Читать книгу 13 участок: Чужак - Дмитрий Манасыпов, Александра Лазаревская - Страница 4

Кофе, не иначе, как придумал сам дьявол. Ничем иным не объяснить странную привязанность к нему, с каждой чашкой убивающему твой желудок с сердцем. Если глушить литрами, конечно. Когда-то, еще Дома, мне нравилось писать глупые блоги, козыряя фразой про выдумщика из Преисподней.

Здесь и сейчас порой нужно хорошенько взвесить слова, прежде чем произнести. Мало ли?

Кофе в закусочной оказался неплох и приятно горчил. Редкое дело – найти здесь именно хороший кофе, с привкусом молотых и крепко обжаренных зёрен. Чаще попадается едва пахнущее варево, густо сдобренное молоком, сливками, сахаром до состояния приторной сладости. Его даже не хочется звать «он», наплевав на правила и обзывая оно… Местное кофе, чаще всего, оно. Едва пахнущее какой-никакой прожаркой варево, густое от ненужного сахара.

В забегаловке, обычно принимавшей таксистов, водителей грузовиков, фермеров с деревенщиной, едущих в свой Джерси, кофе оказался на высоте. Как и все остальное.

Блинами называть здешние панкейки – просто грешно. Хотя, в целом, весьма неплохо, особенно убрав кленовый сироп и попросив самых обычных сливок. Добавь сахара и наслаждайся. Абаку было все равно, Ворон закидывал один за одним, поливая чертовой патокой, окуная в мой молочник и даже, порой, густо перча. Черный клюв ритмично двигался, блинчики исчезали, а Ворон совершенно не менялся во взгляде. Гипнотизировал чернокожего паренька за стойкой, смотрящего на нас, единственных посетителей.

Не знаю, кем Ворон ему казался, но явно не самим собой. Иначе, думаю, мы с Абаком услышали бы удаляющиеся вопли, едва только зайдя. Нет, а как еще, когда в твою забегаловку вваливается огромный ворон, ходящий на лапах и дымящий сигаретой?

Но Абак был Вороном, а Вороны умеют многое. Так что мы сидели, ели, пили и дымили. Никаких законов, ограничивающих табачный дым тут не знали и в помине. Сигареты – яд? С вами все в порядке? Тут курили все, вот только табак тут был именно табаком. Хотя главное различие мира, куда меня затащил Блэкстоун, само собой другое.

Магия.

Можно называть само явление как угодно, суть не меняется. Она повсюду, скрытая от большинства обычных людей и порой недоступная даже Старым. Верно, не все Старые владеют магией, хотя частенько являются ее порождениями.

Магия здесь – ресурс. Трудно и редко восполняемый, имеющий критически-точный объем и свыше него магии не случится. Когда уходит в небытие кто-то из магического народа, то крупицы достаются остальным, прочее – растворяется в ней, текущей в мире невидимо и неслышно. Потому в этом мире так мало настоящих волшебников, магов, ведьм и прочих кудесников. Ведь когда на свет появляется новый малефик – свободной магии становится еще меньше.

Это и спасло от порабощения сам мир людей. А ещё – разрозненность самих Старых, порой по-детски чванливых и глупых, совсем как дворяне или политики с кинозвездами. Про Войну Договора мне говорили неохотно, чужакам не сливают тайны, а чужака во мне чуяли все жители Ночного Города. Даже люди.

Договор между людьми, ведьмами с чернокнижниками и частью Старых, особенно хитрых приспособленцев-дворфов, мог бы уничтожить древние народы. Мог, но он, заключенный как мера противодействия против союза нечеловеческих существ, их же и спас. Поселил в резервации, заставил носить невидимый ошейник, но оставил в живых. Сталь, порох, паровые машины и мастерство дворфов почти помогли людям стереть Старых в порошок. Но…

Но вот я сижу в кафешке у тоннеля Хобокен, курю «Лаки», пью вполне приличный кофе и смотрю, как Ворон уничтожает уже третью порцию сраных блинчиков.

– Слишком много думаешь, Кроу, – каркнул Абак, – и не о том.

Надо же, огромный грач учит меня жизни.

– И о чем я думаю?

– О ненужном. Загонишь себя, Кроу, нужно иногда отдыхать. И не надо пытаться понять принадлежащее не тебе. Живи себе, служи, и не лезь разбираться в наших делах.

Говорю же – чужак, пусть с жетоном и стволами под пальто.

