Читать книгу Хай-тек господень (Не киберпанк, не пост-апокалипсис, не антиутопия… и совсем не про супергероев) - Дмитрий Слай - Страница 4

Боль была Абсолютом. Она была белая, твердая, совершенная… Как мраморный член Давида, засунутый в душу. Как холодное пламя, как… Как все. Да, точно – она была всем. И все было ей.

Раньше он думал, что многое знает про боль. Что ж, человек только и делает, что ошибается. Всякий раз что-то поняв, с чем-то столкнувшись, что-то пережив, человек считает, что он стал умнее, искушеннее, что-то понял… И так до следующего раза. И до следующего. И опять. Независимо ни от чего – ни от опыта, ни от ума, ни от тупости. Ни от чего.

Иногда, правда, боль делала какое-то как будто… не движение, не облегчение, не переводила дух, а словно… Словно перекладывала его тело и его разум в другое положение, перехватывала поудобнее. Чтобы сподручнее было мучить. И в такие моменты появлялись галлюцинации. Он видел что-то странное. Каких-то непонятных типов в мрачных черных длиннополых френчах, но почему-то, с крыльями. Вернее, не с крыльями даже, а… Не описать. Или других таких же, но с каким-то непонятным то ли оружием, то ли просто окунувших руки с горючую жидкость и опаляющих все вокруг безо всякого вреда для самих себя. Это напоминало катсцены из компьютерных игр, но какие-то невнятные, и, в то же время, пугающе отчетливые и реальные. Как в бреду, в горячке. Но ведь он там и находился – разве нет?

Время от времени возникало лицо некоего немолодого типа. Благородное лицо, умное, даже мудрое, с глазами, светящимися осознанием своей власти и самоценности. Лицо, вроде бы, смутно знакомое, но он готов был поклясться, что никогда его не видел. Почему-то очень хотелось увидеть его другим – молодым, озорным, с яркими глазами. Этот тип явно был гением, но почему – сказать было трудно.

Иногда возникала некая таинственная фигура… Человека? В этом он не был уверен. Среднего роста, стройный, может, даже тощий. Одетый, вроде бы, обычно, но как-то… Почти как бродяга. Во всем черном, сливающемся с темнотой в которой всегда возникала эта фигура. Из одежды можно было бы отметить только длинную куртку с капюшоном. И не потому что она чем-то выделялась, а потому что капюшон всегда был поднят, а под ним… не было лица. То есть, совсем ничего не было. Пустота. Как будто одежда висела в воздухе. Человек-невидимка? Нет, это была не пустота под капюшоном – чернота. Совершенная тьма. Был этот тип явно очень сильным, быстрым, опасным… Откуда обо всем этом можно было знать? Да ниоткуда.

Еще там было лицо мальчишки. Симпатичного такого мальчугана, лет двенадцати, наверное. Он смотрел на него громадными карими глазами, и то ли обвинял в чем-то, то ли ждал ответа на очень важный вопрос. Странно. Откуда-то было известно, что мальчишка сильно хромает и здорово играет на гитаре. Оставалось надеяться, что хромота временная, а гитара останется навсегда. На что надеяться? Что за бред? Кому надеяться?

Был еще некий патрицианского и хищного вида тип в костюме без галстука с лицом жестким и породистым на котором неприятно смотрелись глаза разного цвета. Причем очень даже разного. И оба – совершенно нечеловеческого. Кажется, он тоже хромал? Или просто чем-то походил на мальчишку? Или мальчишка на него? Или показалось?

Но чаще всего появлялось лицо совсем юной девушки – почти девчонки. Невероятно красивой, чертовски умной, замечательной… Незнакомой. Точно незнакомой? Кем она была? Нарисованный давним гормональным бумом образ первой любви? Нет. Точно нет. Она была… как будто не просто заполняла этот мир – ту его крошечную часть, которая еще оставалась свободной от боли – она и была этим миром. Но она же была и болью. Яркий, ослепляющий, полный веселья, любопытства и какой-то то ли мудрости, то ли понимания взгляд фантастических изумрудных глаз проникал в самое нутро… И причинял еще большую боль.

Бред. Галлюцинации. Это разные вещи.

Господи, он бы все отдал, чтобы умереть сейчас. Собственно, он должен был умереть давным-давно. И как же он оказался тут? За что?

Глупый вопрос. Кирпич падает нам на голову не по божьей воле – он просто падает. Богу – даже если он и существует в некой загадочной интерпретации мироустройства – больше заняться нечем, кроме как ронять на нас кирпичи.

Вселенная возникла в результате Большого взрыва. Это случайность. Осталось только понять что случайно взорвалось и кто это так накосячил со взрывчаткой.

Во! Пошла какая-то псевдосложная философия. Неужели боль отпустила?

Но она тут же набросилась с новой силой, и принялась направлять потоки огня и жидкого азота в каждую клеточку его многострадального тела.

А особенно в ноги. В его многострадальные ноги, которых давно уже не было.

Боль. Он помнил боль. И душевную, и физическую. И молодецкую от травм, баталий и просто буйного времяпрепровождения. И более зрелую – как последствия тех самых молодецких травм и начало старения организма. И позднюю, дикую, которую заливали морфием и прочими медикаментами на грани эвтаназии. Помнил душевную боль. Разочарования в самом себе, предательства, ощущение проигранной жизни… Мамочка ты моя, какая пошлая банальщина.

Но это… Можно было назвать эту боль очищающей, если только после нее останется хоть что-то, что стоило очищать. А то получается чистка до полного истирания самого объекта чистки. Аннигиляция. Как в том детском анекдоте про кота, в воспитательных целях принужденного вытирать задницу наждачной бумагой – до батареи одни уши доехали.

Он должен был бы умереть от болевого шока. Но почему-то не умер. Он должен был бы как минимум сойти с ума. Не сошел. Он был в этом уверен. Глупая уверенность. Ему хотелось умереть, сойти с ума. Но что-то – то самое, что вызывало эту боль, держало его, не позволяло улизнуть. Наказание? Нет, скорее плата за что-то предстоящее. Что именно?

Нечто внутри его, привнесенное откуда-то снаружи, созданное чем-то или кем-то жутковато могущественным, держало его мертвой хваткой и мучило, мучило, терзало…

Хотя бы потерять сознание, отрубиться… Черт, почему они его не введут в кому, если не могут обезболить? Почему не убьют, в конце концов? Удовлетворяют свое садистское любопытство?

Но даже в таком состоянии, в котором не было ничего, кроме боли, он понимал, что все не так просто. Что-то происходило. И, кажется, не только с ним.