Читать книгу Мой дом – бесконечность - Дмитрий Щедровицкий - Страница 1

Как самоцелью и судьбой сонат,

Как в сон глубокий,

Сквозные зданья снежные звенят

На солнцепеке.

Преображенный переходит в боль —

И виден лучше,

Когда так сладко редок лист любой

В осенней гуще.

И в небольшие эти города

Уйду на треть я,

Неразличимый от кусочков льда,

От междометья…

Подрезанное дерево – диковинный светильник,

Березы – только вышиты, судьба – совсем с иголки.

Лесные звезды спрятаны в суставах клена тыльных,

И светятся раскрытые ворота на пригорке.

Несложный выкрик скрытых птиц по рощицам рассован,

В глотанье глины – голоса разломанной недели,

Из глуби запаха болот – из кислого, косого —

Зовут белесо. Не поймешь – ликуют ли, в беде ли.

И ветер выросший поет, взобравшийся на клирос,

В воде сияют под травой невиданные лики.

Расстелим плащ, разломим хлеб, посетуем на сырость:

Идти придется до утра – темно стучать в калитки.

Меня поймать решили,

А я уже не здесь.

Я вижу руки Шивы,

В них – стрелы, меч и месть.

Я помню, как он вырос

Из запаха цветка…

Мой прах огонь не выдаст,

А пепел съест река.

Казалось бы – всегда с Луною не в ладу,

А лучше – с яблоком садовым.

Но косточки горчат, и движется наш дух

Меж влажным и медовым.

Но капли входят в пар, и льется молоко

Среди созвездий убеленных.

И птицы устают от белых облаков —

И прячутся в зеленых.

Священное зернышко ржи,

Для звезд оно тоненько светится,

И яблоком диким лежит

Под лапой небесной Медведицы.

Из разных углов и времен,

Ступая по спаянным лезвиям,

Сверкает старинный Амон,

Разбросан по разным созвездиям.

И тот, кто просторы вскормил

С немыми, святыми, тиранами,

Сокровище – весь этот мир —

Играет горящими гранями.

Разросшимся древом, горчичной мечтой

Задеты монеты, оковы,

Укатятся с рук – и не страшно ничто

За детской игрой пустяковой…

Кому угрызенья зима задает,

Рождая ледовый фундамент,

Садами застывшими давит и бьет,

Подземными реками давит?

Буран расцветает – и ясень несет

Поставить над всеми другими.

Какое названье нисходит с высот

Забывшему прежнее имя?

Посеяв мечты о далекой стране,

Кто в странствиях дивных остался,

Чей посох усталый расцвел в тишине

В дали Киликийского Тарса?…

Так душа, зимой внезапной

Облизав кору шершаво,

Охватив ветвями запад,

Поворот луча решала.

Посох – трубка мертвой крови,

К жизни зимнее введенье —

От Ствола всего живого

Принимает дар цветенья.

И рубахой духа, лавой

Ветер в мысли сохранится —

На извилистых заглавьях

Богом созданной страницы.

Со смертью Али прекратились потоки,

И падали звезды, вопя о пощаде,

Вздымались низины, померкли пророки —

И вспыхнуло небо, с землею в разладе.

Но молвил Али о таинственном нищем,

Что явится ночью за царственным телом.

И брошен был труп на тележное днище,

И выли колеса в саду оголтелом.

Плоды опадали и лезли из кожи.

Но следом разгневанный вышел потомок,

И лошадь нагнал, и схватился за вожжи,

Взмахнув над возницей мечом средь потемок.

И нищий откинул с чела покрывало:

Открывший лицо пролетавшей комете —

Али улыбался… И как не бывало

Ни лиц, ни времен, ни телеги, ни смерти.

Безмолвно чистит перья пеликан.

Над ним звезда разверзлась крестной раной,

И в пустоте тихоня-океан

Ласкает обездоленные страны.

Волна уходит в ясный плач – с людьми

Страдать ребенком, девушкой, старухой…

Прости меня, о Небо!

Протяни Сверканьем снов унизанную руку.

Душа нагорьем раздраженным

Встает – и падает на карту,

Раскалывая дни и жанры

Теней объемного театра.

В картон впеклась живая рана —

Как брешь во вражеском кордоне,

И рукоплещут океаны,

И карта мокнет от рыданий.

Ночь содрогнулась приближеньем боли,

Плоды пространства страхом налиты,

Звезд оскуденье слышимо сквозь голый

И зримый голос пустоты.

Толпой созвездий густо замирая

У входа в суженный зрачок,

Отягощенный свет взывает: «Равви!

