Читать книгу Пространство и Бытие. Сборник статей - Дмитрий Михалевский - Страница 4

Современный уровень развития понятия социальное пространство в значительной мере определяют работы П. Бурдье, который исходил из возможности представить социальный мир в форме многомерного пространства, построенного по принципам дифференциации и распределения, сформированным совокупностью действующих свойств. В рамках своей концепции Бурдье ввел понятие агент, как альтернативу понятиям субъект и индивид, используемых в структуралистском и феноменологическом подходах, соответственно. Бурдье наделил агента таким важным свойством как габитус, выполняющим функцию посредника между объективными структурами и индивидуальными действиями, являясь одновременно результатом интериоризации внешних условий и средством экстериоризации бессознательных схем восприятия и действия, осуществления индивидуальных практик.

Агентов и группы агентов Бурдье определял по их относительным позициям в пространстве. Агенты наделены свойствами, которые придают их обладателям силу, влияние и власть[19]. Последние понимаются в самом общем виде – как способность добиваться результатов. В объективированной форме эти свойства выполняют функцию капиталов, которые выступают как центры силы. Таким образом, социальное пространство, в интерпретации Бурдье, можно описать «как поле сил, точнее, как совокупность объективных отношений сил, которые навязываются всем входящим в это поле и несводимы к намерениям индивидуальных агентов или же к их непосредственным взаимодействиям»[20]. Подобная трактовка позволяет дифференцировать социальное пространство по различным категориям. Универсальность характера сил, на которую указывал еще Флоренский[21], а также качественное разнообразие капиталов позволили Бурдье ввести понятие полей, которые в совокупности и составляют социальное пространство. От «основного» социального пространства поля отличаются только суженной типологией действующих в них сил, и потому нередко называются субпространствами, чем подчеркивается общность их природы. Такое строение социального пространства дало Бурдье основания предполагать возможности комбинации нескольких полей агентами, что соответствует различным вариантам срезов при анализе многомерного куба сложной информации.

Действительно, с одной стороны, П. Бурдье представил социальное пространство, как до него П. Сорокин[22], в виде, многомерного куба, в котором вместо положений рассматриваются капиталы, выступающие как центры силы. Поля в этом случае, фактически, являются сечениями или срезами такого многомерного куба по различным переменным, в качестве которых выступают, прежде всего, различные категории (включая культуру), которые Бурдье рассматривал как экономические понятия, подчиняющиеся правилам рынка. Но, с другой стороны, в концепции Бурдье, социальное пространство не является некоей «теоретически оформленной пустотой», в которой обозначены координаты агентов. Агенты, как тела и биологические индивиды, «занимают место». Это место, topos, может быть определено двояко: либо абсолютно, т. е. как локализация, в которой находится агент или предмет, где он существует, «имеет место»; либо – относительно, релятивно, как положение, ранг в порядке. Занимаемое место в таком случае, согласно Бурдье, может быть определено как площадь, поверхность и объем, который занимает агент или предмет: агенты «занимают» определенное пространство, а дистанция между их позициями – это тоже не только социальное, но и физическое пространство. В результате, социальное пространство представляет собой воплотившиеся физически социальные иерархии и классификации.

Социальное и физическое пространства, подчеркивал П. Бурдье, невозможно рассматривать в «чистом виде» – независимо друг от друга: «…Социальное деление, объективированное в физическом пространстве, функционирует одновременно как принцип видения и деления, как категория восприятия и оценивания, короче, как ментальная структура [выделено мной – Д. М.]»[23]. Если физическое пространство определяется по взаимным внешним сторонам образующих его частей, то социальное пространство определяется по различению позиций, которые его образуют – как структура социальных позиций.

Физическое пространство Бурдье понимал как социальную конструкцию и проекцию социального пространства, как социальную структуру в объективированном состоянии, как объективацию «прошлых и настоящих социальных отношений»[24]. Тем не менее, на уровне макросоциологических процессов, понимаемое таким образом физическое пространство обращается в абстракцию, редуцируясь, как говорил сам Бурдье, в физическую географию. В итоге, физическое пространство может рассматриваться либо как территория, либо как пустое местоположение материальных объектов – в классическом естественнонаучном смысле.

Подход П. Бурдье получил развитие в работах отечественных исследователей. Так А. Ф. Филиппов определяет социальное пространство как «порядок социальных позиций, например, статусов, сосуществующих таким образом, что занятие одной позиции исключает занятие другой»[25]. Так же, как и Бурдье, Филиппов сближает физическое и социальное пространства, полагая, что на первое проецируется принцип распределения и соотнесения социальных позиций. Тем самым, физическое пространство вновь представляется производным от пространства социального. Так же, как у Бурдье, этот вывод вытекает из рассуждений в рамках уровня микросоциологии, откуда следует, что социология пространства имеет дело с «пространством тел»[26]. В качестве пространства, в этом случае, понимается «все, что входит в пределы наглядного созерцания [выделено мной – Д. М.]»[27]. Это принципиально важный, на наш взгляд момент, позволяющий выявить специфику подхода, которая остается не высказанной автором. Далее Филиппов констатирует, что «здесь перемещения и движения тела сопряжены с дорефлексивным и притом столь же социальным, сколь и „натуральным“ представлением пространства [выделено мной – Д. М.]»[28]. Подобный – микросоциологический – подход, по мнению Филиппова, «облегчает объяснение квазинормативной (точнее, более фундаментальной, нежели нормы) значимости пространственных классификаций. Но это объяснение работает лишь для обозримого пространства и при отсутствии рефлексии [выделено мной – Д. М.]»[29]. Необходимо обратить особое внимание на связь «пределов наглядного созерцания» или «обозримого пространства» с «дорефлексивным» представлением пространства, как условия «работы объяснения». В этой связи требуется сделать некоторое разъяснение.

