Читать книгу Последнее лето - Дмитрий Качурин - Страница 3

Яркое солнце радостно играло на окнах домов и припаркованных машин. Лето еще не началось, но из-за слепящих лучей атмосфера вокруг была какая-то ленивая. Идеальные дни выдаются редко, но сегодня как раз такой. Обнимающая жара, но сухая, пот не льет как из ведра, и можно дышать. По молодой траве – да и по нагретому асфальту – даже хочется пробежаться босиком… Неработающие счастливчики с раннего утра оккупировали лавочки во всех дворах города, щелкая семечки, читая газеты и беседуя с такими же везунчиками о тщетности бытия, смысле жизни и счетах за газ, полученных накануне.

В такие дни трудно быть серьезным – хочется просто жить. Жить этим днем, этим мгновением. Дунувший ветер заставил зашелестеть едва распустившиеся листочки на деревьях и легкий мелкий мусор во дворе дома. Нежно запела какая-то птичка.

– Скворец, – заметила Овсянка.

Раздавшийся писк машины показался инородным в этой идиллии. Дверь в подъезд открылась, и из нее вышел немолодой уже мужчина с прямой осанкой и задранным носом, одетый в выглаженный синий костюм, который ожидал выхода на люди без малого полгода. Проведя правой рукой по неестественно черным волосам, левой мужчина достал из нагрудного кармана солнцезащитные очки и вальяжно направился вглубь двора, устраивая их на носу.

Овсянка забежала в дом первая, потянув меня за рукав и вырвав из блаженного умиротворения. Поднявшись на последний, пятый, этаж, я наконец решил вспомнить, для чего нужны голосовые связки.

– Слушай, я что-то побаиваюсь, – обратился я к своей прекрасной спутнице.

– Сюрприз, сюрприз, – закатила она глаза, покрутив кистями рук на уровне головы. – Бамбук чего-то боится. Никогда такого не было – и вот опять.

– Это как-то обидно, – сказал я улыбаясь, чтобы было понятно: это совсем не обидно.

– Тихо, тут стены тонкие, не надо привлекать лишнее внимание, – прошептала она, приложив указательный палец к губам.

Она жестами велела мне встать на колени, что я нехотя выполнил, невзирая на грязный пол, по которому мог ходить кто угодно и делать на нем что угодно, – надеюсь, она оценила эту мою распущенность.

Овсянка подошла сзади и положила ладони мне на плечи, отчего по телу побежали мурашки, – надеюсь, на это она не обратила внимания. Перевела руки на голову, и я начал беспокоиться, чистая ли она, но вспомнил, что мою волосы каждый день. На голове осталась только одна ее рука – резкий рывок, и на мое плечо встала ее нога в кроссовке, а потом и вторая – на другое плечо. На самом деле это уже не вызывало такого трепета, учитывая хоть и скромный, но все же вес этой скалолазки, хотя правильнее было бы сказать – бамбуколазки. Я старался держаться, но сила притяжения так и норовила познакомить с бетоном мое лицо, а следом – и Овсянку.

На голову посыпалась пыль и мелкий мусор, но моя ноша и ответственность не позволили отряхнуться. По правде говоря, руки я просто не смог поднять. Но и ответственность, конечно, имела место.

– Готово, – раздался голос сверху, – теперь поднимайся, только аккуратно.

– Конечно, как скажешь, – покорно согласился я и пробубнил: – На будущее: ты или садись на диету, или мне пора начинать копить деньги на лечение позвоночника.

Не дождавшись ответа я, хватаясь за стены и перила, изо всех сил старался сделать хоть шаг, но ноги уже затекли, да и первоначальное положение не располагало к поднятию тела по ступенькам таким способом, не говоря уже о непривычной для спины нагрузке. Овсянка спрыгнула, а я, оказавшись от такого рывка на четвереньках, выдохнул и поднялся на ноги, слегка качнувшись и облокотясь на перила.

– И что ты улыбаешься? – грозно спросила Овсянка, держа в правой руке отвертку, а в левой – навесной замок.

