Читать книгу Ладья света - Дмитрий Емец - Страница 5

Путь к метро Мефодий привычно прокладывал от турника к турнику. Ему было известно, что в первый раз подтянуться он сможет на лазилке детского городка за общежитием. Второй подход сделает метров через триста на ржавой П-образной вешалке для белья. Дальше сразу два турника-близнеца установлены по обе стороны бульвара. И, наконец, в заключительный раз он подтянется на круглой железной трубе, которая соединяет два торговых павиольна у метро. Правда, там вечно курят продавцы, и надо еще угадать, чтобы никого не было рядом.

Пока Буслаев раз за разом взлетал к перекладине, выжимая из железа душу, Дафна терпеливо стояла рядом и пыталась отвлечь Депресняка от голубей:

– Ну птички и птички! Ты что, самоутверждаешься? Вон лучше смотри, какая собачка идет! Ой, она полицейская!.. Так что ты там говорил про птичек?

Видя, что Депресняк разрывается на части между голубями и полицейской собакой, Дафна торопливо упрятала кота в рюкзак и затянула шнурок. Рядом кто-то кротко вздохнул, наблюдая за ней. Даф повернулась и увидела огромного парня, ожидавшего, пока Мефодий освободит турник. Дафна улыбнулась ему, и ее улыбка сработала как открывашка. Душа парня распахнулась.

– Сейчас я вешу сто четыре. Но это я жирка поднабрал. А вообще-то я хочу весить сто одиннадцать! – сказал он густым басом.

– А что будет, когда ты будешь весить сто одиннадцать? – спросила Дафна.

– Сгоню до ста восьми!

Дафна внимательно посмотрела на него:

– М-м-м…

– Что такое? – подозрительно спросил парень.

– Ничего. Восхищаюсь. Приятно, когда у мужчины есть далеко идущие планы! – сказала Даф и прикусила язычок, опасаясь, что у нее потемнеют перья.

К счастью, парень иронии не понял. Мефодий спрыгнул с турника, и великан, заняв его место, принялся делать выходы силой. Рисуясь перед Дафной, он так пыхтел, что турник гнулся, а полицейская овчарка остановилась и посмотрела на парня, как волк смотрит на медведя.

– На Мошкина похож! – шепнула Дафна.

– Неа… Мошкин сделал бы выход силой вчетверо больше… А потом сказал бы: «Но это же мне просто повезло, да? Вы же не подумали, что я что-то умею?» – передразнил Меф.

А потом они просто шли по городу, и Мефодий, верный своей привычке, дарил Дафне все подряд. Дома, троллейбусы, улицы и парки. Дафна прекрасно знала, как это пресекать.

– Купи мне торт за тысячу. Вон в той кондитерской, – сказала она.

– Э-э, нет! – сказал Меф, порывшись в карманах. – Лучше я подарю тебе московское метро!

На подарок Дафна охотно согласилась, и они спустились в метро, где, не зная, кому тут все принадлежит, их очень толкали, а сидящего в рюкзаке Депрясняка шарахнуло зеркалом поезда, когда Буслаев показывал Дафне, почему опасно стоять близко от края платформы.

– Потому что котов бьет зеркалом и они потом царапают хозяевам спину, так? – спросила Дафна.

– Ну вот теперь ты знаешь! – подтвердил Мефодий.

Потом они гуляли по городу. Буслаев на правах хозяина показывал Дафне Москву, она же притворялась бедной блондинкой из Эдема и мило хлопала глазами.

– Здесь у нас Красная площадь! Немного дальше – Желтая площадь, Синяя площадь, Зеленая площадь, Рыжая… – тараторил Меф.

– Везет вам, москалям! – охала Даф. – А Полосатой площади нет?

– Есть. Но ее недавно перекрасили, чтобы полосок видно не было! А вон там, кстати, Большая Дмитровка! Не забыла еще? – Мефодий махнул рукой в гущу домов. – Зайдем к Пуфсу на чай?

От предложения Дафна отказалась:

– Ни за какие пельмени! Пуфс так обрадуется, что забудет к стрихнину добавить чай! Так и придется ложкой есть, чтобы не обижать хозяина.

Мефодий засмеялся, но внезапно запнулся и побледнел. Дафна увидела, что он смотрит наискось, мимо пестрого кафе, украшенного искусственными цветами.

– Чего ты?

– Ничего. Я вдруг подумал: какой адрес в Москве мой? И сразу увидел это… – палец Мефа указал на новую жестяную табличку с показывающей куда-то стрелкой.

– «Последний переулок». Хм… Придумают же! Обнадеживающее такое название, жизнеутверждающее! – бодро сказала Дафна, но и у нее как-то нехорошо похолодело сердце.

