Читать книгу Улица Сумасшедшего Аптекаря - Дмитрий Корсак - Страница 3

Труп нашел дворник Анисим – он едва не споткнулся о тело – в самое поганое время перед рассветом, когда на пустых улицах города появлялась всякая нечисть – привидения или революционеры. С привидениями Анисиму встречаться не доводилось, он слышал лишь россказни стариков о первых строителях города – о том, что не лежится в болотистой невской земле погибшим за царскую мечту. Но если мертвяки могли лишь напугать, навести морок, то от карбонариев вред получался вполне ощутимый – наклеенная на стене дома листовка грозила обернуться большими неприятностями. Отыщет такую листовку городовой – не миновать штрафа. Поэтому как бы ни хотел Анисим остаться в это смурное время в дворницкой, поближе к самовару и оттоманке, пришлось выбираться в темноту.

День еще хранил летнее тепло, но ночами заметно холодало. Зябко передернув плечами, Анисим подтянул фартук и оглядел вверенную его заботам часть проспекта. Газовый фонарь лишь слегка разгонял ночную мглу, дома тонули в зыбком предутреннем тумане. Вдалеке слышались сонные взбрехи дворняг, да визгливые кошачьи вопли, изредка нарушавшие беспросыпную тишь.

Тело лежало на мостовой у самой стены. Скрюченные руки вцепились в воротник темной кофты, платок сбился, открыв заплетенные в толстую косу волосы, из-под клетчатой юбки торчали разношенные прюнелевые ботинки. Так и виделась картина, как бедняжка, скорчившись, доковыляла до стены, согнулась, ухватившись рукой за выступ, пережидая спазм, а потом болевой шок так сильно скрутил нутро, что она рухнула на булыжную мостовую, где и осталась лежать.

Анисим наклонился над покойницей, силясь разглядеть лицо. Выдохнул облегченно: не местная. А жаль-то как – молодая совсем. И лежит давно, аж затвердела вся. Кликнуть городового? Так тот сразу спросит, чего тянул, чего сразу не позвал, дрых, небось. Ну да, сморило. А кого бы не сморило? Напарника-то нет, в запое второй день, мерзавец…

Дворник еще раз взглянул на труп. Крякнул с досадой. И ведь померла-то как неудачно: что ей стоило пройти чуток, да завернуть за угол. А что если?..

Воровато оглянувшись – туман укрывал и прятал – он прислонил метлу к стене, наскоро перекрестился и, подхватив покойницу под мышки, поволок к перекрестку. Еще немного, и тело уже лежало не на мостовой Среднего проспекта, а на пересекающей его 18-й линии. «Ты, барышня, прости меня, но пусть тебя найдут в другом месте», – мысленно извинился Анисим перед мертвой. Он еще раз огляделся и, не заметив ничего подозрительного, заторопился в дворницкую.

Свисток городового разрезал тишину петербургского утра лишь спустя пару часов, когда совсем рассвело. Нашли, догадался Анисим. Стоило пойти посмотреть, хотя идти совсем не хотелось.

Протерев рукавом бляху на груди, Анисим нацепил на лицо озабоченный вид и поспешил за угол, где уже собралась целая делегация: заспанный Егорка – дворник с 18-ой, встревоженный городовой и незнакомый молодой человек в чесучовом костюме и модных штиблетах. Темно-русые вьющиеся волосы, уложенные на косой пробор, да аккуратно завитые усики придавали незнакомцу щегольской вид. «Ты еще кто таков? Откуда взялся? – гадал Анисим. – На случайного прохожего не похож, да и рано еще для прохожих, на сыскаря тоже, и городовой его почему-то не гонит. Может, чин какой из городской управы или газетчик? Но как он тут оказался так рано и что делал на окраине Васильевского острова? Наверное, всю ночь в трактире гулеванил, да в карты играл, хотя на пьяного не похож».

Сейчас Анисим мог рассмотреть покойницу. Одета чисто, но бедно. Юбчонка с заплатой и платок стираный-перестираный. Из бывших крестьян, наверное, из тех, что на заработки в город подались. Руки грубые, покрасневшие, со вздувшимися суставами —прачка или посудомойка. Глаза выпучены, будто погибель свою страшную воочию узрела, вокруг губ кровь запеклась – явно мучилась перед тем, как богу душу отдать, нелегкую смерть приняла.

– Видел чего ночью?

Заглядевшись на тело, Анисим не сразу понял, что вопрос адресован ему.

– Никак нет!

– Дрых, собака? – Здоровенная лапища городового жестко ухватила дворника за плечо.

– Глаз не сомкнул!

– Знаешь ее? – Кивок в сторону тела.

– Никак нет. В моем доме такая не проживает-с.

Городовой крякнул в сердцах и разочарованно отвернулся, а незнакомец в чесучовом костюме склонился над трупом. Его руки ловко откинули платок, осматривая шею, чуть приподняли голову.

– А ведь тело двигали, не здесь она умерла, – пробормотал он, распрямляясь. Махнул рукой, подозвав городового. – Посмотри: у губ запеклась кровь, а на мостовой никак следов. И дождя ночью не было. Надобно окрестности оглядеть.

Внимательные серые глаза молодого человека испытующе поглядывали на дворников. Анисим усмехнулся в усы: там, где было, нет уж ничего. Не зря, значит, он улицу водой окатил.

– Точно ничего не видели?

И городовой тут как тут:

– Отвечай, сучий потрох!

Анисим хоть и сам был немалого роста, но когда на него надвинулся верзила почти в три аршина, забоялся.

– Ничего-с, не видел-с, – залепетал он, старательно тараща на полицейского деланно честные глаза.

Городового обмануть удалось, но незнакомец в костюме ухмыльнулся как-то особенно мерзко. Раскусил, что ли, собака?

Оставив дворников в покое, городовой уставился на труп.

– Надобно обыскать, – пробормотал он, потянувшись лапищей к покойнице.

– А если она заразная?

Рука поспешно отдернулась.

– Мы же не знаем, от чего она умерла, может, холера какая или чума, – объяснил молодой человек. – Ты вот что, беги быстрее за приставом, люди скоро на работу пойдут, нечего им на труп глазеть. И скажи, чтобы доктор непременно вскрытие сделал, а не как обычно.

Городовой, перекрестившись, попятился. Словно размышляя, правильно ли поступает, он сделал шаг назад, затем второй, а потом, решившись, резко развернулся и бросился бежать, гремя шашкой и загребая сапожищами по мостовой.

Пока Анисим глядел ему в след, молодой человек успел пройтись по карманам умершей. А ведь говорил, что заразная…

Медяки, завязанные в тряпицу, он вернул обратно, но с маленьким пузырьком – в таких склянках аптекари отпускают лекарства – расставаться не собирался. Не в силах сдержать любопытство Анисим подошел ближе, на дне флакона еще плескалась темная жидкость. Молодой человек повертел в руках пузырек, прочитал этикетку, вынул пробку и понюхал содержимое. Сморщился и протянул склянку Егорке:

– Что скажешь?

Тот нюхнул, сплюнул и пожал плечами. Анисим тоже решил поучаствовать в дегустации и потянулся к бутыльку. Резкий, терпкий запах, приправленный чем-то химическим, ударил в нос. Он аж крякнул:

– Фу! Что за погань такая?

– Вот и мне хотелось бы знать, что это такое, – едва слышно пробормотал молодой человек.

Он задумчиво вертел склянку в руках. Пузырек-то непростой, фирменный, из аптеки Пеля, которая явно не по карману покойнице. Наконец, решившись, завернул ее в чистый носовой платок и убрал в карман.

– Прогуляюсь-ка я до Седьмой линии, – заявил он дворникам, – а вы охраняйте тело до прихода пристава.

Молодого человека звали Лев Аристархович Шубин. Анисим не промахнулся, когда решил, что Шубин провел ночь за карточным столом, только игроком тот не был, он выслеживал шайку мошенников, уже несколько месяцев орудующих в столице. Не ошибся дворник и когда заподозрил в нем репортера – Шубин действительно вел раздел криминальной хроники в «Петербургской газете». Человек-сенсация – так его прозвали коллеги. Удивительное умение оказываться в нужное время в нужном месте, находчивость, отвага на грани с дерзостью сделали ему имя. Впрочем, в полиции Шубина жаловали не сильно – побаивались его бойкого пера, пронырливого носа и удивительной удачливости. Однако прошло то время, когда приставы покрикивали на газетчика, прогоняя с мест преступлений. Сохранять с репортером взаимовыгодные отношения оказалось куда полезнее вражды: ушлому писаке зачастую удавалось на шаг опередить органы правопорядка, а то и сгладить их промахи. При этом он никогда не приписывал все лавры себе, скорее наоборот – старался преуменьшить свою роль.

