Читать книгу Красный смех. Сценарий - Дмитрий Лаптев - Страница 3

Колючая проволока, обрубленная с одного конца, режет воздух и обвивает собой трех солдат. Колючки рвут мундиры, вонзаются в тело, солдаты кружатся с криком – двое волокут за собою третьего, который уже мертв – убит пулей. Вокруг грохочет канонада, разрывы снарядов, свистят пули, бегут и запутываются в колючей проволоке другие солдаты – группами и поодиночке. Один из трех, окрученных проволокой, отпихивает от себя уже два мертвых тела, пытается выпутаться и освободиться от тел, переваливается через одно, другое и тоже замирает. В сторону рядов колючей проволоки продолжают бежать все новые и новые солдаты.

Они, словно слепые, не добежав до проволоки, обрываются в глубокие воронкообразные ямы и налетают животами на острые колья, торчащие со дна, и дергаются в сатанинском танце, как игрушечные паяцы. Сверху на них падают новые тела, и яма превращается в копошащуюся груду окровавленных живых и мертвых тел.

Из земли тянутся руки, и их пальцы судорожно сокращаются, пытаясь ухватить все, что попадает в эту западню. Сотни слепых и сильных пальцев клешнями сжимают отталкивающие их ноги, цепляются за одежду, валят людей за одежду на себя и вонзаются в закрытые глаза или душат.

Многие, как пьяные, бегут прямо на проволоку, неуклюже повисают на ней и начинают кричать, пока пули не убивают их.

Часть бегущих в атаку страшно ругается на ходу и хохочет, когда проволока обвивает их за руки или ноги. Кто-то из атакующих вдруг запевает песню, адъютант радостно подхватывает мотив и следом за ним дружно уже поет целый хор. Над красным от крови полем в колючей проволоке несется веселая, плясовая песня, небо все тоже красное, все остальные цвета исчезли. Только хохот раздается да веселая песня, солдаты словно танцуют и не замечают свистящих вокруг них пуль, адъютант среди прочих подкошенный картечью, падает на землю, остальные живые продолжают налетать на проволочные ряды или проваливаться в ямы на острые колья и мертвые тела.

Адъютант лежит под белоснежным пододеяльником в лазарете:

– Хочется испытать еще раз.

Автор стоит перед койкой адъютанта:

– И снова пулю в грудь?

– Ну вот: не каждый же раз пулю. А хорошо бы, товарищ, получить орден за храбрость.

У адъютанта лицо желтое, остроносое, с выступающими скулами и провалившимися закрытыми глазами, у него начинается жар.

Автор все стоит перед ним с закрытыми глазами:

– А матери послал телеграмму?

Лицо адъютанта сурово корчится, делается злобным и молчит, становится слышно, как со всех сторон стонут в бреду раненые. Автор отступает, но адъютант в последний момент схватывает его за руку и лицом с закрытыми глазами тянется к автору:

– Что же это такое, а? Что же это?

– Что?

– Да вообще… все это. Ведь она ждет меня? Не могу же я. Отечество – разве ей втолкуешь, что такое отечество?

– Красный смех, – произносит автор с интонацией, словно это и не удивительно и давно всем известно.

– Ах! Ты все шутишь, а я серьезно. Необходимо объяснить, а разве ей объяснишь? Если бы ты знал, что она пишет! Что она пишет! И ты не знаешь, у нее слова – седые. А ты…

Адъютант приподнимает еще лицо – ближе к автору:

– А ты полысел. Ты заметил?

– Тут нет зеркал.

– Тут много седых и лысых. Послушай, дай мне зеркало. Дай! Я чувствую, как из головы идут белые волосы. Дай зеркало!

Адъютант в бреду начинает плакать и кричать, автор выбегает из лазарета.

Вечером под большим раскидистым дубом военные устроили пикник – установили стол, на него водрузили самовар, расставили стаканы и даже нашли лимоны. По два, по три человека подходят заранее приглашенные и совсем неизвестные господа. На ходу – с разговорами, с шутками, полные веселого ожидания, они подходят – опять, с теми же разговорами и с теми же шутками. И снова подходят все так же весело и непринужденно, словно заело пластинку и повторяется одно и тоже место, но быстро умолкают и избегают встречаться друг с другом лицами с закрытыми глазами.

