Читать книгу Мой дом – бесконечность - Дмитрий Щедровицкий - Страница 3

Там встречный – в сутане

Иль форме парадной,

На санках катанье

С горы безвозвратной,

В беззвездную полость

Нависшего рва

Бил утренний колос —

И день созревал.

Но ищешь иное —

И видишь лишь ночи,

Где лист жестяной

Февралем исколочен,

Где будущих пагуб

(Горят адреса) —

Что зреющих ягод

В июльских лесах…

Идет – мостовой ли,

Белеющей кроной —

Творенье живое

Сквозь мир похоронный,

И в этой фигуре

Меж тлеющих лип —

Не двери, а бури

Замкнувшейся – скрип.

Соборно и твердо

Лицо, словно город —

Старинного рода

Последний аккорд.

О Вы, незнакомка

Во мраке до пят,

Безжалостно-громко

В Ваш дом постучат.

Там жертвенный опыт

Пьешь уксусом с губки,

Там ангелов шепот,

Хрустальные кубки

Для крови… Ты помнишь? —

Рожденья звезда.

И польская полночь

Возносит туда…

Ищет галка оттаявший грош,

Свищет поле на сотни ладов,

Города окунаются в дождь,

Очищаются от холодов,

Скоро снова меня поведешь

По дороге без слов и следов…

И китайских садов фонари —

Сизари за окном у меня,

Но зажги свой закат, говори

На заре уходящего дня,

Потому что горит изнутри —

И грозит распаяться броня.

О самый овраг спотыкались дома —

Причудливые сосуды печали,

Зарей закупоренные дотемна,

И гордые тучи ландшафт венчали.

И он – почерневший за зиму сосуд,

Наполненный винной виной предчувствий,

Воочию видел: его несут

Распить – и разбить в одичалом хрусте

Кустов придорожных и слов сухих,

Какими обменивается прохожий

Со встречным случайным.

Он чувствовал кожей

Древесно-шершавую сухость их.

Темнело, и тучи слетались на пир,

А он на лукавый проулок с опаской Косился.

Тогда Монастырь Новоспасский

Проулок и позднее небо скрепил.

…Есть странное место пред Монастырем —

Поляна с деревьями грозно-густыми,

Завалена углем и всяким старьем, —

Поляна людей, забывающих имя.

Здесь утром пируют под каждым кустом,

А к вечеру многие спать остаются,

И галки на выцветшем зданье святом

Сквозь дождь еле слышный над ними смеются.

Задушенный проводом, спит Монастырь,

И в памяти слов распадаются звенья,

И тенью выходит звонарь на пустырь —

На полный до края обид и забвенья.

…Ион тут сидел, забываясь, лечась,

И пил эту смесь униженья и боли,

И было страданье его – только часть

Огромной, как небо, всеобщей недоли.

И вдруг он увидел старушек – они

Одна у другой отнимали бутылки,

Валявшиеся, куда ни взгляни,

Ругаясь до самозабвения пылко.

И все же прервать не могли тишины:

Крутой колокольни колонки и дверцы —

Как тайна безропотно-нищей страны,

До дня отомщенья хранимая в сердце.

И день воссиял. Он поднялся – и шел,

Проулком, землею и небом довольный.

Был издали виден ему хорошо

Сверкавший на башне рассвет колокольный.

В безродный ум, закрытый наглухо,

С попутным воздухом, нечаянно,

Ворвутся луговые запахи —

И память отомкнут начальную,

И детство шаткое раздвинется,

И век слепой, и пост коричневый,

И строй тревожных башен Вильнюса,

И смерть сырая и фабричная.

И звезд смешенье. И рождение

В стране, где ясень – словно заговор.

Мысль умерла. И только тень ее

Древесными цветет зигзагами.

Себе я выберу в товарищи

Во тьму вещающего Одина —

И пряный запах, раскрывающий

Безмерный мир, в порыве пройденный.

Сложившись вдвое, птицы падали,

Теряя слух, теряя вес,

В твою расколотую надвое

Тарелку свадебных небес.

Мой взгляд следил крушений крошево,

Набеги океанских орд

На город черный, властно брошенный

Ветрами смут на смертный одр.

Морской народ, звеня колючками,

С червонных чащ сдирал кору.

С далеких звезд сходили лучники —

Двенадцать братьев на пиру.

…И время, пойманное в клетку

Просветов меж ветвей древесных,

Поет по-грустному и редко

Обрывки песен неизвестных, —

То звуков разноречье зимних,

То жарких листьев стрекотанье,

То память в непробудных ливнях

Бежит от перезревшей тайны.

Но влажный вкус ее малинный

И вспоминается, и манит,

И возвращаешься с Неглинной —

Насквозь – вечерними домами,

А в них стирают и рисуют,

Растят детей и орхидеи,

И видят улицу косую

Из окон древней Иудеи.

А ты идешь – тебя не знают

Ни зеркала, ни коридоры,

Но время – лестница сквозная

В наш мир высокий и бредовый.

Ты – в нем опять. И только сзади —

Обрывки скорбных разговоров,

И вздохов чистые тетради,

И страха бархатного ворох.

Двор. Дерево едино и темно —

Нерасчлененный хор, в нем каждый лист – как птица.

