатии небольшой бумажный пакетик. Знакомый проводил его прищуром блестящих глаз, глубоко затягиваясь.

– Ты чего там? Встретил кого?

– Давай курить.

– Может, доедем уже?

– Давай—давай.

Тимофей, получив просимое, принялся мастерить косяк.

– У тебя есть что ль чего? – заинтересовался Стас.

Шаламов, ни слова не говоря, раскрыл полученный пакетик и одним вдохом всосал содержимое в сигарету.

– Йо—хо—хо! – воскликнул при виде такого Шевчук.

Тимофей уплотнил папиросу и, послюнявив, прикурил.

– Держи.

– Хорошая?

– Не знаю. Угостили.

Стас настороженно взглянул на него, затягиваясь.

– Нас не убьет гостинец твой? Мне еще всю свадьбу рисоваться.

– Да не гони. Вован? – Тимофей протянул косяк.

– Не, за рулем не буду.

– Ну, смотри.

Он сжал папиросу в пятерню и вытянул дым из кулака глубокой затяжкой, откинувшись на заднем сидении. Они ехали втроем, и оно было в полном его распоряжении.

– Может, Андрюхе оставим?

– Не, – усмехнулся Стас, – его Светка съест.

– Думаешь?

– Ну, представь, накуренный жених на свадьбе.

– В натуре, – улыбнулся Тимофей.

Наконец, машины остановились у длинного одноэтажного здания из красного кирпича. У дверей молодых уже встречали мать Шаламовых, – женщина среднего роста лет сорока в вишневом платье с короткими пышными светло—русыми волосами. В руках у нее была двустворчатая икона. Рядом дядя братьев, – плечистый поджарый мужчина, – держал каравай. Мама невесты, – не высокая полная добродушная брюнетка в зеленом платье.

– Добрый день, уважаемые молодожены, – начала женщина, на которой сегодня лежало руководство этим мероприятием, – говоря проще, тамада, – мы рады приветствовать вас в день вашего бракосочетания. По обычаю, молодых встречают родители. Поклонитесь им в пояс и отведайте хлеб—соль.

Мамы благословили своих детей, перекрестив иконой, супруги отведали каравай, и все прошли в зал. Вдоль широких окон справа тянулся накрытый стол. Слева выстроенные чуть ли не по росту гости встречали молодых, осыпая их, по традиции рисом и дружно скандируя поздравления. Отдав дань обычаем и церемониям, уселись за стол. Во главе его – молодожены в окружении свидетелей и родителей, тут же рядом, старательно избегая прицела видеокамеры, присел и Тимофей, узким пепельным взглядом окидывая всех вокруг. Стас, будучи в звании свидетеля, что предполагало определенный перечь обязанностей, почал бутылку шампанского, съездив далеко вылетевшей пробкой бабульке по маковке. Выпили за молодых, за родителей, за близких родственников, за дальних родственников, за друзей, за гостей. Полились поздравления и налоговый сбор денег и подарков. Подняли Шевчука, сунули в руки микрофон, призвали представиться.

– Станислав Алексеевич, – брякнул он, деловито поправляя пиджак, примагничивая к себе многочисленные взгляды полного, человек на сто, банкетного зала. Изрек нечто глубокое, настолько глубокое, что некоторые даже погрузились в эту глубину в поисках смысла, вручил подарок, зацепившись взглядом с Тимофеем, не к месту нервно хихикнул, и, опрокинув рюмку, выкрикнул: «горько!» Шутками—прибаутками, стопками—прихлопами празднество разгоралось. Гости пошли в пляс.

Тимофей вышел на улицу. За окнами басила музыка, слышался смех, веселые возгласы. Пасмурный день начинал скоро затухать. Сумерки уже сплетались в тонкую паутину в глухих дворах и темных подъездах. Хмель приятно отдавал в голову. На парковке паренёк в белой рубашке пытался усадить свою спутницу в машину. Та явно была против. Тимофей стрельнул у него сигарету, закурил.

– Ааа, мммолодой человек, – промямлила молодая девушка, пышногрудая блондинка лет двадцати, – не дадите ли прикурить?..

Шаламов чиркнул зажигалкой.

– А вы, наверное, со стороны жениха будете, да? Я на вас весь вечер смотрю, такой симпатичный мммолодой человек…

– Я – брат, – ответил Тимофей.

– Чей?

