Читать книгу Дохлокрай - Дмитрий Манасыпов, Александра Лазаревская - Страница 4

Рыжеусый вырубился сразу. Только прилег на спальник и все, пропал. Такого страха натерпеться, нервы могут не выдержать. Если спит, ровно дыша и не дергаясь, значит успокоился. А ему и впрямь было чем заняться. Клинки следовало подточить еще позавчера. Или вчера? Он уже сбился со счета и плохо помнил, сколько дней прошло с последнего использования стали, украшенной узорами серебра.

Вжик-вжик, брусок тихо скользил по клинку. Не точить, почти править. Бриться? Можно и побриться, было бы желание. Заточку мастер делал на совесть. Такую извести – металл рубить надо. Вжик-вжик, точило бегает вперед-назад. Сколько часов прошло вот так? Больше, чем хотелось бы.

Тридцать три сантиметра в длину. Ближе к острию клинок расширяется почти настоящей елманью. Заточка полуторная. Вся рубящая внутренняя сторона и треть со стороны обуха. Воткнул – достал. Не проколол, скорее, прорвал необходимое и, без задержки, работай дальше.

Славная хорошая сталь ручной ковки. Гарды-пластинки, толстые и надежные, на каждом из клинков. Снятые с двух драгунских шашек позапрошлого века. Хорошего оружия, вдоволь хлебнувшего черной крови тварей. Рукояти деревянные, обтянутые рыбьей кожей с мелкими шипами, крохотными зубчиками, не дающим скользить в ладони. Простые надежные напарники. И полиция остановит, так документы на охотничье в подарок, чеки и прочее у него всегда с собой. Да и откупиться проще, чем со стволом. А не отстанут… Жизнь штука сложная. Но дело даже не в этом. Дело в привычке и в том, что умеет.

За, вроде как, мастерство, пришлось платить дорого. И тогда, в самом начале, и потом, на долгом пути, и даже сейчас. Хотя сейчас, наученный опытом, тысячами километров дорог и тысячами литров мертвой крови, вроде бы стал другим. Но ошибки случаются у всех, прямо как в поговорке: кто не ошибается, тот не работает. Только его оплошности обходились чересчур дорого. Ему и редким хорошим людям, оказывающимся ближе нужного.

Мрак не любит конкурентов, но терпит рядом Других. Пусть и не всегда.

Мрак не любит убивающих его порожденья. Это правильно, они же его дети.

Он сам учился убивать Мрак долго, но все еще не умел многого. И учился, и это тоже верно, иначе никак. Дай такому противнику послабление, реши, что изучил его вдоль и поперек, так в следующий раз, когда ты знаешь все его сто уловок, тебя убьет сто первая.

Потому в непрекращающемся бою важно все, имевшееся под руками и уничтожающее Мрак. Но самое важное – сам человек, когда-то начавший личную войну за мир живых, людей и Других, пусть те никогда не сознаются в чем-то таком. Ему все равно, если честно, особенно зная, сколько Других ушли из жизни благодаря бесконечным тренировкам, бессонными днями, после бессонных ночей, полных страха с кровью, когда приходилось читать и слушать все доступное. Ведь порой, когда нужно убить не-мертвого, клинков может не оказаться.

Осиновый кол не остановит заложенного покойника, но отличить того от поднятого Мраком упыря нужно быстро. Иначе – умрешь ты сам.

Серебро остановит оборотня и справится с волком, получившим свое от охотников и оживленного демоном, прячущимся в обычном, казалось бы, человеке. Но серебро мягкий металл, и чтобы вбить его в мертвую плоть, еще нужно добраться поближе.

Огонь поможет всегда, только применять его не выходит, кому же надо спалить из-за нескольких восставших мертвецов целый дом, подарив Мраку немного боли, страданий и обожженных душ?

Пули, помогающие остановить большинство целей, чаще всего просто останавливают. Решать дело до конца нужно заточенной сталью, бьющей наверняка и не оставляющей надежды тем, кого снова вытащил на белый свет Мрак. Вот так-то, сталь и мускулы, прямо как в старые-добрые времена. Пусть и не со всеми, пусть и не всегда.

Серебряные узоры, хитро сплетающиеся по стали? Важны ли они? Да конечно важны. Хотя важнее умение, точность и остальное.

Вжик-вжик, брусок точил сталь, равнял крохотные заусенцы, убирал любое затупившееся место. Клинок должен быть острым.

Особенно после случившегося два дня назад. Он вспоминал, пока кончалась ночь и вжикал брусок.

