Читать книгу Майдан для двоих. Семейная сага - Дмитрий Барчук - Страница 3

Ресторан назывался «Криіивка», что в переводе на русский означало убежище. Как и подобало настоящему подполью, вход в него был тщательно замаскирован. Обыкновенная, ничем не примечательная арка в здании, построенном ещё во времена Австро-Венгрии, в Старом городе. Спуск вниз по крутой лестнице. Массивная деревянная дверь без стука не откроется.

– Паспорт? – спрашивает хриплый голос изнутри.

Моя рука тянется к нагрудному карману за краснокожей книжицей.

– Здесь документы не нужны. Паспорт по-украински означает пароль, – объясняет мне подруга и громко кричит:

– Слава Украине!

Дверь со скрипом отворяется, и небритый мужик в полевой военной форме с немецким автоматом второй мировой войны на груди сурово приветствует:

– Героям – слава!

Из помятой фляжки он наливает нам по стопке медовухи.

– И вы всем так наливаете? – спрашиваю я.

– Всем, – отвечает привратник, но предупреждает, что если эта медовуха попадёт в рот москаля, то сразу рвота, и никакая реанимация не поможет. Я не всё понимаю, но Катя помогает с переводом.

– Не бойся, пей. Ничего с тобой не будет. Это просто прикол такой.

Окинув нас для острастки свирепым взглядом, охранник открывает потайную дверь в книжном шкафу. Мы спускаемся ещё глубже вниз, в настоящее подземелье.

– Ресторан стилизован под штаб украинской повстанческой армии. Это самое популярное место во Львове. Его ежегодно посещает около миллиона туристов со всего бывшего Советского Союза.

Катя проводит меня по узким бревенчатым коридорам псевдопартизанского бункера в сводчатый кирпичный зал. На стенах висит старое оружие, националистические плакаты. В нише выбивает морзянку ламповая радиостанция. За дощатыми столами сидят приличного вида люди, едят, выпивают.

Тоже садимся за пустой стол. Подлетает бойкий хлопчик в полевой форме и, подавая меню, что-то лопочет по-украински.

Я заказываю фирменное блюдо и триста граммов горилки. Естественно, по-русски. И сразу заходит бандеровский патруль.

– Слава Украине! – кричит на весь зал шуцман, услышав в ответ «Героям – слава!», направляется ко мне: – Тут появилась информация, что среди вас есть москалик.

Потрясая у меня под носом маузером, спрашивает:

– Может, ты знаешь, где москаль?

Я понимаю, что это игра, но она мне неприятна. Видел бы это мой прадед! Молчу, как партизан.

– А ну, скажи «пыво»!

– Пиво, – автоматом отвечаю я.

– Ага, ты есть москаль! – радуется шуцман и велит бросить меня в карцер.

Несмотря на Катины протесты, меня отводят в тёмную камеру рядом с туалетом.

Зарешечённое окошко в двери распахивается, и бандеровец даёт мне выбрать:

– Короче, москаль, если споёшь нам украинскую песню – отпустим, а нет – пристрелим.

Кроме «Червону руту» Софии Ротару, я ничего из украинской эстрады не знаю, но и этого хватает. Меня выпускают из карцера.

– На первый раз прощаем. Но если ещё раз попадёшься, пощады не жди.

На столе уже дымятся сковородки с запечённым под сыром мясом, полевая фляжка небрежно валяется рядом. Я разливаю горилку по чаркам и без тоста, не дождавшись Катю, выпиваю. Потом ещё и ещё. Официант приносит вторую фляжку. Когда снова входит патруль, я уже изрядно пьян. Забирают парня из‑за соседнего стола. Он даже радуется экзекуции. Я неуверенно встаю со скамьи и во всеуслышание заявляю:

– А в Бухенвальде-то какая натура простаивает! Там бы не в карцер москалей и жидов, а сразу в крематорий! И название фашисты придумали: «Дорога на небо»!

В зале устанавливается гробовая тишина. Патруль оставляет свою жертву и подходит ко мне.

– Вы пьяны, молодой человек. Пожалуйста, покиньте наше заведение, – на чистом русском и на полном серьёзе предлагает мне воскресший из ада украинский националист.

Но меня уже не остановить. Во мне проснулся мой прадед, воевавший с «оуновцами» семьдесят лет назад.

– А почему на твоей форме нет знаков отличия, служивый? Клиенты не поймут? Но коли начали стёб, то уж идите до конца. Дивизия СС «Галичина»!

Меня хватают под руки, волокут по кротовым норам и вышвыривают на улицу.

– Тебе повезло, что ты наш гость, москаль, – сквозь зубы произносит здоровяк и, оглядевшись по сторонам, со всей силы бьёт меня под дых.