– Жениха.

– Жениха?! – воскликнула она. – Никогда бы не подумала.

– Почему? – возмутился Шаламов.

– Совсем не похожи, – заявила блондинка, едва удерживаясь на высоченных каблуках. Тимофей списал этот странный вывод на алкоголь и отмахнулся:

– Ну, я в отца, говорят, пошел.

– А где отец?

– Убили, – наиграно серьезно пробасил Шаламов.

– Уммм… сочувствую, – соболезновала девушка, жалостливо выпучив глаза, икнула и, шатаясь, вползла в машину.

Докурив, Тимофей вернулся в зал. Но не успел он занять место, как его за руку втащил в толпу Станислав. Тамада организовала какой—то очередной конкурс, чтобы всем на утро было не только тяжело с похмелья, но и стыдно от содеянного. Тимофей оказался в команде жениха, вместе с ним по долгу свидетеля отдувался Шевчук и еще человек пять из друзей и родни. Кто—то предательски выпихнул Шаламова первым. Тамада вручила ему широченные цветастые семейные трусы и дала команду DJ, тот включил провокационно энергичную музыку. Шаламов успел заметить, как справа от него какая—то тётка из команды невесты, то есть противника, шустро напялила на себя такого же формата белье и, изящно тряся грудью, понеслась вперед.

– Давай, Тимон! – крикнул Шевчук.

И ему ничего не осталось, как сделать то же. Нацепив на себя желто—зеленые в цветочек труселя, он сайгаком поскакал вперед, уже, наверняка, жалея, что согласился на это. Метрах в восьми от него Тимофея ждал Андрей, чьим заданием было наполнять рюмки подбегавшим. Смысл, как не трудно догадаться, заключался в том, чтобы быстрее условных соперников опустошить бутылку водки. Опрокинув, не закусывая, Шаламов поспешил обратно, прямо на бегу снимая трусы. Эстафету он передал Шевчуку, тот справился на удивление быстро и, избавившись от экипировки, протиснулся сквозь толпу участников к другу.

– Это какая—то «шляпа», Тимон!

– Ты это только сейчас понял?

Следом отстрелялась родная тетя Шаламова – пышная, но весьма энергичная дама. До этого момента Станислав и предположить не мог, что семейные трусы можно надеть поверх юбки. Оказалось, что для пьяных русских нет ничего невозможного. Потом обмундирование перепало изрядно подвыпившему дяде жениха. На него их надевали всей командой. Он, петляя, добрел до Андрея, взял рюмку и хотел было высказать тост, но участники быстро осекли его, чуть не насильно влив алкоголь в глотку. Стас и Тимофей сделали еще несколько подходов (точнее пробегов), но победы все—таки не добились. Предприимчивая невеста, щедро разливая водку через края, одержала верх со счетом «три шота – ноль». Гости вернулись за стол.

Тамада уже особо не надрывалась, время близилось к ночи. Музыка басила, не умолкая. Свадебная масса разбилась на компании: кто—то не покидал танцпол, кто—то закидывался алкоголем, многие засобирались домой. Тимофей, стрельнув сигарету, вышел на улицу. Тьма расплескалась в подворотнях, городские огни пялились со дна города, свет фар проезжающих автомобилей облизывал изъеденный асфальт.

– Пойдем, – из дверей кафе вылетел Шевчук.

– Куда?

– Домой, на электричку. Андрюха—то щас такси вызовет и к Светке.

Он спешно закурил.

– Я у него срезал немного из свадебного бюджета, так что пива возьмем в дорогу.

– Неплохо посидели.

– Ты—то, может, и не плохо, – раскрыл Стас, – а меня, как сельского главу, по поводу и без… Ну, ничего, щас и я расслаблюсь.

Они подошли к ларьку.

– Давай покрепче возьмем.

– Я—то заряженный, – предупредил Тимофей.

– А я за вечер только облизнулся.

С этими словами Шевчук нырнул в окошко магазина.

– Братан…

Тимофей оглянулся. Перед ним стоял небритый, грязный лет тридцати мужичок.

– Закурить… угости, пжалуста.