Снега не случилось и в помине. Внутрь квартиры пришлось попасть через окно. Через подоконник перелез тихо, старательно ловя запахи. Не ошибся. Пришел куда надо. Не зря что-то толкало изнутри, заставило выйти из автобуса и пойти через поле в большое село. Не зря.

По улицам кружил недолго. Один раз ухватившись за след идешь дальше легко. След, четкий, темно-багровый, вел на окраину. Так даже лучше. Шума не хотелось.

Окраина казалась бедной. Да такой и была. Кто в хорошем селе станет жить в развалюхах по три подъезда на два этажа, а не в собственном доме? Верно, не самые добрые люди. Если, конечно, добро их меряется заповедями и моралью, записанной две тысячи лет назад.

Смеркалось стремительно. Темнота накатывала, окружая со всех сторон. Редкие фонари, горящие через раз и даже реже, не помогали. Но ему это никогда не мешало. Нужное окно оказалось открытым. Ни решеток, ни людей на балконах. Все как вымерли. Хотя до этого им явно еще рановато. Упереться ногой в стену, ухватиться за раму, подтянуться и спрыгнуть вниз. Несколько секунд и все, на месте.

Такие места Мрак любит особенно сильно. Тут люди не слабее, чем другие, они просто пустые. Что зальешь внутрь, то и станет перекатываться по венам и артериям, мешая стылую кровь с черным ядом, не дающим покоя даже после смерти. А уж обратить внимание на соседей, какое-то ведущих себя странно? Отбросьте сомнения, тут так не принято, тут живут по-людски. А по-людски, значит, не суй свой нос в чужие дела.

Тогда, после рухнувшей второй раз за сто лет империи, Мрак расползался повсюду, бежал, как хороший спринтер, занося заразу везде. Мрак пах узнаваемо всем и каждому, только никто не думал, что может случиться на самом деле.

Зло пахло не только шипящим воском черных свечей или выпотрошенным телом, разложенным между лучей пентаграммы, нарисованной на драном линолеуме порой даже губной помадой. О, нет, зло тогда как только не пахло. Хотя главной нотой была кислая.

Ханку, самую стремную дрянь из опиатов, продавали повсюду. Никто даже и не прятался, а зачем? Менты все знают, тюрем на всех не напасешься, а к торчкам соваться – себя не любить. У них же с башкой не в порядке.

Варили дрянь, году к девяносто пятому, порой прямо в подъездах, особо не церемонясь. Газеты, кружка, зажигалка. Кислая вонь ангидрита, проба, типа одноразовый самовар на всех… Вась, ты не болеешь? Неа… На, загони по вене, братишка, ща приход будет. Именно, вот ведь, приход. Водка не вштыривала, хотелось чего-то большего, а таким они всегда рады. Всегда и везде.

– Слышь, Лысый, есть чо?

– Ну… мне самому там… куб…

– Лысый, давай по-братски, пополам, а?

Пробовали все по-разному, от возраста не зависело. Совсем никак. Велись на дурное «ты чо, с первого раза никто не садится, не привыкает… не пацан что ли?». Человек превращался в животное за год. Некоторые раньше. К Девяносто шестому всем, даже самым-пресамым маминым отличницам сразу бросались в глаза четкие и явные приметы.

Плавающие рыбье-сонные глаза.

Пришлепывающие губы, частенько в слюне.

Почесуха по лицу.

Был человек – нет человека. Сейчас такого нет? Да и сейчас есть, только тогда… Тогда случилась просто эпидемия. Жбякались все, кому не лень, зачем-почему-на фига… ответа не случалось.

Этим было все равно. Эти выполняли самые дурные причуды, посули им пару доз или отбашляй лаве в карман. Лаве даже лучше, лаве вернется и осядет у барыги. Барыга положит в клетчатый челночный баул сверток, плотно закутанный в рваное одеяло и почему-то натужно пищащий, барыга отдаст сумку бледному, с покрасневшими глазами утырку, одетому как лох с института, лох с института пройдет через котельную, поставив лишнюю бутылку «Довгань» вечно пьяному кочегару, дойдет до крайней печи и там, своей кровью из разрезанного запястья, что-то напишет на ржавом металле огромной печи, откроет и, не слыша писка с кашлем, кинет прямо в огонь…

Мрак поселился тут именно тогда. В черные страшные несколько лет безумия. Он помнил, ему тогда хватило работы вдосталь.

Чутье не подвело. Он пришел ровно куда нужно, самого себя не обманешь даже если устал. След вывел верно. Все говорило именно об этом, и запахи в первую очередь. В таких местах воняет всегда одинаково. Меняются только обои, мебель и те, кто живет. Или жил.