Сегодняшнее происшествие не выходило у репортера из головы. Спроси сейчас, почему его заинтересовала покойница, Шубин бы не ответил, хотя и был уверен, что ниточки, потянувшиеся от этого трупа, приведут его к чему-то важному. Может даже к сенсации. И самая первая ниточка шла к аптеке доктора Пеля.

Не спеша, репортер дошел до Большого проспекта и свернул к центру. Здания становились богаче, мостовые чище, коты толще, дворники надменнее. Солнечные лучи пробивались сквозь густую листву деревьев, на улицах появились первые, пока еще редкие прохожие – работные люди. Вскоре следом за ними покинут дома чиновники, еще позже на улицах покажется праздная публика, но пока Большой проспект радовал тишиной и простором.

Что б тебя!..

Навстречу ковыляла скособоченная вихляющая фигура – марионетка, а не человек – Мишка-юродивый, местный кликуша. Котомка за спиной, икона на груди. Сальные, давно нечесаные пряди свисали на лицо, грязные голые ноги неуклюже семенили по мостовой. Сейчас привяжется.

И точно.

– Денежку, дай денежку.

Монета, протянутая Шубиным, исчезла в заскорузлой ладошке.

– Пойдешь туда, семнадцать лет жалеть будешь.

– Куда туда?

– Сам знаешь куда, – хитро склонив голову на бок, проблеял Мишка.

Грязный крючок пальца вдруг оказался перед самым носом репортера.

– Семна-а-адцать лет!

Тьфу!

Ругнувшись, Шубин оставил юродивого позади.

Прогрохотала, обгоняя, пролетка. Поравнявшись, извозчик притормозил, но репортер отмахнулся от предложения подвезти: когда еще представится случай насладиться прогулкой по утреннему Петербургу. Тем более, что цель уже видна: над крышами зданий показалась труба аптечной котельной.

Аптека доктора Пеля оказалась закрытой, и Шубин решил попытать счастье со двора. Обойдя здание, он оказался в узком грязноватом переулке. Судя по следам на мостовой, совсем недавно здесь разгружали уголь. Ворота, ведущие во двор аптекарского хозяйства, по счастливой случайности были открыты. Дворник смерил газетчика подозрительным взглядом, но ничего не сказал. Даже посторонился, пропуская.

На секунду задумавшись, Шубин взглянул на флигель, где жила семья аптекаря, но затем свернул к зданию фармацевтической фабрики.

Цех с таблетирующими машинами, измельчителями и вакуумными аппаратами репортера не заинтересовал – расспросить служащих в таком грохоте не удастся, другое дело – лаборатория.

Резкий химический запах ударил в нос, едва Шубин переступил порог помещения, тесно уставленного лабораторными столами. За высокими штативами с пробирками и аптечными весами он не сразу заметил фармацевтов. Репортер замешкался, выбирая, к кому обратиться – к пожилому хваткому провизору, похожему на сноровистую лысую мартышку, или его молодому коллеге – и выбрал второго. Но не сложилось: молодой человек подхватил ящичек со склянками и вышел в другую комнату. Выбора не осталось.

– Лев Шубин, «Петербургская газета». – Представившись, корреспондент развернул платок и поставил на стол пузырек. – Это же ваше?

Провизор резко захлопнул журнал, в котором делал записи. Нехотя взял бутылочку двумя пальцами, посмотрел на свет на содержимое, затем отогнул этикетку. От Шубина не укрылось, что взгляд мужчины задержался на рукописной пометке «2/6».

Узнал, точно узнал!

Но провизор сказал совсем другое:

– Нет, мы не так маркируем наши препараты. Вот, взгляните.

Действительно, на склянке, которую фармацевт предъявил Шубину, этикетка выглядела иначе. Вместо рукописных цифр значилось название лекарства, снизу стояла дата изготовления, а вверху горделиво красовалась крупная печатная надпись «аптека доктора Пеля».

– Но пузырек-то ваш.

– А я и не отрицаю, – неохотно процедил провизор. – Только ведь его можно использовать и после того, как лекарство закончится. Многие так делают.

Не найдя, что возразить, Шубин задал другой вопрос:

– Не скажете, что там внутри?

Аптекарь открыл пробку, понюхал, капнул содержимое себе на руку, растер средство между пальцев и поднес ладонь к носу.

– Затрудняюсь с ответом.

Вердикт Шубина не обрадовал, но так просто сдаваться он не собирался.

– Неужели вам не интересно, что там внутри? А вдруг там яд? Барышня-то, хлебнувшая из сего бутылька, нынче богу душу отдала. А вдруг некто людей травит от вашего имени?

Провизор скосил на Шубина глаза, но ничего не сказал, только поджал и без того тонкие губы. Молча поставил пузырек на стол и нехотя процедил:

– Послезавтра приходите. – Тесно посаженные блеклые глазки уставились на репортера. – У вас все? Тогда не смею больше задерживать.

Как бы Шубину ни хотелось продолжить разговор, пришлось откланяться.

Беседа оставила дурное послевкусие, плавно переросшее в не менее дурное предчувствие. «Вот ведь упертый павиан, – выругался про себя репортер. – Ох, чую, темнит плешивая обезьяна».

Коллегу «павиана» Шубин застал на лестничной площадке. Молодой человек, не отрываясь, вглядывался в окно и даже не обернулся на дверной скрип. Что он увидел во дворе, на что стоит так пристально смотреть?

Шубин неслышно приблизился к окну.

Ага! Вот и объект вожделений юного аптекаря – тонкий девичий силуэт на скамейке. Нежные пальчики перебирали страницы книги, ветерок теребил светло-рыжие – не вульгарная медь, благородное золото – волосы, собранные по последней моде в локоны на затылке. Из-под кружевного подола голубенького платьица выглядывал изящный ботиночек. Разглядеть тонкие черты лица не представлялось возможным, а хотелось. Почему-то Шубин был уверен, что лицо у девушки милое и незаурядное. Пожалуй, излишне бледна, но северное небо скупится на яркие краски.

– Словно нежный цветок, пробившийся сквозь петербургскую мостовую, – слова вырвались помимо воли Шубина. Девушка действительно напомнила ему городской цветок.

Молодой провизор вздрогнул и обернулся.

Он был выше Шубина всего на полпяди, но из-за худобы казался гораздо длиннее приземистого репортера. Темные волосы зачесаны назад, открывая высокий лоб. Чистое, без бороды и усов лицо с тонкими чертами пылало.

– Константин Ильич Куровский, – слегка смущаясь, представился фармацевт. – Вы к нам по делам или?..

– Я к вам по делам, – покивал Шубин, – но уже ухожу. Имел разговор с вашим коллегой, только он оказался не сильно разговорчивым.

– Лишний?

– Почему лишний?

– Это фамилия такая, – усмехнулся Куровский. – Лишний Лавр Семеныч, старший провизор. Да, он не сильно приветлив, особенно с незнакомцами. Похвастаться образованием и интеллектом не может, зато предан владельцу аптеки аки верный пес.

Шубин показал глазами на окно:

– Дочка аптекаря?

– Да… Хотя н-нет. Дальняя родственница, племянница, кажется. – Куровский покраснел еще сильнее.

«Да он влюблен до умопомрачения! – хмыкнул про себя Шубин. – И не смеет признаться».

Тем временем в дверях флигеля показалась дородная женщина в темном платье с белым фартуком – прислуга? – и, несмотря на возражения, накрыла плечи девушки ярким посадским платком, который ей совсем не шел.

– Простите, мне нужно идти, – спохватился Куровский.

Забрав с подоконника ящик со склянками, он поспешно спустился с лестницы. Шубин вышел следом во двор. Замедлил шаг, с любопытством наблюдая за влюбленным аптекарем. Осмелится подойти или оробеет? Вон как пожирает девушку глазами. Но чем ближе молодой человек подходил к прекрасной незнакомке, тем медленнее и короче становился его шаг.

