Читать книгу Россия, лихие годы: рейдерский захват - Дмитрий Николаевич Таганов - Страница 2

Проходная завода живо напомнила мне советские времена. Старые обтертые турникеты, скучающая вахтерша за стеклом, – отбирает утром пропуска и, как коршун, следит, чтобы никто не ушел раньше положенного. Здесь же бюро пропусков с внутренним телефоном, надтреснутым и засаленным. Окошко закрыто, но с запиской, по-современному: "Технический перерыв". Современным штрихом были охранники за турникетами – крепкие ребята в молодцеватой форме.

Ощущалась какая-то напряженность. Перед турникетами толкались мужчина и две женщины, которых не пускали, тона были повышены, резко звучали склочные нотки. Я постучал по фанере закрытого окошка бюро пропусков, нетерпеливо и громко. Ничто так не выводит меня из равновесия, как чужой скандал.

– Дай пройти! Я тридцать лет тут работал!

– Куда лезешь! Выпил мало?

– Не имеешь право… Убери руки, падаль! Мы акционеры!

– Слушай, ты меня достал уже! Я тебя сейчас…

В тоске я отвернулся к заколотой сплошь бумагами доске объявлений. Требования санчасти по медосмотру и об одежде для детей в летнем лагере, призывы соблюдать технику безопасности, листовка пожарных… Но самое интересное оказалось не на доске, а рядом на стене, и самое крупное по формату. Это было объявление дирекции о созыве внеочередного собрания акционеров завода. Повестка дня: о продаже контрольного пакета акций предприятия. Крики вокруг турникета сразу обрели для меня некоторый смысл.

– Почему не отвечают на наше заявление! Предъявите нам протокол! – визгливо кричала худая женщина испитого вида. Мужчина тоже был явно не трезв.

– Ворье! Захапали наше!

– Лично пусть тогда нам ответят, и протокол предъявят майский.

– Отойди по-хорошему, последний раз предупреждаю. – Дюжий охранник уже с трудом сдерживался, дубинка так и играла у него в руке. – Акционеры нашлись! Партнеры, вонючие. Халявщики вы, а не партнеры. Вот уж точно! Отвали отсюда, пока цел, – ей-ей, в последний раз…

– Акционеры, имеем право!

– В субботу собрание, – видал плакат? Тогда и приходи права качать, если тебя и оттуда не выкинут, пьянь.

– Ишь, в субботу! Ты нам до субботы протокол майский покажи! А ну, пусти!

Мужчина начал исступленно, с клацаньем трясти старый скрипучий турникет, и тогда охранник не выдержал, рванул навстречу, замахиваясь дубинкой. Он саданул тому дубинкой по плечу, второй раз по голове, – мужчина отпрянул назад, закрываясь руками. Но охранника было уже не остановить, его понесло: он перемахнул через турникет, и проходную пронзил визг обеих женщин. Мужчина, спасаясь, побежал назад, но охранник молотил его дубинкой сзади – по спине, плечам, голове. Наконец, пьяненький мужичек повалился на пол, под окошко бюро пропусков, но охранник и тут нанес ему, уже лежачему, удар, задев локтем, – и очень чувствительно, – даже меня.

– Стой, ты что творишь! – не выдержал я. – Прекрати!

Но тот, будто не слышал, находясь в исступлении, и с искаженным лицом замахивался снова.

Я ударил ему кулаком в правый бок, не сильно, но тяжело, а вешу я под сто, при росте сто девяносто четыре. Это должно было его остудить. Но тот только хрипло выдохнул, перебив дыхание, и стал медленно разворачиваться ко мне, замахиваясь на меня дубинкой. Тогда я той же правой засадил ему и в челюсть, под скулу. Это вырубило его сразу, как боксера в нокауте. Он дернул головой вверх, сдал тушей назад и рухнул на пол, задев с грохотом фанерную будку вахтерши.

Выскочивший из-за турникета второй охранник, тоже с дубинкой на изготовке, как-то замешкал, на бегу оценивая ситуацию и волком оглядывая меня. Я приготовился, но тот позыркал глазами – на меня, на лежащего товарища, – и ни на что не решился. Наконец, благоразумно начал помогать другу, – стал приводить его в чувства, потом поволок на стул. Окошко бюро пропусков распахнулось, из него высунулось, чтобы посмотреть на скандал, испуганное лицо, и я протянул свой паспорт. Вахтерша пропустила меня без звука, охранники тоже были заняты, и только турникет жалобно скрипнул.