Но зажжены огни – уже пришли за мной,

Мне в прошлое пора к ушедшим воротиться.

У вас темно дышать, а я хотел пройтись,

Здесь окна вечеров объемны, словно клети,

В них Дерево Добра рассыпалось на птиц,

И каждая поет – одна на целом свете.

Не смели подойти, росли вдали, как дым,

Но, подкатив звезду, в ней замерли. —

Я еду! Там затихает плач.

Там с будущим одним,

Как с братом по утрам, о снах ведешь беседу.

И ты во сне бежал – и двинуться не мог,

Как загнанный олень, запутавшийся в чаще.

Кровавый пот секунд, сочившийся на мох,

Был поднесен тебе в твоей горчайшей чаше.

Пригубил ты – и лег. И в этот самый миг

Звучащие тела мелькнули меж стволами —

И все заполнил свет. И он вмещался в них,

Но был превыше их, как лик в картинной раме.

И ты забыл про смерть. Под греблю грубых рук,

Сияя, голос плыл. Ты вспомнил, как Ревекка

С корицей пряною смешала горький лук,

Уча Иакова. Тебе открылись вдруг

Безумье, нищета и слава человека.

Я в беспокойстве, но найду покой,

Едва лицо твое вблизи увижу,

Иль в трех шагах, иль даже за рекой,

Иль пусть во сне, но мне хотелось – ближе…

Я безнадежен. Но надежда есть —

Что смертный слух слова твои уловит,

Иль о тебе дойдет глухая весть,

Иль тень ее коснется изголовья.

Я умираю. Но еще живу

Лишь запахом, почти неуловимым,

Твоих волос, упавших на траву,

Тянущуюся к нисходящим ивам.

С растущими крыльями белыми —

И сам, словно птица, бел —

Висит, оперенный стрелами,

Мишенью для новых стрел.

…И глина с тяжелым телом Сольется.

А что ему? – Весь белый.

Такому белому Уже не упасть во тьму.

Такому – не оступиться…

И ночь земли напролет

Под черным куполом птица

О муках любви поет…

Это было незадолго перед смертью:

Осень сыпала секунды, словно гравий,

Пах бульвар позеленевшей медью,

Были сны яснее всякой яви.

Тротуары становились шире

От цветов – никто не думал брать их,

Слишком неестественно спешили

Модницы в чрезмерно длинных платьях.

Он, сквозь переулки, как сквозь пальцы,

Просыпаясь в бытие иное,

Непривычно часто оступался,

Чей-то взгляд почувствовав спиною…

…Город, словно сонный глаз, слипался…

У входа, на вешалке – судьбы

Пестреют одна на другой:

Их Время, как тяжкие шубы,

Развешало спешной рукой.

И дверь отворится с одышкой,

И длинной передней пройдешь:

За стенкой – лепной, как ледышка —

Забытых событий галдеж.

И в жизнь, как в сонату сквозную,

Войдешь, отряхая миры,

И сразу возможность иную

Узором откроют ковры.

Усадят – и, как ни упорствуй,

А взгляд допьяна напоят…

Здесь наше свершалось знакомство

И полдни, и ночи подряд,

Бессонницей противоречий

Кормили за этим столом,

Здесь были нежданные встречи

И свечи величья в былом,

Провиденье зимних пожаров

В горенье июльских рябин,

Того, как незнающий жалок

И как познающий любим,

Как, слухом больным налитая,

Отчаянья плещет река,

Как вихрем любовь, налетая,

Уносит лицо в облака.

…В конце этой комнаты, слева,

Окно безвозвратность таит —

В нем, словно осенняя дева,

Пречистое Небо стоит.

Касаясь пыльной дремы жалом,

Скитанья и греха образчик,

Змея дороги над вокзалом

Висела – на ладонь от спящих.

Сквозь сон смеясь, цыган провидел

Столиц горящие палатки.

Спал мира изгнанный правитель

В шинели Каина на лавке…

Нежданно и негаданно – лицом

Подобный небу, зеркалу, потоку,

Вместивший лет моих лучистый сонм

В зрачках, горящих грустно и глубоко,

Пришел мой гость. Судьба свилась кольцом,

Сочился в детство смертный холод Срока…

Но свыше сил был солон этот сон,

И я бродил, проснувшись, одиноко…

В сон распахнутые взоры…

Прорезается в глазах

Черный замок Моммендора —

Словно молнии зигзаг.

Входит смерть – и стебли косит:

Густо травы поросли,

Заслоняющие проседь

Моммендоровой скалы.

Соглядатаи – туманы

По крутой скале ползут,

Кони в сумерках нежданно

Гостя вещего везут,

И барон спешит навстречу,

И волненье улеглось, —

Но отрывисты их речи,

И не прямо смотрит гость.

Треск светилен, чад жаровен,

Тьмы высокий потолок…

Грозен взгляд, и путь не ровен,

И слова диктует рок.

Все ушли – лишь эти двое

Внемлют, царствуют и ждут —

И в безмолвные покои

Шаткой лестницей идут.

Только полнит коридоры

Сада мертвенная тишь.

Не забудешь Моммендора,

Как судьбу не победишь.

