Читать книгу Убить миротворца - Дмитрий Володихин - Страница 4

2124 год, дата не имеет значения.

Терра-2, город Ольгиополь.

Виктор Сомов, 28 лет, и Екатерина Сомова, 35 лет

…Вечером к нему должна была прийти Катенька. Часа за два до ее прихода, не зная, как заставить руки не трястись, Сомов выпил стакан бабушкиного «пустырничка с прибабахом». Покойная баба Надя была чуть ли не из первопоселенцев и отлично помнила Землю. У дяди была ферма на периферии русского сектора. Он там устроил самую большую на Терре плантацию пятнистых подсолнухов. Дело не только в доходе: море цветов до самого горизонта – это все-таки очень красиво, хотя бы оно и не было морем роз, маков или тюльпанов… Вся семья, бывало, собиралась у дяди, распивала чаи на открытой веранде, любовалась. И только бабушка недовольничала: «Э, да разве ж это подсолнухи? А? Вы бы видели, вы бы только видели, как оно на самом деле бывает…» А дядя, бывало, хмурился и произносил, глядя в сторону: «Неймется ей!» Виктор, тогда еще маленький, никак не мог понять причину бабы Надиного ворчания. Все вроде бы в порядке: крупные гроздья темно-синих соцветий мерно колыхались, уступая вечному ветру равнины; воздушные корни величественно нависали над узенькими дренажными канальцами; семенные погремушки, наполненные еще не до конца созревшим «товаром», издавали нежное потрескивание и переливались всеми цветами радуги. Подсолнухи и подсолнухи, что ей не так? До самой смерти баба Надя тосковала по Земле. Во всякой нормальной и привычной вещи она видела искажение или полную невнятицу. Вот, осталась от нее в наследство бутыль пустырничной настойки, незаменимого средства для успокоения нервов и обвального протрезвения. Покойница готовила ее с фармацевтической точностью. Ни разу не сделала оплошек в сложном производственном процессе. Но сливая дурнопахнущую фиолетовую гущу в надлежащую тару, она всякий раз взмахивала руками, как птицами крыльями, и дарила окружающим горькое причитание: «Пустырник! Да. Ха! Конечно, пустырник. Совсем пустырник. Абсолютно пустырник. Только с глузду съехавший. Пустырник с прибабахом. Ох уж эти мне ваши чудеса терранские…»

Стакан это, может быть, чересчур. От такой порции недолго и к сидению примерзнуть… Как бывает в ста случаях из ста одного, хорошая мысля приходит постфактум. Он задумался: а ведь если у них с Катенькой что-нибудь все-таки… ммм… начнет происходить, кто окажется горячее – он сам или матрас под ним?

Впрочем, иные средства не подходили. Напиться он себе не позволил. Во-первых, дело серьезное, во-вторых, он слишком дорожил Катенькой, чтобы демонстрировать ей такую слабость. Хваленые таблетки ему ничуть не помогли. Он попытался было просто присесть и порассуждать с самим собой. Мол, раз иначе невозможно, к чему волноваться? В результате нервная дрожь перекинулась с ладоней на все тело.

Дядя, большой любитель ученых слов, как-то сказал ему: «Она мне нравится, твоя Катя. Женись на ней, дубина. Не упусти. Второй раз Господь тебя так уже не облагодетельствует. А вся беда у вас оттого, что в самом начале допустили инверсию…» – «Инверсию?» – «Ее. Переставили местами две важные вещи. Впрочем, кто только не совершал такой ошибки!» – «Попроще бы. Можно?» – «Можно, но не нужно. Инверсия у тебя тоже вышла… от простоты стоеросовой. Вы с Катей, видишь ли, переставили местами любовь и занятие любовью. Естественный ход вещей таков, если, ты, здоровый лоб, еще этого не понял: сначала люди влюбляются, а потом тащат друг друга в постель. А вы?»

Точно. Форменная получилась инверсия месяца за три до эпизода с пустырничной настойкой.