– Потише, нас же услышат, – кивнул я в сторону квартиры за ее спиной, игнорируя остальные три.

– Нас наверняка уже услышали, может, и полицию вызвали, поэтому давай выбирай наконец: либо лезем, либо идем на учебу – ты к себе в колледж, я к себе.

С прогулами всегда так: когда стоит выбор – идти на пару или остаться дома, – есть всего два варианта – идти или не идти. Если пойти, то всю пару не покинет мысль, что решение было в корне неверным и, само собой, надо было остаться дома и горя не знать. А вот если поступить наоборот – прогулять, то все часы, которые ты должен был провести на занятиях, тебя будет точить совесть, а в голове сформируется четкое понимание, что на уроке было бы не так уж плохо, да и почему бы не потратить на колледж несколько часов, получив нужный материал, показавшись на глаза преподавателю и заработав балл в свою пользу. Особенно обидно, когда именно в день твоего прогула сообщают суперважную информацию, без которой дальнейшее обучение лишено всякого смысла, или проводят зачет, самый главный в этом году.

Не люблю делать выбор, принимать решения. Я привык просто плыть по течению, не думая о будущем, не вспоминая прошлое, пропуская мимо настоящее.

– Ты тут? – Овсянка помахала ладонью перед моим лицом, выводя меня из ступора.

– Да, пошли, – уверенно сказал я.

– Куда пошли? – развела она руками, стараясь не повышать голос.

– Куда скажешь, – бодро ответил я с простецкой улыбкой.

Овсянка закатила глаза.

Дверь за моей спиной заскрипела, и я ощутил легкий поток воздуха, совсем иного по температуре и запаху. Овсянка испуганно протянула ко мне руку, наверно, чтобы развернуть или притянуть к себе, но я уже начал оборачиваться на раздавшийся голос.

– Как же вы надоели, наркоманы проклятые, – успела произнести старушка.

Сутулая и невысокая, она стояла в дверном проеме своей квартиры, распахнув настежь дверь, открывающуюся в подъезд. Выцветший синий халат. Седые волосы, собранные в пучок на макушке, на лице – множество морщин и неприкрытая злоба. Пальцы уверенно обхватывали рукоятку ножа сантиметров двадцать в длину. Убранство квартиры рассматривать было некогда, и взгляд сосредоточился на самой старушке.

В этом подъезде квартиры были расположены близко друг к другу и двери открывались наружу, так что если открыта одна, то собой она перегораживает вход в соседнюю квартиру. Боже, храни архитектора!

Старушка сделала шаг вперед, уже сильно угрожая нашему здоровью, и вдруг, буквально в одну секунду, когда во рту все пересохло, а в животе кислотный дождь залил бабочек и начал проситься наверх, дверь квартиры по соседству резким движением захлопнула квартиру пенсионерки, затолкнув ее внутрь.

Не помню, как мы оказались во дворе моего дома, в километре от места почти случившегося преступления, главное – мы спасены.

– Египетская сила! – вымолвил я, немного отдышавшись и прислонившись к дереву у парковки, напротив окон в мою квартиру.

– Я думала – все, конец. – Овсянка присела рядом со мной на корточки.

– Да. Ты поняла вообще, что произошло?

– Вообще да.

Мы не сговариваясь рассмеялись. Она, заметив, что все еще держит в руке замок от чердака, закинула его подальше в кусты.

– Пойдем ко мне? – спросил я ее, отдышавшись – уже от смеха.

– Не, у меня планы не изменились.

– Ты хочешь вернуться туда? – У меня вырвался нервный смешок.

– Ну, не бросать же дела незаконченными.

– Ты серьезно?

– Да. – Она посмотрела на меня с улыбкой, чтобы я расслабился. – Не нервничай, в городе еще полно домов, залезем на другую крышу.