Сейчас он с ней заговорит, решил репортер, но провизор обманул ожидания. Он вдруг склонил голову и почти бегом бросился через двор в другую сторону. Разочарована была и девушка. Приподняв над книгой головку, она украдкой стрельнула глазами вслед несчастному влюбленному.

Ну что за дурень!

Зато теперь Шубин смог хорошо разглядеть племянницу аптекаря. Не красавица, но довольно мила: большие глаза, короткий вздернутый носик, который совсем не портил ее, а лишь добавлял пикантности.

Заметив, что ее рассматривает незнакомый молодой человек, девушка сначала нахмурилась, но после низкого поклона, который, шутя, отвесил Шубин, решила улыбнуться.

Вернулся Шубин тем же путем. Вроде бы недолго пробыл в аптеке, но насколько изменился город! Стал шумным, пестрым, суетливым. Колокольный звон приглашал на утреннюю службу, хозяйки с кошелками спешили на рынок, на улицах появились продавцы газет и мороженого, с нарочито деловым видом суетились приказчики и мелкие чиновники.

Шубин купил пирог, еще теплый, пахнущий яблоками, и направился к Неве. С одной стороны, стоило наведаться в редакцию газеты, с другой – тело наверняка уже доставили в морг, а с третьей – в животе начинало урчать. Пирог лишь разжег аппетит. Рассудив, что ни мертвая женщина, ни редактор никуда не денутся, репортер выбрал третий вариант, тем более, что до «Бернгарда» (отличная кухня при невысоких ценах!) рукой подать – всего-то дойти до Николаевской набережной и свернуть налево. К тому же, в «Бернгарде» часто столовались служащие аптеки. Может, удастся после завтрака разговорить кого-нибудь из них за партией в бильярд?

Однако надежды на «Бернгард» оправдались лишь наполовину. Позавтракал Шубин неплохо, хотя буженина показалась суховатой, но в бильярд сыграть не получилось – никто из посетителей не выразил желания составить компанию. Соответственно, узнать не удалось ничего. С полчаса Шубин в одиночку нарезал круги вокруг бильярдного стола, время от времени с понтом загоняя шар в лузу и призывно посматривая на столики, но никто так и не пожелал присоединиться.

* * *

Константин Куровский пребывал на седьмом небе: она согласилась!

Это произошло вчера, а сегодня он, поддерживая под локоток Альбину, млел от счастья. Альбина – какое красивое имя и как удивительно подходит к ее белоснежной коже! Вчера он и подумать не смел, чтобы изящная ручка Али – в мыслях он уже называл ее Алей – лежала на его локте, а сейчас тонкие пальчики в кружевной перчатке опирались на его руку. Будущее виделось исключительно в розовых тонах, таких, как цветы, которые продавала девчушка на набережной у Николаевского моста.

Куровский метнулся к девочке, схватил букет, сунул в детскую ладошку деньги – больше чем нужно – и бегом вернулся обратно. Альбина благодарно зарылась лицом в бутоны, затем вновь взяла его под руку.

Она рядом, она с ним! Словно не веря в происходящее, Константин с восхищением взглянул на девушку. Совсем недавно лишь в самых дерзких мечтах он видел себя рядом с ней, не осмеливаясь сделать шаг в реальной жизни. Он фантазировал, какой могла бы стать их встреча, придумывал слова, которые скажет, тысячу раз прокручивал в голове варианты знакомства. Он бы и дальше не отважился подойти к ней, но помог случай – вчерашнее происшествие, которое сначала испугало его, а затем превзошло самые смелые фантазии. В который раз он восхитился смелостью и находчивостью девушки, сделавшей первый шаг.

Ситуация, когда необходимо срочно приготовить препарат – не редкость в аптечном деле. Удивительным оказалось другое: лекарство следовало отнести в кабинет хозяина – Александра Васильевича Пеля. За полгода работы в аптечной лаборатории Куровский успел всего единожды побывать в кабинете Пеля: когда его принимали на должность. Видимо, очень важный клиент, решил он, раз Пель занимается им лично. Да и препарат старший провизор Лишний готовил сам, хотя обычно поручал эту работу подчиненным.

Константин начал снимать фартук с нарукавниками, но Лишний прикрикнул:

– Не время! Неси быстрее.

В руки Константину легла фирменная таблетница, только без этикетки. Забыли наклеить? Но сверлящий взгляд старшего провизора отбил всякую охоту задавать вопросы.

Куровский торопливо пересек двор, поднялся по черной лестнице на второй этаж, застыл на мгновение перед дубовой дверью с табличкой «Пель А.В.», переводя дух, и, наконец, постучал.

К такому сюрпризу со стороны провидения он готов не был. Сначала он увидел самого хозяина кабинета. Александр Васильевич – импозантный, рано полысевший мужчина с пышными усами и аккуратной бородкой – восседал в кресле за массивным письменным столом. Другое кресло, предназначенное для пациента, было пустым, белоснежная простыня на кушетке выглядела непотревоженной, зато в кресле у окна сидела она.

Константин застыл на месте, не в силах оторвать взгляд от девушки.

– Принесли? Давайте.

Куровский удивленно мигнул – вопрос Пеля застал его врасплох.

– Простите.

Смущенно приблизившись, он положил на край стола таблетницу и почтительно остановился в стороне, не смея взглянуть на девушку. Но если бы кто знал, как ему хотелось этого!

– Можете быть свободны.

Плохо понимая, что он делает, Константин не двинулся с места. Зато посетительница привстала с кресла, но вдруг пошатнулась, прижав тыльную сторону ладони ко лбу.

Пель вскочил, но Куровский оказался быстрее: подхватил девушку за талию, бережно усадил в кресло и застыл истуканом подле нее, готовый в любой момент прийти на помощь. Чем еще он мог быть полезен, он не представлял.

– Альбина, тебе плохо?

Склонившись над племянницей, Пель схватил ее руку, безвольно покоившуюся на коленях, нащупал пульс и полез во внутренний карман за часами. Щелчок часовой крышки в тишине кабинета показался Константину оглушительным. Он моргнул и вдруг сообразил: все это время он не дышал, только пожирал глазами Альбину. Выдохнул лишь после того, как она открыла глаза.

Пель подождал с минуту, наблюдая за секундной стрелкой, и удивленно приподнял брови.

– Голова закружилась. – Вопреки ожиданиям голос Альбины звучал вполне бодро, в нем слышалось даже легкое кокетство. – Лучше я пойду к себе.

Вот тут Константин вышел из ступора.

– Я провожу, – нашелся он.

Он потом удивлялся себе: как только духу хватило.

Альбина оперлась на услужливо подставленную руку юного фармацевта. Они молча покинули кабинет Пеля. Александр Васильевич тоже смолчал, лишь упрятал недовольно поджатые губы под пышными усами. Сложные чувства были написаны на его задумчивом лице.

Едва за молодыми людьми закрылась дверь кабинета, Альбина настолько пришла в себя, что решила подышать свежим воздухом. Конечно, Куровский охотно составил ей компанию.

– Только давайте отойдем за трубу, если дяденька нас увидит, будет недоволен, – попросила она.

«Дяденька» – это Александр Васильевич, догадался Константин.

Широкое основание трубы из красного кирпича надежно укрыло молодых людей. Ни из аптеки, ни из флигеля, где проживала семья Пеля, заметить их было невозможно.

Альбина провела пальчиком по выбоинам в кирпиче и повернулась к Куровскому.

– А вы знаете, что ночью вокруг трубы летают грифоны? Нет? Впрочем, грифоны умные и скрытные, они не каждому готовы показаться.