Вокруг стола с самоваром собралась компания – оборванная, грязная, почесывающаяся, как в жесткой чесотке, заросшая волосами, худая и истощенная, потерявшая знакомое и привычное обличье. На лицах людей с закрытыми глазами растерянность и испуг, они словно в первый раз в жизни повстречали друг друга, хоть и воюют в одном полку, и испугались такого неожиданного знакомства. В общей суматохе незаметными для всех оказались суетные, словно тени, как будто не свои – не здешние, призраки с огромными черными зрачками во все глазные яблоки, с интересом разглядывающие растерянные вокруг лица. Компания сложилась беспокойная, торопливая, с толчкообразными движениями, вздрагивающая при каждом стуке, постоянно оглядывающаяся назад, и своей избыточной жестикуляцией пытающаяся восполнить пустоту вокруг них, а, может, и внутри них. Голоса звучат отрывисто, толчками, словно патефонная игла, перескакивающая на проигранную только что дорожку, с трудом выговаривая слова, но с легкостью переходя в крик или бессмысленный, неудержимый вопль.

Все вокруг кажется отстраненным – чужим: дуб, небо с закатом, люди, перемещающиеся тени за их спинами – словно это все переметнулось в другой мир – мир таинственных явлений и зловещих теней с огромными черными глазами.

За дубом, в подножии которого мерцает небольшой яркий костерок и на столе поблескивает начищенный, шарообразный желтый самовар в окружении множества стаканов с темно-желтым чаем, разбросанных желтых лимонов и желтых, как у мертвецов, лиц людей, желтеет холодный закат. Над ним неподвижно висят тяжелые черные тучи, и от этого земля кажется черной.

Лица людей с закрытыми глазами обращены к самовару, самовар уже потух и округлыми боками отражает не то свет костерка рядом, не то желтизну далекого заката.

– Где мы? – говорит кто-то тревожно и со страхом.

В ответ слышатся вздохи, хруст пальцев и чей-то смешок, кто-то даже вскочил и заходил вокруг стола.

– На войне! – отвечает голос, который пустил, было смешок, теперь уже сам засмеялся, и тут же еще и захохотал.

– Чего он хохочет? Послушайте, перестаньте! – просит кто-то.

Хохочущий голос давится, хихикает и замолкает.

Заметно темнеет, туча наседает над дубом и всей землей, костерок уже близится к концу, лица с закрытыми глазами в его меркнущем свете становятся почти не различимыми – выглядят призрачно.

– А где же Ботик?

– Он сейчас был здесь. Ботик, где вы?

– Ботик, не прячьтесь! Мы слышим, как пахнет вашими сапогами.

Все присутствующие смеются.

– Перестаньте, как не стыдно. Ботик убит сегодня утром на разведке.

– Он только сейчас был здесь. Это ошибка.

– Вам показалось. Эй, за самоваром, скорей отрежьте мне лимона.

– И мне! И мне! – доносится со всех сторон.

– Лимон весь.

– Что же это, господа, а я только ради лимона и пришел, – чей-то голос звучит тихо и обиженно, с тоскою – почти плача.

Снова хохочет прежний шутник, но никто не останавливает его теперь и не поддерживает.

– Завтра наступление.

– Оставьте! Какое там наступление!

– Вы же сами знаете…

– Оставьте. Разве нельзя говорить о другом. Что же это!

Закат за дубом гаснет, туча поднимается – становится как будто светлее и свободнее, костерок разгорается сам собой – из раздвигающейся темноты выступают лица с закрытыми глазами.

– Как-то теперь дома? – спрашивает кто-то неопределенно, явно с виноватой улыбкой на лице.

Костерок начинает окончательно терять свой запал, все сразу начинают говорить, кричать, суетиться, раздается звон двигающихся стаканов.

– Дома?.. – кто-то хрипло кричит из темноты. – Дома? Какой дом, разве где-нибудь есть дом? Не перебивайте меня, иначе я начну стрелять. Дома я каждый день брал ванны – понимаете, ванны с водой с водой по самые края. А теперь я не каждый день умываюсь, и на голове у меня струпья, какая-то парша, и все тело чешется, и по телу ползают, ползают… Я с ума схожу от грязи, а вы говорите – дом! Я как скот, я презираю себя, я не узнаю себя, и смерть вовсе не так страшна. Вы мне мозг разрываете вашими шрапнелями, мозг! Куда бы ни стреляли, мне все попадает в мозг, – вы говорите – дом. Какой дом? Улица, окна, люди, а я не пошел бы теперь на улицу – мне стыдно. Вы принесли самовар, а мне на него стыдно было смотреть. На самовар.