Читать книгу Слепая зона - Дмитрий Евгеньевич Ардшин - Страница 5

Каждый раз, когда он договаривался с ней о встрече, он боялся услышать что-то вроде: не звони ко мне больше, между нами все кончено. И когда-нибудь Марина обязательно это скажет. Но пока все было флэш-рояльно, пока Хрулеву везло. Для него это было непостижимой загадкой: неужели, такая как она, встречается с таким как он? Но это было, было с ним. Они бродили по набережной, которая шумела шатрами и пахла жареной свининой; на темной зеленой воде змеились желтые огни моста. Они сидели в кафе (где нет «полония») … Зябкий от кондиционера зал жадно хрустел попкорном. Герои фильмов, прыгнув в джакузи или нажав на изумруд, вставленный в рукоять кинжала, жонглировали временем и круто меняли свою судьбу. Как все легко и просто. Мне бы так, думал Хрулев. А после бесстрашного принца или стильного Шерлока Холмса – заключительный аккорд вечера: подвезти Марину. Это был ритуал, без которого мир для Хрулева рухнул бы.

Обычно они встречались по пятницам. Иногда – в субботу. Один раз в неделю – это было очень мало. Но, страшась надоесть ей, Хрулев терпел. Попрощавшись с Мариной, он погружался в апатию, медленно умирал. И лишь Марина могла его воскресить, вывести из небытия слепой зоны. Время измерялось от Марины до Марины. Он жил и дышал только ей. Читая и перечитывая, точно библию, путеводитель по Испании, он мечтал о Марине, как наркоман о дозе, чтобы погрузиться в сладкий транс.

Еще один вечер стремительно скатывался к финалу. Мерин, словно машина времени, неотвратимо подлетал к дому Марины. Густая синяя тьма обволакивала деревья, остановочные павильоны, дома и душила Хрулева. Роман Леонидович был очень разговорчив, как будто пытался выговориться перед смертью. А вдруг как раз сегодня Марина его и огорошит? Скажет ему то, что уже месяц, две недели и три дня тому назад должна была сказать? А потому надо спешить. Он не замолкал не на секунду, из кожи лез вон, тем более кожа – в огне.

Он рассказывал ей то, что вычитал прошлой ночью в путеводителе… Листая глянцевые страницы, он спросил себя: достаточно ли у него денег, чтобы махнуть с Мариной в Испанию и не чувствовать себя там человеком второго или третьего срока. И сложив дебет с кредитом, он в очередной раз с горечью понял, что на отдых класса люкс рассчитывать не приходится. Проклятая, глупая гордость. Будь она не ладна…

Хрулев подумал, что Марина очень похожа на Испанию. И та и другая – за гранью реальности. Даром, что Марина была так соблазнительно близко, – откинулась в кресле, слушала Хрулева, задумчиво улыбаясь, и жмурилась от снежных всполохов встречных машин. Она терзала его точно так же, как глянцевые картинки путеводителя. И рассказывая об июльской фиесте, об уличном беге быков, о кафе Ирунья, что утопает в свечах, о легких галийских винах, о музее Прадо или о чем-то еще таком же далеком, инопланетном, Хрулев прежде всего говорил о Марине, в каждой фразе была она, в каждом слове то, что он к ней испытывал…

Но сможет ли он все сделать идеально? Хрулев неуверенно погладил Марину взглядом. А вдруг опять – осечка? Нет. Он этого не переживет. Надо быть предельно осторожным. Как сапер. Еще не время. Он еще не готов. А потому остается только говорить и любоваться Мариной как пейзажем, что на глянцевой странице путеводителя. Ах, если бы он только мог добраться до Испании! Если бы он только мог… Да и поймет ли его Марина, если он с бухты-барахты пойдет на приступ? Хрулев поежился от холодка пробежавшего по спине. Пусть все идет, как идет.