Пройдя несчетное число улиц, мы наконец оказались во дворе. Нет, заходить мы в него не собирались, хотя, зная – точнее сказать, не зная – Овсянку, можно предположить, что он с самого начала был нашей целью. Кажется, уже настал тот момент, когда я начал называть ее мысли нашими. Наверно, это и есть гармония. В нашей культуре, как, скорее всего, и в других, выяснить это вряд ли удастся, пока же мужчин, слушающих женщин и идущих за женщинами, называют подкаблучниками, бесхарактерными, бесхребетными, не мужиками. Это неправильно. Вообще, навязывать свое мнение и видение мира другим людям, да еще и презирать инакомыслящих чертовски неправильно. Мы же не варвары, на дворе двадцать первый век, а стереотипы лезут изо всех щелей, куда ни глянь.

– Прекрасно, – вновь отвлекла меня от моих размышлений моя любовь.

Любовь. Странное слово для определенной стадии взаимоотношений двух людей либо определенной ступени притяжения одного человека к другому. Если я его правильно понимаю, то я люблю ее. При каждом звуке из ее уст что-то трепещет внутри, при каждом взгляде на нее после короткой разлуки тело покрывается мурашками. Я не хочу ее никуда отпускать, прощание, рано или поздно настигающее нас, каждый раз наносит мне рану. Во все мои мысли непременно вторгается она, иногда просто сидит где-то сбоку, слушая меня внимательно, а иногда и что-то советует – скажем так: принимает участие в жизни моего подсознания. В интернете бытует мнение, что это лишь начальная стадия отношений и она проходит. Да я и сам страшно боюсь перегореть, остыть. Я все еще, спустя столько времени, боюсь притронуться к ней, лишний раз боюсь сказать что-то не то, боюсь ее потерять. Знаете, это любовь.

– Ты издеваешься? – толкнула она меня в плечо.

– Где? – сказал я первое, что пришло в голову.

– Ладно, – Овсянка зажмурилась и сжала пальцами переносицу, – повторю.

– Ладушки, – беззаботно ответил я, предвкушая наслаждение от звука ее голоса.

– За что мне это? – прошептала она, убрав пальцы от глаз. И, шлепнув этой же ладонью себя по лицу, задержала руку. – Просто пойдем. – Она отвернулась и пошла в сторону одного из двух домов, стоящих квадратом, – буквой Г каждый.

Не успела она подойти к дому, как вдруг остановилась как вкопанная, и я, догоняя, едва в нее не врезался. Быстро осмотревшись и не увидев ничего интересного, я понял, что дело не в окружающем: Овсянку заставило замереть что-то другое, неподдающееся взгляду, что-то, за чем я не смог уследить.

– Мне вдруг пить захотелось, а на крыше воды точно не достать. Давай в магазин сначала зайдем? – вопросительно посмотрела она мне в глаза.

– Конечно, сегодня на удивление жарко, вода точно пригодится, – поддержал я ее идею.

– Жаль только, что на крыше туалета не будет, после воды рано или поздно захочется навестить белого друга, – добавила она, когда мы направились прочь со двора в поисках магазина, где можно купить воды.

– Хорошо хоть не белого господина, – пошутил я, на что Овсянка хмыкнула.

Магазины самых разных размеров, но почти всегда с одинаковым содержимым располагаются едва ли на каждом углу каждого дома. Основное их предназначение – отмывание денег, поэтому на прибыль рассчитывают далеко не всегда, не заманивая покупателей и не делая цены привлекательными.

Подойдя к одной из таких торговых точек, мы остановились, и Овсянка стала пересчитывать мелочь, скопившуюся в портфеле.

– Хватает? Могу добавить, – проявил я инициативу, как обычно засомневавшись. Сложно предугадать, какие твои действия окажутся правильными. Когда-то стоит промолчать – а некоторым людям, вполне вероятно, можно предложить полностью оплатить покупку. Бывают ситуации, когда можно добавить денег, если человеку не хватает, но всегда есть свои подводные камни, которые могут привести к обиде, ругани и неприятностям.

– Нет, спасибо, вроде хватает.