Я падаю на мостовую, из подвала выскакивает испуганная Катя и помогает мне подняться на ноги.

– Ты слишком категоричен. Никакой пропаганды фашизма я здесь не вижу. Обыкновенная историческая реконструкция, – отчитала она меня с утра.

Но я стоял на своём и не собирался каяться:

– Как ты не понимаешь, что вас исподволь приучают к нацизму!

– Пить надо меньше! – фыркнула она и замкнулась.

Мы не разговаривали целый день, всю дорогу от Львова до Киева. Но дома мы помирились, мама Кати была в отъезде.

За две с половиной недели нашего воссоединения это была уже вторая серьёзная размолвка. Будь на месте Кати любая другая девушка, я бы давно с ней расстался. Все её недостатки я видел. Слишком большое значение она придавала деньгам, материальному статусу. А для меня деньги всегда являлись средством, но не целью. Когда они у меня были – я их тратил, когда не было – жил экономно. Копить, откладывать – это не в моём характере. Об её толерантности к украинскому нацизму я вообще не говорю. В этом вопросе мы были крайними антагонистами. Чтобы я спал с поклонницей Степана Бандеры?! Но ведь сплю же, занимаюсь с ней любовью. Стоит ей провести пальчиками по моей руке или прошептать на ухо ласковые слова, я забываю обо всём и ничего больше не вижу, кроме сочных спелых губ и белой нежной шеи…

С Катей я познакомился шесть лет назад в Крыму.

– Привет. У тебя закурить есть?

Меня окрикнули с танцплощадки. Я посмотрел с лестничной ступеньки наверх и зажмурился. Свет неоновых ламп резал глаза. Но очертания её я уловил. Рослая юная кобылица. Лет восемнадцати. Должно быть, после школы. Получила аттестат и махнула в Крым оторваться. Не фотомодель, какие мне тогда нравились. Но фигуристая. Кровь с молоком. В общем – рабочий вариант. На безрыбье, как говорится, и рак – рыба.

До открытия музыкального фестиваля оставалось ещё три дня. В карманах у нас со Стасом (моим друганом) после сочинского вояжа денег оставалось впритык: на обратную дорогу и на неделю очень скромной жизни на море. Да будь у нас деньги, нас бы никогда в эту дыру не занесло. Одни пенсы и одинокие мамаши с детишками. Живём в каком-то сарае на краю хутора. Стены пахнут свежей извёсткой, а пол – дешёвой краской. Всё убранство – две железные панцирные кровати. За маленьким окошком с мутными стёклами начинается кукурузное поле. Початки ещё не созрели, только скот кормить. Эх, почему не виноградник или фруктовый сад? Удобства все во дворе. Покосившийся фанерный сортир. Рукомойник с осколком потемневшего зеркала на краю хаты. Лучше совсем не бриться, чем резаться под холодной водой. Трёхдневная щетина на почерневшей от солнца и моря физиономии давно выгорела и не сильно бросалась в глаза.

Я сразу понял, что она – вруша. Из кармана её шорт выглядывала пачка сигарет. Но сделал вид, что ничего не заметил.

– Мерси, – кокетливо ответила незнакомка, беря сигарету. – А прикурить можно?

Она присела рядом, задымила вместе со мной и принялась болтать без умолку. Даже музыка на летней эстраде ей не мешала.

– Я из Киева? А ты?

– Из Сибири.

– То-то я смотрю, на украинца не похож. И не москаль.

– А кто это?

– Эх, темнота ты дремучая! Москаль – москвич, значит. Или русский.

– А я что, по-твоему, не русский? – слегка обиженно переспросил я.

– Да какой же ты кацап?! Чернявый, а глаза такие волоокие, прямо сейчас бы утонула в них. Меня, кстати, Катей зовут. А тебя, красавчик?

– Дан.

– Даниил?

– Нет, проще. По паспорту – Данила, а друзья зовут просто Даном. Пойдём к морю?

– С тобой – хоть на край света.

К своему английскому совершеннолетию, мне казалось, я научился разбираться в женщинах. С партнёршами для секса проблем не возникало. Лёгкий перегляд, вроде бы ни к чему не обязывающий, но полный вызова и дерзости, чтоб мурашки пробегали по спине. Первые прикосновения, первый поцелуй, и уже понятно, моя это девушка или не моя. Случались, конечно, и ошибки, но редко.

Катя оказалась «моей» стопроцентно. Мы купались голыми по ночам, целовались далеко в море, сплетаясь телами так, что однажды чуть не утонули. Занимались любовью на заснувшем пляже. Шум прибоя, свет далёких звёзд, стоны и жаркие нежные слова, рождающиеся в самой глубине нашего удивительного человеческого существа.