На дороге взвизгнули тормоза. «Мазда» ударила резко сбросивший скорость «Опель», водители выскочили, но не ругались, а стояли как суслики, вытянув руки вдоль тела. Подвернувшийся тут же гаишник нервно прижимал к груди рацию, правой рукой пугливо царапая кобуру. Через дорогу, не обращая внимания на машины, спешил Зигя. Он был до пояса голый, в красных шортах, в панамке и в руках держал маленькую красную лошадку. Через грудь у Зиги пробегала строчка заросших шрамов. Подбежав к Мефодию, Зигя схватил его за руку и куда-то поволок.

– Куда? Что ты делаешь? – крикнул Мефодий.

– Папоцка! Цто-то слуцилось с мамоцкой! Она лезыт и не дысыт!

Зигя, до крайности напуганный, бежал прямиком на каменную стену с вывеской «Последний переулок». Не выпуская руки Мефодия, двумя-тремя ударами, точно она была картонная, великан проломил стену и скрылся внутри. Несмотря на неудобное положение, Буслаев успел телепортироваться прежде, чем на него обрушились кирпичи. Боявшаяся отстать Дафна ухитрилась телепортироваться даже чуть раньше.

Из прыжка они вышли благополучно и в одно время. Под ногами лежал сбившийся коврик. «Сыночек» ладонью толкнул поцарапанную дверь. Перешагивая порог, Мефодий ощутил ощупывающее прикосновение темной магии. Прижавшаяся к нему Дафна незаметно сгребла в ладонь бронзовые крылья и приготовилась к путешествию по бесконечной квартире, расширенной пятым измерением.

Они двигались по длинной анфиладе абсолютно темных комнат. Зигя взволнованно бежал впереди, распахивая двери. Изредка от возбуждения он начинал дергать дверь не в ту сторону, нервничал и сносил ее ударом кулака. В углах что-то плотоядно дышало. Сырой ветерок тянул из трещин. Мефодий налетел коленом на каменный склеп и, охнув, пробурчал нечто неодобрительное. Рядом росли кактусы. Потревоженные, они открывали глаза и смотрели на Мефа. Потом один кактус таинственно улыбнулся треугольными зубами.

– Простите! Я, кажется, чем-то надышался, – извинился Мефодий.

– Не стоит извинений. Аналогичная история, – вежливо отозвался кактус.

Впереди забрезжил свет. Мефодий и Дафна оказались в узкой комнате с единственным окном, выходящим на глухую стену. В комнате стоял тяжелый запах несвежего мяса. У стены с уставшим от жизни видом сидела громадная облезлая птица и клевала коровью ногу с содранной кожей. Рядом на корточках устроился Шилов. С его колен петлями свисал гибкий меч. На облезлую птицу он смотрел без дежурной нежности, но с полным внутренним пониманием. Мефодий ощутил, что Шилов и птица глубинно одинаковые. Это проявлялось уже в самой позе тартарианца, ссутуленного и покачивающегося на носках.

– «Черный гриф. Питается падалью домашних и диких животных», – сказала Дафна, удерживая локтем рюкзак с рвущимся в бой котом.

Меф вспомнил болтающее радио в кафе.

– А, тот самый! Из зоопарка…. м-м… Позаимствовал? – поинтересовался он, с учетом вспыльчивости Шилова выбирая сглаженные формулировки.

Виктор посмотрел на Мефодия, точно взвешивая, достоин ли тот ответа.

– Свободный выбор! Ночью я выпустил из павильона всех хищных птиц. И только он один полетел за мной. Остальные предпочли неволю, – сказал он, неохотно разомкнув губы.

– Где Прасковья? – спросила Дафна.

Шилов дернул головой, и Мефодий увидел Прасковью. Несостоявшаяся повелительница мрака лежала за узким диваном, с которого скатилась, и была холоднее льда. Лишь виски пылали так, что их едва можно было коснуться. Зигя стоял рядом на коленях, трясся и, сливая слова, повторял:

– Мамоцкамамоцка… Папоцкамамоцка!

– Успокойся, Никита! Да перестань ты! – раздраженно крикнул Шилов.

Зигя продолжал твердить одно и то же. Сейчас он больше доверял Мефу. Все же тот был «папоцка», а Шилов просто «Витя», хотя и дружбан по песочнице и вообще свой парень.

Дафна тронула руку Прасковьи. Рука была как деревянная. Спиной Прасковья не касалась пола, опираясь о него только пятками и затылком.

– Давно это с ней?

– Много пять минут, – сказал Зигя.

