Читать книгу Из одних бумаг - Дмитрий Комаров - Страница 3
Раз в две жизни
Оглавлениеverba
небо в сеточку из ветвей,
сбросивших листья. а мы в начале
новой истории, где полей
не достигают мосты из стали.
и в связи с этим по нам дожди
частые, чистые барабанят.
тоже устали они, поди.
мука со смыслами и словами.
комьями грязи грехи с сапог
струйки смывают. мы будем лучше.
нас наконец-то увидел бог.
неординарных. больных. заблудших.
черновики. а звучали как!
дело закрыто. дела такие.
небо с вуалью – наверняка.
мы превращаемся в прописные.
рукопись, поднятая с земли.
нас редактируют сами звезды.
мы и не знали, что мы могли.
знали дожди. и пронзали воздух.
белый цвет
но больше прочего – белый цвет. с теплотой твоей кофты и складками капюшона. та опрятная легкость и рассыпной привет, заповеданный к чашке. и – креслу. и – телефону. но домашнее прочего – имя вслух. и совсем непохожее на проходные будни. в стеариновых сумерках. и далеко вокруг. и за мягкими шторами. и без оного пополудни. но загадочней прочего – кисти рук, по которым бегут утонченности сложных линий. по одной из теорий, они замыкают круг, и в том круге – сады, и садов тех дары обильны. но любимее прочего – просто так. на двух встречных орбитах смотреть, как родное солнце подает – раз в две жизни – какой-то условный знак, по которому вечное с вечным пересечется.
в чае есть что-то английское
в чае есть что-то английское,
в чае, который вы любите,
я – тоже. следите за мыслями –
они превращаются в кубики.
на блюдцах кусочками сахара.
минуты. не тают. забытые.
и теплое нежно-двоякое
сквозь пальцы немного размытое
прибоем рисованным. только ли?
а вдруг – еще парусным трепетом.
картина ведь ваша? негорькими
глотками сольется со щебетом
пернатых с причального берега,
где мизерен шанс снова свидеться.
в картине есть что-то от Рериха,
в вас – добрая честность провидицы.
мандариновое
мандариновое – это не когда к предпраздничной суете пристает оранжево-горькая кожура, это совсем другое, это такое «где», где твоя молчаливость подумает, что «ура». где духи начинаются резким обрывом в слепящий свет, согреваются, полнятся сном, посвящением, чистотой. терпкость мягче и мягче, слабее, а сладкие ноты – нет, и ты перед огнем, накануне самой собой. гололедных поленьев в камин побросаешь. стыл поначалу прокравшийся в комнату воздух, но счет пойдет на минуты, и от ветровых перил оттолкнешься в уютное, станет совсем смешно помнить солоноватое, скучное, бренное – ишь чего! за рукав кто-то дернет легонько. о, господи, это же Питер Пэн! что ты делаешь здесь? приглашаю на Рождество. на окне свертки вкусностей, в красном носке – презент. по зеленым иголочкам спустятся на ладонь феи в клеверных платьицах и обратят тебя в ту счастливую девочку, что, разводя огонь, привносила в мир нечто значительнее огня. и не станет ни лучше, ни хуже – все как и есть. просто ты не молчишь, и сияют твои глаза. в зазеркалье бьет полночь, покуда у прочих – шесть. подходящее время о вере в тебя сказать.
за шторами
за шторами – дивный лес
и ягодная страна,
безоблачная она
и боли, и страха без.
пойдем проживем час,
который отвел бог
на хлеб и густой сок,
на музыку и нас.
за шторами – ты, я
сквозь струи травы вброд,
а солнце росу пьет
и жжется, смеясь.
написана на устах
я настоящая – в красоте
зеленых улиц моей Рязани.
ее дворовое – не везде,
но то, что вечно, в моем дыханьи;
но то, что светится, серебрит,
когда свой пост оставляет месяц,
и строгой выправки фонари,
и утонченность небесных лестниц.
мои духи – нежно-сладкий май,
когда все – первое, все – в бутонах,
когда на памяти был трамвай,
звонком будивший мою влюбленность.
я настоящая – что сейчас,
что в сновидениях о прошедшем.
мой теплый город, как тот рассказ,
в деталях капельку сумасшедший.
к плечу малюсенький парашют
прижмется. мой одуванчик – лучший.
меня нет подлиннее, чем тут,
щекой к щеке дорогого плюша.
а бог пусть дальше вращает мир –
я все приемлю, коль то от бога.