* * *

Бывают в жизни мужчины дни, когда он просто так, безо всякого особенного повода, не от горя и не от радости, напивается до поисков пятого угла в кругу неизвестный друзей. Ну ведь правда же случаются, что тут поделаешь! Женщины вот, например, шляются по барахольным магазинам, рефлекторно просаживая всю достижимую наличность. А мужчины напиваются. По большому счету, квиты… Однажды Сомов напился в малознакомом баре в компании довольно отдаленных, но исключительно душевных коллег. Коллеги напились совершенно конгруэнтно, но сделали из достигнутой гармонии с миром выводы, прямо противоположные сомовским. Они заявили, что надо бы уже расползаться по домам, покуда семейный счет за гармонию не достиг астрономических величин. Виктор изумился такой постановке вопроса, он ее просто не понял, но попрощался с подобающей сердечностью, поскольку зрелый навык взрослого мужчины к пьянству предполагает параллельное обретение большого политеса в характерных обстоятельствах.

Коллеги отдались на волю автопилотов в аэрокарах, а он остался один и некоторое время выбирал между «еще сто пятьдесят» и «кружку пива, пожалуйста». Никто к нему не шел. Бармен отвратительно долго болтал с кем-то за стойкой. Официант в принципе отсутствовал. Механических «подавальщиков» тут не держали: мода прошла, а единственный живой ушел куда-то на кухню и не подавал признаков жизни. Виктор был на той стадии, когда внутренняя свобода уже вышла из узилища, но упрямые рефлексы все еще требовали обуздывать ее устремления. Иными словами, Сомов из последних сил пытался выглядеть трезвее истинного положения дел, в то время как истинное положение дел оказалось в полушаге от полного просветления. Весь этот, например, буддизм, – тупая профанация запоя… Стадии просветления Виктору допускать не хотелось. Каждый раз, когда Сомов до нее добирался, его неизменно окружали добрые и милые зверюшки, оторваться от них не было никаких сил. Коньячный бальзам из терранского взрывающегося паутинника – любимое сомовское пойло – вообще стимулирует анимационные процессы в голове… Стадия просветления грозила марафоном суток на двое-трое. Нет, непозволительная роскошь. Поэтому он мужественно добрался до стойки и попросил пива.

Отхлебнув, Сомов почувствовал себя как будто в коридоре, где никто не думает о выходе наружу. Глубоко на втором плане Виктор был совершенно уверен, что не уйдет в штопор, доберется домой, не затеет шумство по дороге… Но он утратил способность планировать, как и когда это произойдет в действительности.

Отхлебнул еще разок и увидел женщину, которая тоже смотрела на него. Женщина сидела у самой стойки и одета была как-то совсем просто, ничего примечательного. В одно только черное. Сомов тогда подумал: «Ну, наверное, характер у нее невеселый…» Женщина глядела тоскливо. Так тоскливо, что даже в державном подпитии, когда мелочи в глаза не бросаются, нюансы безнадежно плывут, и любое слишком мелкое обстоятельство душою бывает отвергаемо, Виктор все-таки эту ее тянущую грусть почувствовал. Душа у нее болела, как иной раз болят зубы: хоть и не особенно сильно, но непрерывно и глубоко, где-то у самых корней. Именно в таких случаях человек совершенно серьезно задумывается, пойти ли ему, наконец, к стоматологу, или терпеть до самой смерти, а там проблема снимется сама собой… Но тут не зуб, а душа, и следует либо сходить к священнику, либо, как она сейчас, найти себе кого-нибудь, совершенно неизвестного.