С определением времени у сыночка Мефа был всегдашний напряг. Он знал только «много пять минут», «вчела» и «длугая следа». «Вчела» нередко могло означать и «завтра». Самым же отдаленным и в веках растворенным понятием была «длугая следа». Например, если, строго глядя в глаза, спросить у Зиги, когда вымерли динозавры, он сначала смутился бы, не исключая, что сам стал тому причиной, а потом, переводя стрелки, ответил бы «длугая следа».

Вспомнив, чему ее учили в Эдеме, Дафна вгляделась в Прасковью истинным зрением. И почудилось ей: она видит вспаханное, готовое к посеву поле, скрытое в непроглядном мраке. То там, то здесь на поле зажигается рыжий огонек жизни, вокруг которого сразу начинает зеленеть и пробиваться трава, но тотчас к огоньку устремляются черные собаки и забрасывают его землей. Где-то же в центре поля, под почвой, лежит нечто напоминающее сгнившую тряпку. Изредка тряпка слабо шевелится, и по земле проходит рябь.

– Подселенец! Ну конечно! – пробормотала Дафна.

Шилов тревожно повернул к ней лицо. Он сталкивался с этими жуткими, лишенными разума существами, которые питаются гноем человеческой души, которую, кстати, сами же и заставляют гнить. И чем больше душа, тем сильнее измывается над ней подселенец. Так вот почему Лигул не опасался, что наследница мрака соскочит с крючка!

– Ты сможешь его выгнать? – спросил Меф.

– Нет!!! – ответила Даф очень поспешно.

– Почему «нет»?

– Ну я боюсь! Я, конечно, могу заставить его вылезти, это не особо сложно, но что будет потом… – она замолчала.

Мефодий достал спату. Клинок был тусклым, но по его центру уже пробегала золотистая жилка. Спата чувствовала близость врага.

– И что потом? – спросил Меф.

– Подселенца надо убить сразу, в первые секунды. Если не справишься – он вберет силу твоего оружия. И тогда его вообще не победишь.

– А куда его надо поражать? В голову? В сердце? – спросил Меф.

– У него нет ни сердца, ни головы. И размера тоже нет. Иногда он как платок, а может растянуться на весь город. Если целая толпа идет рвать кого-то в клочья – значит, ее пожрал один подселенец.

– Это да. Они вечно валяются на дне расщелин Нижнего Тартара и мечтают кого-нибудь захватить. Хоть мертвяка, хоть кого. Только они обязательно заползут в него все вместе и разорвут его на куски. А потом друг друга будут рвать… Тупые совсем, не умеют делиться, – подал голос Шилов.

Словно ощутив, что речь идет о нем, грязное полотенце в груди у Прасковьи шевельнулось, заставив тело мучительно выгнуться. Казалось, еще немного – и шейные позвонки не выдержат.

– Похоже, он ее скоро того… – сказал Шилов. – Когда они совсем выгибаются, то лопаются – и во все стороны ошметки.

– Ты что, ничего не собираешься делать? – спросил Меф.

– Собираюсь. Пойти в другую комнату, чтобы не обрызгало.

Шилов лениво встал, но все же не вышел, а остановился в дверях.

– Ты же хотел идти? – напомнил Буслаев.

– Успею еще!

– Папоцка! Витя! Мамоцке больно! Она плацет! – взвыл вдруг Зигя.

Дафна увидела, как по запрокинутому лицу Прасковьи из уголка глаза бежит слеза. Коснувшись раскаленного виска, капля зашипела и испарилась.

Размытая жалость Дафны собралась воедино и, утратив всякую сентиментальность, сузилась до конкретного поступка. Сердито оттолкнув кота, который упорно рвался показывать грифу, что большой еще не значит крутой, она достала флейту.

– Ты готов? – спросила она Мефа, поправляя мундштук.

– К чему?

– Ко всему! – И, сдвинув брови, Дафна выдохнула маголодию.

Бурлящие светом звуки впились в подселенца. Грязное полотенце зашевелилось и, дрожа, как медуза, выползло у Прасковьи из груди. Двигался подселенец неуклюже. Мефодий, занесший для удара пылающую спату, испытал к нему презрение за эту медлительность. Сияние клинка померкло, и подселенец, вместо того чтобы рассыпаться в пыль от удара спаты, обмотался вокруг нее. Меф лихорадочно попытался стряхнуть его, но не тут-то было. Грязное полотенце плотно обкрутило спату и, вспыхивая, жадно поглощало все ее полыхания.

Буслаев размахивал спатой, сокрушая мебель, но совершенно не вредя при этом подселенцу. Он лишь мешал Дафне, которая, чтобы не повредить ему, не могла выдохнуть маголодию. Спата становилась все тусклее, а полотенце, напротив, наливалось силой.

