Читать книгу Для чтения вечером - Дмитрий Казанский - Страница 4

Назавтра с утра он приехал в Шереметьево, прямо в грузовой терминал. Именно оттуда уходил грузовик, немного презрительно называемый пищевой ракетой. На вахте сидела нахохлившаяся бабуся в платке и читала какую-то пёструю книжку. Её помещение было изнутри обклеено фотографиями поп-звёзд. Гордей посмотрел на стены с нескрываемым скепсисом. Мало того что он не переваривал звёзд как таковых, так ещё и считал верхом безвкусицы вешать пёстрые вырезки из журналов на стенки.

«Читатель хочет знать» – под таким восхитительно наглым лозунгом журналисты и фотографы сдирали и продолжают сдирать все покровы с жизни звёзд. Но в отношении звезды не может быть этики. Именно потому папарацци и не ходят голодными, собственно говоря. Надо иметь мужество быть популярным человеком и понимать, чем за это придётся платить. Такова природа вещей… На самом деле многим людям странно, что есть другие люди, главная цель в жизни которых быть узнаваемыми и обсуждаемыми. Быть на экране, на обложке, в Интернете. Главное – светиться. Популярность для них – это некий допинг. А для других, обычных людей – это, наоборот, отсос энергии. Между людьми первого и второго типа не будет согласия. Они образуют некую загадочную систему циркуляции эмоциональной энергии. Одни потребляют, другие генерируют. В общем, мутная тема с этими субъектами для поклонения…

Гордей вздохнул, перевёл взгляд опять на старушку и протянул ей своё редакционное удостоверение. Уютный оренбургский платок на её плечах, пластиковый беджик с буквами «Служба ГП. Инспектор Никитина А. В.», приколотый к её вязаной кофте, настольный сканер отпечатков и эти дурацкие фотки по стенам создавали вместе довольно занятную комбинацию. Бабушка подняла на Гордея уже мутноватые глаза, вздохнула и аккуратно заложила карандашом книжку, которую читала до этого (опять вездесущая Дарья Кузина, отметил чуткий к таким вещам Гордей). Потом поставила на книжку чашку с торчащей наружу ниточкой от чайного пакетика, артритными пальцами медленно потыкала в клавиатуру, сверила его идентификатор с тем, что был в базе данных, затем, явно стараясь быть изящной, пододвинула ему сканер и сказала c лёгким акцентом: «Your finger, please». Потом бабуся вручила ему пластиковую карточку. «Это для входа», – пояснила она и погрузилась обратно в чтение. Гордей больше для неё не существовал.

Спустившись по эскалатору и пройдя по системе тоннелей, он вышел в предстартовый зал. Там было пусто. Моргал указатель: «Москва Шереметьево – МКС32 – Луна Западная». Буква «в» в слове «Москва» не горела. Гордей завернул за какую-то ширмочку и увидел обычный турникет. Как в метро. Гордей хмыкнул, порылся в карманах, достал выданную карточку, приложил. Зелёный свет не загорелся. Гордей покрутил карточку в руках, озадачился и пошёл обратно искать кого-нибудь из служащих. Услышал гулкие шаги в соседнем тоннеле и поспешил туда. Нагнал бредущего сотрудника в комбинезоне. Тот не особо подгрузился Гордеевой проблемой, только махнул рукой куда-то в сторону и сказал: «Не, это по линии Ерофеева, это не к нам». И пошёл дальше, громыхая сапогами по настилу. Гордей ещё какое-то время метался в поисках загадочного Ерофеева… Никого, разумеется, не нашёл и вернулся через пять минут обратно к турникету. Непонятно зачем опять приложил свою карточку. Загорелся зелёный свет. Гордей тихо, но с чувством матернулся и прошёл в следующий зал.

Там по периметру стояли стульчики, и он уселся на один, ожидая погрузки. Из скрытых динамиков шла трансляция какой-то старинной песни. «Это ж прошлый век», – догадался Гордей. «…Закатай меня в асфальт своей любви», – гнусаво, как тогда было модно, пел народный акын Макар. Хоть песня и была прошлого века, но Гордей нашёл эту метафору суперской. Это гораздо более ёмко и ближе к сути, чем глупое «поразить стрелою сердце» или тем более to fall in love. Ну или «вздёрни меня на виселице своей любви» ещё можно сказать. Или «расстреляй меня из пулемёта своей любви». Но это явно менее удачные варианты. Впрочем, в плане разрушительности любви для обычного человека это всё едино. Гордей это понял на собственном опыте, когда внюрился. Был в его жизни и такой эпизод – уже в зрелые годы. Ну как может нормальный мужчина выдержать сладкую пытку присылаемыми фотографиями в стиле «Нюра ню фо ю», скажите на милость? Стоп, эту тему лучше сегодня обходить стороной – Гордей усилием воли прогнал неуместное видение и переключился на разглядывание носков собственных ботинок.