Женщина молчала. Отчего? Ах, ну да. Принято у них, пригласить взглядом, да и всякими другими мелочами, а потом посмотреть, в какие ты пустишься пляски, чтобы раздобыть искомое… Надо, стало быть, как-то ему действовать. И Сомов с полминуты взвешивал: стоит ли ему отрываться от питья в пользу приключений? Выходило – да, стоит, пожалуй, потому что женщина всегда уместна… Ну, кроме очень редких случаев. Кроме того, женщина – достойная концовка сегодняшнего вечера. Что может быть лучше женщины между выпивкой и похмельем. Потом, она, вроде, ничего. То есть, не пойми какая, поскольку никак у него не получалось собрать глаза в кучку и разглядеть незнакомку попристальнее. Тоской тянет и бедра широкие – вот все, что разобрал тогда Сомов. Годится. Что ей надо? Еще полминуты он сосредотачивался на мысли, как бы получше приступить к делу… Вот, она тоже его сканирует. Так что ей надо? Оба! Ей надо убедиться: этот мужик, хоть и одет прилично, и сам по себе не худший экземпляр, но уж больно пьяный, – не перетянет ли хмель в его башке все положительные стороны? Вот она оглянулась. Чего это головой вертит? А, нет ли тут кого-нибудь поисправнее… Опять уставилась. Как видно, в поздний час сидели вокруг одни только совсем неисправные, или уже вдвоем. Сомов несколько раз прокрутил в голове первую фразу. Только бы не сбиться. Так много зависит от первой фразы! Ну, благослови Бог.

– Х-хотите пива, прекрасная незнакомка? С самыми благопристойными н-намерениями…

Еще две или три секунды она изучала Виктора. Фраза прозвучала на четверку с минусом, но не провально… Решилась.

– Возьми мне пива. Перебирайся поближе. Зови меня Катей.

Это было втрое быстрее ожидаемого. Он ожидал, конечно и того, и другого, и третьего, но с некоторым интервалом. Женщина, наверное, тверда была в своем намерении, а потому плевала на этикет случайных связей.

Сомов подождал, пока бармен наполнил кружку, и с гордостью продемонстрировал, что передвигается он все еще вполне членораздельно. И разговаривать может, не качаясь. Почти.

Он назвался и поддерживал чудовищно бессмысленный обмен репликами в течение четверти часа. Или меньше. Катя допила свое пиво, заглянула на дно, – там, видимо, открылось ей нечто исключительно интересное, – долго не отводила глаз, а затем честно сказала, мол, она живет недалеко. Мол, ты… эээ… Виктор? Да. Виктор, ты в состоянии?

Так и спросила: «Ты в состоянии?» Сомова передернуло от ее деловитости, но на такой вызов он не мог ответить отказом…

В душ она его погнала. На всякий случай он и одежду снял только в душе. Кто она такая, Господь ее ведает, надо бы деньги иметь на виду. Вышел из душа, а она уже лежит в постели и смотрит на него из-под одеяла с напряженным вниманием. Огляделся: куда бы положить одежду? Не нашел подходящего места. Бросил на пол. Выключил свет. Смотал полотенце с бедер. Лег рядом.

Она:

– Не бойся…

– Да я и не боюсь, – ответил Сомов удивленно. Себя она что ли подбадривает?

Ну, с чего б начать-то? Начал он совершенно обычно. Принялся целовать ей шею, лицо, плечи. Женские руки вяло изобразили ответные действия. Виктор откинул одеяло и попытался ее обнять. Нет, неудобно она лежит. Не получится. Он погладил Катину щеку, потом волосы и попробовал было добраться губами до ее губ. И тут только почувствовал: у полузнакомки Кати напряжена каждая мышца; перед ним лежит сейчас железная кукла, а не женщина. Или может быть, пехотинец, ожидающий команды на смертельно опасную атаку… «Да что с ней! Идет на мужика, будто на танки…»

Он пустил в ход несколько более изощренные вещи. Он даже попытался быть ласковым. Нет, колода. И обнимает его самого как вторую колоду.

Сомов разозлился:

– Так не пойдет. Ты слишком… твердая.

– Я признаться и полагала, что ничего не выйдет. Я была уверена. Не могу расслабиться даже с обычным нормальным мужиком. Извини меня. Протяни руку налево… чуть выше… там должно быть курево.

