Читать книгу Рыбацкая удача Ивана Ильича - Дмитрий Вержуцкий - Страница 4

Склоны гор и приречные террасы уже почти везде освободились от снега. Лиственницы и тополя в пойме стояли голые, распустив в стороны безжизненные ветви. У багульника, вытянутыми куртинами прижавшегося к нависающим скалам, только начали набухать почки. В начале мая они дружно раскроются розовым великолепием, и вся долина превратится в нереально яркий волшебный сад. До этого оставалось не слишком и долго – всего только месяц.

Лагерь стационара они успели за два дня полностью развернуть. Пять армейских палаток-десятиместок, вцепившись в каменистую землю проволочными растяжками и ребристыми железными колышками из арматуры, выстроились в ряд на высокой приречной террасе. Самая верхняя использовалась начальником и специалистами, за ней шли склад и кухня-столовая. В последней, за загородкой из пары простыней, устроилась пожилая повариха Таисия Ивановна. Дальше стояли еще две палатки – первая для бичей (сезонных рабочих), которых нынче насчитывалось целых восемь душ; последняя служила обителью для техника Валеры и шофера Василия Степановича. Валера учился заочно в институте, где как раз шла сессия, он обещал появиться через неделю. Там же временно устроились и водители двух грузовиков, задействованных для заброски имущества стационара. Завтра утром они должны были возвращаться обратно в город, на противоэпидемическую станцию.

Еще ниже, метрах в двадцати, огороженный невысоким заборчиком с тремя натянутыми рядами колючей проволоки, располагался лабораторный блок из двух палаток. К калитке у входа уже прибили прямоугольник фанеры, на нем виднелся художественно выжженный череп с костями, а также присутствовала надпись, гласившая, что заходить внутрь запрещено. В дополнение картины развернутого экспедиционного лагеря, на высоком берегу у самой реки белела выцветшим брезентом баня.

В окружающих горах пока еще мирно сосуществовал с приезжими и местными жителями природный очаг чумы – самой страшной болезни, с которой только сталкивалось человечество за всю историю своего существования. Возбудитель этой напасти жил в глубоких норах в мелких насекомых – блохах, время от времени вызывая заболевания среди сусликов, пищух и сурков. Главной задачей стационара и было слежение за этим очагом для того, чтобы вовремя заметить опасные признаки его повышенной активности. Если случится такое, выставят сюда большой отряд, проведут все нужные работы, чтобы не заболели люди, и инфекция не начала своего очередного победного шествия по странам и континентам.

До отъезда машин и начала основных работ Сергею, как начальнику стационара, следовало провести еще одно стратегически важное мероприятие – общую пьянку. Полезность организации этого действия, на взгляд дилетанта, незнакомого с длительной экспедиционной жизнью, естественно, кажется сомнительной. Тем не менее, опыт однозначно говорил о целесообразности и даже необходимости совместного распития алкоголя в отряде именно в первые дни перед полугодовым полевым сезоном. И хорошо напоить следовало всех.

Смысл этого действа заключался в том, чтобы сразу выявить отъявленных хулиганов и просто «гнилых» по жизни бичей. Таким на следующий день выдавался расчет за проработанные дни, с уходящими машинами их отправляли в город. Как правило, в каждый сезон находились одна-две личности, с которыми, чтобы в дальнейшем не возникало неожиданных проблем, приходилось как можно быстрее расставаться.

Состав рабочих на этот раз оказался довольно пестрым. Только двое приезжали сюда раньше: Очур Ховалыг, хозяйственный парень-тувинец, родом откуда-то из-под Чадана, и Лешка Звягинцев, спокойный, тертый жизнью бич, пятый год кочующий по полевым отрядам противоэпидемической станции. Остальные появились здесь впервые.

Двое молодых ребят, бывших студентов, Мишка и Женька, отчисленных по результатам сдачи первой же зимней сессии, прибыли из Барнаула, заранее списавшись со станцией. Мишка, большой и неторопливый хлопец, оказался родом из-под Чернигова, Женька был алтайский, мелкий по сложению, но более шустрый и гораздый на затеи. К этой парочке сразу же прилипла кличка «Камаз с Прицепом». Они надеялись откосить в экспедиции от призыва до осени, а там попробовать восстановиться в своем институте.

Следующие двое невысоких, средних лет бичей, блондинистый Витек и чернявый Генка, оба в колоритных наколках, явились, отсидев один меньше, другой больше. Впрочем, у каждого отбытый по лагерям срок был далеко не первый. У Витька во рту желтела благородным металлом фикса, у Генки два передних зуба отсутствовали, и он заметно шепелявил. Эти парни освободились из мест лишения свободы лишь две недели назад и еще не пришли в себя от навалившегося счастья вольной жизни.