Сигареты без фильтра, едкие, тяжелые. Запах въелся повсюду, за сто лет не выведешь. Без фильтра курили не из-за собственной крутости. Из-за бедности, больше не из-за чего. Дешевое пойло, разливаемое по полу годами. Блевотина, затираемая грязной тряпкой десятилетиями. Носки, больные грибком ноги, плохая обувь, пошитая и склеенная из чего попало. Больные желудки и кишечники, засоры в трубах, постоянно гниющий мусор. Чертова вонь забывших о самих себя людях.

Бывало, даже размышлял, почему именно так? Почему Зло так старательно стремится именно к таким? Из-за налипшей на тело и душу грязи? Той, что не смоешь мылом и не отскребешь никаким мочалом? Черт его знает, на самом деле. Но в таких местах он бывал куда чаще уютных семейных гнездышек, детских садов или дорогих борделей. Кысмет… карма, чего уж.

Поискал и тут же увидел нужное. Литровую банку с крупной солью, стоявшую на полке кривого шкафа, обклеенного пленкой «под дерево». И кружку. Старую металлическую кружку со сколотой эмалью черного ободка. В чайнике, желтом от табачного нагара, жира и старости, плескалась вода. Ровно на эту самую хренову кружку. Соли, где-то на половину, сверху воды и тихонько болтать посудиной, перемешивая, не шумя и не вспугивая раньше времени. Скоро начнется, он даже не сомневался в этом.

Вода в чайнике протухла. Пахла гнилью, дрожала тонкими паутинками плесени и чего-то еще. Жаль, но так не пойдет…

Святая вода у него была в бутылке из-под «пепси». Или еще чего-то такого же мерзкого и сладкого. Какая разница? Перелить в кружку, аккуратно, чуть-чуть, тоненькой струйкой. Ох, как удивился старенький попик церковки у самой границы с Магниткой. Вряд ли к нему заходили многие, новый большой храм виднелся с каждого края села. Вот только пусть каждый сам выбирает, что его. Каждому свое, как не крути.

Новострой, желающий казаться смесью бульдога с носорогом, старательно скрещивая в себе византийский и владимирский канон постройки. Слишком большой, слишком напыщенный, слишком… все в храме казалось «слишком». И еще розово-красная громада казалась… пустой. В ней не слышалось хотя бы отголоска необходимого уставшему хозяину двух больших ножей-тесаков, покрытых серебряными узорами.

А вот церквушка, стоящая здесь не иначе как со смерти царя-освободителя, звучала. Тихим мерным и мирным голосом единственного колокола, прятавшегося в колоколенке, покрытой старой жестью и выкрашенной зеленой краской. В его работе важнее не форма, а содержание. Святая вода всегда сильна, если полна верой. А веры там, где есть деньги, нет. Вряд ли у сухого подвижного старичка в болотного цвета китайской куртке поверх новенькой и дешевой рясы водилось много денег. А вот веры у него оказалось в достатке.

Даже сейчас вода еле заметно мерцала теми самыми искорками, что заметны не каждому. Пальцы чуть покалывало. Хорошо, силы в воде хватит. Ну, он надеялся, что ее хватит. В таком деле не угадаешь, как не старайся. Для таких случаев всегда есть клинки.

Под нестиранной футболкой с принтом «Бей Гитлера» еле заметно дернулся амулет. Да-да, он уже и так чувствует, что скоро работать. Это ни с чем не спутаешь, опыт штука серьезная. Даже время засекать не надо, если понимаешь, когда и что произошло. Что хорошо в окраинах? Говорят, тут громко и плевать, если кто услышит. Вот и сейчас получилось, как нужно. Пока выжидал у угла дома, пришлось узнать много интересного. Вот этим и хороши открытые форточки.

Про Генку, что окочурился вчера. Про его, мать ее за ногу, Ленку, паскуду и суку, помершую тогда же. И про их выблядков, что тоже откинулись. И хрен с ними, проблем меньше. Накатим за помин души. Ага, накатывайте. И вопрос-то только один: сколько ж голов было в помете почивших вчерашнего дни Геннадия и Елены?

Тварям, перекидывающимся после смерти от рук… не только рук, таких же, хватало суток. Всегда хватало. Но днем они в себя не приходили, сказки и байки не врут. А вот ближе к полуночи да, тут их время.

Жарко. Пот тек по спине, по груди, даже по ногам вроде как. Но снимать куртку и в голову не пришло. Укреплял ее самолично, подшивая где надо пластины и сетку. Иногда полезно, если успеешь прикрыться рукой и не дать добраться до твоего собственного горла. А иногда помогает как следует ошарашить не в меру наглого хомо гопникус, частенько решавших окучить именно его. Чем только притягивал… непонятно.