Я в этой тьме – один, как светлячок».

Кого ты встретил,

Кого ты видел возле грушевой горы,

Кто с нами третий,

Кто двери лета затворенные открыл,

Кому все эти

Дубы и клены многоярусной игры,

Кто чище смерти

Оделся в тогу аистиных сладких крыл?…

К небосводу багрового гнева

Обратился приземистый лик:

За окном собирались деревья,

Я поклоном приветствовал их.

– Что нам делать, стропила вселенной,

Колоколенок птичьих столбы,

Коль в подлунном наследном именье

Мы – клейменные страхом рабы?

– Препояшемся бранной листвою

И на пилы пойдем напролом,

Если Темный воссядет главою

За медовым гудящим столом.

Нам известны хоромы и клети,

Мы в любое глядели окно.

Лишь молчавшим в теченье столетий

На Суде будет слово дано.

Я слово во тьме, словно птичку, ловлю —

Что может быть лучше пути к соловью?

Оставь голоса – недалек твой закат.

Ты знал, как отдельные звуки звучат.

Он все обращает пред музыкой в прах —

И с ней пребывает в обоих мирах.

Записывай: истрепанные травы

В посте и созерцанье пожелтели,

И дуб темноволосый, многоглавый

Качается в молитве листвотелой…

Прости, но я неправильно диктую —

Шумели мысли, медленно стихая:

Я вписан в книгу, гневом налитую,

Я сам, молясь, смолою истекаю…

– Для чего ты звенишь, шелестишь,

Дал истоки звучаниям разным,

Разве ты соловей или чиж,

Что тревожишь нас голосом праздным?

– Что мне делать? При жизни со мной

Говорили лишь стоном и ревом,

И пред самой кончиной, весной,

Только клен перекинулся словом.

Названье позабыл. Мне кажется, оно

И раньше редко так произносилось,

А нынче вовсе ветром сметено,

В минуту вьюги в память не просилось —

Осталось корку бросить за окно…

…Простите, не мертво оно. Скорей,

Застыло где-то. Зимами другими

Дышать ему пришлось…

Я вспомнил: это – имя.

Оно черствело льдинкой средь скорбей,

И было больше пламени любимо.

Почуявший скачки словесной лани,

Не медли, напрягая мысли лук,

Не оглянись, благословенья длани

С охотой возложив на легкий плуг.

– Он понимал, что говорят вокруг.

Склонившись над душой, расцветшей втайне,

Над чашей ароматов и заслуг,

Не зная речи, в сумерках желаний

Вкусивший от тепла воздетых рук —

– Он понимал, что говорят вокруг.

Скользят не по дороге лета сани,

Зимою колесницы слышен стук.

Над ним и в нем, концом его исканий —

Ствол вечности с дуплом избытых мук.

– Он понимал, что говорят вокруг.

И звук свирели с нивы непочатой,

Исполнен лепета птенцов,

Слетел с высот – и веки запечатал,

И усмехается в лицо.

Но иллирийцы напрягают луки,

Опутан нитью остров Крит,

И не пойму: то крылья или руки,

И не хочу глаза открыть.

Стучат настойчиво. Дверь отвечает

Таким же стучащим: «Кто?» —

И в чашке качается, вместо чая,

Из книги сухой цветок.

Мой дом встревожен. С обложкой белой

Возилась ключница час.

Все только спали. Все живы, целы,

Зевают окна, лучась.

Узнай себя в этом старом рае,

В негромком особняке,

С погасшим садом душой играя

И с веточкой лет в руке.

Спицы лета вертятся быстрей,

Но и в них целую гром и шорох —

Мудрый город, круглый год кудрей,

Черною росою орошенных.

Окунаешь в пену и смолу

Локон золотеющий, летящий,

Наполняешь полднем легкий луг,

Желтым соком – жаждущие чащи.

Раствори мне губы в этот час,

И ворота неба, и бутоны:

В голубые гимны облачась,

Седину светил губами трону!

Ты – болот и трясин колонист —

Пренебрег водопадом гортанным.

Рукавом от чудес заслонись,

Ослепленный ирландским преданьем:

Как оделись в печаль догола

И тела их оленьи, и лица,

Как из лука выходит стрела,

Будто слово из уст прозорливца,

Как зеленый пронзен средь полей,

Как в огонь увлекает багровый,

Как настигнутый синий олень

Закрывает надмирную кровлю,

О зверье застывающих чащ

Возвещая серебряным горном,

Расстилая светящийся плащ

В дольнем мире – и в Имени горнем.