– А если решу разбираться, помешаете?

Иногда меня так и тянет провоцировать Старых. Их заносчивость с чванливостью для меня – как валерьянка для кота, так и тянет прикоснуться и потом прыгать как ужаленному, крутиться клубком и орать дурным голосом, нарываясь на неприятности.

– Не ссы в трусы, родной, – Абак решил поделиться мудростью, – ворон вороне глаз не выклюет.

Загадка и как-бы оскорбление в словах поддержки, представляете? Нет здесь таких поговорок, но Абак рубит ими постоянно. А ворон с вороной?

Я как-то не думал о своем новом имени, когда меня вытурили из госпиталя и направили в 13 участок. Ляпнул сразу про Кроу и только потом понял, мог бы стать Рейвеном, например. Рейвен, с английского, и есть ворон. А Кроу – ворона. В моем далеком детстве старшие порой ставили фильм про парня, вернувшегося с того света для мести со справедливостью. Так вот он назывался «Ворона», хотя старшие обижались на меня, малолетку, учившегося в английской школе и говорящего правду. Обижались и продолжали называть «Вороном».

Вот и этот туда же…

– Твой Межинский точно имеет что сказать, – продолжал удивлять Абак, – поговори с ним.

Я, надо полагать, еду в «Тихий Лес» исключительно пообщаться о том, о сем?

– Не растрать пыл зазря, Кроу. Нужно отдыхать и ставить верные цели.

– Ты повторяешься.

Абак не ответил, опустив на нос свои очки. Это у нас с ним сигнал такой, раз нацепил синие окуляры, то все – конец разговорам, пока сам первый не начнет.

– Наелся?

Думаете, Ворон молча встал и ушел без благодарности? Вы не ошиблись.

До «Тихого леса» десять миль тихим проселком, с вязами, грабами и гикори. Грабы не должны тут расти, но Ночной город умеет удивлять, даже если речь про одного единственного польского эмигранта, сумевшего заселить имеющий лес взрослыми красивыми деревьями.

Правильно говорить Межинский, ударение на «е». Наш шляхтич имеет древние корни, гордится ими и всем видом порой подчеркивает – я вам не чета. Сложно спорить, Америка страна свободных людей, каждый ведет себя как хочет. Ворон не стал бы просто так говорить о нем, значит, меня впрямь может ждать удача. И это хорошо.

Солнце вскарабкалось на небосклон, но так и не выбралось из-за низких туч. Осень вступала в права все сильнее, показывая ужасный характер. Никакого золота с багрянцем, только мокрые от мороси желто-красные листья, вот и все.

Желтое и красное прекрасно сочетаются в огненно-рыжий. А это уже опас…

– Мама!

Вопль прилетел из-за поворота, куда мне и нужно. Высокий, яростный от боли, скрывающемся в нем. Кричал кто-то взрослый, а взрослые зовут маму не так часто и, к сожалению, частенько перед смертью.

Черт, что-то мне подурнело… Вопли перешли в неразборчивые, с акцентом на «а-а-а» с влажным звуком раздираемой плоти. Если бывали в мясной лавке, наблюдая за работой мясника, разделывающего тушу, то не перепутаете. Например, прямо сейчас кому-то, хрустко и быстро, вырвали из сустава конечность.

Меня хватило на несколько секунд и ровно две глупости. Секунды потратил на размышления, а глупостями оказалось высунуться из-за угла и собственное оружие. Меня заметили, а мощности револьвера «полис-спешиал» против рыже-красно-бледной громады, ринувшейся на меня, тупо не хватило.

Тварь, смахивающая на цирквого медведя, привыкшего ходить на задних лапах, даже не рыкнула на попадания. Только прикрыла ручищей голову и оказалась рядом в два прыжка.

Было жутко больно. А как еще, когда почти звериные когти вспарывают бок, тянут на себя и швыряют внутрь проулка-тупичка? Вот так, никакого геройства и подвигов. Как же вышло, что я жив, здорово и даже цел? На то имелось целых три причины.

Рыжий Смитти подхватил вендиго. Да, злобного вечно голодного духа, вселяющегося в людей. К моменту, когда я напоролся на чудовище семи футов ростом и рвущее людей руками, Смитти уже был мертв. И вместо, пусть неприятного, боксера-тяжеловеса – меня атаковал неупокоенный мертвец. А старший детектив Макнамара ошибся, приписав все убийства в Бронксе кому-то из немногочисленных оборотней Ночного города. И бросил все силы на них. Это причина первая.