Медной застынь стеной,

Вихрем ли закружись,

Ты – навсегда со мной,

Ближе, чем к смерти – жизнь.

Горе, коль захочу

Вырваться и уйти…

Ближе, чем свет – к лучу,

Ближе, чем цель – к пути.

В искрометанье крон

И в глубине камней —

Ближе, чем к яви – сон,

Ближе, чем ты – ко мне.

…В шуршащем краю, словно шарик бумажный – Китай —

Когда-то и ты тонкорунно-игрушечным сделан.

Забытые дали, и небо, и воду читай:

Черны начертанья, но главное сказано – белым.

И смотрит рыбак, позабыв про стеклянный улов,

Про берег соломенный, краткую жизнь без открытий,

Как странная рыба со множеством глаз и голов

Волну будоражит – и вдруг застывает в нефрите…

В суме дорожной хвою спрячь —

Излечишься от хвори,

В печаль – добавь совиный плач

С надеждой луговою.

Болезни тела и души,

Племен дурной обычай

Излечит собранный в кувшин

Сладчайший голос птичий.

Целебна жизнь.

Раскрыв ларец,

Дыханье трав измерьте.

Целебна смерть.

Скажи, мудрец:

Когда и сколько – смерти?…

Темно, и печаль клубится,

И так фонари зажгли,

Как может самоубийца

В последний момент влюбиться —

И выскользнуть из петли…

Они протянули свет свой —

Соломинкой над волной.

Забытых друзей приветствуй!

С обеих сторон – как в детстве —

Влюбленность и страх сквозной.

А кто впереди? Быть может,

И ты? Ведь прошло по коже

Предчувствие – как во сне?

Заря… Но бледнее мела,

И трепетно и несмело

Взошла она… Что же с ней?…

Всадник сорвался с кручи,

С лошадью вместе – в ад.

Люди ничуть не лучше —

Сверху, крестясь, глядят.

Криками их играет

Призрачная рука,

Вздохи их собирает

В перистые облака.

Коршун парит, их тени

Крыльями перечеркнув,

Острым углом падений

Хищный повернут клюв.

Только на отзвук темный,

Общей страшась вины,

Каждый, себя не помня,

Смотрит со стороны.

Встанет от снов отрадных,

Вспомнит – и возопит…

Горный побит виноградник,

Капли стучат копыт.

…В этом веке вязком

Не расправишь плечи —

В городке славянском,

В западном наречье,

Не раздвинешь ветви

В говор проливной.

Оглянешься – дети

Выросли давно…

Не родились. Рано.

Крепче спи, услышав

Сквозь возню тумана

В черепичных крышах,

Как, покинув Краков

После слез и драк,

В свете звездных знаков

Едет Яков Франк…

Душно ночью длинной.

Не родились дети.

До резни безвинной —

Полтора столетья.

Смяты крылья Франка.

Гаснет звук речей. —

Нет крыла. Есть ранка

На твоем плече.

Просветлятся дали.

Вспыхнут птичьи хоры.

Звезды, что упали —

Воплотятся вскоре.

Не тебе ль навстречу

Пыль колес вилась? —

Не расправишь плечи.

Не раскроешь глаз…

Был воздух бездомен и колок,

Металась в сомненье щепа,

Как белый козленок, поселок

Нависшие тучи щипал.

Пути разводили нелепо

Руками, скрываясь из глаз,

И в сердце печальное лето

Вонзалось, блестя как игла.

Но если забудется ворох

Сухих, и несмятый в горсти, —

То вспомни глаза, от которых

Ты страха не мог отвести…

Дня волненье стрекотало,

Птицей пело на виске,

Только в теплый час и талый,

Утешая мир усталый,

Вечер вызвали к доске.

Ученик любимый, лучший,

Он схватил обломок мысли,

И обломком, словно мелом,

Рисовал Луну на круче,

Но ее стирали тучи —

И вопросом тяжким висли:

«Где ответ? Луна – вранье!»

– И движением несмелым

Он опять чертил ее…

В час, когда элите звездной,

Просветленнейшей элите,

Хорошо гордиться сверху

Сквозь пенсне и сквозь лорнет, —

Надо вдруг из дома выйти

В мир шагающих наитий,

В мир непоправимо-поздний,

Где на страх ответа нет.

…Ночь глаза наводит рачьи.

Только так, и не иначе

Разум сонный и незрячий

Начинает видеть свет —

Не надеясь на удачу,

За улыбкой слезы пряча

На пологом склоне лет

Старой улицы. Тем паче,

Что в конце ее маячит

То ли куст, то ли ответ.

…В стороне, во тьме Заречной,

В переулке каждый встречный —

Неразгаданный секрет.

…Человек с нависшими бровями,

С непреклонным, орлим взглядом курда,

Как мы в полночь повстречались с Вами?

Вы с Луны? С Юпитера? Откуда?

Как мы жили – за четыре дома,

Под светилом, гаснущим в испуге,

Как мы жили – глухо, незнакомо,

Не догадываясь друг о друге?

Может быть, звезда волненье выдаст,

Взгляд метнув из-под бровей нависших?

