Читать книгу Святая Русь. Подлинная история старообрядчества - Дмитрий Урушев - Страница 3

С захватом турками Константинополя и балканских славянских государств в Москве укрепилась мысль, что именно Русь теперь является единственным оплотом православной веры. Отныне истинное христианство сохраняется только в Москве – Третьем Риме.

Считается, что эту мысль первым высказал старец Филофей из псковского Елеазарова монастыря. В конце XV века он писал великому князю Василию III: «Сиа же ныне тр[ет]иаго новаго Рима дръжавнаго твоего царствиа святая соборная апостольскаа Церкви, иж в концых вселенныа в православной христианьстей вере во всей поднебесней паче солнца светится… Блюди и внемли, благочестивый царю, яко вся христианская царьства снидошас в твое едино. Яко два Рима падоша, а третей стоит, а четвертому не быти»[13].

Русские, считавшие свою Церковь последней твердыней православия, бережно сохраняли древние обряды византийского богослужения. Того самого, что некогда поразило в Царьграде послов киевского князя Владимира: «И придохом же в Греки. И ведоша ны, идеже служат Богу своему. И не свемы, на небе ли есмы были, ли на земли. Несть бо на земли такаго вида ли красоты такоя. И недоумеем бо сказати. Токмо то вемы, яко онъде Бог с человеки пребывает. И есть служба их паче всех стран»[14].

Обряды эти воспринимались московскими богословами как неизменный атрибут правой веры, как древнехристианское предание, ибо так учили святые отцы.

Например, Василий Великий (ок. 330–379) писал в книге «О Святом Духе»: «Из догматов и проповедей, соблюденных в Церкви, иные имеем в учении, изложенном в писании, а другие, дошедшие до нас от апостольского предания, прияли мы в тайне. Но те и другие имеют одинаковую силу для благочестия. И никто не оспаривает последних, если хотя несколько сведущ он в церковных постановлениях»[15].

К апостольскому преданию святой Василий относил крестное знамение, обращение при молитве на восток, евхаристические молитвы, троекратное погружение крещаемого человека и многое другое.

Себе, строгим ревнителям православия и верным хранителям благочестия, русские противопоставляли греков, у которых «православие пестро стало от насилия турскаго Магмета»[16].

Действительно, за века турецкого владычества греки в значительной мере утратили чинность и красоту богослужения, допуская сокращения и изменения, в то время как русские твердо держали византийскую уставную службу.

В XVII веке эта древняя долгая служба удивляла и утомляла самих греков. Архидиакон Павел Алеппский, посетивший Россию в 1654–1656 годах в свите своего отца, антиохийского патриарха Макария, и написавший книгу об этой поездке, не раз восхищался русским благочестием: «Какая твердость и какие порядки! Эти люди не скучают, не устают, и им не надоедают беспрерывные службы и поклоны… Кто поверит этому? Они превзошли подвижников в пустынях. Но Творец свидетель, что я говорю правду!»[17] Так грек Павел дивился греческому же богослужению, принятому Русью от Византии вместе с верой Христовой.

Греков исстари недолюбливали на Руси. Еще автор «Повести временных лет» заметил: «Суть бо греци лстивы и до сего дни»[18]. А после заключения унии с Римской Церковью в каждом приезжем с Востока готовы были видеть еретика, предавшего отеческую веру, «латинянина» и «христопродавца». Падение Царьграда было воспринято как Божья кара грекам за измену православию.

В начале XVII столетия, при московском патриархе Филарете (Романове), греков принимали в общение с Русской Церковью через «исправление веры», то есть как еретиков второго чина – через помазание священным миром. Миропомазанию подвергались не только миряне, приезжавшие на Русь, но и священнослужители.

«После смерти патриарха Филарета проблема отношения к Греческой Церкви и выходцам из нее отходит на второй план. Патриарх Иоасаф продолжал использование миропомазания греческих иммигрантов, но позиция к ним постепенно смягчается. “Очищения” более не применялись к греческому духовенству»[19].

В XV–XVII веках православный Восток испытывал сильное влияние европейской религиозности. Особенно значительно было влияние Католической Церкви, основными проводниками которого стали богослужебные книги, печатавшиеся для греков в Италии.

