Читать книгу Король идёт на Вы. Кофейная гуща - Дмитрий Чулкин - Страница 6

Серые сумерки. Уже который год в моем сердце тоскливые серые сумерки. Иногда робкие вспышки молний озаряют его… озаряют и снова гаснут.

Я чувствую себя младенцем, который сидит на полу в пустой комнате и ждет, когда придет его мама. Зима и ночь, на полу разбросаны замечательные игрушки.

Если бы мама была здесь, я бы играл в них и был весел и счастлив. Но мамы нет. Она не приходит уже слишком долго.

Игрушки не радуют меня. Я пытаюсь забыться, катая по полу паровозик, но у меня ничего не получается.

Что это за вспышки молний, которые озаряют мое сердце.

Я иногда думаю, что был бы счастлив сгореть в одной из таких вспышек в момент, когда яростное безумие похоти охватывает меня. Когда я подхожу к своему алтарю…

Пятеро обступают меня. Мы начинаем наши игры, потому что знаем, что чувствуем примерно одно и то же.

Я стоял в полутемной комнате и смотрел на обнаженную, стоящую передо мной на коленях Анастасию. Она была так прекрасна. Как хорошо! «Совесть… – думал я. – Совесть… Что такое совесть? Она лишь усиливает страсть, как приправа усиливает вкус блюда. Что держит меня сейчас? Ничего. Так говорят нам… Мы одно. Личность – это иллюзия. С рождения нас сажают на цепь. Любить – нельзя. Ненавидеть – нельзя. Золотая середина».

Григорий Алексеевич висел над пропастью. Веревочка, которая удерживала его тяжелое боксерское тело, грозила в любую минуту оборваться. Тем не менее Григорий Алексеевич был спокоен и невозмутим. Его умное меланхоличное лицо не выражало ни страха, ни сожаления.

– Я прекрасно понимаю всю тяжесть положения, в котором я оказался, – сказал Григорий Алексеевич, глядя прямо в телекамеру. – Но мы не должны поступаться своими принципами ради сиюминутной выгоды.

Веревочка с резким щелчком оборвалась, но Григорий продолжал задумчиво висеть в воздухе, пренебрегая законом всемирного тяготения.

– Вот видите, – печально произнес Григорий Алексеевич, скромно отводя глаза от объектива. – Я не упаду, потому что в меня верят всякие интели. Я, как лидер демократической оппозиции, непотопляем и вечен.

Внезапно сверху на его голову посыпались мелкие камешки. Григорий Алексеевич задрал голову и посмотрел вверх. На край обрыва вышел высокий худой человек в черной маске. В одной руке он держал увеличительное стекло и пристально разглядывал сквозь него известного российского демократа. Другой руки у него не было.

– Григорий, – сказал однорукий, – А ты таки можешь сделать так, чтоб у меня выросла рука?

Григорий Алексеевич поморщился, оскорбленный фамильярным обращением таинственного незнакомца. Однако более чем фамильярностью он был оскорблен сомнением в его возможностях.

– Конечно, – ответил он неизвестному, – Пожалуйста. Считаю до пятисот. Вы считаете вместе со мной. Картавьте, как я, и завывайте. Запомните, что, когда я досчитаю до пятисот и у вас вырастет рука, вам придется в честь меня картавить до конца дней своих.

Григорий Алексеевич принялся считать. Неизвестный повторял. Чем ближе он подбирался к пятистам, тем сильнее картавил и завывал Григорий Алексеевич. Неизвестный картавил и завывал вместе с ним.

– Четыгеста девяносто пять… Четыгеста девяносто де-е-евять… Пятьсо-о-от!

С легким хлопком у неизвестного выросла вторая рука. Григорий Алексеевич удовлетворенно встряхнул бровями.

Неизвестный снял маску. Чудесным образом висящий над пропастью Григорий Алексеевич с ужасом уставился на его лицо. Не веря своим глазам, Григорий Алексеевич воскликнул:

– Рома? Р-р-роман Владимирович? Здесь? Как?!

Неизвестный демонически расхохотался.

– Да, Григорий Алексеевич. Да, батенька. И картавить я в вашу честь более не намерен. Адью. Кстати, имейте в виду, что на думских выборах 2007 года я голосовал я за СПС.

Рома развернулся спиной к лидеру демократов-интеллектуалов и зашагал прочь.

Григорий Алексеевич заплакал и с диким воплем обрушился вниз, в зияющие глубины Рейхенбахского водопада.

Король зарыдал и выронил полную чашку кофе. Ароматный густой напиток растекся по полу, образуя причудливые узоры.

Мои кролики поскакали к коричневой луже и стали мочить в ней свои беззаботные усы.

Ольга вошла в вагон метро. Тесно и душно… Никто не захотел уступить ей место. Угрюмые лица москвичей не выражали абсолютно ничего. «Вот интересно, – подумала Ольга. – Если бы у нас в Новокузнецке было метро, как бы выглядели лица новокузне…»

Тут Ольга задумалась, как правильно сказать: новокузнечан, новокузнецов… Или, может быть, новокузнечиков?

Последний вариант понравился ей больше всего, и она стала думать, используя именно его: «Наверное, новокузнечики не были бы такими угрюмыми… По крайней мере первое время… Пока метро им было бы в новинку».

Оля достала флейту и решила сыграть прямо здесь и сейчас, чтобы хоть чуть-чуть развеселить сидящих москвичей.

Полилась тихая и нежная мелодия. Когда все в вагоне заслушались, Ольга весело притопнула ногой и стала играть что-то быстрое и веселое. Москвичи и гости столицы внезапно испытали огромное желание вскочить со своих мест и начать танцевать прямо здесь.

Но тут Ольга поняла, что ей пора выходить.

– Пока-пока, – сказала Ольга обитателям подземного вагона и выбежала прочь.

Мы с Аней шли по берегу реки. Солнышко играло в воде, щекоча нам глаза. Золото…

Как давно я не дышал полной грудью… Да. Весна.

Елки и березы Подмосковья.

– Так странно, – сказала вдруг Аня. – Иногда, когда мы вместе, я испытываю какое-то беспокойство.

Я чуть сжал Анину руку и скосил глаза в ее сторону, чтобы резким поворотом головы не спугнуть ее откровенность.

– Я привыкла… – продолжала Аня, – Я привыкла относиться к своим… Мальчикам… Я привыкла относиться к ним так, как будто, если они завтра скажут, что уезжают в Абакан… Я привыкла думать, что мне ни капельки не будет жаль. Красавцев полно, нового найду.

Я молча слушал ее. Свежая зеленая травка ложилась под мои ботинки.

– С тобой все иначе, – Аня вдруг остановилась, будто поняла что-то важное. Она резко повернулась ко мне и ткнула меня пальцем в грудь.

– Ты пробудил во мне инстинкт собственника! Этого еще никому не удавалось.

Я рассмеялся и чмокнул ее в нос. Аня сделала вид, что возмущена:

– Ты абсолютно безнравственный тип! Могу поспорить, что ты даже не слушал меня! Все, что тебе надо от меня, это секс! Ты даже не говоришь мне, что любишь!