Марина, сжав коленки и кусая губы, слушала Хрулева и гадала, чем закончится сегодня вечер. Хрулев рассказывал о Страстной неделе в Саморе, о шестнадцати романских церквях в старой части города… Поцелует он ее сегодня? – спрашивала себя Марина. Или, как всегда, виновато улыбнувшись, пропадет на неделю? Они так долго встречаются, а он даже ни разу не попытался… Только смотрит на нее и говорит об Испании. Чего он добивается? Но может быть, сегодня он осмелится? Да. Сегодня все будет иначе. Она почти уверена в этом. В противном случае она… пошлет его куда подальше.

Она расслабилась – все стало предельно ясно: или – или. Хотя она будет скучать по этому голосу. Она закрыла глаза и, положив ладони на бедра, прислушалась. Голос мягко окутывал и волновал ее. Вот, что значит любить ушами – подумала Марина и улыбнулась. Странно, что этот страстный голос принадлежал именно Хрулеву, который напоминал Марине неуклюжего пингвина.

Старая баржа, тихо поскрипывая, подплыла к подъезду. Свет фар выхватил из темноты земляной холм, опоясанный веревкой, на которой трепетала красная тряпочка – ремонтные работы. Хрулев приглушил фары, – и темень подкралась ближе, а тревога сильнее царапнула сердце. Хрулев замолчал и, растерянно улыбнувшись, посмотрел на Марину. Вот сейчас она скажет: «Пока», – выпорхнет из машины и исчезнет в подъезде. Но в этот раз все было не так. Марина была другой – медлила. Она глядела в притаившийся за стеклом сумрак, ее рука скользила по дверной обшивке, тонкие бледные пальцы нерешительно поглаживали ручку на двери.

Неужели сегодня? – подумал Хрулев и сжался в кресле, замерев. В груди заныло, заполыхало, ртутной пустотой отозвалось, заколыхалось, завозилось в животе. Ну, вот и приехали! Стало душно и страшно. Скорей приоткрыть стекло, – но руки стали чужими. Чья-то ватная рука машинально повернула ключ в замке зажигания, глуша двигатель. Осмелев, темнота прянула и затопила салон машины. Сумрак размыл лицо Марины до зыбкого профиля, до беглого наброска. Призрак с прозрачными чертами – теперь это мог быть кто угодно. Хрулев вдруг понял, что это и есть ее истинный облик. Для него она всегда была миражом, видением. А по-другому и быть не могло. Он старый, нищий, с пыльным ворохом проблем, с капризной потенцией, а эта девушка… она из другого измерения, там красота, молодость, успех. Вспомни цвет и разрез ее глаз, форму носа, губы, волосы, прочерк скул, дорисуй то, что стерла темень! Но в памяти – лишь гул и дрожь, словно он заглядывал в пропасть. Да что там лицо. Имя ее и то позабыл. Может быть, ее зовут Испанией? Остался только горький запах и страх. «Только не сегодня! Не сегодня!» – сжавшись в кресле, отчаянно повторял про себя Хрулев. Рука дернулась к панели за светом, чтобы увидеть, вспомнить, вернуть… Но вместо света в салоне шансонисто заголосили скрипки, замяукала гитара, разметав удушливую пелену молчания.

– Не надо… Только не сейчас, – с досадой отозвался призрак.

Хрулев мертвеющей рукой выключил приемник. Ну, вот и все. Значит – сейчас. Она скажет. И ничего не изменишь. Приговор окончательный, обжалованию не… Наверное, ее убил полоний. На кой ляд я поцапался с официантишкой? Не сдержался. Вот теперь расхлебывай. Накатило сожаление, сдавило горло, в глазах защипало. Обида жгла, высекая слезы, – еще чуть-чуть и поплывешь. Если уже не поплыл. Крепись. Рано или поздно это должно было… И вот случилось. Перед смертью не…

Да, нет. Просто-напросто ей наскучили бредни об Испании. Она раскусила Хрулева. Поняла, что почем. Иногда она так смотрела, словно стыдилась его… Все из-за проклятых денег. Были бы они у него, – швырнул ей в лицо. На, подавись! Хрулев вздохнул… Это она сейчас скажет: «Да, пошел ты!», – и уйдет. А он… слишком глубоко увяз в ней, чтобы швыряться. Он возненавидел Марину ненавистью наркомана, который вдруг понял, что медленно убивает себя, но уже не в силах остановиться. В итоге: гремучая смесь из отчаянья и отвращения к себе.