Или мы опять слетим, не свидясь,

Прямо в пропасть со ступеней высших —

И увидим, падая: дорогу

Мертвыми устлали соловьями.

Кто глядит – без гнева и упрека,

Звездным светом нас благословляя?…

Гроза подходила – негромко,

Но пристально и деловито,

На слух разнимая в потемках,

Что смешано и перевито.

Садовник, средь сумерек поздних

Вошедший проветрить аллею,

Твой взгляд задержался на розах,

Запахнувших, благоговея.

Постой же еще хоть минуту,

Окинь меня взглядом хозяйским,

И душную, плотную смуту

Сними – по привычке, без ласки,

Как ветку, повисшую круто…

Сегодня царский день.

Со щедростью монарха

Рассыпан блеск и шум.

И Вечность у реки

Стоит, облокотясь: она видна сквозь арку,

И зайчиков на рябь кидает кругляки.

И нищий у моста вдруг получает титул

Властителя земли: мир создан для него…

Ты помнишь этот день? —

Он редкий посетитель,

Он к детству возведет по скорби винтовой.

И с колокольни сна, и с чердака косого,

С Амуровой стрелы средь башенных часов —

Взгляни на город слез, услышь немое слово,

Узнай свое лицо – и отзовись на зов…

Покуда солнце не зашло

Над потрясенной головой,

Пока наречия крыло

Не преломилось в полевой

Стране – вне сроков и границ,

Пока дыхание золой

Вверх не взметнулось, – бросься ниц,

И страх рокочущий омой

Слезами страсти. – Пусть, пройдя

Предсердий путь, сквозь дверь зрачка

Плеснет кричащая вода, —

Так ждет гроза себя самой,

Так видишь мать издалека.

О, пусть пространства захлестнет,

Прельстив миры, вобрав миры,

Неся янтарь, медузы, йод…

И – вспять, как свертывать ковры

Привык услужливый швейцар.

И пусть они в тебе живут,

Из твоего светясь лица!..

О – сколько ищут, ждут, зовут

Твоих бескрылых, спящих век —

Все копьеносцы злых лесов,

Все латники латунных рек!..

О, ты, замкнувший на засов

Две створки золотых ворот —

Добро и зло!.. Тебя зовет

Огонь – твой брат, как ты, велик.

Он память прошлого изгрыз,

Он будущее пепелит…

Но отзовись – и загорись!

С крутого Храма – бросься вниз!

Ты знаешь, как, услышав «нет», —

В поток бросаются с моста,

И бездна заполняет свет

И разевает пасть, пуста?

О, не раздумывай! Ты – мост

От грусти птиц до дальних звезд!..

Но цепь сознанья не порви,

Сновидец, не устань смотреть, —

О ты, лишающий любви,

Ты, обрекающий на смерть!..

Как секунды очерствели!

Пусть раздвинутся в веселье

Рукоплещущей волной —

Мне тебя сыграть дано!

Мы пришли сюда из рая,

Отражаясь и играя,

И шуршит безумья шелк:

Кто искал – и не нашел?

Взвейся, занавес шуршащий,

На миру погибель слаще,

Мы из рая – и назад…

Отразись в моих глазах!

Как молчим непоправимо.

Мяли травы Херувимы,

Умирая день за днем…

Ближе… Ближе… Соскользнем…

На Фавор спеши подняться,

Чтобы с Вечностью обняться,

Воскресать и умирать,

Отражаться и играть!

Как столетья ни громоздки,

Но они легки – подмостки

Человеческих зеркал.

Кто нашел – и не искал?…

У книг в многоцветном и вольном плену,

Почувствовав сумрак и сырость,

Ты встал – и в оконную тьму заглянул,

Но будущее не открылось:

Страх тихо стекал по стеклу, словно клей,

Судьбы заполняя бездонность,

Но множество книг отразилось в стекле,

И дождь заслонив, и бездомность.

Не Кельна зубцы, не мечети Алеппо,

Не солнца колонны, где Данте скорбел,

Но город – кусок ноздреватого хлеба,

Ты – люлька, надгробье, опять – колыбель…

Не в силах исчезнуть и сбыться не в силах,

Твой мир барабанный и громок, и пуст —

Так ведьма тебя на костях замесила,

И вжился январь в перемолотый хруст.

Ты рухнул – как лист на попранье колесам,

Грядущее время успевший проспать…

Проходим вдвоем по мостам безголосым.

Ты жив только нами, поющими вспять.

Ловила скитальцев далекая Вена

Стремглавьем небес – наподобье сачка.

Порхал мотылек, по-дневному надменный, —

Подвижная точка над «и» стебелька.

И самые чуткие слышали: сумрак

Густел, как Иисус ни старался Навин…

И молча глядели в бассейнах и Луврах

Печальные антики с телом живым.

Что же нас тянет остаться в Стамбуле?

– Розовый куст призывной.

Это звезда, недоступная пуле,

Взглядом следит за мной.

Что окликает нас чаще и чаще?

– Разве глухая сирень.

Это монах, в наши души смотрящий,

Не вставая с колен.

Только жасмин сновиденьем продлится…

Что не дает уцелеть?

– Это к тебе обращенные лица

Горьких прожитых лет.