Так… а ведь началось. Вставать не стоило, лучше лишить тварь преимущества, дать ей возможность ощутить какое-то превосходство. Первый удар можно нанести и сидя. Если знаешь, как это делается.

Дверь скрипнула, проседая. За стеклом, мутным и давно не мытым, мелькнул невысокий силуэт. Женщина, ребенок? Женщина, и живая. Испуганная, глаза по полтиннику, белая-пребелая, губы трясутся. Ну, а как еще? И еще больше испугалась, увидев его. Замерла, уставилась в угол, крестится мелко. Он покачал головой, все-таки встав и, взяв в руку, протянул ей икону.

Замызганную, всю исхоженную тараканами и облепленную мухами. Но то не страшно, если подумать. Хуже другое. Святой Николай сурово и грустно смотрел на людей снизу вверх. Толку от такой и здесь – никакого. Женщина прижала руки ко рту, дернулась было к окну. Он преградил ей путь. Отпускать возможную добычу не стоило. Да и окно прикрыл только влезши. Прижал ее к дряхлому столу-шкафу, повертел голову вправо-влево, рассматривая шею. Чистая. Дверь за спиной скрипнула. А запах он почуял еще несколько секунд назад.

Желтые церковные свечи везде пахнут одинаково. Так же, как одинаково воняет уже умершая плоть. И даже в такой духоте и диком смешении различной вони гостей учуешь сразу. Особенно когда знаешь их спутников и ждешь их. Ну, для первого гостя есть особый и очень редкий сюрприз. Почему редкий? Потому что давно не пополнял запас.

Каждый из тех, с кем приходилось работать, выглядел по-разному. Этот, видно один из детей, оказался просто кинематографичным. Потемневшее лицо, сплошь покрытое вздувшимися черными сосудами. Белесые глаза, смотрящие только туда, где пульсирует живая кровь. Губы, пепельно-серые снаружи и почти черные изнутри, скрывающие главное оружие цели. Его, мать их, зубы.

Соль в банке пришлась кстати. Твари не любят ее, даже больше, чем не любят. Странно… и почему?

Кожа на лице не-мертвого зашипела, пошла волдырями. Самое важное вышло: глаза лопнули, потекли желтеющей слизью. Отшатнувшись, брызгая ей в стороны, тварь открыла рот. Но он не дал ей заскрипеть этим самым мерзким хриплым воем. Подхваченная со столешницы разделочная доска с хрустом впечаталась в провал рта. Ладонь ударила сверху, вогнав край глубже, кроша и выбивая зубы. А когда, стукнув по полу, доска упала, в ход пошел сюрприз.

Два последних образка с архангелом влетели в мертвую глотку, надежно припечатанные сильным ударом. Влетели внутрь, продвинувшись и зацепившись язычками для цепочек. Серебро действовало сразу. Заорать не-мертвый уже не успел. Остался корчится на заплеванном и загаженном полу, умирая уже окончательно.

Прихватив кружку, он пошел дальше. Чем хороши типовые квартирки, всегда знаешь, где и что находится. Хотя порой оказывалось и по-другому. Но ожидать от хозяев этой, навсегда застрявшей между рухнувшей «красной» империей и последними десятью годами прошлого века чего-то нового… не стоило. Тут никто не снес бы перегородки и не сделал из двух комнат три. Не те люди здесь жили. Совсем не те.

Второго отпрыска вышло встретить плеском из кружки. Святая вода и соль сделают все быстро. И, кто знает, вдруг дадут шанс не попасть в Ад? Хотя в таких тонкостях разбираться не приходилось. Но рубить двух почти мальчишек, ставших не-живыми не особо хотелось. Глупая въевшаяся сентиментальность, оставшаяся со старых-добрых времен. Перешагнув через тело, судорожно хватающее ртом пустоту, оказался у самого крепкого. Отца, надо полагать. Того самого Генки.

Рыбьи пустые глаза смотрели на него с высоты двух метров. Сутулый и костистый бывший хозяин квартиры отпустил из рук сухонькую старушку, соседку ли, родственницу. Та упала с твердым стуком. Вместо лица… нет, на ее лицо смотреть не хотелось. Темный язык не-мертвого прошелся по губам. Нога в заношенной, но начищенной туфле пихнула последний из стоявших в зале гробов. Пустой. Так же, как и остальные, лежащие друг на друге.

Черт… Он все же ошибся. Наверное, устал. А из-за спины донесся смешок. И это еще хуже. Потому как обычные не-мертвые не смеются. А раз так…

Хе-хе-хе.