Через пыльный двор по аллейке с засохшими деревцами я прошел в четырехэтажное заводоуправление. Множество вывесок с названиями мелких коммерческих фирм намекали о хорошем наваре от аренды этих старых советских площадей. Два нижних этажа бурлили мелким бизнесом. На третьем сонном этаже, перед дирекцией – пост с охранником, проверка пропуска. На самой широкой и красивой двери в коридоре табличка: "Генеральный директор Софронов Иван Петрович". За дверью молоденькая секретарша оторвалась от книжки на розовых коленках и подняла на меня глаза.

– Иван Петрович проводит совещание, он занят.

– Я подожду.

– Вам чай, кофе? – это был дежурный вопрос, с ожиданием обычного отказа. Но мне было жарко, побаливала правая кисть, и я терял время.

– Стакан воды, пожалуйста, и холодной.

У секретарши слегка расширились глаза от моей наглости.

– Боюсь, только теплая, из чайника. Хотите?

– Нет.

Я не присел в кресло, а прошелся по просторной приемной. В углу было организовано что-то вроде выставки продукции завода. Скучная бурая облицовочная плитка, мутные стеклянные блоки, какими пятьдесят лет выкладывают стены в заводских душевых и совхозных коровниках. Смотреть на все это было противно – будто попал на двадцать лет назад, и вот-вот из-за глухих дверей выйдут со своего партсобрания «товарищи»…

«Товарищи» вышли только минут через двадцать. Какие-то очень уставшие, с озабоченными лицами, обтирая платками лбы и шеи. Раньше, пожалуй, «товарищи» выходили со скучных партсобраний много веселей. Из-за двойных дверей с тамбуром вышло сначала пятеро, и вслед за ними, с мрачным видом провожая гостей, знакомый мне генеральный директор. Пахнуло табачным застоялым дымом и жаром засидевшихся тел. В просторной приемной стало тесно. Все шестеро, выговорившись за два часа, теперь только молча пожимали руки или прохладно кивали друг другу. Только один, пожилой и широкий в плечах, прощаясь с генеральным, прокряхтел:

– Эх-хе-хе, Ваня… – Тот в ответ только цокнул языком.

Наконец, они разошлись, но генеральный, скользнув по мне усталым взором, как будто не узнал меня. Пришлось сделать несколько шагов навстречу, и тот, заметив это, испуганно слегка отпрянул. «Нервишки, однако» – подумал я.

– Вы освободились, Иван Петрович?

– Ах-да, да… я забыл. Галочка, я закончу с товарищем и приму душ. Никого ко мне не пускай. Меня нет.

– Иван Петрович, вам после душа чай или?…

– "Или", и холодненького. Проходите.

Не кабинет это был, а зал. В те времена, когда строили завод, на начальственной важности не экономили. В широкий тяжелый стол упирался узкий и длинный стол для совещаний, персон на двадцать. Темно-красная плюшевая скатерть на нем была в складках, пепельница полна окурков. Я присел.

– Вот такие-то делишки… – директор похлопал по карманам пиджака, вынул связку ключей и склонился над сейфом, спиной ко мне. Сейф был старый, советский, окрашенный красно-бурой краской, похожей на ту, которой красят в деревнях полы. Он поискал в нем среди папок, вынул конверт и повернулся ко мне, оставив сейф распахнутым.

– Любуйтесь.

На ксерокопиях было по несколько всего строчек. Темные полосы повторяли линии сгибов: значит, оригиналы были сложены вчетверо и приходили в почтовых конвертах.

– Конверты у вас?

– У следователя. Но… один остался, который последний.

Текст был напечатан на лазерном принтере, стандартным шрифтом. Технических особенностей, значит, быть не могло, с лупой разглядывать нечего. Как когда-то на листах из пишущих машинок, – в тех у каждой была своя индивидуальность.

– И еще… – хозяин кабинета вытянул вперед указательный палец, – хотя, конечно, вы понимаете. Это строго конфиденциально… содержание, я имею в виду

Я пробегал строчки глазами, отмечая единый стиль исполнения, информированность об адресате, образованность и литературное дарование автора. "Скоро ты умрешь", "Завещание пиши, недолго осталось", "Не почувствуешь, не заметишь ее, костлявую, – чисто сделаем", "Много пьешь, – это правильно, умрешь легче", "Украл ты много. Не мучает? Скоро, скоро", "На счетчике ты уже, тик-так, тик-так", "Всех обокрал, никого не оставил? Ты эти акции с собой в могилу или в печь крематория?", "Ай-ай, а протокол-то того", "Сей год не переживешь", "Письмеца больше не жди, тик-так, тик-так", "Оплатили мы твой заказ, недорого киллер взял за тебя, скоро-скоро", "А это уже самое последнее".