В широкой лодке перевозчик мертвых

Везет сегодня одного меня,

И желтый берег в шестигранных сотах

Прошедшим пахнет, сладостью маня.

Ужели, тело, ты – ладья Харона,

И грустный ум плывет не первый год

Вдоль берегов всемирного урона,

В блаженной смерти одинок и горд,

И все, кого я ненадолго встретил,

Игрой тумана были на воде,

И шепчет старец: «Нам не нужен третий,

Мы и вдвоем – повсюду и нигде…»

Как тот цветок и отраженье страсти

В невозмутимом озере зрачка…

Как свет, упавший в зеркало с обрыва,

Свое лицо в воде разъял на части, —

Так мудрецы, державы и века

Запомнили безумца взгляд счастливый,

И трепет в предвкушенье высшей власти —

И гордую улыбку Двойника!..

…Гремящим ударом диска

Созвездья сдвинуты с мест,

И небо чрезмерно близко —

В осколках лежит окрест.

И я, истекая кровью,

Склоняясь душой к ручью,

Невиданной, нежной новью

Из крови своей встаю.

До нашей встречи, Аполлон,

Во времени бездомном

Я замутненным был стеклом

И сомкнутым бутоном.

И я молил тебя: «Согрей!» —

И вкруг луча обвился,

А ты учил меня игре,

Чей строй превыше смысла,

И ты глядел с пустых высот,

Мой обрывая выдох, —

Так смотрят пчелы, чуя сок

В цветах полураскрытых…

С овцами, как при Лаване,

Утром гуляет облако,

И не поймет никак

Мальчик: зачем подолгу

Скрываются те созданья,

Что длят плодов созреванье

В бесплотных и крепких руках?

Вроде бы – спрятаться негде,

Пусто, деревьев мало,

А за небесной твердью

Скрываться им не пристало, —

Ведь на одних Сильфидах,

На их бытии высоком,

Явленной жизни круг

Держится – вдох и выдох,

И наливаются соком

Яблоки на ветру.

Вдруг – откровенье, оклик…

После сомнений долгих

Он на призыв идет…

Там, во дворце высоком,

Воздух подобен сотам,

Зренья густеет мед…

А когда подымается дым

После каждого слова,

И вокруг, словно смерть, недвижим

Хмурый воздух соловый,

Непослушными пальцами мысль

Не удержишь – уронишь…

О, зачем ты столетьями тонешь?

Хоть сегодня – очнись!

Если холод иглою прошил

Загустевшее сердце,

Если в небе давно – ни души,

Если некуда деться,

Кроме этой звезды земляной,

Лубяной, заскорузлой,

Если судеб не рубится узел, —

Хоть не плачь надо мной.

Мир сгущенья и таянья.

Мир Той любви неоткрытой,

Для которой и рай был не мил,

От которой защиты

Нет во тьме гробовой, и нельзя

До конца расквитаться.

У одра холодеющих станций —

Загляни мне в глаза.

…Еще живем. Еще таим подробность —

Песчинку мига – от морской волны,

В которой все нежившие равны.

Еще бежим от родины в безродность.

…Ты помнишь, как на набережной той

Переходили вещи в отраженья,

И наши лица чувствовали жженье

Души миров – как солнце золотой?

Тогда, взлетев, оттаяли слова

И закружились над слепящей гладью…

Того божественного полдня ради —

Завесы снов со смерти не срывай.

Среди толпы несметной

Снежинок и людей —

Живи с душой бессмертной

В ликующей беде.

В кругу деревьев спящих —

О, как бессонно мне

Среди аллей погасших,

Но светлых при луне,

Чей луч немой и вечный

На сотни лиц дробим, —

В стране, где первый встречный,

Как первый снег, любим,

Где горький плач и шалость

Сошлись – играть в снежки,

Где все века смешались

В огнях Москвы-реки…

…Вы все молчите, но молчанье это

Мне тяжело и как-то непривычно…

Вы не забыли – черный на рассвете

И золотой под вечер, черепичный

Спокойный город – безмятежный Рим,

Погибший в полдень от землетрясенья?

Забыли?… Ну – тогда поговорим

Об улице, блуждавшей в тьме весенней,

Как мальчик меж сиреневых кустов…

Бывало, не успеет миновать

Одна весна – за нею сразу сто…

Вы знаете? Над улицею той

Давно отяготел сгущенный холод,

И некому ее отогревать —

Уж тридцать лет над ней стоит зима…

Как, Вы ее не помните?…

А двор В зеленых птицах и знакомых лицах

Старух, прохожих, столбиков, камней,

Где пели, словно первый раз на свете,

И наряжали к свадьбе жениха?

Молчите? А старинный тихий дом —

Скрипели двери, времена нищали,

Жильцы, старея и сходя с ума,

Вас яблочным вареньем угощали,

И запах длился, как крадется тьма?…

Что ж – Ваша память отрясла их прах

От ног своих, спешащих к забытью?…

Но комнату в разбитых зеркалах Вы помните?

Любимую свою У белого окна, в последний час?