Она все молчит… Только сам он не подставится под удар. Не дождется она этого. Пусть она первой бросит камень – сама заговорит. Неужели все-таки бросит?

Бросит, бросит – и не сомневайся. Иначе бы так не пытала молчанием. А когда ей надоест. Тогда и…

Она молчит… Пусть она про себя смеется над ним, наслаждается могуществом. Пусть молчание продлится вечно. Тогда она не оставит его никогда. Хрулев ждал, замерев и прислушиваясь. Грохотало в ушах, груди. Нервы со звоном рвались, как перетянутые струны на гитаре. Хрулев крепился, сжав зубы.

– Что-то не так? – не выдержав, выдохнул он, растерянно глядя на девушку. – Что-то не так… Ведь так?

Она пожала плечами, вздохнула.

– Ты красиво говоришь, заслушаешься… – вдруг порывисто обернулась к нему. – Ты ничего не хочешь мне больше сказать? – она смотрела на него из темноты, выжидая.

Хрулев сжался, замер.

– Что, что сказать? – задыхаясь, пробормотал Хрулев, пытаясь разглядеть ее в темноте, но все плыло и прыгало перед глазами.

– Хм, тебе виднее, – с обидой отозвалась темнота и нетерпеливо взмахнула рукой.

Он должен ей что-то сказать. Должен, должен, – звучал набат в голове. Но мысли разбежались испуганными тараканами. Чего она ждет от меня? – сверлило трухлявый мозг.

Вдруг в дымящейся голове Летучим Голландцем мелькнул внедорожник.

– Негодяи, – пробормотал Хрулев, потирая ладонью раскаленный лоб.

– Ты это о ком? – недоуменно отозвалась темнота.

– О ремонтниках. Загнал к ним машину и с концами. Только завтраками кормят. Объелся уже, – Хрулев сглотнул сухую, вязкую слюну. Опять этот внедорожник! Неужели ничего лучшего не мог придумать?

– Я тоже ненавижу, когда тормозят, – она вздохнула, коснулась дверной ручки и, щурясь в темень, что разлеглась черным зверем между подъездом и машиной, сказала, словно спрашивая разрешения у темноты, и заранее зная ответ, – так я пойду?

– Когда я тебя увижу? – он с мольбою заглянул в ее лицо, пытаясь прочитать свое будущее.

Она, вздохнув, покачала головой.

– Не знаю, – и медленно, взвешивая каждое слово, но решительно, – значит, я пошла…

И это все?! Хрулев замер, сжался, похолодел. Да пропади она пропадом! Он устал отвоевывать ее у темноты, задыхаться от запаха полыни. Устал бояться ее потерять. Даже лучше, что все закончится, так и не начавшись. Он останется наедине с глупыми, инфантильными мечтами, не нужный даже самому себе. Хватит позориться. Ведь все равно, как не старайся, ничего не вышло бы, – она слишком хороша для него. Слишком. Пусть она уйдет, и сразу станет легче. Пусть уйдет.

Сухо щелкнула дверь, и Марина уже хотела выйти, как вдруг он схватил ее за левое запястье, и хрипло прошептал:

– Подожди. Мне надо… сказать тебе

«Что я делаю? Зачем все это?» – дрожа, спрашивал себя Хрулев. Бум-тара-бум-бум-бум, тара-тара – бум-бум – бешеной чечеткой отвечало сердце. В глазах кружился, плясал черный огонь. Мерин накренился, скатываясь в темень.

Он все-таки решился?! Она удивленно распахнула глаза на Хрулева, который, медленно клонился к ней, вцепившись в ее руку. Эта порывистость, эта неловкость смутили Марину, и напомнили ей повадки огромного русского терьера. «Увалень» – с нежностью подумала она и, откинувшись в кресле, закрыла глаза, пытаясь расслабиться. « Только не молчи. Скажи что-нибудь красивое» – просила она его про себя, затаив дыхание и прислушиваясь.