– Показывали кому-нибудь, кроме следователя?

– Нет.

– Покажите конверт.

Адрес на конверте был отпечатан на принтере, строчки смещены. Московские почтовые штемпели. Настораживающее: "Генеральному директору. Лично в руки".

– Полгода нервы мочалят. Говорю, привык к этому, каждое утро письмецо или весточку жду. Или пули.

– Прессуют вас, Иван Петрович. Что хотят?

– Да что они все от нас хотят! Деньги хотят! Деньги, деньги, будь они прокляты!

– Только хотят каждый раз по-новому. Расскажите, – без этого я не возьмусь.

– Завод им мой нужен! Весь завод. Рейдерам этим … – и он грязно выматерился.

– Вы что, их уже знаете?

– Знаю – не знаю, а вижу, как наезжают. Уже полгода…

– Письмеца – их? Не приходило в голову?

– Не дурак, слава богу.

– Полиции о наезде рейдера сообщили?

– Нет, не говорил о наезде, не соображают они в этом, – потому что законов нет толковых! А те отопрутся, не докажешь ничего, и только хуже будет!

Я оторвался от бумаг и посмотрел на него: богатый, усталый и несчастный. Я много таких повидал, и всегда они похожи были друг на друга в такие минуты. Лучи позднего солнца падали на стол, на распахнутый сейф, и в нем, в сумерках верхней полки, ослепительной точкой блестел никелированный металл.

– Не носите с собой? – я кивнул на блестящий металл в сейфе.

– А что толку! Только пиджак промаслишь. С перепугу купил, оформил разрешение. Потаскал с собой в кармане неделю. Как дурак.

– Красиво блестит. Барабанный?

– Смит-Вессон, на шесть трупов. – Он обернулся, вынул из сейфа блестку и протянул мне.

Игрушка, с коротким бульдожьим стволом легла в мою ладонь, как будто родилась для нее, ладно и туго. Это была классика детективных романов, калибр .38 Special, никелированный. С сожалением я вернул эту прелесть хозяину.

– А у вас? Есть что-нибудь?

– Предпочитаю холодное, – я не стал ему говорить, что у меня на службе тоже кое-что есть, а я – полицейский, – замкнется ведь, робеют перед нами. – Так вы знаете, кто вам угрожает?

– Ну, не сам он, конечно… а может и сам. Да ничего не поделать! Такой нам тут капитализм устроили! Ни законов, ни полиции, никому верить нельзя, все продажны, сам отстреливайся, если сумеешь…

– Вы и здороваетесь с ним при встрече?

– Бывает… Что же, мне пристрелить его из этого револьвера?

– Хорошо это, если здороваетесь.

– Лучше некуда. Для кого хорошо?

– Для внучки вашей хорошо, жива, значит. Не маньяк ее задушил. А, быть может, в гостях у хорошего знакомого.

– Дерьмо, а не знакомый! Ладно, хорош меня травить. Мне наплевать уже на все, знакомый – не знакомый, завод – не завод… Плевать на деньги, внучку отдай!

– Имя знакомого назовете?

– Я и полиции не говорил… Никаких доказательств, домыслы одни мои. Кто его знает, что он еще выкинет. Что вы хотите делать?

– Это мои дела. Ищем внучку или нет?

– Ищем, ищем… Записывайте. Фирма есть такая, "МегаФинанс", финансовая компания. Скупила за полгода у наших рабочих акции. Но только вы, как у врачей, – не навредите.

– Раз уж медицинским языком, – я не терапевт, а хирург, и вы ко мне за операцией обратились. А это больно. Вам решать.

– Осторожнее вы с ним, осторожнее!

– Я видал объявление в проходной: собрание скоро, то да се. Продаете завод?

– А что прикажете делать!

– Значит, кранты, – дожал он вас? Молодец.

– Стар я стал для вашего дикого капитализма. Покоя хочу. Пропадай все пропадом. Он акций у наших работяг столько скупил, что все права теперь имеет.

– Дело хозяйское. Телефоны мне свои запишите. И следователя, который дело ведет.