на крае блюдца лежит зефир,
и точно так же лежит дорога.
под белокурость подобран день;
ночь, утро, вечер – само собою.
под шелест платья – на шаг ступень,
под ощущение винтовое.
я настоящая – вся в мечтах
о свежеветреной неге парков,
и я – написана на устах,
и я – ценнейшая из подарков.
одной маленькой девочке
одной маленькой девочке бог придавал цвета,
и, склоняясь над снимками, та не могла смириться
с черно-белыми точками на безупречных лицах –
артефактами пленок, с которых текла вода.
безупречного вкуса она, человек-любовь.
с каждым фото стройнее, изящнее, птица-лебедь.
и светало на сердце ее, и светлело в небе,
когда в крошечном зеркальце таяли тени снов.
кадры стали уютнее. бог улыбнулся ей,
этой маленькой девочке, что узнается в счастье,
и решил про себя, раз подобное в его власти,
он не в праве не сделать ее мир еще цветней.
нежнеет
и ты стоишь на снимке черно-белом,
и взгляд не в зал, а в сторону окна
в цветной рассказ о том, как птица пела
и ты была до счастья влюблена.
был райским сад, оставшийся узором.
нежнеет ткань по линиям судьбы.
ладонный май сквозь золото пробора.
осенний свет под вешним голубым.
и ты добро во всей его палитре.
вполоборота к солнцу. посмотри.
наш грубый мир, разобранный на титры,
застыл, но ты, прошу, но ты не говори
с его лукавством сумеречной зоны,
раскосый дождь и пепел обходя,
стой ближе к тем неписаным законам,
что не боятся пепла и дождя.
красивая – ни автора, ни роли –
на черно-белом снимке у окна.
храни тебя цветущий сад от боли
на всем пути реальности и сна.
по мотивам твоей радуги
радуга
с особенностью
возникать накануне дождя.
над репейником мотыльки.
грунтовой прожилкой дорога в поле.
если взором к зеркальной реке,
отражения ослепят.
если задуматься,
в шутке не соль –
шутка в самой соли.
открывай.
открывай, что возможно.
настежь. с окном. нараспашку.
и начинай играть.
заповедная радуга
мной переброшена в твой город.
теплым клавишам это знакомо –
тебе их понравится слушать
и, слушая, доверять.
а еще ты заметишь,
что в платье красивом
и туфельки из хрусталя в пору.
я совсем по соседству
продолжу срывать неземной цвет
и подбрасывать в радугу,
дабы с полей перетекла свежесть
чумового дождя,
который смеется над шутками
минимум сто лет
и умеет стеной
от беды оградить,
уберечь нежность.
cappuccino
у cappuccino есть важное: его вкус
и вид из окна кафе, и капли дождя на стеклах.
и когда ты присел, а напротив присела грусть,
обращаешь внимание, как эта грусть промокла.
она смотрит на пенку, застывшую у краев.
ей минуту назад было так зябко, так стыло!
по губам пробегают безмолвные волны слов,
и тряхнешь головой: что-то в них было…
окна через себя пропускают дневной свет –
с ним приветлив дымок, ароматный и растворимый.
только здесь и сейчас – для него нет понятия ни лет,
ни сомнений, и это по-своему ощутимо,
как все зыбкое, все настоящее… как… ты?
твой глоток на двоих плюс та музыка, те люди.
у присевшей напротив – светлеющие черты.
cappuccino не все – cappuccino еще будет.
зашифрована
я тебя зашифрую в потоках земных дождей, и, под струи волос подставляя ладони, бог озарится просветом улыбки – такой твоей! – и проследует в люди одной из своих дорог. на обочинах оной покоятся снег и пыль, на обочинах оной – попавший под камни лед. и, на каждом шагу соблюдая бессмертный стиль, он, смотря в твою сторону, по городам идет… узнает среди паствы танцующих венский вальс и в алмазных подвесках сверкающий чистым смех, устремляя свой взор вновь и вновь в расписную даль, заприметит знакомую женщину… лучше всех… она будет ему представляться… ее зовут… ее любят… она вдохновляет… она поет… здешним землям достались сожители и живут так, как эта знакомая женщина не живет… бог-ценитель читает по вывескам карту вин и сдвигает засовы, и тащит за шиворот дураков, и бросается в реки за мертвыми без причин, и не слышит спасибо и просто каких-то слов… он за всем этим так устает, хоть – в крик… ищет жадно ладонями струи земных дождей… и когда зашифрована ты обратишься в блик, мир спасется одной красотой твоей.