Константин хотел сказать, что никаких грифонов не существует, это выдумки соседей, которых настолько раздражал дым от котельной, что они придумали каких-то мифических существ. Домовая котельная – редкость и роскошь, предмет зависти окружающих. Мало кто мог похвастаться горячей водой в доме – в столице по-прежнему топили дровами. Но злопыхательство и зависть все равно удручали. Сначала соседи жаловались на дым, затем на грифонов, которых, по их словам, разводил старик Вильгельм или иначе Василий Васильевич – отец Александра Васильевича. Дым от трубы действительно шел, это правда, но что касалось грифонов, то в них Константин не верил, считая глупыми небылицами. На какую только подлость не идут люди, чтобы добиться своего! Хотя, кто знает: может, они и правда верили в этих фантастических созданий – дремучее сознание петербуржцев, с которым время от времени приходилось сталкиваться Константину по аптечным делам, поражало. Это же надо принять дым от трубы за мифических птицельвов? В другой раз он непременно бы прошелся по глупости и необразованности горожан, но сейчас предусмотрительно промолчал. Из уст Альбины рассказ о грифонах звучал крайне мило. Он даже не понял, говорила она всерьез или шутила.

Постепенно Константин поборол робость, и молодые люди разговорились. Как он и предполагал, Альбина оказалась дальней родственницей Аделаиды Львовны, жены Александра Васильевича, хотя ничего немецкого в девушке не усматривалось. Немецкие женщины тяжеловесны и флегматичны, а глядя на тоненькую, изящную фигурку Альбины, можно было предположить, что предки девушки относятся к польской или французской аристократии.

Хорошо, что все разрешилось, облегченно выдохнул Константин, а то какие только версии не ходили среди служащих. И что юная Альбина – незаконнорожденная дочь Александра Васильевича, а то и самого Вильгельма. И что она – ребенок, прижитый на стороне профессором Дмитрием Ивановичем, старинным другом Вильгельма. Судачили, будто Альбину ребенком привезли из самой Германии, будто старик Пель купил ее у бедняков для алхимических опытов, а то и сама она есть результат одного из таких опытов – загадочный гомункулус, вылезший из реторты. Шутили даже, будто ее принесли те самые грифоны из другого мира. Впрочем, в последнюю версию Константин почти поверил – девушка казалась слишком прекрасной для того, чтобы оказаться земным существом.

Альбина охотно рассказывала о себе. Обладая от природы живым характером, она нуждалась в друге, которого у нее не было.

Своих родителей Альбина не помнила, ей сказали, что они умерли, когда она была совсем крохой. Воспоминания сохранили лишь деревянный домик с резными ставнями, большого рыжего кота, гусей и кусты малины, которая казалась ей удивительно вкусной. Потом был приют. Серое суконное платье, огромное не по размеру, белый фартук, строгие порядки, хождение парами. В приюте она пробыла два года, которые закончились тяжелой болезнью. Странно, что воспоминаний о том периоде почти не осталось. Очнулась она уже в доме Александра Васильевича, а Аделаида Львовна поила ее, лежащую на подушках, травяным отваром. С тех пор она живет в семье Пеля, где все ей благоволят, хотя порой она чувствует себя одиноко. Домашние всегда заняты: дяденька – работой, тетенька – хозяйством, их сыновья – учебой и своими друзьями. Близкие отношения у нее сложились лишь с гросфатером – так она называла старика Вильгельма. Когда она была маленькой Вильгельм рассказывал ей сказки про гномов и эльфов, старинные легенды про красавиц-принцесс и благородных рыцарей, но в последнее время гросфатер почти все время проводит в алхимической лаборатории вместе с Дмитрием Ивановичем.

Надо же, Вильгельм-то, оказывается, каков, сказки рассказывал, удивился Куровский. Старшего Пеля он считал угрюмым и неразговорчивым стариком, хотя видел его лишь издали, когда тот, тяжело опираясь на массивную трость, брел через двор. От дел Вильгельм полностью отстранился, перепоручив аптеку сыну, и целыми днями не показывался из своей алхимической лаборатории в подвале.

– Когда я была маленькой, я считала Василия Васильевича волшебником, – продолжала рассказывать Альбина. – Он был моим единственным другом в юности. Я так и не завела подруг, да и сейчас в основном провожу время одна. – Она погрустнела. – Порой мне очень одиноко.

Константину хотелось рухнуть на колени и припасть к ее руке, он с трудом сдерживался – в груди клокотал Везувий.

– Дражайшая Альбина Альфредовна, – срывающимся голосом выпалил Куровский, – если только вы позволите, я стану вашим другом, верным и преданным.

– Отчего же не позволю. С большой охотой.

– Благодарю вас! Вся моя жизнь теперь принадлежит вам, располагайте мной по своему усмотрению. – Константин отвесил шутливой поклон, но говорил он серьезно.

– Скажете тоже. У вас ведь наверняка много друзей.

– Увы. Я непросто схожусь с людьми, и никогда не мог похвастаться большим окружением, даже когда учился в университете. Я тоже одинок, родители мои умерли. Все свое время я провожу здесь, в лаборатории, дома бываю редко – он слишком далеко от аптеки и там слишком одиноко…

Набравшись смелости, Константин пригласил Альбину на прогулку:

– Можем поехать на острова… Или куда хотите…

– Давайте просто погуляем по набережной.

Следующим вечером он надел свой лучший костюм, изрядно промучился, завязывая галстук, и даже прикрепил к лацкану пиджака бутоньерку. Для этого ему пришлось незаметно срезать с букета на аптечном прилавке бутон белой гвоздики. Довершали наряд начищенные штиблеты и отцовский «брегет», которым он намеревался щегольнуть при первой возможности.

Константин поджидал Альбину на углу Большого и Седьмой линии и волновался, словно гимназист на первом свидании. Вышла, наконец. Выглядела она обворожительно. Кружевное белое платье очень шло ей. На щеках играл легкий румянец, и девушка даже не казалась излишне бледной.

Для прогулки Альбина выбрала Николаевскую набережную. Для нее все представляло интерес, видимо, нечасто приходилось покидать дом. Константина удивляла и умиляла ее способность во всем находить хорошее. Казалось, что необычного в пароходах и мелких суденышках, снующих по Неве? Чем могла привлечь ржавая посудина купца Шитова с нещадно коптящей трубой? Но Альбина смотрела на пароход с восторгом. Старую клячу, запряженную в телегу, она назвала «милой лошадкой». Навязчивых и крикливых торговцев – «приятными людьми». Аляповатые и безвкусные вывески ее смешили. Она сама милая, поэтому везде видит только хорошее, объяснял себе Куровский.

Они подошли к пристани, украшенной египетскими сфинксами. Здесь было гораздо тише и спокойнее, чем у Николаевского моста, рядом с которым останавливались суда. Константину никогда не нравились надменные египетские истуканы, веяло от них чем-то недобрым, они будто насмехались над родом человеческим, но Альбина смотрела на древние изваяния с восторгом.

– Какие милые, – нежно ворковала она, прохаживаясь рядом с гранитным постаментом. – Мудрые, славные, им ведомы все тайны мира, им подвластна вечность. А вот этот мне улыбнулся, – добавила она, показывая на левую статую.

Ничего милого Константин в сфинксах не находил. Может, они и посвящены во все тайны мира, может, они и бессмертны, но по его твердому убеждению этим тварям совсем не место в Петербурге. Лучше бы их отправили обратно в Египет. Или в Париж, как предполагалось вначале. Пусть бы мутили воды Сены и интриговали на французской земле – почему-то Константин был уверен, что эти твари затевают недоброе. И не улыбаются они вовсе, а ехидничают. Смотрят на петербуржцев как солдат на вошь.

– Они охраняли покой фараона Аменхотепа, чтобы никто не мог его потревожить, – рассказывала Альбина. – Но не гробницу и не сокровища, как считают ученые, а душевный покой и тайны, которые фараон унес с собой в вечность, став ее владыкой.

Хотелось спросить, откуда ей все это известно, но Куровский стеснялся. Впрочем, Альбина сама объяснила: Александр Васильевич был дружен со знаменитым египтологом профессором Тураевым, последний часто бывал у них в доме.

Прохожих на набережной прибавилось, среди них Куровский выделил египтянина неопределенного возраста, который с интересом прислушивался к их разговору. Спроси Константина, почему он решил, что смуглый, гладковыбритый человек в черном котелке и светлом костюме является египтянином, а не, к примеру, итальянцем, ответить он бы не смог. Наверное, египетские сфинксы тому виной – очень уж напоминал незнакомец лицом фараона Аменхотепа III, голова которого красовалось на львином теле изваяния. Только с чего вдруг «египтянин» уставился на Альбину? Разве позволительно пожирать глазами девушек? Или там, откуда он прибыл, незнакомы с правилами приличия?