– Шаров, имя-отчество не помню. Все дела у него – и с письмами этими, и с Таней. Расследует потихоньку… Не торопится. Только он вам не поможет.

– Не жду.

– Слушайте, может и не надо, на самотек пустим? Ведь в залог ее взяли, ясно это. Если на следующей неделе мы все с ним подпишем и оформим… то отпустит, – на что она ему?

– А если не отпустит? Чтобы не рассказывала, кто и где держал.

Он обходил вокруг стола чтобы прощаться со мной и по пути толкнул ладонью узкую дверь, – туда ему хотелось больше всего, – в комнату отдыха, с душем и холодным пивом. Такие удобства строились при директорских кабинетах не только на заводах с горячими цехами, но и на пыльных цементных, железобетонных, – это было особым советским шиком.

Рука генерального была холодной и потной, в глазах не было ни силы, ни директорской твердости. Да и директором ему оставалось быть недолго. С утра сегодня был четверг, а уже в ближайший вторник я снова увижу его за этим широким столом, но с перерезанным горлом, и кровь будет хлестать ему на белую рубашку.

В проходной уже стояли другие охранники, но в таких же молодецких формах, – похоже, теперь их много было на этом заводе. Я поглядывал на них, ожидая подвоха и продолжения инцидента. Но нет, прошел без проблем. Благоразумно они сообразили, что не в их интересах раздувать. Но эти новые были наслышаны о скандале и поджидали меня, чтоб самим оценить героя. Когда я проходил мимо, они откровенно рассматривали меня и прикидывали с усмешкой мои силы и возможности,– мол, погоди, еще померяемся.

Свой мотоцикл я нашел там, где и оставил – под бетонным заводским забором, с замком и каленой цепью, продетой за выступающую петлю арматуры. Я уж было закинул ногу над седлом, но от палатки «пиво-воды» при автобусной остановке отделился мужчина с пивной банкой в руке и поприветствовал меня, подняв ее над головой. Я опустил ногу обратно на асфальт. Это был тот самый битый охранником выпивоха. Я кивнул ему, снял шлем и подошел ближе.

– Ну, аклимался, орел?

– Не смертельно, заживет. – На полщеки у него чернел синяк, красно-синяя полоса уходила с шеи под рубашку. – Ну, я им дам в субботу на собрании, ответят за все. Ворье!

– Что взьелся? Уволили?

– Да… выкинули, с месяц как. На кой я им. Ну и они мне, взаимно. Но эти акции, сколько ни есть – все мои, продать им – шиш. Я тридцать лет тут пахал! Что мое, то мое. Как ты его, однако! Бац – и он лег прям рядом, меня аж ветром обдало. Готов… Ну, ты дал! Боксер, что ли?

– Был.

– Мастер небось?

– Он. Что у вас в субботу?

– Собрание акционеров. Внеочередное. Торопятся.

– Что за спешка?

– А то, что хапнули в мае-месяце, и теперь продать хотят.

– Что хапнули?

– Завод наш хапнули. Еще акций навыпускали, и себе же по дешевке продали. Ворье, я ж говорю. Наши-то акции, первого еще выпуска, вдвое подешевели оттого. Как с дурачками с нами. Теперь у них у каждого по контрольному пакету. Хозяева. А ты мне протокол собрания того майского покажи! Чьи там подписи стоят, а? Нет, молчок, только дубинкой. То ж курица левой лапой протокол подписала. Фальшак! За дураков нас…

– Кто покупает?

– А хрен его знает. Разве нам докладывают! Да что им, кирпичи наши нужны? Ради бога, не смеши меня. Земля им эта нужна, ее они хотят. Знаешь, почем она здесь, столичная? То-то. Да они выкинут всех наших работяг на следующее утро. Они зачем сюда комиссии каждый день водят с проверками? Чтоб закрыть эту лавочку. И жителей местных натравили – маршировали они тут все, махали своими плакатами да красными флагами, кричали чего-то. Пыльно им стало. Что, раньше тридцать лет не пылили и не душили? Тогда не замечали, а тут вдруг плохо стало. Сейчас тут вообще пыли нет, завод стоит, как на ладан дышит. За дураков-то нас не держите!

Мужик уже сильно качался, – тяжкая доля у нашего акционера. Я протянул ему на прощание ладонь, он схватил ее и сжал обеими руками.

– А ты – молоток. Как ему врезал! Спасибо тебе, ей богу. Я как в кино на это смотрел, снизу-то…