Как в этот миг она была все та же,

И как она за все прощала Вас,

И ласково твердила имя Ваше?…

Нет, вижу я – Вы потеряли все:

Ее, себя… И все же пред осколком

Зеркальным – в той же комнате, как сон,

Стоите Вы… И простоите долго…

Но дом, и двор, и город золотой

Нежданно потеряли отношенье

К тому лицу… К душе погибшей той…

Как в темном небе – гасни, отраженье!..

Да, что уж говорить – прошло то время,

Когда на пир великого безумья

Сходились хвастуны и короли,

И сам Шекспир играл для них на дудке…

Настал последний, непробудный век.

И как ты в колокол всемирных взрывов

Ни бей, – тебе его не разбудить.

Майданек, полный Гамлетов.

На всех – Один безмолвствующий отчий призрак,

Идущий вспять у будущего с краю,

И всех к себе влекущий. – И они

В своем падении неразличимы…

Один из них, кто пишет эти строки,

Глядит в пустой прищур могильной ямы,

Как нищий сфинкс, обритый наголо.

– И со своею головой играет.

Как дворам, по-будничному праздным,

Разгадать в столетии литом,

Что любил тебя всегда, но сразу

Не сказал… Что столько лет потом

Говорил с тобою – не словами,

Но прерывистым дыханьем звезд,

Но бушующими деревами

В откровенные прорывы гроз,

Что зимою – зябликом случайным

Я стучался в мерзлое окно…

Да и то, что кажется молчаньем,

Было правдой до краев полно.

…Архангел говорил: «Читай!»

А он в ответ: «Я не учился

Срывать с небесного щита

Созвездий медленные числа.

Я знал: бегущий свиток лет

С той вязью встреч на белых веснах

Написан лишь затем, что вслед

Единственный читатель послан. —

Я знал: для одного меня

Вся каллиграфия печалей

На обороте Книги Дня

Луны выводится лучами.

Не бойся – я пойму и так: В

едь на скрещенье вен трепещет

Велений Божьих каждый знак.

Вскрой полумесяцем – захлещет!»

О возросший над самой крышей

Мой космический черенок,

Под которым созвездья рыщут

Городские, сбивая с ног,

О юродивый, о тишайший,

Протянувший десятки рук

Над несбыточной жизнью нашей,

Над большим фонарем разлук.

Беспечальный! В тебе не того ли

Слабоумного мальчика дух,

Что не знал ни тоски, ни боли

И ловил огоньки на льду?

Помню – вскладчину хоронили

Мы всем домом тебя год назад…

Не пустили. Не дали крылья.

Только долгий зеленый взгляд.

…О господин! Когда великий мрак

Падет на эту землю безвозвратно, —

Последним светом в черных зеркалах

Я отражу тебя тысячекратно.

Я стану песни отзвуком твоей,

Ответом средь всемирного молчанья,

Твоим воспоминаньем… О – поверь,

Поверь, что наша встреча не случайна!..

И ради тысяч непостижных лет,

Где мы неотличимы друг от друга, —

Подай на бедность – и смотри мне вслед,

Пока следы на льду не слижет вьюга.

На лесных, на темнеющих тропах

Я искал тебя в тайном июле,

В золотых и загадочных строфах

Тех поэтов, чьи судьбы минули,

На дорогах бездумья и неги,

Одиночества и забытья, —

С той минуты, как дали мне некий Облик.

В вечность отверстые веки.

С той поры, как себе я судья.

Там, где ночь пробуждает немая

Полустанков печальных сердца,

Где не спят, за тебя принимая

Заоконную ветку, скворца, —

Я искал тебя в каждом проулке,

В тех, кто за полночь сходит с перрона,

Кто не встретил на свете родных, —

В их шагах, неуверенно-гулких,

В их горчайшем дыханье неровном,

В блеске звезд, исходящем от них.

Я искал… Ты все ближе и ближе,

Соловьиный разносится свист.

Вижу кроны. Созвездия вижу.

На последнем пути – отзовись!

Ты – источник времен и странствий.

Излученье. Ученье. Суть.

Я – вместилище слова, страсти.

Я – всемирной судьбы сосуд.

Как трепещет, горит пылинка

В безмятежном, крутом луче,

Так во мне Вифлеем и Треблинка

Вопрошают:– О чей ты? Чей?…

– Отраженье. Рожденье Лика.

Изначальной печали ручей.

О город – лейтмотив

Крушения любви,

Где, ноги промочив

По щиколку в крови,

Я тенью прохожу

По площади немой,

И, не смолчав, дрожу

На звезд вопрос прямой!..

Венеция! Я сном, Ошибкой завлечен

В твой бесприютный дом,

Как сокрушенный челн,

Я только синь и хлеб

Хотел найти в тебе,

Но стал узлом судеб

В хрупчайшей той судьбе…

Во тьме велик душой,

А днем неуловим, —

О, сколько я, чужой,

Свершил, чтоб стать твоим!

Рукою черной – в явь

Из всех тянулся снов.

Но ты себе оставь

Кровавый мой улов!

Я много раз пытался стать другим,

И все ж не одолел себя ни в чем.

Но дерево – великое, как гимн —

Зарю склоняло над моим плечом.

Оно учило скорби и хвале,

Как дирижер, покачивалась ветвь.

И я ни в чем себя не одолел —

Но в лучшей школе научился петь.