Куровский уже собирался объясниться с незнакомцем, но Альбина спустилась к Неве. «Египтянин» же быстро подошел к Константину.

– У вас мало времени, – прозвучало по-французски. – Поспешите.

О чем это он?

Но выяснить не удалось, «египтянин», опираясь на трость с массивным набалдашником, уже шагал по набережной в сторону Стрелки Васильевского острова.

– Наверное, нам пора. Дяденька беспокоится, когда я ухожу надолго. – Незаметно подошедшая Альбина подхватила Куровского под руку.

Возвращаться не хотелось, но пришлось.

Вечером Константин хотел проведать Альбину, но горничная Глашка не пустила его: Александр Васильевич велел никого к барышне не пускать. Вот и весь сказ.

* * *

Второй труп обнаружился спустя два дня. Шубин о нем узнал случайно, из разговора скучающих полицейских – обыск в квартире закончился, но никто не расходился, все ждали приезда полицмейстера.

Хоть репортер и считал позавчерашнее происшествие перспективной основой для газетной статьи, даже название придумал: «Смерть с аптечной склянкой в кармане», но последние два дня пришлось посвятить исключительно «нехорошей» квартире, которая находилась на втором этаже прямиком над трактиром. Подняться в нее можно было по черной лестнице, не выходя на улицу.

Полиция давно пыталась выйти на карточных шулеров и хипесниц – проституток, обкрадывающих игроков, но прижать мошенников не получалось. Проигравшиеся и обманутые предпочитали молчать – боялись обнародования своих пагубных пристрастий.

Хипесники работали в паре: «кошка»-хипесница охмуряла клиента, ублажая в постели, а ее партнер-«кот» в это время шарил в карманах снятой одежды. Так что если карманы игрока не удавалось обчистить за карточным столом, их опустошали хипесники, когда он валялся в бесчувственном состоянии в кровати – редкая хипесница обходилась без сонного средства. Однако прижучить шайку не удавалось, потерпевшие не спешили жаловаться в полицию. Единственная возможность накрыть преступников – взять на живца. И таким живцом добровольно стал репортер криминальной хроники Лев Шубин.

Этой ночью в трактире шла большая карточная игра, но уйти с выигрышем счастливчику не удалось – местная хипесница раскрутила его на коньяк (на удачу!), который в буквальном смысле сшиб везунчика с ног. Шубин тоже попытал счастья за карточным столом, но действовал он осторожно. В первую ночь он лишь присматривался к игре, всем видом демонстрируя новичка, за карточный стол сел лишь под утро, и то лишь затем, чтобы не вызвать подозрение. У него отлично получалось изображать недалекого провинциала, только что вкусившего столичной жизни. Почуяв в нем перспективную добычу, ему позволили немного выиграть, дабы проснулся азарт. Позволили уйти с выигрышем и на вторую ночь. Значит, обчистят завтра, решил он. К этому времени он достаточно разобрался в местной «кухне».

Брать шайку решили под утро. После условленного знака Шубина в квартиру ворвался пристав с нижними чинами и пара агентов сыскной полиции. Обыск дал отличный улов: нашлись и украденные хипесниками ценности, и отравленный коньяк.

Под утро посетителей трактира вместе с обитателями квартиры собрали в большой и довольно грязной комнате. Туда же пригнали полураздетую хипесницу. Оставили в кровати лишь ее клиента по причине полного бессознательного состояния. Одни из задержанных жались к стене, другие, наоборот, вели себя дерзко, напоказ, но палку не перегибали – получить зуботычину от приставленного к ним урядника никому не хотелось. Время от времени людей выводили проблеваться – пойло, которое подавали в трактире, оказалось той еще отравой.

Тяжелый, смрадный дух комнаты смешивался с алкогольными парами, выдыхаемыми задержанными, и резким запахом гуталина от сапог пристава. Почувствовав тошноту – все-таки пришлось пригубить мерзкое зелье – Шубин вышел на воздух. Тут он и услышал разговор городового с околоточным надзирателем.

Поздним вечером, рассказывал городовой, на Тринадцатой линии нашли женский труп, по всей видимости, гулящая из неучтенных, без желтого билета.

– Эка невидаль, – фыркал в усы околоточный. – Пырнули ножом и все дела.

– А вот и нет, целехонька. Только лежит в луже крови и пузырек аптечный в руке зажат, да так крепко, что достать не смогли. Так с этой склянкой и увезли.

– Отчего ж померла-то?

Но городовой лишь развел руками.

– Где она сейчас? – вмешался в разговор Шубин.

– Известно где, – прозвучал ответ. – Пристав велел в морг везти, чтобы доктор осмотрел.

– Это правильно, – похвалил репортер.

Позевывая после бессонной ночи, он с надеждой взглянул в конец улицы: и где же этот чертов полицмейстер? Но пришлось прождать целый час, а затем еще полчаса – слишком уж фотограф усердствовал, делая снимки высокого начальства. Но и потом уйти не удалось.

– Значит, в завтрашнем номере непременно? – В третий раз спрашивал полицмейстер, и Шубин в третий раз заверил, что прямо сейчас отправится в редакцию, где тотчас сядет за статью. – Вы уж там распишите поцветистее, не скупитесь.

– Распишу, не сомневайтесь, – кивал Шубин, мечтая об одном: убраться отсюда скорее.

Наконец полицмейстер уехал.

Шубин свистнул, подзывая извозчика. Открыл рот, чтобы в ответ на хмурое «куда едем?» назвать адрес редакции, но вдруг задумался. Достал из кармана двугривенный, поплевал на ладонь, подбросил монету вверх и припечатал сверху. Решка – еду в редакцию, орел – в морг, решил он. Осторожно отнял руку и уставился на двухголовую птицу.

Я быстро, сказал он себе, а потом сразу сажусь за статью.

Криминальные и найденные вне квартир трупы поступали либо в морг кафедры судебной медицины Императорской военно-медицинской академии, либо в прозектуры крупных больниц. Шубин решил начать с академии.

Ему повезло трижды. Во-первых, тело женщины действительно привезли в морг академии, во-вторых, с судебным доктором он столкнулся почти в дверях, когда тот еще не успел уйти, и, в-третьих, доктор оказался почитателем журналистского таланта Шубина, поэтому долго представляться и объяснять цель визита не пришлось.

Возвращаться в морг доктор не пожелал, в чем Шубин его горячо поддержал: холодное, пропитанное запахами тлена помещение – не самое лучшее место для беседы. Они расположились на скамейке в саду академии. Ветер шевелил над головой ветви рябины, красные гроздья которой казались кровавыми пятнами, проступившими среди листвы.

Сухонький, невысокий, с седеющей эспаньолкой, в немодном пиджаке из коричневого твида доктор выглядел типичным земским врачом, хотя всю жизнь проработал в столице. Саквояж из дорогой телячьей кожи он держал на коленях, крепко вцепившись в ручку. Не удивительно, что единственная дорогая вещь, которой он, несомненно, дорожил, имела отношение к его профессии.

– Значит, интересуетесь покойницей? – Глубоко посаженные умные глаза с любопытством разглядывали репортера. – Но ведь из смерти проститутки репортажа не сделаешь? Был бы известный в городе человек – другое дело. Или я ошибаюсь?

Шубин оставил вопросы без ответа и задал свой:

– От чего она скончалась?

Доктор вдруг замешкался. Отвел взгляд, поскреб ногтем крохотное пятнышко на саквояже и пробормотал:

– Смерть наступила от внутреннего кровотечения, хотя с точки зрения медицины картина не совсем ясная.

– Отчего же вы ее не прояснили?

Доктор смущенно погладил бородку.

– Друг мой, я ведь не проводил полное обследование, моей целью было определить, является ли смерть криминальной или нет.

– И?

– Никаких признаков насилия я не обнаружил. На теле нет ни крупных гематом, ни порезов, ни других серьезных повреждений.

– Я слышал, при ней нашли странный пузырек вроде как из аптеки Пеля?

– Да, такой находился среди вещей умершей.

– Можно взглянуть?