– Давай я заплачу и себе куплю бутылочку, – набрался я смелости.

– Тебе неприятно было бы пить со мной из одной бутылки? – Овсянка так скривилась, что стало непонятно, шутит она или я попал.

– Нет, я… – Я начал паниковать, все дальнейшие слова смешались, и стало трудно продолжать диалог.

– Или ты думал, что одной бутылки будет мало? – с более приятным выражением лица решила она спасти меня от инфаркта.

– Да, – выдохнул я.

– Ладно, покупай, спасибо, – строго сказала она и первая потянула ручку двери, но та не поддалась. Тогда Овсянка толкнула ее, но усилия оказались напрасными: магазин был закрыт.

Оглянувшись, мы увидели еще один, подальше. И снова двинулись в путешествие, грозящее стать незабываемым впоследствии.

Шаг за шагом мы бороздили просторы светлой улицы, и ничто не предвещало беды. К ручке следующей двери я сам протянул руку, но она распахнулась, прервав мои мысли и разрушив ожидания и надежды.

– Ой! – неловко вырвалось у меня, и я пропустил мимо грузного мужчину, а дождавшись, когда дверной проем освободится, ворвался в магазин, словно захватчик, вторгшийся в чужие земли с недобрыми намерениями.

Я глянул на продавщицу, следившую за моими действиями. Напряжение нарастало, я быстро пробежался взглядом по полкам, пока не уставился на холодильник, стоявший справа, в углу.

Капля пота падает с моего лба, пока мир рушится. Дрожащей рукой вытираю лицо, но ладонь оказывается потной, и от этого становится еще хуже. Так больше продолжаться не может, кто-то должен вмешаться и разрядить обстановку. Мои губы дрогнули, я набрал полную грудь воздуха, мозг дал команду языку, тот напрягся, чтобы произнести заветные слова… как вдруг все изменилось.

– Можно, пожалуйста, две бутылки с водой, без газа, по пол-литра, – четко произнесла Овсянка, и меня поразила ее уверенность.

– Теплую, холодную? – с натянутой улыбкой спросила продавщица.

– Холодную, вон ту, что на верхней полке, – Овсянка указала пальцем на холодильник.

Женщина без особой спешки достала два заветных Грааля, назвав цену нашей покупки, и устремила взор на меня. В нем можно было прочесть все тяготы ее жизни: маленькая зарплата, лишний вес, отсутствие личной жизни, проблемы с начальником, кредиты. А может, это счастливые глаза: морщинки в уголках, здоровая искорка, тяга к приключениям, не исчезнувшая с возрастом, хорошие дети, радостно встречающие маму с работы, верный муж, не последний человек в какой-нибудь фирме, постоянные поездки за границу. Эх, сколько о человеке могут сказать глаза… Эти закатанные глаза.

Резкая боль в правом боку, под ребрами, заставила меня тихо вскрикнуть. Я протянул деньги, забрал бутылки и, улыбнувшись и попрощавшись, удалился из магазина, последовав за Овсянкой. Судя по жару на щеках, они сейчас очень красные, а значит, в этот магазин я не вернусь.

– Больно же, – сказал я, как только мы проделали шагов двадцать прочь.

– Ты идиот? – ударила она меня по спине только что полученной из моих доверчивых рук бутылкой, предварительно оглянувшись.

– Не кричи, – съежился я от несильного удара.

– Что с тобой сегодня? – спокойнее спросила она.

– Немного подвисаю? – осторожно предположил я, ожидая ее реакции.

– Ладно, может, судьба у меня такая. Наверно, скоро привыкну, хотя как к такому можно привыкнуть? – развела Овсянка руками, словно говоря сама с собой.

– Прости, что позорю тебя, мне самому стыдно, – искренне признался я.

– Да не извиняйся, – уступчиво сказала она, приобняв меня на ходу одной рукой. – Просто иногда твои зависания реально бесят, но в этом вроде нет ничего страшного.

– Ну да, сам не понимаю, что со мной не так, – приобнял я ее в ответ.