И с изумленьем вижу: я пою,

Меня встречает облака поклон,

Как грешника прощенного – в раю,

Над целым государством грозных крон!..

Тоска возвышалась над ним, словно город,

Пехотою слуха осаждена

И конницей зренья штурмуема.

Но выкрик жезла был, как молния, короток —

И новая жизнь налегла, ледяная,

И больше слова ни к чему ему.

Так смерть подошла – ледяною Москвою,

Огромными башнями будущих эр,

Висящими вслух над соборами, —

Москвой, на столетья прохваченной хворью —

Насквозь. Как отцовский тот, пепельно-серый,

Взгляд, что водой голубой ему

Струился сыздетства…

Но голос сожжен до конца,

Наследное выбрав имение

В том теле: он тезка безумца-отца,

И в смерти безумен не менее…

Безумно красочный, и все же

Такой привычный день земной…

Как это все похоже, Боже,

На дождь грибной, на сон цветной!

Всю нашу жизнь – в частях и в целом —

Нарисовал ребенок мелом

На солнцем залитой стене.

– И на рисунок, между делом,

Упало несколько теней…

Тот же старый тихий двор.

Но какою скорбью дышат

Ветви в летней темноте.

И насколько небо выше,

Повзрослевшее с тех пор…

Да и жители – не те,

Да и где ж они – в потемках,

В шебуршанье веток тонких,

В небытьи обид и ссор?…

…Как судьба, на крыльях ломких

Мотылек в окно влетел…

На свете грустно.

Этот выбор поздний

Дарю тебе, как сорванный цветок.

Земля и небо предаются розни,

Как наслажденью.

Есть ли где серьезней

Всемирной философии итог?

Мне кажется, мы час от часу ближе —

Полслова не сказавшие за жизнь,

Накрытые во сне листвою рыжей.

Вот, я дарю тебе печаль – возьми же,

Зачем звездой предутренней дрожишь?…

…Во тьме всемирного испуга,

В наш век кичливый и больной —

О, что мы примем друг от друга

Под Сулеймановой луной?

– Тоску Лейли. И свет Меджнуна.

Начало зренья. Тайну тайн…

А землю в адские кануны

Знакомит с небом «Эйр лайн»…

В песчаном подсознаньи роясь,

Пластов земных взрывая повесть,

Мы вспоминали неспроста,

Что жизни знак – летящий поезд,

А вслед за нею – пустота.

Мы знали умиранье речи,

Мы знали дрожь последней встречи

С любимым, что не любит нас,

Нам лапы жизнь клала на плечи

С холодным блеском львиных глаз,

И гневных гор горчили глыбы…

О, видеть Ангелов! Они бы

На райских пели нам пирах.

Но мы опять снимали нимбы —

И шли, как нищие, во мрак.

Я – живой, но и осень – живая:

Кто кого из нас переживет?

Дни все новые в круг зазывая,

Водит прошлое свой хоровод.

Ни листа, ни зеленого неба

Не осталось. На тучах – печать

Отчужденья и сна. И не мне бы

За скудеющий свет отвечать…

Небом вспененным одеты,

Безутешные, как дети, —

Сумасшедшие поэты

Сумасшедшего столетья!

Песнопевцы вен бурлящих,

Вскрытой страсти водопадов,

Меж ветвей телесной чащи

Густолистых – смерть не спрятав,

Как богов, разбив каноны

Ради тайны непостижной, —

Убегаете…За вами —

Века злобного погоня,

Ваши лица – дальше, тише, —

Мрак. Не передать словами…

Хвойный вечер утешенья и защиты,

Небо душу облекло – огромный плед,

Деревянная калитка в сад сокрытый,

Жизнь трепещет, как в листве фонарный свет.

Вот я снова здесь.

Я возвращаю Слово,

В детстве сумеречном взятое в залог.

Слышу, как в другой стране рыдают вдовы,

Как, смеясь, растет в дверях чертополох.

Я хотел в столетье этом не собою,

Но несчетными рожденьями прожить.

Ночь трясло. Шатало землю с перепою.

А сейчас цветок спросонья чуть дрожит.

Я бывал в смешенье судеб сразу всеми —

И в отчаянье спасенье узнавал,

Был прологом и узлом в земной поэме,

Открывал страстей всемирный карнавал.

Не чуждаясь унижения и славы,

Я в соборе и в ночлежном доме пел,

Босиком прошел весь этот век кровавый,

И от казни уберечься не успел.

Вот я снова здесь. Я возвращаю Слово —

В детстве явленную тихую любовь.

Погляди, Учитель мой белоголовый:

Даль созвездий – это свет моих следов.

Там, над Летой – ветряная мельница:

Это время медленно и страстно

Перемалывает в пыль пространство,

В россыпь звезд. —

А ввысь на крыльях ленится

Вознестись. Оно стоит на месте,

И, вращая ливнями и лунами,

Хочет душу размолоть в возмездье

За беседы с птицами безумными.

Там, над Летой – ветряная ягода

В холодах созрела и повисла:

Это ум несет желаний тяготы,

Это мысль вращает страхов числа.

