Читать книгу Отпускай - Дмитрий Анатольевич Чернавских - Страница 2

С чего обычно начинают? У меня, как понимаете, мало в этом опыта. Быть может, начать так: «Я ученик такого-то класса такой-то школы, мне нравится литература и прогуливать уроки…». Нет уж слишком грубо и с середины, не всегда же я был школьником. Тогда так: «Родился я осенним дождливым утром в двухэтажной мрачной больнице, а точнее в родильном отделении, откуда я перебрался несколько дней спустя…». Что за глупость!? Почему же вдруг «перебрался», и разве мог я появиться на свет не в родильном отделении, а например, в психиатрическом?

Нет, так ничего не получиться. Давайте я просто опишу один светлый летний день из моего детства, и вы все поймете. Будто знали меня всю жизнь. Будто нет «я» и «вы», а есть емкое и красивое «мы».

Темно-красные пятна выплывали передо мной, заслоняя друг друга и вновь рассасываясь. Расплывчатые вспышки таяли, теряясь в темноте, в которой обрисовывались силуэты, и из которой доносились бесформенные звуки. Пересилив страх, я вгляделся в пустоту и разглядел очертания осязаемых предметов. Во мраке светлячок бился о стенки помутневшей банки, каждый удар заставлял меня нервно вздрагивать. Человек в черном приблизился ко мне и коснулся холодной рукой моего плеча. Не вижу и не хочу видеть его лица, но знаю, что он смотрит на светлячка, который светит… Как лампы белоснежного коридора, стекающего в подвал, где скрипит холод и индевеют металлические перилла, и цветет плесень, как плесень на соседском заборе ссохшаяся под солнцем Солнце это лампочка потухающая по вечерам и мир падает в темноту в подвал и снова вниз в холод там пар от горячего дыхания он застилает пространство сделав мрак мягким и осязаемым словно черное облако словно черная сметана несутся грозы и утробные раскаты грома пугающие детей детей подземелья выглядывающих из грязных окон окон трактора сверкающих на солнце он гремит ревет и рвется всеми шестью цилиндрами они давят топливо как ноги вдавливаются в темноту в облако подвала где кто-то знакомы такой-то неосязаемый неприкосновенный положил ледяную рука на слабое плечо и шепчет шепчет

Пятна исчезли, унося с собой кошмар. Я уже понимал, кто я и где нахожусь. А находился я в своей комнате под синим одеялом с изображением Крошки Енота, глядящего в воду.

«Эй! Вставай. Ну.»

Мать сидела на краю смятой постели и толкала меня в спину, в ответ я неопределённо мычал, не желая покидать объятья теплой подушки. Наконец я, опершись локтем, приподнялся и слипшимися глазам посмотрел на мать.

–Мы с отцом едем в город по работе, тебе с нами нельзя, – тут, видимо, ожидалось несогласие с моей стороны, но я лишь утвердительно промычал, – на кухне омлет – поешь.

–Угу.

–Полей огурцы с помидорами, теплицы не закрывай. И наконец приберись в гараже.

–Ладно, – кратко ответил я.

Мать поднялась с постели и вышла, оставив меня одного. Я лежал в уютной комнате, было темно, хотя солнце должно быть уже высоко, но плотные шторы удерживали утренние лучи, охраняя мой детский сон. Одеяло мягко ласкалось к моему телу, а подушка тепло касалась моих спутанных волос. Я лежал и улыбался.

Загремели ворота— выехала машина. Я встал с кровати, ступая по холодному полу, подошел к окну и сквозь щелку в шторах смотрел, как родители садятся в сверкающую на солнце машину, и как она медленно выезжает на пыльную дорогу, шурша гравием, и затем скрывается за поворотом.

«Сегодня я один дома»– радостно пронеслось в голове. Быстро запрыгнув в шорты и съев холодный омлет, я выбежал на улицу, преодолев в два прыжка прихожую и крыльцо. В тени было прохладно, но солнце уже подпекало, и холодная роса быстро испарялась с недавно подстриженной лужайки. Синее небо веселило и подбадривало меня, я схватил сиреневую лейку, набрал зеленоватой, холодной воды в глубокой бочке и пошел поливать теплицы. Свет свободно и легко отражался и преломлялся в стеклах, от чего день казался еще более радостным. Холодные капли шлепали шершавые листья огурцов, скатываясь блестящими шариками, а помидоры жадно впитывали влагу с горячей земли. Весь мир сиял жизнью и легкостью, небо качалось, словно карусель, а я сидел в своей кабинке, в восторге озираясь по сторонам. В гараже прибрался быстро: разложил столь знакомый инструмент по местам, смел стружку от вчерашних моих творений и прошелся тряпкой по столам. Теперь в гараже стояла пыль, поднятая щеткой. Лучи косо заглядывали в небольшие окна, посягая на узаконенную годами прохладу каменных плит и кирпичных стен.

Ах, эта детская легкость! Я прыгал от беспричинной радости, смотрел на разбитые коленки, на загорелые руки и на тонкие пальцы и меня веселило, что тело и мысли были ребячливо беззаботны и еще не обременены взрослой рациональностью. Была еще целая жизнь впереди, и солнце светило только для меня, радуясь началу моего пути.

Довольная кошка ласкалась в утренней неге, порой поглядывая на мои всплески радости с равнодушной невозмутимостью в хитрых глазах. Изгибая лоснящуюся спину, она потянулась, и бесшумно запрыгнув на покатую крышу ветхого сарайчика, наблюдала с высоты за садом.

Где я, управившийся с делами, вскочил на садовые качели, некогда бывшие турником, и стал раскачиваться, набирая скорость и освежающую высоту. Качели сухо скрипели, мерно отсчитывая секунды. Скрип… Перед глазами пролетал почти отцветший сад с кудрявыми вишнями и разросшимися сливами. Скрип… Над неприкрытой головой разлилось иссиня-голубое небо на смену садовым клумбам и тропинкам. Скрип… Белоснежные спиреи, ромашки, и воздушные шары одуванчиков превращались в пышные облака, растекающиеся по небу. Скрип… И мысли таяли в брызгах света.

Было легко, и – как бывает только в детстве – безмятежно.