– Я же говорила! Сразу надо было! Он ее выпивает! – крикнула Дафна.

Идя на риск, Мефодий попытался сорвать подселенца голой рукой, но его скрутило такой безысходной тупой болью, что, выронив спату, он сел на пол и зарыдал. Ему было так скверно, что он покончил бы с собой, если бы вспомнил, как это делается. Но он даже этого не мог вспомнить. Душу его наполняли тьма и уныние, которые хотелось разогнать чем угодно, любой бредовой выходкой. Он теперь не просто понял Прасковью – он и сам в эти минуты точно стал Прасковьей.

Шилов по-прежнему никуда не уходил, а, стоя в дверях комнаты, точно бич, покачивал в руке гибкий меч.

Воспользовшись тем, что Мефодий уронил спату, Дафна атаковала штопорной маголодией. Полотенце зашипело, точно мокрая тряпка, в которую ткнули раскаленной головней. В дряблом боку подселенца образовалась обугленная дыра. Грязное полотенце перестало вздрагивать и обмякло.

– Мальчику неприятно. Он ищет выход! – прокомментировал Шилов.

Длинный мостик слизи, всплеснув, перебросился через обугленную дыру, которая начала быстро затягиваться.

– …и он его нашел! – закончил тартарианец.

Понимая, что момент упущен и каждая следующая маголодия только сделает подселенца сильнее, Дафна опустила флейту. Она ощущала свое полное бессилие. У ее ног, вытирая слезы Депресняком, рыдал Мефодий. Чем больше он их вытирал, тем сильнее рыдал. И чем сильнее рыдал, тем яростнее приходилось вытирать. Буслаев настолько уже ничего не соображал, что, когда кот вырвался, на четвереньках попытался подползти к подселенцу, чтобы ради разнообразия вытереть лицо полотенчиком. Депресняк шел рядом, терся об него и мурлыкал.

– Студенту больше не наливать. Сейчас подселенец его дожрет! – сказал Шилов.

Зигя бросился к нему и схватил за плечи. Все слова у него потерялись. Осталось лишь беспокойство:

– Витя! Папоцка! Папоцка! Витя!

Виктор, морщась, выскользнул у него из рук. Только Шилов умел так выскальзывать. Когда было нужно, он становился гибче веревки. Казалось, у него вовсе нет костей.

– То тебе «папоцка», то «мамоцка»… Ты уж как-нибудь определись, кто где! Ладно, Никита, отойди! – проворчал он.

Кнутовидный меч Шилова захлестнул лежащую спату, выдернув ее из-под носа у Мефодия и подбросив в воздух. Спата еще падала, когда новый горизонтальный удар скользнул вдоль ее клинка. Теперь весь подселенец был разрублен, и только маленький кусочек в центре еще соединял его воедино. Последним ударом Шилов довершил начатое.

Разрубленное на четыре части полотенце повело себя странно. Фрагменты его, сползшиеся вместе словно для того, чтобы срастись, набросились друг на друга и стали пожирать. Потом что-то ярко вспыхнуло, и Мефодия, до сих пор стоявшего на четвереньках, отбросило на метр. Опустошенная спата, как губка, поглотила всю высвободившуюся энергию. Сознания Буслаев не потерял. Он лежал и вяло смотрел, как по его груди, подбородку и шее, ржаво мурлыкая, топчется Депресняк.

– У-у, вампирюка! Брысь! – Дафна взяла кота за основание крыльев и забросила в рюкзак. На Шилова она смотрела с изумлением: он с легкостью довершил то, с чем не справились спата и флейта.

– Как тебе удалось? – спросила она.

– Да никак, – неохотно отозвался тот, волнообразным движением сматывая свой меч.

– А кто же убил подселенца?

– Да никто. Он сам себя убил.

– Сам?

– Слушать надо лучше. Я же говорил про дно расщелин Тартара? И что они ненавидят друг друга? Разрезанный подселенец превращается в нескольких отдельных. Все, что от меня требовалось, – рассечь его на более-менее равные части. Если бы они были неравные, сильная часть быстро пожрала бы слабую и подселенец опять воссоединился бы. А так – четыре равные части, и – пфф!

Прасковья шевельнулась и села на полу, пусто глядя перед собой. Мефодий, тоже успевший привстать, навалился на нее спиной. Так они и сидели, прижавшись друг к другу лопатками, но даже не понимали этого. Шилов наклонился, подставил черному грифу запястье и, с усилием оторвав его от пола, унес кормить падалью. За ним, громко топая, тащился малютка Зигя.