– Увы, мой друг, опоздали. – Доктор развел руками и вновь вцепился в ручку саквояжа. – Флакон уже в лаборатории университета. Я договорился с тамошними специалистами о токсикологической экспертизе. Да, знаком с некоторыми… Это, так сказать, моя личная инициатива.

Он замолчал, но Шубин ждал продолжения.

– Пузырек действительно необычный, – нехотя пробормотал доктор. – Вернее, сам-то он обыкновенный, из аптеки Пеля, необычна этикетка: только цифры «3/6», ни названия, ни рецептуры, ни даты. Аптекари так не поступают.

– То есть вы допускаете, что в склянке содержался яд?

Тяжелый вздох оказался красноречивее ответа.

– Видите ли, друг мой… – Доктор задумался. – Поначалу я посчитал причиной смерти застарелую язву, прободение которой вызвало сильное желудочное кровотечение, но…

– Но… – поторопил его репортер.

– Я не могу с уверенностью сказать, что язва стала причиной смерти… – Доктор, поморщившись, замялся. – Вернее, язва все равно свела бы эту женщину в могилу, и довольно скоро, но, с другой стороны, я не уверен, что не было иной причины. Равно как не могу исключить, что непосредственно перед смертью она приняла какой-то препарат – неизвестный яд или химически активное вещество – повлекший за собой обострение язвы, что и вызвало кровотечение.

– Почему же вы не сделали полное вскрытие?

Впрочем, Шубин и сам понимал, почему. Известная петербургская терпимость имела определенные пределы – никто не станет тратить время на опустившуюся бродяжку. Никто не станет выяснять причины ее смерти, никто не станет заводить дело, найдя среди вещей странную склянку, и никто не станет морочиться с экспертизой.

Так и не дождавшись ответа, Шубин решился.

– Два дня назад в морг должны были привезти труп – молодая женщина с толстой русской косой, скорее всего, из крестьян, наверняка недавно в городе. Тело нашел дворник в дальней части Васильевского острова. При ней тоже находилась аптечная склянка, с надписью «2/6». Не помните такую?

– Помню, конечно, помню, но где же склянка? – живо спросил доктор. – Среди вещей ничего подобного не обнаружили.

Теперь пришла очередь репортера разводить руками:

– Каюсь. Украл. Отнес в аптеку Пеля. Они, правда, средство своим не признали, заявили, что пузырьком мог кто-то воспользоваться, наполнив его другим содержимым, и вообще намекали, что их препараты часто подделывают.

– Не удивительно, – покивал доктор, – аптека Пеля процветает. Многие хотели бы, что у них дела шли столь же бойко, как у этого немца. Так что же оказалось внутри?

– Пока не знаю, но сегодня непременно к ним зайду.

– Забавно будет сравнить, подтвердится ли их анализ специалистами университета – Доктор вновь задумчиво погладил бородку. – Да, сейчас я припоминаю тот случай. На вид крепкая такая молодуха, но организм совсем изношен. При надлежащем уходе прожила бы пару месяцев, а так – смерть неизбежна, конец неотвратим.

Доктор нацепил пенсне, распахнул саквояж и зарылся внутрь, как хороший терьер. Через минуту он держал в руках папку с бумагами.

– Я делаю копии со всех своих назначений и освидетельствований, а то, знаете ли, всякое бывает, то рецепт потеряют, то начнут утверждать, что с диагнозом напутают, – пояснил он. – Здесь бумаги за последний месяц. Сейчас найдем вашу «два-шесть».

Сноровисто перебирая страницы, он бормотал: «Не то, не то», пока радостно не воскликнул, вытянув листок:

– Вот!

Пока врач разбирал свой почерк, Шубин терпеливо ждал.

– Да, похожий случай, сейчас я это вижу. – Пенсне доктора оживленно поблескивало. – Странно, что я раньше не обратил внимания… Хотя ничего странного. У дамы… хм… полусвета обильное кровотечение из пищеварительного тракта я приписал прободению язвы, а у крестьянки никакой язвы не было, она страдала совсем другим недугом – больное сердце и никуда не годные легкие, отсюда и кровохарканье.

Доктор задумался, следя глазами за ползающей по скамейке большой черной мухой, вновь погладил эспаньолку и вдруг заявил:

– И вот что я вам скажу, молодой человек: был еще третий труп с точно такой же mortis causa, вспомнил только сейчас. Совсем девчушка, мещаночка, из нуждающихся. Юбчонка у нее штопаная-перештопаная. И скляночка аптечная с собой была. Только вот незадача: юбчонка эта запомнилась во всех подробностях, но были ли номера на пузырьке или нет, подтвердить не могу. Хотя кто бы стал интересоваться, что у нее в узелочке лежит. Вскрытие не проводилось, только внешний осмотр – труп-то к нам привезли, потому как на улице бедняжка скончалась. Мать на вскрытии не настаивала, наоборот, торопилась с похоронами, а mortis causa казалась яснее ясного – бедняжка чахоткой страдала, в последней стадии. Вот это кровотечение я чахотке-то и приписал. Только удивлялся, почему на лице у барышни ужас неописуемый написан, будто черта встретила.

Шубин его не перебивал, боясь вспугнуть врачебные откровения, которые оказались чрезвычайно интересными.

– Но что же тогда получается… – сам с собой рассуждал врач. – Три совершенно одинаковые смерти…

– А где скляночка-то та? – все-таки не вытерпел Шубин.

– Наверное, вместе с вещами матери отдали.

– Может, все-таки отравитель?

Доктор сердито уставился на репортера поверх пенсне:

– Молодой человек, по-моему, вы бежите впереди паровоза, экспертиза еще не сказала свое веское слово.

– А вдруг в городе появилась неизвестная болезнь? Вроде тифа или холеры? – не успокаивался Шубин.

Теперь доктор всем своим видом изобразил обиду.

– Понимаю, что вы не хотели меня оскорбить, но слышать ваши слова мне обидно, тридцать лет практики, а вы полагаете, будто я тиф с холерой не распознаю.

– И все-таки…

Доктор фыркнул как рассерженный кот:

– Я уж скорее поверю в неизвестный науке яд!

На скамейке установилось молчание, только муха взлетела, противно жужжа. Вроде бы больше спрашивать не о чем, но отпускать доктора репортер не спешил. Какая-то смутная, неоформленная мысль не давала покоя.

– Вы сказали, что крестьянка маялась сердцем, девочка страдала чахоткой, а у проститутки был больной желудок, – произнес Шубин. – Получается, все они могли обратиться в аптеку за лекарством. А что если им вместо лекарства продали…

Недоумение на костистом лице доктора перешло в негодование.

– Вы хотите, чтобы я допустил, будто аптекарь вместо лекарства продал отраву? И не какой-то там шарлатан на окраине Полюстрово, а сам доктор Пель? Увольте, – отрезал он. – Решительно невозможно.

– Тогда остается только один вариант: кто-то отравил их намеренно. Не думаю, что они были знакомы, но что-то должно их связывать. Что о них известно?

Доктор помотал головой.

– Мы и имя-то знаем только одной из них – бедняжки с чахоткой. Крестьянкой вашей никто не интересовался, но оно и понятно: если она приехала на заработки из деревни, то вся родня там и осталась. Они о ее смерти и знать-то не знают. Что касается проститутки, то еще слишком рано, чтобы озаботились ее пропажей. Хотя, может, и озаботиться некому. Насколько я знаю, за телом девочки приходила мать, в полиции наверняка должен быть адрес.

Тепло распрощавшись с собеседником, Шубин зевнул и кликнул извозчика. Он уже хотел назвать адрес редакции, но рука сама потянулась к карману за двугривенным. Решка – еду в редакцию, орел – в полицию за адресом девчушки, решил репортер. Он приподнял руку в полной уверенности, что увидит цифру двадцать, но на него снова смотрела двухголовая птица.

Я быстро, успокаивал себя Шубин, одна нога тут, а другая уже в редакции.

Но быстро не получилось. На то, чтобы в его руках оказались адрес умершей девочки, пришлось положить два часа.

Давно наступило обеденное время, очень хотелось есть, но тратить время на обед казалось непозволительным расточительством. Куплю на улице расстегай и съем по пути, решил репортер, что тут же и исполнил. После сытного расстегая спать захотелось с новой силой.

Подавив длинный зевок, Шубин махнул извозчику.