Мир засиял всеми красками. Приморская деревенька уже не казалась глушью, а наоборот, благоприятствовала нашему уединению. Стаса мы благополучно сбагрили на попечение Катиной подруги. Мой приятель не испытывал от неё особого восторга, но, видя наши с Катей довольные физиономии, смирился. Ведь до фестиваля оставалось каких-то два дня.

С мужским братством случился облом, Катя с подругой решили ехать с нами на Казантип.

– У нас есть в заначке триста баксов. Обузой мы вам, мальчики, не будем, – заявила Катюша.

Ехать пришлось недолго. Одна пересадка в Евпатории. Но автобус подошёл быстро. Жара нас не успела разморить. А тепловой баланс организмов поддержало мороженое, купленное Катей в буфете автовокзала, целый пакет, но в душном автобусе мы потом мучились от жажды.

Казантип! Крымская Ибица? Не то! Пресно и буржуазно. Иностранцы, побывавшие на Ибице и приехавшие сюда, даже сравнивать не хотели две тусовки. От Крыма они были без ума. Чёрт бы побрал этих иностранцев! Из‑за них цены на постой в ближайшей деревне Поповке взлетели до заоблачных высот. За койку в летнем домике аборигены заламывали от 50 баксов. Нам посчастливилось выторговать у одной бабульки чистый сарайчик на четверых на три дня за 300 долларов. Катюхиных сбережений как раз хватило. Но теперь все заботы о развлечении и содержании киевлянок пали на наши тощие карманы.

Правда, на Казантипе о деньгах вспоминали, когда у последнего из толпы на танцполе кончались гроши. Тогда народ перебирался к другой площадке, и всё начиналось заново: танцы, выпивка, обжимания…

Катю и меня поженили в первый же вечер. Fast Married – так называлась эта свадебная церемония, временно связавшая нас «брачными узами» в пределах Республики. Толпа хорошо погуляла на нашей «свадьбе», и мы сразу стали популярны.

Затем нас позвали на Ζимоффку, встречать Новый год по-казантипски. Шампанское, конфетти, ёлка с игрушками, фейерверки. В июле, у тёплого моря. Класс!

А перед самым отъездом – ещё и на Маёвку. Первомай на самом Марсе – это круто! С шарами, красными флагами, транспарантами, парадом мимо марсианской трибуны. Толпа дурачилась, как могла. На прощание организаторы подарили нам жёлтый чемодан – символ фестиваля, наделявший нас правом бессрочного и бесплатного входа на территорию Республики «KaZантип» в любое время её существования.

Маёвку завершал ночной салют. Тысячи фейерверков и петард расцвели в звёздном небе.

– Как красиво! – мечтательно произнесла Катя, уткнувшись мне под мышку на пляжном бревне.

– Это разве салют? – нарушил идиллию прагматичный Стае, из‑за своей серьёзности не вписавшийся в фестивальную феерию. – Вот в Сочи был салют так салют! На набережной по огромному экрану шла прямая трансляция из Гватемалы, с заседания Международного Олимпийского комитета. Когда президент МОК развернул записку с названием будущей столицы Зимних олимпийских игр и прочитал слово «Сочи», от фейерверков на небе стало светло, как днём. Будто тысячи солнц зажглись над Землёй!

– Ни хрена себе цветочки! – вырвалось у обычно молчаливого Монгола. – Взгляни, Дан, что делают черти!

Я посмотрел вверх и обомлел. Будто в небесной канцелярии среди ночи надумали плавить золото. Оно стекало струйкой по Млечному пути. От блестящей струйки отделялись капли, и вот они уже сами растекаются по золотым небесным капиллярам. Расплавленное золото брызжет по всему небосклону, ручейками и речками в облаках алмазной пыли. Завораживающее зрелище!

– Вы что застыли, как вкопанные! Мигом в землянку! Сгореть заживо захотели? – дикий крик ротного вернул нас в действительность.

Мы едва успели укрыться, как огненный ливень обрушился на окопы. Едкий дым сразу заполнил землянку. Приторный запах сожжённой резины, дерева, земли и расплавленного металла.

– Это напалм? – спросил испуганный Монгол.

– Типа того, – ответил ротный, бывший спецназовец. – Это фосфорные бомбы. Если такая дрянь попадёт на кожу, человек сгорает, как щепка, за считаные секунды. Они запрещены Женевской конвенцией, но хохлам, похоже, всё по барабану. Кто-нибудь успел снять бомбардировку на мобилу? Надо обязательно миротворцам из ОБСЕ показать.