Греческой общине Венеции принадлежала крупнейшая типография, открытая при участии латинян: «При поддержке св. престола и венецианского правительства в этой общине были основаны школа… и ряд издательств, долгое время остававшихся наиболее влиятельными в грекоязычном мире»[20].

Не без влияния книг, напечатанных в итальянских типографиях, на Востоке произошли некоторые изменения в обрядах, сделавшие их отличными от древней византийской и современной русской богослужебной практики.

Самым существенным и наиболее заметным нововведением было изменение крестного знамения. Если в древности оно творилось двумя перстами (средним и указательным), то теперь греки складывали для крестного знамения три перста (большой, указательный и средний).

Были и другие различия. Например, если в древности литургию совершали на семи просфорах[21], то теперь греки служили на пяти, а то и на одной просфоре.

Изменился вид печати на верхней части просфоры. В древности на ней изображались трисоставный (восьмиконечный) крест и евангельские слова «Се Агнец Божий, вземляй грехи мира» (Ин. 1, 29). Теперь греки использовали печать с четырехконечным крестом и надписью «ΙΣ ΧΣ ΝΙΚΑ» – Ιησους Χριστος νικα (Исус[22] Христос побеждает).

Если в древности крестный ход обходил храм посолонь – за Солнцем-Христом, то теперь греки ходили против солнца.

Если в древности на великопостной молитве святого Ефрема Сирина «Господи и Владыко животу моему…» клали земные поклоны (метания), то теперь греки заменили их поясными.

Изменилось произношение славословия «аллилуйя» при чтении псалмов. В древности греки произносили сугубую (двукратную) «аллилуйю» – «Аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже». С XV века они стали читать трегубую (троекратную) «аллилуйю» – «Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже».

Были и другие, менее заметные различия. От греков новые обряды переняла прочая паства константинопольского патриарха – балканские славяне, малорусы и белорусы.

Среди православных малорусов и белорусов эти изменения распространялись с помощью книг, напечатанных в католических и униатских типографиях. «Известно, что в числе главных средств, коими старались латины распространить свое исповедание, была порча наших богослужебных книг. С этою целию они покушались с одной стороны изгладить мало по малу в наших богослужебных книгах все то, что могло бы внушить православным отвращение к римскому вероисповеданию, а с другой стороны – и прямо вносить латинские верования»[23].

Разница в обрядах между Русью и остальным православным миром была существенна. И русским на это постоянно указывали греческие иерархи, приезжавшие в середине XVII века в Москву для сбора милостыни. Они же внушали царю Алексею Михайловичу мысль о воссоздании великой Византии.

Греки советовали юному государю начать войну с Турцией, разгромить ее и водрузить крест над поруганным храмом Святой Софии в Царьграде. Тогда, говорили гости с Востока, Алексей Михайлович станет самодержцем всего православного мира, а московский патриарх Никон – вселенским патриархом, Папой Нового Рима.

Перспектива греческого проекта была очень заманчивой, но для ее достижения нужно было устранить разницу между русскими и греческими обрядами.

Никон, шестой московский патриарх, был человеком честолюбивым, но малообразованным и потому полностью доверялся приезжим советникам, которые уверяли, что обрядов, подобных московским, Восточная Церковь не знает. Они утверждали, что русские обряды – новые и испорченные, а греческие – старые и правые.

Однако, как писал историк Николай Федорович Каптерев, «древние наши церковные чины и обряды никогда никем у нас не искажались и не портились, а существовали в том самом виде, как мы, вместе с христианством, приняли их от греков. Только у греков некоторые из них позднее изменились, а мы остались при старых, неизменных»[24].

С этим согласны современные историки, например, Лев Николаевич Гумилев, писавший: «Доказано (в частности, Е. Е. Голубинским – самым авторитетным историком Церкви), что русские вовсе не исказили обряд и что в Киеве при князе Владимире крестились двумя перстами – точно так же, как крестились в Москве до середины XVII в.»[25].

В начале Великого поста 1653 года Никон разослал по храмам Москвы «память» (циркуляр) о введении новых обрядов: «Год и число. По преданию святых апостол и святых отец, не подобает во церкви метания творити на колену, но в пояс бы вам творити поклоны. Еще же и трема персты бы есте крестились»[26].