– Я так тебе благодарен, – донеся до нее сдавленный, затравленный голос, и шершавые, сухие губы ткнулись в ее ладонь.

Вот и все.

Марина вздрогнула и отдернула руку, словно обжегшись.

– За что? – дрожащим голосом спросила она, потирая то место на ладони, куда поцеловал ее Хрулев.– Я тебя не понимаю. Совершенно не понимаю, – она покачала головой.

– И не надо, не надо меня понимать, – задыхаясь от волнения, зашептал Хрулев, наклонившись к Марине, лицо которой прыгало и плыло в гулком сумраке. Лимит легких, воздушных слов был исчерпан. Остались только тяжелые, шершавые булыжники, которые застревали в горле. – Достаточно того, что ты рядом, и я могу взять тебя за руку, – он осторожно коснулся ее руки, и Марина резко отдернула ее.– Или хотя бы говорить с тобой, – в замешательстве пробормотал он.

Несмотря на то, что все вышло из-под контроля, ошибка накладывалась на ошибку, и чем дольше он говорил, тем нелепей выглядел, – Хрулеву стало немного легче, словно он понял нечто важное для себя самого.

– Ты такой… вежливый, в тебе… столько такта, – голос Марины дрожал и звенел от разочарования и обиды.

– О чем это ты? – пролепетал Хрулев, часто моргая.

– Другие сразу – шашки наголо и… А ты – нет. Ты ведь никогда так не сделаешь? – ладонь все еще саднила от поцелуя.

– Какое смешное слово – шашки, – пробормотал Хрулев и растерянно улыбнулся. Таким же резким, ледяным голосом, она отшивала его тогда, в клубе, – вспомнил Хрулев, и сердце его сжалось, заныло. Темнота уплотнилась, сдавила голову Хрулева стальным обручем. Хрулев лихорадочно искал нужные слова, но – тщетно.

Раздался сдавленный смешок.

Хрулев поежился и спросил:

– Ты чего?

– Случай один вспомнила, – отозвалась Марина, с мстительной улыбкой глядя на целованную ладонь. – Глупая история почти из детства.

Хрулев хотел промолчать, обойтись без скелетов из шкафа, но вместо этого сказал:

– Расскажешь?

– Однажды я познакомилась с джигитом. Был он горячий и наглый. Одним словом – джигит. Он все время хватался за свои причиндалы, словно проверял, все ли на месте. То ли тик, то ли пунктик, заскок такой.

Мы и двух слов друг другу не сказали, а он вдруг затаскивает меня в проулок и размазывает по стенке, хочу, не могу, говорит, ждать. В проулке темно, мочой воняет и у него изо рта кислятиной несет. Бр-р-р… Я испугалась и прикинулась девственницей.

Это его немного отрезвило. Он остановился, посмотрел на меня ошалело и вдруг говорит: «Дай ладошку». Сам пыхтит, глаза выпучил. Я простодушно протянула ему руку. А он хвать ее и в ладонь мне кончил.

– И зачем я все это рассказала? – Марина схватилась за дверную ручку. – Лучше я пойду. Мне давно надо было…

Сноп света ворвался в салон и выхватил из темноты посмертную маску – бледное, снежное, сморщенное лицо Марины.

Хрулев обернулся и, прикрыв глаза ладонью, увидел, что с пригорка на него скатывается, угловатый сарай на колесах. На одно кошмарное мгновение Хрулев решил, что это внедорожник, о котором он рассказывал Марине. И сейчас этот металлический, сверкающий короб протаранит мерин. Хрулев сжался. Но сарай пророкотал мимо, превратившись вдруг в старенький «Уазик», обвешанный фарами и лампочками, как новогодняя елка.

– Не уходи! – Хрулев протянул руку, чтобы остановить Марину.– Не уходи… – проскрипел он, и его рука упала на опустевшее сиденье. Она исчезла.