Он был в растянутой борцовке, трико и шлепках, его сильно покачивало из стороны в сторону, а слова давались ему так, будто он переводил их с санскрита на латиницу и лишь потом на русский. Тимофей поднес горящую зажигалку. Незнакомей долго пытался попасть сигаретой в пламя, а когда все же сумел, понял, что прикурил фильтр. Смачно выругался, с негодованием откусил и выплюнул оплавленный кончик и подкурил огрызок. Душевно поблагодарив Шаламова за услугу, он попытался переместиться на скамью автобусной остановки, но три метра до нее оказались непреодолимыми. Маленькие зеленые гномы с длинными цепкими жилистыми ручонками и большими горбатыми, словно клювы, носами, окружив бедолагу со всех сторон, стреножили несчастного и повалили на землю. Видел их, правда, только он сам.

Станислав, купив, что хотел, с интересом взглянул на выпивоху.

– Мда, хорошо ему.

– Здорово, – саркастично подхватил Шаламов, – ве—ли—ко—леп—но.

Они пошли дальше. Тимофей вскрыл переданную ему бутылку пива и в раздумье продолжил:

– Не понимаю я этих «синиц2». Бычий кайф.

– Угу, – усмехнулся Шевчук, – ты бутылку—то верни.

– Не, я серьезно…

– … если серьезно, извини, я тебя перебью, за других говорить не буду, расскажу, что знаю. Работал я в пятом цехе на Машзаводе. По осени дело было. – Шевчук отглотнул и передал бутылку другу. – Теплая была осень. Сухая, солнечная и теплая. Урожай, как раз поспел, весь август такое пекло стояло, вот пыль и легла. Помнишь эти кусты на сто пятидесятом километре?

– Еще как, – растянулся в довольной улыбке Шаламов.

– Ну вот, они подросли, смол набили, и по осени я эти елки срубил. Я даже устраивался в этот пятый цех под ней, – рассмеялся Стас. – Они меня в другом состоянии и не видели. Помню, поутру соберусь, термос заправлю, рюкзак за плечо и через парк. У меня там «ракета3» дежурная все лето лежала. Приколочу, раскурюсь и на работу. Из сосен этих выйдешь, – рассказчик выдержал паузу, – люди идут. Под этим состоянием прямо таки читаешь их всех: кто с похмелья, у кого проблемы, кто просто потух, а кто такой же, как я, – убитый, – усмехнулся Шевчук и закурил. – А я в пятый цех, – просмаковал он, – это надо знать. Единственный цех, в котором плана нет. Потому что экспериментальный, все частные не стандартные заказы к нам. Другие цеха за норму пашут, спешат, а спешка – это брак, так что по деньгам у нас иной раз и по более даже выходило. Вот. – Стас жадно сглотнул пиво. – И работал у нас мужик один, Старый – кликуха у него такая была. Он, мне кажется, всегда был… старый. Он и деда моего и отца знал. В натуре, Старый. Всегда спокойный такой, тихий, как будто что—то знал. Знал, но молчал. Сперва крепкий был, солидный. Знаешь, такой ра—бо—тя—га, – он уважительно выделил это слово. – Начальство его ценило, по всяким вопросам с ним советовались. Еще бы! У него стажа больше, чем у нас всех вместе взятых. Но ценить—то ценило, уважать уважало, а как был он батраком, так и остался. Дед—то мой у него в учениках начинал, а на пенсию старшим «бугром» ушел. А Старый до последнего работал. И начал он пить… Но не так, как у нас обычно. Уже с утра опохмеленные бродят, соображают, где б еще догнаться. Старый работал. По нему прямо видно было, что тяжко ему, все—таки не молодой уже, но работал. И сдавать он стал, пожелтел, похудел. Раньше, поучал, речи умные толкал, а потом вовсе потух. И косячить стал часто, к нему так уже, чисто за былое из уважения относились. Но людей-то не обманешь. Это все на протяжении лет, конечно, длилось, а я там не так долго работал. Только благодаря тому, что накуренный постоянно был, просёк, (располагает она как—то к этому). Вайб ловишь, людей насквозь видишь. Ну и, как говориться, в один прекрасный день, пришел он домой с работы. Жена ему ужин накрыла и отошла по делам. А он налил себе граняк… уксуса… семидесяти процентного и всадил.

– Нихрена себе! – чуть не поперхнулся Тимофей. – Его как вообще выпить—то можно?

– Он, видимо, подумал, подумал… и решил…

– … пошло оно все к черту, – договорил Шаламов.

– Ну.

– Офигеть.

– Был Старый… и кончился.