– Ты словно наркоман. Ты же точно не наркоман? – с шуточным недоверием заглянула она мне в глаза.

– Сам не знаю, может, в курицу что-то добавляют, но я не специально, – отшутился я.

– Ну да, – улыбнулась она, – ты же еще и ненавидишь наркоманов, хотя, может, так отводишь от себя подозрения?

– Я их не ненавижу, просто… Мы же это уже обсуждали.

– Ну вот, уходишь от ответа. Будешь еще пропадать из реального мира – отведу тебя сдавать анализы.

– Ладушки, – согласился я.

– Позже это обсудим, – отвлеченно сказала она.

– Что? – не понял я.

Мы подошли к дому, к подъезду с открытой дверью. Моя спутница… Хотя правильнее меня называть ее спутником. Тогда кто она? Мой проводник? Гид? Моя госпожа? На первое время пусть так и останется, главное – вслух не сказать.

Госпожа. А ведь ей действительно подходит это прозвище, оно описывает наши с ней отношения. Это, наверно, странно, глупо, да и засмеют, но голова моя – делаю (вернее, думаю) что хочу.

Моя госпожа за время моего последнего зависания, из которого я сумел вовремя выбраться самостоятельно, уже зашла в подъезд, и я подорвался следом. Тихо забравшись на последний этаж, я, а также мои плечи, спина, руки, ноги и голова – хорошо хоть, не пятая точка – спокойно выдохнули: в этом подъезде оказался выход на крышу, к которому, о чудо, ведет лестница, и даже замка нет. Овсянка, поправив рюкзак на плечах, полезла вверх. От этого зрелища трудно оторвать взгляд. На мгновение я подумал, что надо было лезть первым, но уже поздно что-то менять.

Дождавшись, пока она окажется наверху, я собрался с духом и обхватил лестницу руками. Металлическая, грязная, она так и норовила испачкать одежду, но я аккуратненько забрался на чердак.

Он оказался очень низкий, меньше метра в высоту. Пол усыпан мелкими камушками. В лучах солнца, бивших из щелей в крыше, – и это были единственные источники света, особенно после того как я закрыл тяжелую крышку люка, который вел в подъезд, – мы увидели деревянные доски, проложенные вглубь чердака. Выбора не оставалось – мы двинулись вперед. Овсянка вдруг включила фонарик, оказавшийся очень кстати. Путь оказался трудным, болезненным для головы и неприятным для души и глаз. Овсянка своим фонарем не только указывала маршрут, но и крутила лучом света вокруг, позволяя осмотреть все, что находилось в его пределах.

Недавно я наткнулся на вопрос, никогда меня не интересовавший. Он и в тот раз меня не затронул. В интернете постоянно поднимаются темы, абсолютно никому не нужные, но после их прочтения основная масса несмышленышей сразу чувствует проблему, начинает над ней думать и через какое-то время уже считает своей. Вот и я вспомнил на чердаке: «Вы видели когда-нибудь детенышей голубей?» Я видел. Вообще-то это того не стоило, но я их заметил, и Овсянка тоже. Конечно, они нам попались не в лучшее время, не в лучшем свете, но голые трупики, разбросанные здесь и там, – это явно не то, что ты хочешь увидеть. С неприятными ощущениями и огромным желанием покинуть уже наконец это место мы ускорились, и вдруг по левой стороне открылось какое-то помещение. Немного замешкавшись, моя госпожа (хоть эта фраза в голове разряжает обстановку) открыла дверь, и ее озарил яркий свет, отчего она пошатнулась, а на корточках это чревато падением на спину, чего, я уверен, ей хотелось сейчас меньше всего. Удержав равновесие, она пошла на свет. В другой обстановке можно было бы крикнуть: «Не иди на свет!», но не сейчас. Я последовал за ней, и вот мы достигли цели, добрались до заветной крыши.

В лицо сразу дунул теплый ветерок. Из-за боязни высоты к краю крыши я подойти не рискнул, а Овсянка спокойно приблизилась к углу дома и расставила руки, ловя потоки воздуха. Через несколько мгновений она обернулась:

– Ну?