На многих русских христиан эта «память» произвела гнетущее впечатление. В Москве собрались благочестивые священники, среди которых был и знаменитый «протопоп-богатырь» Аввакум, впоследствии вспоминавший: «Мы же задумалися, сошедшеся между собою. Видим, яко зима хощет быти. Сердце озябло и ноги задрожали»[27].

Эти священники, верные защитники церковного предания, написали и подали Алексею Михайловичу челобитную против введения новых обрядов, которую царь не замедлил передать Никону. По приказу патриарха многие из несогласных попов были арестованы и сосланы.

Расправившись с главными обличителями и почувствовав себя свободнее, Никон решил устроить церковный собор и, прикрываясь его авторитетом, продолжать реформы.

По предложению патриарха царь созвал в 1654 году собор, чтобы рассмотреть и отменить те русские чины и обряды, которые отличались от современных греческих. Каптерев писал, что патриарх, действуя по чужому наущению, «русские церковные чины, несогласные с тогдашними греческими, прямо называет на соборе неправыми и нововводными, между тем как в действительности это были правые, старые греческие чины и обряды, некогда перешедшие на Русь от православных греков и у нас неизменно сохраняемые»[28].

Точная дата проведения собора неизвестна. Предполагают, что он состоялся в феврале или марте, ибо в середине XVII века церковные соборы традиционно проводились накануне или в самом начале Великого поста.

Церковный историк митрополит Макарий (Булгаков) писал: «Собор был созван в марте или в апреле… после 27 февраля и прежде 2 мая»[29]. Современный историк Сергей Владимирович Лобачев считает, что собор заседал 12 февраля – в первое воскресенье поста (Неделя православия)[30].

На собор Никон постарался созвать лишь тех лиц, «от которых не ожидал себе никакого противоречия, которые дрожали перед всемогущим патриархом и не отваживались на заявление своих, неугодных ему мнений»[31].

Прибыли пять митрополитов – Макарий Новгородский, Корнилий Казанский, Иона Ростовский, Селивестр Крутицкий, Михаил Сербский; четыре архиепископа – Софроний Суздальский, Маркел Вологодский, Мисаил Рязанский, Макарий Псковский и епископ Павел Коломенский. Также присутствовали одиннадцать архимандритов и игуменов, тринадцать протопопов и несколько приближенных царя.

На соборе выступали только царь и патриарх. А присутствовавшие молчали, не смея перечить и единогласно одобряя все решения.

Каптерев считал, что причиной удивительного единодушия участников собора был тонкий психологический ход, предпринятый царем и патриархом: «На соборе, кроме подбора известных лиц, предприняты были и особые меры, чтобы решение поставленных Никоном вопросов совершалось обязательно в известном наперед, Никоном и царем предрешенном смысле… На соборе 1654 года царь первый подает голос, а за ним и все другие за такое или иное решение поставленного Никоном вопроса. И царь делает такой необычный для него поступок, конечно, с особою целью, чтобы своим подавляющим царским авторитетом предупредить со стороны собора возможность отрицательного ответа на поставленный Никоном вопрос. Расчет был верный»[32].

Заседание собора началось с выступления патриарха. Обращаясь к царю и духовенству, Никон говорил, что должно истреблять всякие новины в Церкви, а все, преданное святыми отцами, должно сохранять безо всякого повреждения, приложения и изменения. Патриарх, выступая якобы против церковных новшеств, на самом деле готовился предложить собору новые греческие обряды. Но большинство иерархов не уразумело хитрости Никона и безропотно пошло за ним.

После патриаршего обращения собору был задан первый вопрос:

– Новым ли нашим печатным книгам следовать или греческим и славянским старым, которые купно обои согласно един чин и устав показуют?

Царь, а за ним и покорные иерархи ответствовали:

– Достойно и праведно исправить противо старых харатейных и греческих[33].

После этого собору было предложено несколько примеров, свидетельствующих о различии русских и греческих обрядов: о времени служения воскресной литургии, об отверстии царских врат до великого входа, о положении мощей при освящении церкви и прочее.