Шевчук многозначительно приподнял бутылку к небу и вылакал половину.

– Из—за работы, хочешь сказать?

– Не только, – уверил Стас, – я его, в принципе, понимаю. У меня песня такая есть – «Однотонная жизнь». Когда целые десятилетия сливаются в один доооолгий тягучий серый день, и ни—че—го в нём не меняется. Жена, как домохозяйка, дети выросли, в погоне за барышом уехали, работа без перспектив, а другой у нас и нет, сам знаешь.

– От одиночества, значит, – заключил Шаламов.

– Не то чтобы от одиночества, – мотнул головой Стас. – Представь себе интересную сюжетную RPG4 с офигеннейшим графоном на мощном движке с открытым миром практически без границ. И вот в какой—то момент своей игры ты вдруг понимаешь, что квестов, – Шевчук развел руками, – больше нет. То ли ты где—то завалил задание, то ли баг какой, то ли этот открытый мир настолько открытый, что ты так безнадежно далеко ушел от своей сюжетки, что и не вернуться уже. Вокруг тебя боты, диалоги с ними – один и тот же NPC—шный бред. И вроде бы графика по—прежнему яркая и движок мощный, а удовольствия от этого никакого. Сюжета нет.

Тимофей с интересом следил за рассуждениями друга.

– И ты представь, – продолжал он, – если даже советский работяга не вывез, вот как нам, творческим миллениалам? Куда мне со своими песнями, стихами? О ком с ними даже просто поговорить?

– Дык может в Кулёк5? – предложил Шаламов.

– А понто́в? – возразил Станислав. – Жанну помнишь? Бывшая моя.

– Ну.

– Тоже в Кульке отучилась и что? В нашем ДК детские спектакли ставит от зарплаты до зарплаты. Давай сюда присядем, – отвлекся он.

Друзья меж тем подошли к железнодорожному вокзалу, к которому через четверть часа должен был прибыть пригородный электропоезд. На нем они планировали добраться до следующей станции, где скошенными рядами тянулись частные дома поселка, откуда друзья были родом. Шевчук предложил Тимофею присесть на автобусной остановке неподалеку от вокзала, здесь легко можно было скрыться от неуместного патруля полиции, не отвлекаясь от беседы, и так же легко расслышать объявление о прибытии электрички.

– Только пива еще возьмем, – сообразил тут же Стас.

Они подошли к ларьку, и он продолжил:

– А есть ведь люди, которым вообще по фигу. Какая там самореализация? Какое там творчество? Насрать! Крепкого полтора, будьте любезны! – обронил он продавщице. – Вон, как Женёк Казак. Он, мне кажется, и не задавался никогда такими вопросами, типа, зачем живу? Кем его вспомнят? И вспомнят ли вообще? Ему по боку! Мысли примитивные: где что—нибудь упереть? Куда упёротое сдать? С кем на добытое выпить и кому по пьяни влупить? Всёёёёё! – пылко вытянул Стас и закурил. – Я не хочу так, я не могу так. Как батя мой, к примеру: дом—работа, работа—дом, с «железки» на огород, с огорода в сарай. Что он в жизни видел—то? Чем себя увековечил? Чем отличил?

Шевчук говорил горячо, подстегнутый то ли больной темой, то ли количеством алкоголя.

– Так он уже увековечил, – заговорил Шаламов, отвечая на скорее риторический вопрос друга. – Тобой и увековечил. Ты и впрямь думаешь, что он, как муравей что ли? Он тоже, наверняка, о многом мечтал, это многое в тебе и сбылось.

– Но я то – не он! – возразил Шевчук. – Я – не мой отец, я – это я! И у меня свои мечты, свои планы, а он хочет, чтобы я, как и он – со смены на смену. Хоп, рюкзак на плечо и на завод, вечером – домой, завтра – то же, послезавтра – опять то же. Вот она – однотонная жизнь, про нее я и писал…

Станислав, обессиленный этим красноречивым монологом, глубоко затянулся.

– Вот так живешь—живешь, что—то пишешь, на что—то надеешься, зла никому не делаешь…

– А добро делаешь?

Тимофей взглянул на поникшего друга в ожидании ответа, но в ответ последовала лишь иронично—горькая усмешка.

– Ну, вот, – подытожил Шаламов, – зла не делаешь, добра не делаешь. Можно сказать, и не живешь вовсе, так – присутствуешь…