Читать книгу У. Рассказы и повести - Дмитрий Ардшин - Страница 17

Как только Настя ушла, У стал успокаиваться, замолкать. На журнальном столике ждала бутылка водки – плоская и приземистая. Рядом со стеклянной фляжкой – бокал на тонкой длиной ножке и с пятном розовой помады на кромке. Плеснул в бокал, выпил залпом, крякнул, поморщился. Опять налил и опустошил бокал в два захода, подбирая с пола последние страницы. Перед глазами всплыло перекошенное, заплаканное лицо, уши резанул жалкий, злой голос… Грибоедов передернулся. Да. Промашка вышла. В уборной с укором вздохнул У. Грибоедов потерянно бродил по комнате, шелестя романом. И вот Настя потускнела и пропала, ее голос захлебнулся в шуме У, который убаюкивал, покачивал Алексея Михайловича… Ничего. И без Насти проживем как-нибудь. Будут и другие читатели.

И вдруг Грибоедов увидел, что текст затуманивается, мутнеет. Слово за словом, строчка за строчкой меркли, стирались, пропадали в белой пелене. И все это под воркование У. Он воровато слизывал абзац за абзацем. Взгляд Грибоедова испуганно заметался по рукописи.

«Настя умела неприятно удивить. С милой улыбкой она говорила гадости, испытывая его терпение: как далеко он позволит ей зайти? Он быстро ей наскучил. И чтобы оживить отношения, она превратилась в подобие призрака: появлялась, когда…» Не успел дочитать, – фраза исчезла в молоке тумана. Грибоедов тихо простонал и рванулся к другой странице.

«Глядя на водопроводчика, этого любителя серебряного века, который лязгал цитатами, он вдруг понял, что ничем не отличается от него. И тогда ледяная волна…» Снова – обрыв, провал.

Судорожно перелистал, вцепился взглядом в:

«Он решил написать роман о графомане, который в свою очередь тоже обдумывает роман о графомане, который…»

И все. И дальше пустота. Тошнотворно белая бумажная кипа, подрагивающая в руках.

Грибоедов отшвырнул листы и метнулся к столику. Плеснул из стеклянной фляги в бокал, опрокинул в рот. Кашлянул. Поставил бокал на журнальный столик и увидел, что в бокале по-прежнему топчется водка, как будто Грибоедов не притрагивался к бокалу. Пришлось выпить. Но ничего не изменилось: в бокале – все та же водка. Он опять выпил. Так продолжалось до тех пор, пока в бутылке-фляжке не осталось ни капли.

– Никакой рукописи нет, и никогда не было, – вдруг докатился до Грибоедова и чуть не сшиб с ног рокочущий голос. – И тебя тоже никогда не было, а сейчас и подавно – нет.

Грибоедов узнал его: этот голос диктовал слова романа.

– Ты все врешь! Хочешь меня окончательно унизить! – схватившись за дверной косяк, прокричал Алексей Михайлович в коридор. Грибоедова штормило, ноги подкашивались.

– Не было никакого романа, – погрохатывал, убеждал голос.– Все это розыгрыш, обман другого, смертельно скучающего компилятора. Да и сам ты – всего лишь знак, ничего не значащий символ, который так легко стереть.

– Ты уже достал своим враньем! – Грибоедов ударил кулаком по дверному косяку, хрустнули костяшки пальцев.

– Так ты не веришь?! Тогда посмотри на себя в зеркало.

Грибоедов выпал в коридор и метнулся к прямоугольному зеркалу. Кто-то приземистый, сугробистый, мутный расплывался, рассыпался там. Кто-то исчезал в зеркальном мареве, пропадал, как слова и строчки на белом листе. Под глумливый вой оплывало лицо, затушевывались, размывались очертания тела. У-у-у…

Грибоедов отшатнулся от зеркала, держась за стену, дотащился до шкафчика с инструментами, схватил молоток, страшно отяжелевший.

Алексей Михайлович задыхался, силы оставляли его, – слишком быстро стирали, сливали в пустоту. Он боялся не успеть. Но вот он открыл дверь и, влетев в уборную, взмахнул молотком.

В ту же секунду У яростно заревел и набросился на Грибоедова.