Кроме перечисленных, в этом году на стационар завербовались два пожилых мужичка-пенсионера – Иван Маркелыч и Василий Данилыч. Оба оказались призваны по возрасту в сорок четвертом и повоевать успели, имели и ранения и медали-ордена. Маркелыч приехал из Красноярска заранее, узнав через знакомых о наборе в полевую партию. Был он молчалив, невелик ростом, сух, но довольно еще крепок. До выезда отряда неплохо помог со сборами, да и на самой станции проявил себя хорошо с разными хозяйственными делами. Соображал он во всем, умел и по дереву, и по электрике, да и в кузне что-то понадобившееся тоже отковал в легкую.

Данилыч появился на станции и устроился в последний день перед выездом. Видно было, что до пенсии служил он в каких-то начальниках и не перетрудился. Статью не обделен, гладок, вальяжен, сразу предупредил, что внештатным корреспондентом республиканской газеты подрабатывает. Знакомый, трудившийся раньше на станции, посоветовал ему в горах сезончик провести, чистым воздухом подышать, здоровья набраться. Ну и денежку кое-какую подзаработать, чтобы осенью в Крым скататься. В прошлом году Данилычу, как ветерану, путевку бесплатную дали, и уж очень сильно ему там понравилось. Решил он осенью предстоящей уже самоходом на море съездить, да и отдохнуть можно будет от души, если денег в кармане в достатке окажется.

Гулянка шла по накатанной. Среди разномастного народа явных проблемных личностей на этот раз не оказалось. Лешка и Очур блаженно улыбались, больше слушая, чем говоря. Генка с Витьком развлекали всех блатными историями про легендарные побеги из лагерей, про умного зека и глупого опера, про смазливую и покладистую врачиху в санчасти. Бывшие студенты тоже расслабились и принялись вспоминать девчонок-сокурсниц и разгульную жизнь в общежитии. Данилыч не отставал, заливая про свои многочисленные, судя по некоторым деталям, по большей части выдуманные, курортные романы. Таисия Ивановна тоже немного выпила и бдительно следила, чтобы никто не забывал закусывать. Периодически она пыталась сподвигнуть всех на исполнение народных песен, но отклика пока не находила. Водители сидели отдельной группкой в конце стола и серьезно обсуждали – как правильно скрутить показания одометра для экономии бензина, столь нужного их личным «москвичам» и «жигулям». Маркелыч, погруженный в себя, сосредоточенно думал о чем-то, разглядывая дно эмалированной кружки и молча пил.

Убедившись, что все идет спокойно, Сергей вышел за дверь. За окнами палатки уже стояла темнота. До восхода луны оставалось с полчаса, не больше. Ветер почти стих. С разных склонов долины, перекрывая шум речного потока, перекликались две совы. Истосковавшийся за зиму по природе и измученный городской суетой, Сергей с наслаждением втянул в себя такой знакомый и волнующий запах ночного леса. «Ладно, кипиша сегодня, похоже, не будет. Еще часок посидим и спать!», – заключил он, сходил в свою палатку и развел водой еще одну порцию спирта.

– Все здесь лечатся, не пьют, разливай, пока дают! – Сергей выставил бутылку на стол и сел сбоку на лавку. Выпить они не успели.

Маркелыч, ни слова не говоря, спокойно поднялся, вытряхнул оставшийся кусок хлеба из большой эмалированной миски на стол и резко, с нахлестом от себя, рубанул ее краем сидевшего напротив Данилыча. Тот заорал, схватившись за лицо и разбрызгивая кровь, вскочил, споткнулся об лавку и упал возле железной печки. За какое-то мгновение Маркелыч перелетел через стол и принялся с остервенением бить лежащего Данилыча подхваченным с пола поленом по голове, периодически добавляя к экзекуции яростные пинки и что-то нечленораздельное крича. Избиваемый тонко визжал от ужаса, ужом отползая в сторону и заслоняясь руками от града ударов. Студент Женька сориентировался быстрее всех, подскочил, обхватил сзади зачинщика драки и, сделав подкат, свалился с ним на землю. Подоспевшие Сергей со Степанычем помогли скрутить и утихомирить возмутителя спокойствия.

Данилыч, утерев рукавом с лица кровь, приподнялся, встал на четвереньки и таким способом спрятался в углу за сундуком. По пути он жалобно подвывал и всхлипывал:

– Да не я это… Да я же разве мог, Иван? Да никогда! Это же кто-то из второй роты!