– Куда изволите? – раздалось с козлов.

«В редакцию», – хотел сказать репортер, но вместо этого опять достал двугривенный. Никогда не считал себя азартным человеком, мысленно усмехнулся он, неужели три ночи за карточным столом так меня преобразили? «А что если загадать наоборот?» – промелькнула шальная мысль. Нет, сделаю как раньше. Не может же так статься, чтобы и в этот раз выпало одно и то же.

Он подкинул в воздух монетку и резко прижал ее к тыльной стороне ладони. Замер на мгновение, потом осторожно убрал руку. На него нагло пялился двуглавый орел.

Шубин не был фаталистом, но пройти мимо такого знака судьбы никак не мог. Значит, так надо, сказал он себе. Значит, это важнее, а господин полицмейстер подождет. Он развернул полученную в полицейском участке записку и назвал извозчику адрес. Варя Кормушкина жила почти в самой Коломне. Неблизко, но надо ехать. Оказалось, расследование захватило его куда больше, чем он думал.

День перевалил на вторую половину, движение на улицах стало оживленным. Извозчичьи пролетки обгоняли друг друга, повсюду слышались окрики: «Берегись! Держи правей!». Прохожие торопливо сновали между экипажами, едва не бросаясь под колеса. Извозчику приходилось лавировать, чтобы не задавить людей. Но чем дальше коляска отъезжала от центра, тем больше пустели улицы. Менялся и сам город. Дома мрачнели, становились однообразными и безликими, без декора и прочих красивостей. Мельчали надписи, а вскоре и вовсе сошли на нет – нищете реклама ни к чему. Хотя именно здесь вывески были бы к месту – закрыли бы собой уродливые пятна на стенах зданий. Но вся реклама сосредоточилась в центре. Как красив был бы Петербург, если бы не был занавешен рекламой, в который раз подумал Шубин. Безвкусные плакаты обезобразили город, заслоняя великолепную архитектуру прошлых веков. Казалось, торговые фирмы соревнуются друг с другом, чья вывеска займет больше места, чья надпись окажется самой крупной, одним словом, кто больше и удачнее изуродует город.

Квартира Вари выходила окнами в крохотный двор-колодец – сырой, темный, вонючий. Дети под окнами играли на куче золы, рядом распространяла миазмы зловонная лужа помоев. Черная лестница, с которой можно было попасть внутрь, пахла кошками и перепревшими щами.

На стук вышла мать девочки – нездоровая, сутулая женщина в глухом темном платье и черном кружевном чепце с лентами. Выслушала спокойно, затем пригласила войти. Шубин удивился, так как был готов к тому, что она не захочет разговаривать с репортером, но лишь потом сообразил, что, представившись, «репортера» опустил. Скорее всего, она приняла его за городского чиновника.

Бедная обстановка резала глаз, в комнатах отчетливо ощущалась сырость.

– Чем болела? – повторила вопрос Шубина мать девочки. – Чахоткой, чем же еще. У нас тут все ею болеют. Муж мой, царствие ему небесное, четыре года назад от этой пакости скончался, теперь вот Варенька. На болоте живем, гниль кругом, вот и кашляем, никак выкашлять не можем. Денег на лекарства нет, да и не помогут никакие лекарства. Уезжать отсюда надо, не для людей этот город, только куда уезжать? Старики всегда говорили: плохое это место, гиблое, проклятое.

Женщина перекрестилась и без перехода сменила тему:

– Один только немец-аптекарь и жалел Вареньку, отпускал микстуру бесплатно. Она в тот день в аптеку-то и пошла, только воротиться не сумела. Очень хороший человек тот аптекарь, даже помощника своего прислал узнать, помогло ли Вареньке новое лекарство. Расстроился тот очень, что Варенька умерла. – Скатившуюся слезу женщина промокнула краешком ленты.

– Что за аптека?

– На Седьмой линии, аптека доктора Пеля.

– У вас микстура не сохранилась?

– К чему она вам? – Женщина удивилась, но послушно принесла пустую склянку.

Бутылочка выглядела точно так, как та, что Шубин нашел у крестьянки, только этикетка оказалась обычной.

– А та, что в день смерти Варя забрала?

Мать девушки вздохнула и молча вышла. Вернулась она с другим пузырьком. По форме бутылочка выглядела родной сестрой предыдущей, но на этикетке вместо печатных букв от руки было написано «1/6».

– Разрешите, я ее заберу. – Решительный тон Шубина не предполагал отказа. – Позвольте еще узнать, не было среди знакомых вашей дочери молодой женщины из крестьян с толстой русой косой? Высокой, ширококостной?

– Нет, сударь, я не разрешала Варе знаться с низшим сословием.

– А женщины без определенных занятий, которая… Как бы выразиться помягче… Которая зарабатывает на жизнь, даря свою благосклонность мужчинам?

Если первый вопрос репортера заставил мать Вари недовольно поджать губы, то после второго она закаменела лицом и перекрестилась.

– Вот что, господин хороший, идите туда, откуда пришли, а ко мне дорогу забудьте. Очернить мою дочку никому не позволю.

Оказавшись на улице, подкидывать двугривенный Шубин не стал, он и так знал, что опять выпадет орел. Теперь его путь лежал прямиком на Седьмую линию Васильевского острова, в аптеку Пеля.

* * *

«У вас мало времени».

Почему-то эта фраза незнакомца прочно засела в голове. Что хотел сказать «египтянин»? Прозвище прочно пристало к незнакомцу. Случается такая ерунда, когда вскользь оброненное словцо не оставляет в покое, зудит и зудит в памяти. «Может, он вовсе не мне это сказал? – думал Куровский. – Может, он меня с кем-то спутал?» На следующее утро ему и вовсе стало казаться, что он все придумал. Предупреждение было забыто, мысли Константина полностью поглотила Альбина.

Он с утра предвкушал, как встретится с ней, высматривал в окно тонкую фигурку, но Аля не появлялась. Через двор, опираясь на трость, проковылял старик Пель и скрылся за дверью подвала. Через некоторое время из подворотни показался друг Вильгельма Дмитрий Иванович и тоже пропал в подвале. В последнее время он появлялся во владениях Пеля почти каждый день. Но что могло связывать старого аптекаря, которого считали колдуном и чернокнижником, с выдающимся ученым? Злые языки поговаривали, что общим у них был сорокаградусный раствор спирта, но не каждый же день пить?

То и дело поглядывая в окно, Константин пытался работать. Получалось плохо. Он даже забыл добавить опиум в парегорик. И хорошо, что сам заметил, а то пришлось бы потом краснеть.

Перед самым обедом Куровскому сообщили, что его зовет Александр Васильевич. Быстро сняв фартук и нарукавники, Константин пригладил волосы и поспешил к начальству.

Владелец аптеки пребывал не в духе. Обычно спокойный и доброжелательный, сейчас он выглядел хмурым. Умные, внимательные глаза смотрели исподлобья, усы сердито топорщились. Пель не предложил Константину кресло, пришлось стоять навытяжку, словно провинившийся школяр перед классным надзирателем. Было заметно, что предстоящий разговор тяжел для самого Пеля. Он поправил и без того стоящую ровно чернильницу и переложил стопку бумаг на другую сторону стола. За это время Константин чего только не передумал: и что на него нажаловался старший провизор, и что клиенты не довольны изготовленным препаратом, и… Да мало ли что! На ум приходили самые нелепые предположения, однако вычислить тему предстоящего разговора ему так и не удалось.

Пель, наконец, решился. Он распрямился в кресле и положив ладони на мраморную столешницу.

– Если вам дорого ваше место в моем предприятии, попрошу оставить Альбину Альфредовну в покое. – Голос аптекаря звучал натужно, неожиданно прорезался немецкий акцент, которого у Пеля никогда не было: «Если фам тторого фаше место…»

Константин опешил. Такого он никак не ожидал.

– Фпреть папрашу больше с ней не гуляйть.

– Александр Васильевич, да как же… – Мысли в голове Куровского скакали мартовскими зайцами. – Да мы же… Да я…

Наконец ему удалось взять себя в руки. Почему он должен оправдываться? Он ведь не сделал ничего дурного. Он прямо взглянул Пелю в глаза.