Над рябиной каменной, осенней —

Звездный ком с измятым скорбью ликом,

Что постиг духовность не по книгам —

И уже не чает воскресенья…

Тот, кто из тучи испил грозовой,

Кто окунал свои руки в лаву —

Нет, не мертвец, но только живой

Бога небесного славит!

Только кто звезды срывал, как плоды,

Кто на земле научился

Видеть на скалах веселья следы,

В лиственный лес разворачивать числа —

Кто человечество наперечет

Знает, моря – как свои пять пальцев,

Кто зеленеющий лист рассечет

Вдоль – в глубине созреваний скитаться,

Кто поднимался из тьмы гробовой,

Чтоб на рассвете пропеть свое «Ауе» —

Тот не умрет уже. Только живой

Бога небесного славит!

Здравствуй, царь Соломон!

Я из Моря Крови,

Где рыбы вымерли, где одни

Волны в бесплодных турнирах дни

Проводят, где сохранились, кроме

Воплей беззвучных, слогов морских, —

В медленных, скользких ларцах тоски

Жемчужин погашенные огни.

Лишь человеческой плоти лаской

Их оживишь. Я тебе принес

Эти куски неуслышанных слез.

Можешь дарить их царице Савской

За потаенную, терпкую ночь,

Можешь для зелья их истолочь —

И настоять на прохладе рос…

Кто из потомков твоих украсит

Выдохом водных глубин свою грудь, —

Жарких столетий вытерпит жуть,

Как мореход непреклонной расы

Тирской, лишь вихря налет миновал

И бесноватый стихает вал, —

К новым невзгодам свой правит путь.

Зелья жемчужного кто отопьет, —

Хлынет печаль в него гимном неспетым,

Океаническим, фосфорным светом

Мысли пронзив ему, словно копьем.

Мраком рожден, от людей отстранен,

Внутренним, скрытым, жемчужным огнем

Он засияет – и станет поэтом!..

Ты не смотри на строфы свысока:

В контексте жизни каждая строка

Моих стихов звучит совсем иначе —

Та тянется, как детская рука,

К лучам звезды. А та, как ветер, плачет.

А вместе все они, наверняка,

Любого буквоеда озадачат.

Но ты на путь щемящий оглянись,

Где время ливнем устремлялось вниз —

И зеркала для неба создавало,

Ты отраженьем облака пленись

В одном из них: ведь, как ни заливало

Край муравьиный, а льняная высь,

Двоясь в воде, покой торжествовала.

Вгляделся? – И запомнить поспеши

Соотношенье тела и души,

Как мне оно в толпе стихов открылось:

Хоть мир звенящий – в хаос раскроши,

Хоть обнаженным петь взойди на клирос, —

Что гром – зимой, что взрыва сноп – в глуши,

Тебя настигнет насмерть Божья милость!..

О, твой ли голос слышу я

Чрез столько лет и зим?

Он в эту полночь бытия

Едва ль вообразим,

Но светит – страстный и живой —

В разорванной тиши…

О, я ли слышу голос твой

Из глубины души?

Из глубины звезды литой,

Что мечет пламя дней,

И время – шарик золотой —

Растет, рождаясь в ней.

Из тех истерзанных глубин,

Где рай – подать рукой…

И я отныне – не один.

Но рядом – не другой.

Торговец приходит к принцу,

Смущенный его величьем,

И предлагает ларчик

С жемчужиной дорогой.

Но надо с тем примириться,

Что все это – только притча,

А принц – как маленький мальчик

Перед Вечности грозной рекой.

Торговец приходит к принцу.

Столетья дремлют, кивая.

На улице – древность. Овцы

Бредут, и пастух поет.

Но надо с тем примириться,

Что, крикнуть не успевая,

Внезапно в этом торговце

Принц себя узнает.

Торговец приходит к принцу

И дверь прикрывает плотно.

Виденье крутых ступеней,

Не пройденных, властных вех.

Беседа до света длится.

Врывается город в окна —

Ни времени, ни спасенья:

На свете двадцатый век.

Метель осыпает несчетной казной

Базар приутихший. И сразу повеяло

Той площадью людной, с толпой ледяной,

Где головы рубят за веру, —

Жестокой, глухой, корневой стариной,

Где смерть, словно ветер, проглотишь,

Где жизни крылатой, где жизни иной

Завистливый зреет зародыш.

И кто же раскусит столетья спустя,

Что казни подобны аккордам,

И баховской мессы бессмертный костяк

Окреп в этом воздухе твердом?…

Я в город вхожу.

Я в предсмертные, в первые крики,

Дрожа, окунаюсь.

В густом многолюдье окон,

На лестничных клетках – и в клетках грудных, где великий

Вращатель созвездий пирует веков испокон.

Я в город спускаюсь.

Реки разноцветные блики

Меня леденят.

И в воде вразумляющей той

Меж вечных домов словно ветер проносится дикий —

Бездомные судьбы с цыганской своей пестротой.

Я строю дыханье – я вникнуть едва успеваю

В прохожего речь, и обрывком величья она

Доносится следом.

Я каждым отдельно бываю.

Заслуги деревьев на мне – и умерших вина.

А возрастов смена – тиха, как звоночек трамвая,

А старость колдует, к секундам сводя времена,