Джон Доу, охотник за головами и мастер в убиении нечисти, гастролирующий по всем Штатам, быстро смекнул что к чему и приперся в Ночной город угробить тварь. В его пятизарядном карабине имелось пять пуль из мертвячьих пальцев, залитых серебром. Доу отыскал вендиго, пока детективы искали лохматых злых тварей, разбежавшихся по окрестностям, а мне, как патрульному, Макнамара был неуказ без одобрения Кэпа. Доу отыскал вендиго и из-за случайности погиб первым, успев заорать «мама». Это причина вторая.

Чертов Блэкстоун и его непонятный подарок, случившийся в переходе между мирами, не дали мне умереть от болевого шока и не потерять сознания, когда шлепнулся прямо у карабина Доу. И все пять зарядов ушли в цель, отправив вендиго к чертовой матери, а Рыжего Смитти, после осмотра его нашими коронерами и экспертами – в топку при участке. Такая вот причина номер три. И, на самом деле, никаких подвигов, чистое везение.

Но как же было больно…

– Эй, большевик краснопузый, утомился искать злодеев? Не поверишь, насколько сильно мне хотелось выдрать лист из записной книжки, скрутить и воткнуть тебе в ухо, чтобы поджечь. И посмеялись бы, и накопившаяся сера вытекла. А ты проснулся.

Ха-ха-ха, как смешно.

– Иди к черту, лях поганый.

Межинский не оскорбился. Мы с ним частенько общались на одной волне. Не знаю, порадовался ли он моему приезду, но вышел встретить лично.

– Уважаемый Ворон, не желаете кофе?

Значит, я все же заснул, в черт пойми какой раз просмотрев свое незабываемое знакомство с фауной Ночного города. Да… такое не забудешь.

Я прикурил, нащупав сигарету с зажигалкой.

– Кроу, глупый ты чекист, ты убьешь сам себя, ты в курсе? – Межинский, не отходя от машины, все похохатывал.

– Пше очень неприятно.

– Не умеешь пользоваться самым красивым языком нашего мира, так не суйся. Пойдем, поговорим, ты же не просто так приехал?

Да, не просто так.

Я выбрался, глядя на него, как всегда в аккуратной тройке, с галстуком в тон жилету, с аккуратным пробором, офицерской выправкой, породистым лицом и ухоженными усиками. Усики, на мой взгляд, были чересчур блестящими, но кого волнует мое мнение?

Межинский приглашающе махнул, уступая дорогу. Абак уже скрылся за тяжелой дверью клуба и мне стоило поторопиться. Неизвестно, сколько я спал, но солнце подбиралось к зениту. Прав Ворон, стоило больше отдыхать.

– Информация? – уточнил, с места в карьер, Межинский.

– Да. Ритуальное убийство, тело нашли в Маленькой Италии, в подвале-холодильнике Тони Бритвы.

– Он расстроится, когда узнает.

Конечно, расстроится. К его делам мертвую красивую секретаршу не пришьешь, но осадок из-за ублюдков, загадивших кровью его собственность, пока сам Тони за решеткой ждет суда… Я бы точно расстроился.

– Считаешь, я что-то знаю?

Я даже не смотрел на него, чтобы определить эдакую поганенькую фирменную ухмылку.

– Очень уверен в этом.

Межинский не ответил и приоткрыл дверь. Человек воспитания, что и говорить.

Межинский считал меня русским с первой встречи. Мы даже вместе подрались из-за его непонятного благородства, подрались с небольшой бандой так себе Старых, сильно разошедшихся и чуть нас не победивших. Чернокнижник и странный ублюдок, сумевший не погибнуть между мирами, схваченный демоном против совершенно странных жителей Ночного города. Если бы не патрульные, хана бы нам, ведь Межинский весь из себя благородный. Мы умылись, понаблюдали за ссадинами, проходящими на глазах и как-то зауважали друг друга.

Межинский сразу начал именовать меня «большевиком», «чекистом», «комиссаром» и прочими эпитетами. Я, кроме поганого ляха, ничего не мог придумать, а Межинский, обычно, криво хмыкал и не обижался.

В большем зале «Тихого леса» оказалось прямо пустынно. Зеленели красивые длиннолистные пальмы в кадках, вьюнок оплетал темные стропила потолка и такие же колонны, начищенный паркет блестел, скатерти резали глаз белизной и над всем царством респектабельности мягко плыли звуки рояля. Живые, не записанные на пластинку джук-бокса или идущие по ти-ви.

