Читать книгу Игра слов - Дмитрий Лекух - Страница 8

Первое мое стихотворение было опубликовано в школьной стенгазете.

Называлось оно «Вертикаль», и больше я об этом безобразии, к счастью, ничего не помню.

К счастью, – потому как стихи сии были, разумеется, – полным говном.

А вот саму школу, – точнее, старшие ее классы, – напротив, помню очень даже хорошо.

Ага.

Тяжело такое запамятовать.

Хотя бы потому, что девятый и десятый классы были, пожалуй, самые шкодные, романтичные и забавные годы в моей жизни.

Да и сама по себе школа была – ого-го.

Специализированная.

В смысле, – музыкальная, а вовсе не то, что вы подумали, зная скверную репутацию автора этих строк.

Можно сказать, – элитная.

Московская Государственная городская хоровая капелла мальчиков при институте имени Гнесиных.

Располагавшаяся непосредственно на Пушкинской, в Малом Палашевском переулке, неподалеку от Патриарших прудов, куда мы все, начиная с восьмого класса, дружно бегали за сигаретами.

Табачную точку, кстати, называли «у грузинки», хотя торговавшая там милая тетушка никакой грузинкой, разумеется, не была, а наоборот, оказывалась вполне себе реальной мамой знаменитого в ту пору музыканта Александра Кутикова из культовой тогда группы «Машина Времени».

Вот у нее как раз – и затоваривались.

В полный рост, ага.

Человек-то, собственно говоря, нужды и запросы молодого поколения музыкантов – вполне даже понимающий. Ибо ходят упорные слухи, что музыканты «Машины» временами не только табак курят, но об этом можно – только шепотом…

…Она, в смысле, школа, – собственно говоря, и сейчас там располагается.

В Палашевском.

Такая фигня…

…Вот там-то я и учился, если это так можно назвать, – музыке, – под доблестным руководством самой грандиозной Нинель Давыдовны Гамбург, Царствие ей Небесное.

Великая была тетка, чего уж там.

Великая и Ужасная.

Сейчас этой самой Капеллой руководит мой бывший одноклассник и, кстати, отличный товарищ, Леня Баклушин, чуть ли уже не заслуженный артист России, – бывший некогда нормальным таким московским музыкальным ботаником, обладавшим замечательным дискантом и вполне себе банальной школьной кличкой «Боевой Бекля».

Почему, кстати, «боевой» – лично для меня до сих пор загадкой остается.

Глумились, наверное.

А что реальным поводом послужило – сейчас уже как-то и не упомню…

И я искренне сомневаюсь, что добрейший и талантливейший Ленчик хотя бы на йоту может приблизиться к тому уровню поистине сверхъестественного ужаса и совершенно нереального обожания, которые сопровождали грозную Нинель по гулким коридорам сего богоугодного и, очевидно, богоспасаемого учебного заведения.

Потому как без Божьей помощи этот шалман, сомневаюсь, что и неделю бы простоял: разнесли бы на хер подрастающие надежды столичной, российской и прочей мировой музыкальной культуры, ага.

По кирпичику бы разобрали.

Эту бы энергию – да в мирных целях, что называется…

…Но Нинель при этом боялись – я так даже собственного сержанта в армейской учебке не опасался.

Клянусь.

Мне холодный бериевский блеск ее красивых фирменных очков с сильными диоптриями (отчего и без того большие глаза казались непропорционально огромными) даже в армии являлся, в жутких ночных кошмарах.

Однополчане говорят – криком кричал во время таких сновидений.

И это – на войне, так, на секундочку.

Армия-то у меня, врать не буду, была такая, – что там и без грозной музыкальной директрисы кошмаров вполне хватало.

С головой, что называется.

Один старшина Припятко чего стоил.

Нда…

Но Нинель…

…Я почему так думаю, что любые, даже самые грозные сержанты и старшины, в любой самой страшной учебке ВДВ, позорно бежали бы при ее приближении, теряя малиновые околыши с голубых, как небесная лазурь, лихо заломленных на правое ухо десантных беретов.

Стр-р-рашный человек, врать не буду.

Чуть позже расскажу…

…Впрочем, сам я Нинель Давыдовну отнюдь не обожал.

Не за что было, честно говоря.