Дело в том, что в данном контексте речь идет об эффекте ближней зоны, который фактически никак не учитывается в современных исследованиях пространства в рамках философии и социологии. На этот эффект восприятия пространства обратил внимание академик Б. В. Раушенбах в ходе выполнения космических программ, и проведенный им комплексный анализ обнаружил, что различия между ближней и дальней зонами определяются психофизиологией человека. Достаточно сказать, что на небольших расстояниях человек видит в слабой обратной перспективе, в то время как на больших – в прямой. Еще Э. Мах не только указывал на существование ближней зоны, но и фактически точно назвал размеры: «Зрительное пространство скорее похоже на построения метагеометров, чем на пространство Евклида. Оно не только ограниченно, но кажется имеющим весьма тесные пределы. Один опыт Платона показывает, что последовательный зрительный образ не увеличивается уже заметно, если проецируется на поверхность, постепенно отступающую от глаза далее 30 метров расстояния»[30]. Эффект ближней зоны объясняет, почему в традиционной культуре шаман может залезть по дереву на небо, а боги, жившие на Акрополе, действительно представляли собой небожителей – в обоих случаях «высота неба» совпадает с радиусом ближней зоны, в которой была сосредоточена жизнь. Следует обратить внимание также на то, что «пространство», как самостоятельный феномен, на небольших расстояниях не воспринимается, для него нужен навык дальновидения. Тем самым разговор о «пространстве» применительно к ближней зоне, представляющей собой совокупность разрозненных предметов, оказывается некорректным. «Дорефлексивное» представление составляет специфику мыслительных механизмов, ответственных за восприятие ближней зоны.

Таким образом, пределы «наглядного созерцания», о котором говорит Филиппов, совпадают с ближней зоной, ограничивающей жизнедеятельность традиционного общества, а также большинства людей в период истории Древнего мира. Потому для них характерны «абсолютно социальная» форма бытия и «натуральное» представление пространства. Показательно, что к примеру Древней Греции обращались и П. Бурдье, и М. Хайдеггер. И в этой связи следует вспомнить О. Шпенглера, который определял древнегреческую картину мира как точечную[31].

В сложившейся ситуации А. Ф. Филиппов вынужден констатировать, что понятие «социальное пространство» утрачивает глубину и контекстуальный характер, переходя в разряд абстрактных социологизмов, не отражающих сущностные тенденции социальной реальности. В стремлении разрешить эту проблему, он предпринимает попытку расширить социологический подход за счет понятий, заимствованных из других социальных и гуманитарных наук, включающих социальную психологию, социальную географию, семиотику, социальную антропологию. Здесь имеются в виду территория, личная территория, исключительность пространства, область манипуляций, практическая схема, место, регион, локал и проч. Но эта попытка только усугубляет ситуацию и увеличивает трудности понимания социального пространства.

В работе 2002 г. Филиппов высказывает мнение, что «переживание подлинности пространства – это единственное, что делает обращение к нему чем-то иным и большим, нежели исследование образов и схем пространства как частного случая в общей культурной картине мира»[32]. И далее он предупреждает: «Но само это переживание подлинности может оказаться не подлинным, точнее говоря, противоположность подлинного и не подлинного рискует утерять смысл в той же мере, в какой не только физическая география, но и вообще любой более или менее внятный способ концептуализации местности может быть интерпретирован как социальный и культурный феномен»[33].В результате мы наблюдаем смешение реляционного характера социального пространства и классической монистической трактовки «физического» пространства внешнего мира. Трудности, с которыми сталкивается А. Ф. Филиппов, приводят его к мысли о том, «социологии пространства» как теории среднего уровня быть не может[34].

Таким образом, если П. Бурдье декларировал эмпиризм своей исследовательской позиции и потому мог пренебречь возникающими противоречиями, то для А. Ф. Филиппова, стремящегося решить теоретическую проблему социологии пространства на уровне философских обобщений, конфликт между представлениями о социальном и физическом пространствах становится неразрешимым препятствием. Еще более усугубляет ситуацию неудачная попытка связать пространственные представления на уровнях микро- и макросоциологии.

Разрешение отмеченной коллизии может быть найдено в контексте логики развития научной мысли, а именно в результате замены габитуса микроструктурами, формирующимися на более глубоком уровне развития психики.