Да, в углу, выключив звук, скучал какой-то тощий тип в очках и с самым настоящим орлиным профилем. Звук он выключил у напольной махины «Зенита», блестевшей красным деревом панелей и латунью уголков. Техническая революция пошла тут странным путем, одновременно совместив вполне себе катающиеся паровозы и телевидение.

– Людно, смотрю…

– Вечером появится народ, – хмыкнул Межинский, – официанты с ног собьются, а Эмилю совершенно не захочется что-то играть.

– Он, смотрю, в хорошем настроении, исполняет печальное?

Межинский странно кхекнул и показал на стол в дальнем углу.

– Присядь пока там, подойду.

Если приехал за информацией к уважаемому человеку – следуй его правилам. Тем более, дальний угол хорошо прятал все лишние звуки, кроме совсем небольшого и специально сделанного оконца в малый зал. Обычно там усаживались телохранители серьезных людей, собравшихся обсудить что-то за обедом, через него те присматривали за боссами. Как в таком случае можно кого-то охранять – было для меня тайной, но такой, ненужной.

Усевшись и ожидая хозяина, я посматривал на экран «Зенита». Показывали новости, и в них вовсю демонстрировали Родину. Ну, как Родину? Немного незнакомую.

Выступал премьер-министр. Здесь, после закончившейся Великой войны, императорская семья оказалась самой настоящей ширмой и установилась демократия. С, само собой, партиями. К самой серьезной из них, «красной», Межинский меня и относил. К ней же относился премьер, беззвучно и жестко вещавший с экрана.

Надо же, насколько порой бредово и реалистично мешается порой совершенно несовместимое. Премьер мало чем отличался от себя самого моей настоящей истории. Темные густые волосы с проседью, щетка усов, френч военного образца. Наверное, в каком-то кармане лежит трубка. Казалось бы – какое мое дело, это не мой дом, но становилось немного страшно за будущее. Кусок его уже был определен.

Ведь Эмиль, компаньон Межинского, чернокудрый австрийский еврей, бежал из страны из-за нацистов. Эти тут тоже имелись, к сожалению. И вот от такой параллели и становилось страшно.

– Сейчас принесут кофе. – хозяин сел за свой стул и уставился на меня.

– Как тетушка?

Межинский поиграл бровями и вздохнул:

– В очередной раз оскорбилась на мое нежелание жениться, дуется в городской квартире и не показывается. Когда появляюсь сам – горько вздыхает и очень медленно пропадает из виду.

Ради приличия пришлось грустно покивать. В конце концов – не у каждого есть такая тетушка, как у Межинского.

– Ты слышал о той девочке?

Межинский кивнул.

– И сможешь помочь?

Опять кивок.

– И…

– Подожди. – Он принял у официанта кофейник, чтобы собственноручно налить мне еще одну проклятую чашку проклятого кофе. Хорошо, хоть здесь его варили просто прекрасно.

– Чего ждать?

– Ответной услуги.

Редкий случай, когда мне захотелось прописать ему тумаков. И дело вовсе не в сомнениях насчет собственных сил и результата. Просто…

У меня нет друзей. А этот хитрый поляк хотя бы подходит на роль собутыльника, собеседника и сопереживальщика. Хотя сопереживать моим терзаниям насчет тяжести службы Межинский не спешил. Видно, ему самому в свое время немало досталось.

– Какой?

– Я еще не придумал. – признался клятый лях. – Давай просто поговорим. Мне совершенно не хочется, чтобы наши отношения превращались в какой-то тупой бизнес. Я тебе сливаю интересные вещи, зарабатывая хлипкие дивиденды на будущее, когда, возможно, мне потребуется твоя полицейская помощь. Давай поговорим.

– Твою… – я закурил, а «Лаки» оказавшись в уголке рта, начала потрескивать, плюя искорками.

– Не нервничай. – посоветовал Межинский. – Всему свое время. Тебе нужна информация о смерти той глупышки, оказвшейся невовремя не в том месте. Я могу ее тебе дать, потерпи.

– Откуда тебе что-то известно? Про запас собирал?

Межинский ухмыльнулся. Как всегда – фирменно.