Только боялся, до дрожи в хорошо тренированных коленях почти что профессионального спортсмена-лыжника.

Но и – не более того.

Были, извините, причины.

Дело в том, что само мое пребывание в стенах искомой Капеллы смогло случиться только после грубейшей профессиональной ошибки и по недогляду той самой великой и ужасной Нинели, исправить которую, на мое счастье, она так, по ряду причин, и не сподобилась.

Дело в том, что – открою страшную тайну! – у меня абсолютно нет и никогда не было никакого музыкального слуха.

Вообще.

Такие дела.

Исправить-то она ее, эту ошибку, разумеется, так и не смогла, иначе бы я там так и не доучился, но и простить, – по-моему, тоже – не простила.

Ни мне, ни себе…

…Сам-то я к музыке даже в те, романтические, врать не буду, времена был в лучшем случае равнодушен.

Британский рок, правда, любил послушать, но и не более того.

Это – все мама за меня решила, Царствие ей Небесное.

Которой почему-то взбрело в голову, что ее единственный сын должен был «непременно уметь играть на фортепиано» в рамках обязательной образовательной программы «интеллигентный мальчик из хорошей семьи». Мама была человеком сильным, волевым и целеустремленным, и такая мелочь, как полное отсутствие слуха у «интеллигентного мальчика», ее, как вы понимаете, абсолютно не останавливала.

Подумаешь, слух.

Мелочь какая.

Можно сказать, – фигня на постном масле.

Руки-ноги на месте?!

Голова со ртом?!

Тоже в порядке?!

А уши?!

Ну и в чем же тогда проблема?!!

Не умеет – научим, не хочет – заставим!

А слух – что слух.

Ну, и что, что отсутствует напрочь.

И не с таким люди живут…

…Зато вот как вырастет «мальчик», как познакомится с «девочкой» (тоже непременно из «хорошей семьи»), как придет к ней в гости, как увидит открытый рояль.

Да как сыграет…

…С какого перепуга мама решила, что неполная и далеко не богатая наша с ней «семья», состоящая из целеустремленного и вечно-угрюмого взрослого кандидата наук и малолетнего раздолбая, кроме спорта и бумагомарания ничем особенным по этой жизни не интересующегося, отвечает требованиям «хорошей» – знала только она сама.

Она-то – знала, а я – просто страдал, опровергая тем самым знаменитую формулу про тождественность знания и печали.

Знания, увы, доставались маме.

А с «печалями» из-за этой треклятой «музыки» в те годы чудесные приходилось уже разбираться мне лично.

С истериками, что называется, и фанатизмом.

Непросто было, врать не буду.

Доходило даже до вполне себе умышленного членовредительства: резал лезвием безопасной бритвы подушечки на пальцах, что освобождало хотя бы от занятий на фоно. Но, блин, сольфеджио-то это драное, «хоржор» (хоровое дирижирование) с прочей элементарной теорией музыки – с ними-то, с проклятыми, что делать прикажете?!

Не знаете?!

Вот и я тоже тогда как-то не догадывался…

А теперь представьте: в семь часов вечера в Черкизово играет «Спартак», допустим, с «Араратом» из Еревана. Парни в пять встречаются на Пресне, у метро, под «мужиком с гранатой». А у тебя в шесть – «пара» по сольфеджио.

«Пара» – это два академических часа по сорок пять минут и один пятнадцатиминутный перерыв.

Это – если кто не знает.

Беда.

Ну и чтоб вам было понятно, что любые попытки любых договоренностей изначально абсолютно бессмысленны, достаточно сказать, что преподавательница этого музыкального бреда мало того, что является интеллигентной сорокалетней еврейской девушкой в хрен его знает, каком поколении, так ее еще и зовут не абы как, а аж Сталиной Альгердовной.

То есть, – ее папу звали Альгердом.

А она, соответственно, – Сталина, с ударением на второй слог.

А это – уже даже не звиздец, это уже, извините, – просто ужас какой-то.

Причем она уже, само собой, сравнительно немолода и, кажется, смирилась с неминуемо приближающейся судьбой старой девы, – хотя и стройна, и полногруда, и, наверное, весьма привлекательна для своих ровесников.