Наконец позвали в ракету. Секьюрити с пустым лицом и в роскошном мундире, как у капитана викторианского фрегата, поводил по Гордею рамкой, немного брезгливо осмотрел содержимое карманов, попросил Гордея продемонстрировать в развёрнутом виде свой клетчатый носовой платок, потом взял его идентификационную карточку и некоторое время зачем-то списывал с неё разные коды в свой гроссбух. «Сервер грохнулся», – ответил он на незаданный, но логичный вопрос. Потом служащий попросил Гордея расписаться, что он прошёл предполётный инструктаж, после чего, уже порядком раздражённый этой бодягой, Гордей прошёл-таки в кессон. Там он выкурил последнюю сигарету (на станции не курят в принципе), пошарил глазами по комнате и увидел, как загорелся один из двух указателей, ведущих в расходящиеся тоннели. This way, please. Ага, понятно…

Сам перелёт до станции ничего особенного собой не представлял. Обычное дело. На самолёте летать куда интереснее – там хотя бы газеты дают. А тут просто сорок минут шума и вибрации. Потом всё стихло, была пара несильных рывков, какое-то лязганье, чпоканье, и вот Гордей уже ступил в станционный кессон. Там было пусто и слегка пованивало, но Гордей не разбирался в природе кессонных запахов – может быть, здесь так и надо. Побродив в задумчивости, он прошёлся вдоль стенки, нашёл гостевой шкафчик, придирчиво поглядел, что там внутри, и только потом встал «под дезинфекцию» в санитарный блок. После этой, довольно утомительной, процедуры переоделся во всё станционное, скептически осмотрел себя в зеркале и пошёл искать свой запаянный контейнер с вещами. Его продезинфицировали ещё на Земле, там же залили в пластик и закинули в ракету. Гордей вообще-то не был уверен, что всё делает правильно, но спросить было не у кого. Как будто попал в фильм «Солярис». Одни пустые коридоры. Даже как-то стрёмно слегка…

Гордей ещё наводил на себя приличный вид в санитарном блоке, когда его коммуникатор в кармане пропикал, что пришло какое-то сообщение. Коммуникатор, как выяснилось, оказался пошустрее Гордея – уже нашёл внутристанционную сеть и подконнектился к ней, поэтому это вполне мог быть сигнал от кого-то из станционных людей. Так оно и оказалось. На экранчике пробежала строка: «Hello. This is the captain. Welcome to the station! Please use the cabin №26 for your stay. You can find the general stations guide and some additional instructions there. I will see you in my cabin №12 at 10 аm. Please, don’t be late. Thanks». Гордей побродил по коридорам в поисках каюты №26. Как выяснилось, никакой последовательности в нумерации не было. За каютой №8 почему-то следовала каюта №3. И так вдоль всего коридора. Лёгкий запах шизофрении как будто витал в воздухе. В комбинации с пустыми коридорами это ощущение было довольно отчётливым.

Наткнувшись в конце концов на свою каютку, Гордей бегло осмотрел её и плюхнул подуставшее тело на маленький диванчик. Надо было немного собраться с мыслями. Он обнаружил небольшой дисплей в стене, осмотрел его и очень аккуратно (на всякий случай, мало ли что) вдавил кнопку включения. Побежали строчки станционного расписания на сегодня и завтра. По станционному, оказывается, было ещё раннее утро. Ага, вот: с утра профилактика многочисленных систем, потом обед, отработка АЗ, ужин, концерт, отбой (23:30). Подумалось: «Да тут у них всё по-военному». Ещё позабавило, что надписи на предметах менялись в зависимости от языка гостя. Гордей увидел дверцу и надпись «Утилизатор продуктов метаболизма». Встал с диванчика, оттянул дверь, заглянул. Стало понятно, что это просто туалет, только отчего-то так причудливо названный или не очень корректно переведённый. У космолингвистов наблюдались проблемы, н-да… Впрочем, ладно… До визита к кэпу ещё была масса времени, можно было поразмышлять о чём-нибудь. Или вздремнуть.