Народ столпился вокруг. Никто ничего не понимал. Таисия Ивановна охала и ахала, причитая: «Да как же так-то? Да что же это такое? Убил же, совсем убил!» Маркелыч рычал от ярости, пытаясь вырваться и окончательно добить Данилыча. Все его некрупное тело переполняла настоящая злоба. Глаза были бешеными. С трудом удалось утащить Маркелыча в другую палатку, к техникам.

– Да я же ж, тоже не сразу Ваську-то, эту гниду, узнал! Столько лет прошло… Вот тварь!! И живет ведь – как ни в чем не бывало! Да такую мразь к стенке сразу надо ставить!!

– Так, спокойно, Иван Маркелыч! Остынь! Ты что завелся-то? Тебя какая муха укусила? Что случилось-то? – такой расклад для Сергея оказался полной неожиданностью. От кого угодно из нынешнего своего контингента разборок и драки сегодня ожидал, но никак не от пенсионеров. Маркелыча натурально трясло от ярости. Говорить внятно он поначалу почти ничего не мог. Постепенно, после двух кружек чая со спиртом и десятка выкуренных папирос, картина прояснилась.

Как оказалось, воевать они оба с Данилычем закончили под Кенигсбергом. Последние месяцы боев крепко сдружились – однажды, выйдя из госпиталей, в одну роту попали. Тут и выяснили, что земляки, с соседних районов на Енисее. С одного котелка хлебали, одной шинелью прикрывались, не раз друг друга от верной смерти спасали. В июле сорок пятого началась у них в полку частичная демобилизация. Слухи уже давно ходили, и все заранее готовились к этим радостным событиям.

Маркелычу удалось разжился замечательными, из офицерского сукна, галифе и гимнастеркой. Узнав, что в соседнем городке при госпитале один санитар отлично шьет сапоги, воспользовавшись подвернувшимся случаем он сумел туда попасть и сделать заказ. Умелец драл за свою работу не по-божески, пришлось отдать практически все ценное, что у него было. Остался только красивый платок в подарок матери. Сапожки из яловой кожи вышли, и правда, знатные. Думал, когда вернется домой, все обзавидуются, да и сносу таким обувкам точно не будет. И девки в деревне с ума сойдут, как пить дать…

В мечтах о родной сторонке, о такой желанной встрече с родными, медленно тянулось время. Надежды быстро отбыть домой и не было – поначалу стали отпускать только тех, кто долго повоевал. Использовав свое знакомство с кем-то из штабной обслуги, друг Вася сумел подсуетиться и быстрее всех в их роте получил все нужные бумаги. Проводины ему устроили на широкую ногу, выпили крепко. А утром, когда Иван проснулся, сапог у него в мешке уже не было. И платка для матери тоже…

Ни про сапоги, ни про платок, он никому, кроме своего закадычного друга, не рассказывал. Шофер, отвозивший рано утром демобилизованных на станцию, когда вернулся, сказал, что, мол, «приятель-то твой в таких классных сапогах домой поехал, даже завидно! Не знаешь – у кого это он пошил?»

Через несколько лет после войны съездил Маркелыч в то село, откуда друган его родом был. Да не застал никого – соседи сказали, выправил каким-то способом Василий паспорт и завербовался на север. На обратном пути, в буфете на вокзале, сцепился злой и крепко выпивший Маркелыч с местной шпаной, да и милиционера подскочившего ножом сгоряча пырнул… Отсидел полностью. Да много чего еще в жизни у него потом было. И топтала его судьба и ласкала, по-всякому случалось. И вот такая встреча с «лучшим другом» через сорок с лишним лет…

Утром, съежившийся и испуганный, Данилыч уехал с машинами в город. Больше про него ничего никто не слышал. Маркелыч же после всего неожиданно преобразился. Чувствовалось, что сбросил он с себя какой-то давний давящий душу груз. Работал с удовольствием, весь инструмент в отряде привел в порядок – топоры-лопаты наточил, ломы оттянул, капканы все отремонтировал. С людьми ладил, да и отдыхать умел с душой. Все очень удивились, когда из рюкзака достал он однажды настоящую гармонь. Владел этим инструментом Маркелыч виртуозно, знал много старых песен, голос и слух у него имелись. С Таисией Ивановной удивительно красиво выводили они в два голоса самые сложные напевы. Проведя на стационаре все шесть месяцев, появился он и на следующий год. И снова честно отработал весь сезон. Потом его следы тоже потерялись.

Кто знает – жив ли он, или нет уже на свете старого фронтовика. Мало их совсем уже осталось, последние покидают этот мир. Уходят из жизни, унося с собой все свои воспоминания, все встречи и события, и добрые и не очень…