Но ровесники, негодяи такие, – все уже давно женаты, а принцы на белых конях почему-то скачут исключительно, увы, – по каким-то соседним улицам.

Носит Сталина Альгердовна светлые кружевные блузки, темные классические, чуть зауженные к низу юбки, черные матовые туфли на высоком каблуке, телесного цвета колготки и круглые «народовольческие» очки в тонкой металлической оправе. Обладает гладко зачесанными назад и стянутыми в тугой пучок русыми густыми «учительскими» волосами и дурным характером изрядно пересушенной воблы.

В общем, с девушкой – с первого взгляда все конкретно понятно, вы не находите?

Ага.

Вот и я о том же…

…Ну а уж футбол-то в ее мировоззренческой системе координат – совершенно точно находится где-то как раз между холокостом и тем самым оскверненным любимым фикусом, в который на той неделе, по незнанию, случайно наблевал после удалой школьной пьянки скотина Хорышев.

Одноклассник, даже в какой-то степени товарищ и, – страшно сказать, – тайный собутыльник.

Очень талантливый парень был, кстати, в музыкальном отношении.

Сел потом, говорят.

За наркоту.

И – надолго…

…Представили?!

Ага.

И что делать?!

Так прям и сказать парням, чем сегодняшним томным весенним вечерком заниматься предполагаешь?!

Типа, извините, дорогие друзья, но сегодня мой слабый голос не вплетется в ваш славный хор, скандирующий «В Союзе нет еще пока команды лучше “Спартака”!» по причине изучения фигурантом правильности чередования нот в данном музыкальном отрывке?!

Да ебанитесь!

После такого на трибунах, сами понимаете, – лучше вообще не появляться…

…А отчислить меня из сией музыкальной школы по вполне себе уважительной причине абсолютной и, я бы даже сказал, какой-то одухотворенной профессиональной бездарности (к чему все годы обучения тайно и явно стремилась вышеупомянутая Нинель Давыдовна), как выяснилось, – оказалось куда сложней, чем принять.

Ибо при первой же подобного рода попытке на дыбы тут же дружно встали преподаватели и директор школы общеобразовательной, на базе которой и существовала упомянутая, блин, выше Капелла.

Музыканты, они ведь, сами понимаете – народ творческий.

Их больше то самое, ненавистное лично мне, сольфеджио беспокоит, чем какая-нибудь приземленная химия с математикой.

Которые мне, по неизъяснимому капризу судьбы, что называется, «давались»: я даже домашними заданиями по общеобразовательным предметам никогда сильно не заморачивался, а олимпиады все равно чуть ли не каждый год выигрывал.

И по математике, и по химии, и по физике.

И даже – что особенно возмущало интеллигентную музыкально-преподавательскую общественность, – по литературе.

Мои сочинения потом в каких-то специальных педагогических методичках печатали.

Ну и кто ж даст такого выгнать?! – думали преподаватели общеобразовательные.

Мы его в прошлом году даже из комсомола не исключили, несмотря на девять приводов в отделение милиции, прямо со стадиона.

А тут вы, понимаешь, со своим, – понимаешь! – дурацким сольфеджио.

Идите, вон, музыкантов лучше своих дрессируйте, а Лекух пусть показатели для РОНО улучшает да районные соревнования по лыжным гонкам для школы выигрывает.

От этого, знаете ли, тоже кое у кого премии очень нехило зависят.

Так что – не вам одним…

…Так я и жил: на халяву, по возможности пользуясь всеми благами «музыкально-одаренного ребенка», таковым, в принципе, отроду не являясь.

Регулярно и с удовольствием.

И, кстати, – не сильно комплексовал по этому, вполне, можно сказать, заурядному поводу.

Отщепенец, чего уж там.

Некоторые преподаватели из музыкалки меня даже жалели.

А мне – было хорошо…

…Хотя временами, врать не буду – по грани ходил.

По самому-самому краешку.

Помню, классе эдак в девятом, зимой, мы с моим другом и тайным любимцем Нинели Серегой Матюхиным затарились, значит, портвешком в Елисеевском, да и почапали потихоньку в сторону детского городка, что прямо напротив легендарного 108-го отделения милиции располагается.

Место это, кстати, именовалось «Домики» и было для учащихся Капеллы, не побоюсь этого слова, – культовым.