– Что такое? – не сообразил я.

– Ну, блин. Давай: «Я король мира!», – тихо прокричала она.

– Аккуратней, там опасно, – предостерег я.

– Ты издеваешься? – Она отошла вглубь крыши, сделав несколько шагов в мою сторону.

– Опасно же, – смущенно сказал я.

– Жизнь полна опасностей.

– Ну, тогда зачем создавать себе дополнительные? – попытался я уйти от продолжения темы, прибегнув к юмору.

– Чтобы жить было не так скучно, – подошла она ближе.

– Мне весело, – кисло ответил я.

– Да, очень весело, – передразнила она меня, прямо скажем, совсем непохоже.

Я стал замечать, что боязнь потерять ее периодически отступает, и это позволят мне чувствовать себя свободнее, более открыто, неуместно шутить, говорить глупости, не опасаясь ее задеть. Я мало что о ней знаю, но представление, что с ней можно, а чего нельзя, за это время успело сложиться. Наверно.

Не получив от меня никакой реакции, она сняла с плеч рюкзак, вытащила из него большое старое покрывало, кинула мне, а сама прошлась по крыше и подобрала четыре камня разного размера, оказавшихся здесь весьма кстати. Я расстелил покрывало, Овсянка положила камни по углам, чтобы ветер его не сворачивал. Моя госпожа легла, положила рядом рюкзак и, глядя на меня, похлопала по покрывалу рядом с собой.

– Давно готовилась или всегда его на учебу носишь? – спросил я, устраиваясь на правом боку, лицом к ней.

– И не только его. – Овсянка завела руку за спину и вытащила бутылку вина.

– Ого, так учиться веселей! – удивился я.

– Не то слово.

– И часто ты употребляешь? – задал я логичный вопрос, учитывая, что никогда не видел ее с алкоголем и мы никогда алкоголь не обсуждали.

– Как с тобой познакомилась, так вино стало моим лучшим другом.

Получив в ответ мою улыбку, она достала штопор и ловким, хотя и неуверенным движением открыла бутылку.

– Посуды нет, поэтому будем пить из горла. – Она сделала первый глоток и протянула бутылку мне.

– Ого, как ты со своим другом близка. – Я глотнул и вернул ей вино.

– Ну, это же лучший друг, а с лучшими друзьями по-другому нельзя. – Сразу несколько глотков отправились бороздить ее внутренний мир.

– Наверно, хорошо, что у меня нет лучшего друга, – некстати сказал я.

– На самом деле я непьющая, – вернулась она к моему вопросу, – просто вдруг захотелось почувствовать сладковатый вкус красного вина. Разделить его с тобой.

– Тоже иногда возникает такое желание, но я больше пиво люблю. Особенно когда сильная жажда одолевает. – Немного погодя я добавил: – Но я несовершеннолетний, мне нельзя пить алкоголь.

– Да гадость все это, – улыбнулась она и сделала еще несколько глотков.

Со двора послышались детские визги, крики. В школах закончились занятия, все возвращаются по домам, хотя большинство детей в такой прекрасный день еще долго не будут спешить домой. Даже я, будучи школьником, гулял после уроков, веселился, а потом все вдруг оборвалось… Но, возможно, именно это и привело меня сюда и мне не о чем жалеть, хотя ностальгия иногда охватывает. Это ведь было буквально вчера, может, я так и не нагулялся после уроков, не выкричал все, что должен был выкричать, не взбесил всех, кого мог бы.

– Ты счастлива? – спросил я Овсянку.

– В данный момент более чем.

– А вообще? В целом?

– Какая разница, что в целом, главное, что сейчас я счастлива. – Она дотронулась ладонью до моей руки. – А ты разве нет?

– Сегодня я счастлив.

– Ну и хорошо, это же главное?

– Да, но ты не хотела бы поменять что-нибудь?

– Я бы поесть чего-нибудь взяла.