– Друг мой, я всегда коплю все про запас да на черный день, злато, патроны, водку и, конечно, секреты с информацией. Поверь мне, выходцу из несчастной Польши, это полезно всегда и всем. Даже самым отпетым большевикам вроде тебя. Я же знаю, что когда тебя прижмет, ты появишься тут и скажешь – Межинский, ты же шляхтич, ты должен помочь другу! И я отдам тебе последние злотые, веру в себя и почти жизнь, оставив лишь фамильную саблю.

– Скучно тебе?

– Очень. Вот, правда, веселье за стеной.

И он показал на оконце, что с той стороны выглядело зеркалом. Явно желал, чтобы я глянул и оценил. Я глянул.

Женщины. Самые обычные горожанки, правда, почему-то наполовину разбавленные настоящими сельскими жительницами. Это заметно сразу, даже если нацепить платье модного цвета «бордо», все равно поймешь. Прикрой широкие плечи боа, натяни перчатки, настоящее проступит, как не прячь.

Как говаривала Сейди, секретарь Кэпа, гранд-дама всего Участка и внучка своей мудрой бабушки, говорила, цитируя её, великолепнейшую миссис Раневски:

– Прежде чем пользоваться красным лаком, девочки, сперва ототрите пемзой свои пятки.

Именно, захотелось мысленно согласиться с источником мудростей для своей внучки, Кэпа с его женой и всего 13 участка. Именно, девочки, пусть и не пятки, но оттереть стоит. Или просто быть самими собой, не корча дам полусвета там, где не стоит.

– Это кто?

Межинский, перегнувшись через стол, конспиративно прошептал:

– Сплетни и поцелуи, мой друг комиссар, сплетни и поцелуи.

Надо же… «Сплетни и поцелуи», они же «Пинк-маг», самый популярный еженедельник города, недавно перешедший в формат три раза в неделю и выдающий на-гора самые востребованные литературные шедевры окружавшей меня современности. Пухлый бульварный журнал, упакованный в обложку вырвиглазных оттенков лилового, украшенную томными красавицами в мужественных объятиях суровых и настоящих мужчин с статью античных эфебов с кентаврами.

Проще говоря – любовные романы. И не просто любовные романы, а от домохозяек.

– Знаешь? – почему-то удивился Межинский.

Пришлось изобразить странную фигуру пальцами. Да, знаю. Почему? Пока не скажу, всему свое время.

– И кто тут кто?

– Смотрю, мсье знаток? Даже не подозревал.

– Я их не читаю. И «Мечи с карабинами» тоже не читаю. Но знаком, да… По долгу службы.

«Мечи и карабины», полная противоположность «Сплетням и поцелуям», журнал для мужчин, гордо именующий сам себя «серо-стальным», под цвет обложки, а среди газетчиков пользующийся определением «голубой».

– Ну… – Межинский прищурился, явно вспоминая посетительниц. – У них тут собрание, вроде Ковена на Лысой горе. Заказали малый зал за неделю, самый популярные авторы, как всегда – раз в месяц собираются, перемывают кости, когда другим, когда друг другу, планируют – против кого дружить дальше и, конечно, обсуждают высокое.

– Литературу?

– Можно и так сказать. В основном – межличностные отношения.

– А-а-а… мужиков, что ли?

– Ничего от тебя не утаишь, на то ты и детектив, большевик. Вон, видишь, Кейт Карриди, очень популярна.

– Вон та милая бабушка?

– Бабушка разве не женщина?

Мне даже стало стыдно.

– Элеонора Оссетин, эмигрантка с твоей красной родины. Обожает писать настоящее порно, потому скрывается под псевдонимом, считая, что так ее не привлекут, если что. А вон мисс, или миссис, Грин. Искренняя домохозяйка, верующая в светлую любовь в четвертом браке. И…

– Хватит. Посмеялись и хватит. Вон тот, в очках, в общем зале, ревнивый муж кого-то из дам, либо поклонник, ждущий автографа.

Межинский едва сдержал смех.

– Это Д. Черри, автор «Сплетен и поцелуев»… Под псевдонимом, конечно.

Я кашлянул и решил не продолжать.

– Тебе нужен мальчишка-разносчик, продавец китайской лапши, само собой китаец, – вдруг сказал Межинский. – Его ищут, ищут умело, но те, кто хочет, все замечает. Найди его, так получишь ответ на вопрос по девчонке. Он видел кого-то и понял – что этот кто-то… либо эта, чересчур страшно для него.

– Ты уверен, что китаец?

– Да.

Черт…