Читать книгу Святая Русь - Дмитрий Орехов - Страница 34

Русь знает много праведников: мучеников, исповедников, юродивых ради Христа, святителей, благоверных князей, преподобных (пустынников, молчальников, затворников, столпников, основателей монастырей)… Почему же в таком богатом созвездии Сергиева звезда горит ярче всех? Почему именно ему принадлежит первенство в галерее святости? Почему именно мимо его святой раки идет – уже огромное множество лет – неиссякаемый поток богомольцев? И, наконец, почему именно Сергия избирают мишенью для своей кощунственной лжи атеисты и святотатцы?

Ответ прост: Сергий глубоко созвучен нашему народу, он олицетворяет собой самый тип русского праведника, русского святого.

«Сергий – благоуханнейшее дитя Севера, – пишет православный писатель Борис Зайцев. – Прохлада, выдержка и кроткое спокойствие, гармония негромких слов и святых дел создали единственный образ русского святого. Сергий глубочайше русский, глубочайше православный. В нем есть смолистость Севера России, чистый, крепкий и здоровый ее тип. Если считать – а это очень принято, – что „русское“ есть гримаса, истерия и юродство, „достоевщина“, то Сергий – явное опровержение. В народе, якобы лишь призванном к „ниспровержениям“ и разинской разнузданности, к моральному кликушеству и эпилепсии, – Сергий как раз пример, любимейший самим народом, – ясности, света прозрачного и ровного».

Сергий родился в окрестностях Ростова Великого. Родители его – бояре – жили просто, быт был приближен к крестьянскому. Мальчиком Сергия (тогда Варфоломея) посылали за лошадьми в поле. Наверное, он гонял лошадей и в ночное.

Семи лет Варфоломея отдали учиться грамоте в церковную школу вместе с братом. Брат Стефан учился хорошо, Варфоломею же грамота не давалась. Ребята смеялись, родители совестили, учитель иногда наказывал. Хотя потом Варфоломей обогнал своих товарищей, не в способности к наукам была его сила. (Многие ученики Сергия были выше его как писатели, как ученые люди.)

«Сергий, кажется, принадлежал к тем, кому обычное дается тяжко – зато необычное раскрыто целиком. Их гений в иной области», – пишет Зайцев.

К порогу юности в Варфоломее все ярче проступают черты будущего инока. Он любит церковь и службы, читает священные книги, постится среды и пятницы. Родители беспокоились: слишком изнуряет себя. Он возражает, но остается послушным сыном. «Находил Варфоломей гармоничность, при которой был сам собой, не извращая облика… В нем не было экстаза, как во Франциске Ассизском. Если бы он был блаженным, то на русской почве это значило б: юродивый. Но именно юродство ему чуждо. Живя, он с жизнью, семьей, духом родного дома и считался, как и с ним семья считалась».

Около 1330 года Сергий перебрался с родителями в Радонеж. Он снова просится в монастырь. Родители уговаривают не торопиться: «Мы стары, немощны, послужи нам немного. Вот отойдем в могилу, тогда…» Сергий снова послушался. И вот родители сами ушли в монастырь.

У Стефана умерла жена, и он тоже принял монашество. Варфоломей навел порядок в домашних делах, завещал имущество брату Петру и, уговорив Стефана, двинулся с ним вместе в близлежащие леса. Начались годы отшельничества. Братья срубили «церквицу» – ее освятили во имя Святой Троицы. Сергий – не писатель, не речистый проповедник и даже не иконописец. Он – святой-плотник. «В благоуханье его святости явственен аромат сосновой стружки». Стефан вскоре не выдержал трудностей пустынножительства – ушел в Москву, в Богоявленский монастырь. Варфоломей остался один. Рядом с ним не было никого – ни брата, ни друга, ни учителя. Для пострижения он позвал Митрофана, иеромонаха, которого, по-видимому, знал и раньше. 7 октября Варфоломей был пострижен с именем Сергий.

Очень тяжелы первые месяцы отшельничества. Велики искушения: мир, богатство, слава. Все мирское кажется обольстительным. Одинокого пустынника посещают жуткие видения: полки лукавых духов грозят изгнать его, келья вдруг наполняется змеями, за стенами – шум, бесовские крики. Стефан не выдержал. Но Сергий упорен и терпелив. «Прохладный и прозрачный дух». Он умерен, прост и сдержан, не видал роскоши, распущенности, «прелести мира». Он огражден чинным детством. «Быть может, – пишет Зайцев, – защищало и природное спокойствие, ненадломленность, неэкстатичность. В нем решительно нет ничего болезненного. Полный дух Святой Троицы вел его суховатым, одиноко чистым путем среди благоухания сосен и елей Радонежа».

Молитвы, труд над грядкой капусты, жизнь леса вокруг. Однажды Сергий увидел у кельи медведя, ослабевшего от голода, дал ему хлеба. Косолапый съел. Потом стал навещать его, сделался ручным. Сергий отдавал ему половину своего куска.

Слухи же о подвижничестве Сергия шли. Стали являться люди, прося взять к себе, спасаться вместе. Сергий отговаривал. Единственным его желанием было жить и молиться посреди леса – так он думал и умереть. Но – уступил, не разгневался, что прервали покой уединения. Принял нескольких. Построили двенадцать келий, обнесли их тыном.