к ее предназначению
на твоих ладонях белые маги видят линии перемены дат – не совсем аналогии с той, что надвое делит привычную карту мира. их нельзя ни в одном из случаев задать парой координат, но на каждой есть свой Мыс Доброй Надежды, своя Пальмира. рассекая воды на асинхронные гребни рокочущих вольно волн, заклинания действуют, только не каждое ясно передается слуху. и могучие маги, представь себе, не отвечают за это ни на микрон, уступая почетное право возвыситься человеку и человеческой силе духа. по дуге сквозь тучи уносятся мыслями витязи о золотых и больших крылах – маги смотрят вослед, и улыбки не сходят с их лиц, просветленных и посвященных в тайну. ты заметила, нечто с любовь на твоих материнских, красивых, не помнящих зла руках? ты заметила, у волшебства есть черты стопроцентно твои, твой характер и первоначальность?
уловить, как с мачты сорвется и скатится возглас «земля! земля!», и комочек ее ощутить, сжимая в ладони как будто бы хлеба белого мякиш. твой Мыс Доброй Надежды, а также Пальмира не раз приютят тебя. и останется море дат, и ты сможешь увидеть то, что видели только маги.
о кораблях
здравствуй, мой старый-престарый пруд и четыре березки на берегу твоем. мы с тобой ежегодно встречаемся. тут как тут молодые пичуги исследуют окоем. нам до них как до неба: не прыгнуть и не достать. но на редкость упрямые мы продолжаем быть. в двух шагах приводняется береста. в два прыжка я опять отплываю жить. этот год ожидается жарче, но бог бы с ним! мне пришло сообщение, что пора… всяко видевший парусник пусть перейдет к другим и достигнет иной широты, чем достиг вчера. два других корабля (и для каждого – новый курс) поведем мой напарник и я, по своим морям. старый-старый мой пруд, я за нас больше не боюсь – мы соленые волны разбрызгаем в крик «земля!».
из любых инкарнаций
для определения слов «изящество», «очарование» и «любовь»… белый ворох – в почтовом ящике… только-только не многословь… кап-капельные крыши города мартом теплятся… чик-чирик… снегом кружится ретро холода, и весеннее – сны твои… как лучится в тебе все женское, как толкуется каждый взгляд… и изысканное, главенствуя, нитяным золотит наряд… стебельками узоры… тонкости… мягким голосом – имя… свет… от начальности к завершенности береги-сохраняй секрет… солнце радует, солнце прячется… кто-то встретился – кто-то… жаль… среди черт есть черта отгадчицы, а еще есть черта – печаль… перво-наперво пишешь ближнему… в чем ответ и каков вопрос?.. ты не можешь не быть услышана, ты не можешь не быть всерьез… в небо смотрит голубка… скоро ли… направлением север-юг… над высотными частоколами… над колоннами вольных слуг… станет мыслимо море синее, потому что давно пора… горизонт размывает линию от сказания до вчера… сизокрылое… как трепещуще… как настойчиво… сильно как… мы когда-нибудь сможем, встретившись, говорить о моих стихах… я тебя провожу до пристани для космических кораблей… а хрустальный бокал игристого вновь останется на земле… из любых инкарнаций сложится… что-то – вечное, что-то… жаль… остальное само приложится… в том числе и немой хрусталь…
за три десятка царств
и будет день, и звонкий посвист птицы
разбудит дом с ухоженным крыльцом,
позолотится на двери кольцо,
и добрым скрипом скрипнут половицы.
сквозь брешь в листве прольется чистота
на эти стены. пятнышками тени
пройдут по белым клавишам ступеней,
играя вальс для старого кота.
а тот прижмется к женскому теплу,
проводит в кухню с запахом печенья.
здесь очень много комнатных растений,
в уютном доме слева на углу.
и затрепещет свет на стебельках,
и, прислонившись к стеклам, листья будут
тянуться к сада яблочному чуду
с его тропинкой дум о пустяках,
а также – всём. за книжной чередой,
за три десятка царств и девять жизней
судьба придаст им праведного смысла,
и две дождинки встретятся с рукой.
не будет бури! капли – так, случайность.
она снаружи. клумбы у скамьи.
и по своим тропинкам муравьи
продолжат путь земной и беспечальный.
там хорошо, там будет островок,
взойдут ростки и подберутся ноты,
и возвратится с картами в колоду
все то, что прежде шло наискосок.