– Да, я пригласил Альбину Альфредовну на прогулку. Если бы я видел, что моя персона доставляет ей неудобство, если бы заметил, что она тяготится моим обществом, то сразу бы отступил.

Куровский вдруг разозлился. Какого дьявола?

– У вас есть претензии к моей работе? – Голос Константина звенел от напряжения.

– Нет. Поэтому мне было бы жаль с вами расстаться. – Акцент ушел, и теперь в словах Пеля прорезалось нечто, похожее на простое человеческое сочувствие.

Расстаться? Почему? Он совсем не хочет уходить из аптеки. И Константин пошел ва-банк.

– У меня самые серьезные намерения в отношении Альбины Альфредовны. Я знаю, что пока не достоин ее руки, сейчас я всего лишь обычный наемный служащий, но в будущем, я надеюсь, смогу доказать свою состоятельность, все силы я положу на то, чтобы она не разочаровалась во мне. Если же кто-то покажется ей милее, я отступлю, не тая зла. А пока нижайше прошу не препятствовать нашим встречам. Если, конечно, сама Альбина Альфредовна будет в них заинтересована.

И опять на лице Пеля промелькнуло странное выражение. Сожаление? Но о чем тут можно сожалеть?

– Ладно, ступайте, – нехотя проворчал Пель. Похоже, сложившаяся ситуация ему самому не нравилась.

Но Куровский уже закусил удила.

– Могу я сегодня увидеть Альбину Альфредовну?

Пель вновь посуровел.

– Не можете. Она больна.

– Что с ней? Нужен доктор?.. – Константин подался вперед и осекся, не договорив.

Надо же так сглупить! Ведь Пель – сам врач. Кто лучше него позаботится о племяннице?

– Идите, Константин Ильич, идите работать.

Работать? Как можно работать, когда Але плохо?

Константин вопросительно взглянул на Пеля, но тот уже погрузился в чтение.

В лабораторию Куровский вернулся в расстроенных чувствах. Мысли о болезни любимой не оставляли его весь день. Он высматривал в окно Глашу, пытался завести разговор с Лишним – уж он-то должен быть в курсе, наверняка готовил для Али лекарство. Но Глаша так и не появилась, а старший провизор молчал как рыба об лед.

Но ведь можно же и по-другому. Все приготовленные препараты записываются в специальный лабораторный журнал с указанием фамилии клиента, по выписанному препарату можно узнать, чем больна Аля, и этот журнал… Да вот же он, на столе старшего провизора, под рецептурной книгой. Только просто так взять журнал не получится, придется выждать подходящий момент.

И Константин дождался.

Едва за Лишним закрылась дверь, Куровский турманом бросился к столу и схватил добычу.

Так, вот последние назначения.

Г-жа Закревская – парегорик.

Г-жа Милютина – средство от нервного расстройства.

Г-н Штольц – бальзам от подагры и спермин.

Ничего похожего. Может, вчера?

Куровский отлистал страницу назад, но и среди вчерашних записей не нашел имени Али. Неужели доктор Пель солгал? Хотя есть и другой журнал, для бедных, кому лекарства выдавали бесплатно. Может, ее рецепт по ошибке записали туда?

Дрожащими от напряжения пальцами Константин перелистывал страницы журнала.

Не то… Опять не то…

На мгновение задержал взгляд на странной записи за вчерашний день, где вместо названия лекарственного препарата значились цифры «3/6». Любопытно, крайне любопытно.

Аптека Пеля снабжала бедняков лекарством бесплатно. Более того, даже приплачивала, если выдавались экспериментальные препараты. Но даже в этом случае указывалась рецептура, а не безликие цифры. Но сейчас не до странностей, сейчас нужно понять, чем больна Аля. Однако, никаких записей, которые бы касались Альбины, Константин не нашел и здесь.

Он вновь посмотрел в окно, не появилась ли Глаша, но увидел только, как из подвала вышел старший провизор Лишний и торопливо пересек двор. Лишний вернулся в лабораторию, и Константин заметил на его рабочем столе пузырек с этикеткой, на которой значилось «4/6». Получается, в подвале тоже изготавливают лекарства? Но кто? Старик Вильгельм? Впрочем, к Альбине все это не имеет никакого отношения. Или имеет? Хорошо бы разузнать. Но не сейчас.

И тут сердце пропустило удар: во дворе появилась Аля. Константин, разом забыв про мрачные мысли, кинулся к ней.

Они отошли за трубу, откуда их не могли видеть из флигеля. Альбина казалась бледнее обычного, но не выглядела больной.

– Нет, я не больна, – говорила она. – Я даже не представляла, что дяденька так скажет. Почему он так сказал?

– Наверное, потому, что считает, что я вам не пара, – в сердцах заметил Куровский. – Может, он готовит вам лучшую партию и считает меня помехой?

– Ничего подобного! – моментально вскинулась Альбина. – Я не позволю никому за меня решать, даже дяденьке!

Как же быстро пролетает время, когда они вместе. Куровский и не заметил, что прошел целый час. Альбина засобиралась домой. Глядя ей вслед, Константин чувствовал себя счастливым. Она не отказывается от него, она даже осмелилась перечить опекуну. Милая, родная, любимая Аля! Серое петербургское небо, безликий аптечный двор, даже кирпичная труба сейчас казались ему прекрасными. Он настолько погрузился в мечты, что не сразу услышал, как кто-то окликнул его по имени. Вчерашний репортер, только какой-то помятый, будто не спал всю ночь. Как там его?.. Шубин, кажется.

Словно в подтверждение мыслей Куровского Шубин протяжно зевнул.

– Решили снова нас навестить?

– Заходил к вашему коллеге, тому, что похож на мартышку. Два дня назад просил его провести анализ содержимого одной склянки, но вот незадача – пузырек куда-то запропастился. Это он так сказал. – Усмешка на лице репортера перешла в долгий зевок.

Не верит Шубин в пропажу, подумал Константин, и правильно делает. А господин старший провизор врет как сивый мерин. Порой в аптеке действительно что-то пропадало, иногда происходила путаница, но только не у Лишнего. Лишний всегда внимателен и аккуратен до противности.

– Что-то случилось?

Шубин пожал плечами:

– Пока не знаю.

Он достал из кармана аптечный флакон и протянул Куровскому.

– Что скажете?

Бутылочка явно изготовлена на фабрике Пеля, но этикетка выглядела странно – ни названия препарата, ни даты, только цифры «1/6».

– Это другая склянка. На той, которую я просил проверить Лишнего, стояли цифры «2/6», – пояснил репортер. – Какие средства вы помечаете таким образом?

Куровский повертел в руках пузырек.

– Впервые вижу такую маркировку. Обычно мы пишем название и срок годности, иногда указываем рецептуру.

Он взболтал содержимое, посмотрел на свет. В черной полупрозрачной жидкости кружились, оседая какие-то частицы. Но стоило приглядеться внимательнее, как частицы пропадали, жидкость казалась однородной. Они словно прятались от наблюдателя, образуя странный оптический эффект. Константин вытащил пробку и принюхался. Едва уловимый запах показался ему незнакомым, даже отдаленно ничего похожего держать в руках не доводилось.

– Можно сделать анализ, – заметил он. – Оставьте, я посмотрю.

– Ну уж нет! – усмехнулся репортер. – Больше эту склянку я из рук не выпущу. Но если хотите помочь, просветите насчет двух вещей. Первое: мне нужно знать, изготовлено ли это средство в вашей аптеке. И второе: если препарат изготовлен вами, то кому он был продан.

Куровский с сомнением посмотрел на окна лаборатории.

– Только лучше бы поступить так, чтобы никто не узнал о вашей просьбе.

– Тогда сделаем это вечером, когда все уйдут. – Шубин щелкнул крышкой часов, пробормотал нечто невразумительное насчет статьи, и вопросительно поднял брови: – Может, к «Бернгарду»?

– Почему нет.

Из ресторана они вышли лучшими друзьями. Вернее, вышел только Куровский, а Шубин болтался у него на плече, двигаться самостоятельно репортер не мог. Пары алкоголя, щедро добавленные к трехдневному недосыпу, сыграли роль катализатора. Константин был слегка разочарован: расчет на то, что от спиртного у репортера развяжется язык, и он поведает, что за странную склянку носит в кармане, не оправдался – тот просто заснул.