Жили тихо и сурово. Сергий подавал во всем пример. Сам рубил кельи, таскал бревна, носил воду в двух водоносах в гору, молол ручными жерновами, пек хлебы, варил пищу, кроил и шил одежду, обувь, был, по Епифанию, для всех «как купленный раб». Летом и зимой ходил в одной одежде из ветхой сермяжной ткани – брал ту, которую отказывались носить другие. Телесно, несмотря на скудную пищу (хлеб и вода), был очень крепок – «имел силу противу двух человек».

Шли годы. Монастырь рос. Братия желала, чтобы Сергий стал игуменом. Он отказывался: «Желание игуменства, – говорил, – есть начало и корень властолюбия».

Настояния переходили в угрозы: братия заявляла, что, если не будет игумена, все разойдутся. Сергий снова уступил – перенес дело на усмотрение церковной власти. Рано утром, перед литургией, он пришел в Переславль-Залесский к епископу Афанасию, пал на колени и просил благословения. Епископ спросил скромного запыленного монаха, кто он. Имя Сергия было ему известно. Он без колебания повелел принять игуменство. Все произошло просто, в духе того времени: Афанасий пошел в церковь, облачился, велел Сергию произнести Символ веры и поставил в иподиакона. За литургией был возведен в иеродиакона. Священство получил на другой день. И еще на следующий – сам служил литургию, первый раз в жизни. Когда она кончилась, епископ Афанасий произвел его в игумены.

Сергий вернулся с ясным поручением – вести и воспитывать свою пустынную семью. Этим он и занялся. Но собственная жизнь его не изменилась: он продолжал быть «купленным рабом» для братии.

В русских монастырях был тогда особножитный устав: каждый сам запасался провизией, ели не в общей трапезной, а каждый в своей келье. Ясно, что одни иноки всегда оказывались «побогаче» других.

В обители Сергия питались очень дурно. Однажды Сергий, проголодав три дня, пошел к некоему Даниилу. «Слышал я, что ты хочешь пристроить сени к своей келье – поручи эту работу мне». – «Пожалуй, запросишь с меня дорого», – отвечал Даниил. – «Эта работа недорого тебе обойдется, мне вот хочется гнилого хлеба, а он у тебя есть. Больше этого с тебя не потребую».

Даниил вынес решето с кусками гнилого хлеба. «После, – ответил Сергий, – плата после работы». До позднего вечера он пилил, тесал, долбил столбы и в конце концов завершил постройку. Старец Даниил снова вынес ему гнилые куски – как условленную плату за труд целого дня. Только тогда Сергий поел. От других иноков он также требовал труда и запрещал им выходить за подаянием.

Но не все в братии были святые, как Сергий. Многие роптали, когда игумен ввел общежитие и запретил частную собственность. Пришлось строить амбары, хлебопекарню, кладовые, трапезную, вести хозяйство и т. п. Некоторые после этого ушли; другие продолжали роптать.

Однажды на вечерне – Сергий был в алтаре – Стефан, любитель пения, стоял на клиросе. Преподобный услыхал голос брата, обращенный к канонарху:

– Кто дал тебе эту книгу?

– Игумен.

На это Стефан сказал резко, в раздражении:

– Кто здесь игумен? Не я ли первый основал это место?

И в таком роде далее, Епифаний дословно его речь не приводит.

Дослужив службу, преподобный не вернулся в келью. Он вышел из монастыря и пешком двинулся по пути к Переславлю-Залесскому. Другой бы на его месте смирил недовольных. Игумен, поставленный архиепископом, легко мог наказать непокорных. Сергий этого не сделал. Он действовал не как начальник, а как святой.

Сергий удалился в леса и поселился на реке Киржач. Там он основал новую пустынь. Иноки, преданные ему, вскоре перебрались туда. В Троицком же монастыре царило смятение. Братия горевала, слала гонцов к митрополиту. Наконец митрополит отправил к Сергию двух архимандритов – с увещеванием. И Сергий снова подчинился. Он пробыл на Киржаче три-четыре года. Монастырь был освящен и назван Благовещенским. Игуменом стал ученик Сергия Роман.

Сергий вернулся. Вернулся, чтобы уже никогда не покидать обитель надолго. Он был беден, нищ и равнодушен к благам до самой смерти. Ни власть, ни разные отличия его не занимали. Но этого он не подчеркивал. Сергий – это огородник, строитель, плотник, игумен… Он русский святой, «великая типичность».

«О, если бы его увидеть, слышать. Думается, он ничем бы сразу и не поразил, – писал Зайцев. – Негромкий голос, тихие движения, лицо покойное святого плотника великорусского. Такой он даже на иконе – через всю ее условность – образ невидного и обаятельного в задушевности своей пейзажа русского, русской души. В нем наши ржи и васильки, березы и зеркальность вод, ласточки и кресты, и несравнимое ни с чем благоухание России».

Чем же еще велик Сергий? Чем он так дорог русскому сердцу и так ненавистен сердцу врага-инородца?