Всякий раз, говоря об этих отличиях, Никон предлагал переменить их по греческому образцу, ложно ссылаясь на древние книги. И собор неизменно давал на это согласие.

Единственным, кто выступил против Никона и новых обрядов, был епископ Павел Коломенский. По свидетельству современников, он был весьма образованным и начитанным человеком, знатоком священного писания и церковного устава.

Старообрядцы говорили, что Павел «муж свят и разума святых писании исполнен бе»[34]. И даже никониане[35] признавали: «Бе же той епископ читатель божественнаго писания и добре веды наставляти к Богу шествующия»[36].

Патриарх предложил собору обсудить вопрос о замене земных поклонов на молитве Ефрема Сирина на поясные. И тут отважился встать и произнести речь Павел Коломенский.

Судя по всему, он заранее готовился к выступлению. В своей речи архиерей высказался в защиту церковного предания – великопостных поклонов. При этом свои слова он аргументировал ссылками на два древних рукописных устава.

Впрочем, епископ выступил не только против отмены земных поклонов, но и вообще против введения новых обрядов. Святитель «советовал любопрением великому государю нашему, благочестивейшему царю, такожде и святейшему патриарху, и всему освященному собору таковое новоначатое дело оставити и до конца истребити»[37].

Но слова архиерея не были услышаны. Собор, уступая давлению царя и патриарха, дал согласие на справу русских богослужебных книг по греческим образцам. Павел Алеппский сообщает, что, когда все духовенство прилагало подписи к соборному постановлению, «коломенский епископ, будучи нрава строптивого, не захотел принять и одобрить тот акт, ни приложить свою руку, не говоря уже о том, чтобы дать свое засвидетельствование»[38].

Однако собор определил, что книжная справа будет производиться «по старым харатейным и греческим книгам». Поэтому епископ все-таки подписал соборное деяние.

Впрочем, под подписью Павел добавил следующие слова, непреклонно оговаривая особое мнение о поклонах: «А что говорил на святем соборе о поклонех и тот устав харатейной во оправдание положил зде, а другой писмяной»[39].

Историками доказано: исправление книг, одобренное собором, последовало отнюдь не по древним византийским и славянским рукописям, как того требовало соборное решение, а по современным книгам, изданным в Венеции. Новые переводы сверялись и исправлялись по современным же книгам, напечатанным в Киеве и Вильно.

По этому поводу американский исследователь Павел Иванович Мейендорф пишет: «Каптерев и др. историки старообрядчества допустили, что реформы основывались не только на древних рукописях, но и на печатных греческих венецианских изданиях и на славянских “литвинских” книгах, вышедших из-под пресса в типографиях Речи Посполитой. Русские литургисты (А. А. Дмитриевский и другие) сделали открытие, что венецианские книги не совпадают не только со славянскими, но и с древними греческими манускриптами. Иногда русские старопечатные дониконовские издания оказывались более верными старым греческим спискам»[40].

В ХХ веке новообрядческое духовенство вынуждено было признать это. Например, протоиерей Георгий Васильевич Флоровский писал: «Противники Никоновой справы с основанием настаивали, что равняли новые книги “с новопечатанных греческих у немец”, с книг хромых и покидных – “и мы тот новый ввод не приемлем”. И так же верно было и то, что иные чины были “претворены” или взяты “с польских служебников”, т. е. “ляцких требников Петра пана Могилы и с прочих латынских переводов”»[41].

Единственным критерием такой справы были слова патриарха, обращенные к главному справщику Арсению Греку:

– Печатай, Арсен, книги как-нибудь, лишь бы не по-старому![42]

Кроме того, самое дело справы было поручено «искусным мужам» – людям сомнительным, таким, например, как авантюрист Арсений Грек, неоднократно менявший вероисповедание.

К тому же новые справщики оказались плохими переводчиками, слепо следовавшими греческому оригиналу, поэтому их тексты отличались нелепым буквализмом и изобиловали ошибками.

«Новые московские тексты калькируют греческий текст и создают неудобочитаемые обороты на славянском языке. Ранние тексты оказываются часто более понятными»[43].

Так началась замена новым церковным обрядом и уставом древних традиций, принятых Русью вместе с православием от Византии и неизменно сохраняемых веками.