– Ничего нет.

– Черт! Забыла купить! Идиотка!

– Да что с тобой?

– Я была уверена… я была уверена… даже этого у меня нет… я была уверена…

Виктор увидел, как расплывчатое пятно ее руки закрыло расплывчатое пятно ее лица. «Сейчас завсхлипывает…» Хмель покидал голову с устрашающей быстротой. Страшно дорогой таблетки, изымающей из головы все самое драгоценное в пьянстве у него не было, жаль, пригодилась бы она сейчас… Ну да, с Божьей помощью, итак обойдется.

– Ладно. Это можно снять. Делай, как я говорю.

– Что можно снять? Жизнь мою можно снять? Ты видишь знаешь меня полчаса, а захотел чего-то снять во мне!

– Слушай, Катя, мы здесь лежим очень близко друг от друга. И мы, в общем, намерены были позаниматься любовью. Я понимаю: звучит грубо. Но я тебя совершенно не желаю оскорблять. Просто я думаю, что мы еще можем приступить к этому. Ей-богу, шанс есть. Раз уж мы здесь, тебе не жалко будет устроить еще хотя бы одну попытку? Ну, одну маленькую, ни к чему не обязывающую попыточку… Снизойди к моей слабости.

Пауза. Мрачное адажио:

– Хорошо. Еще раз. Я готова.

Она вытянулась на постели не лучше трупа в гробу.

«О, нет».

– Эээ… Подожди ложиться. Я попрошу тебя делать кое-что, а, если тебе не трудно, так и делай, пожалуйста. Хорошо? Честное слово, ничего необычного. Все просто.

Она заворочалась и пробурчала нечто неразборчивое. Можно было расшифровать как «ладно, командуй». А можно было и как «пошел к черту». Виктор почел за благо выбрать первый вариант.

– Отлично. У тебя выпивка где стоит?

Это был тонкий момент. Пятьдесят на пятьдесят. Он внутренне приготовился одеваться. Но нет, видно, Катя не любила менять свои решения. Выдала лицензию на дубль два, значит выдала… Она поднялась на локте.

– Вино подойдет?

Он подумал: «После крепкого и пива не надо бы…» Но поздно было притормаживать действо.

– Да.

– Тогда в соседней комнате… Подожди.

Она встала и принесла початую бутылку чего-то сладкого и липкого, совершенно дамского.

– Точно подойдет?

– Сколько тут градусов?

Катя подняла руку и неопределенно покрутила растопыренной ладошкой около уха.

«Сплошное нездоровье… – сделал для себя вывод Сомов. – Ладно, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не употребляло героин».

– Хорошо, неважно. Теперь сядь напротив меня… лицом к лицу… нет, ноги вот так положи… нет… вокруг… нормально.

Она не проявляла недовольства. Наверное, окунуться в чужую чушь легче, нежели все время пребывать внутри собственной бессмыслицы.

– Ты отпиваешь глоток… маленький глоточек, – продолжил Сомов, – и целуешь меня. Я скажу – куда. Потом отдаешь мне бутылку и командуешь, во что целовать тебя. Очень тебя прошу, для начала не заставляй меня добираться до слишком отдаленных мест. Ты готова?

Короткий кивок. У нее было необыкновенное самообладание. Ни фырканья, ни саркастических комментариев, ни какого-нибудь суверенного плечепожимания… Она как будто вышла в дорогу, захватив с собой знающего проводника.

Сомов:

– Ладонь…

И он показал пальцем, какая именно ладонь, чтобы не размышлять ей попусту: левая – с чьей стороны. Она:

– Тоже… ладонь…

– Локоть…

– Плечо…

– Шея…

– Плечо…

– Колено…

– Шея…

– Щека…

– Грудь…

– Лоб…

– Грудь…

– Подбородок…

– Грудь…

– Ээ… шея…

– Грудь…

Она легонечко вздрогнула: Виктор почувствовал это кожей. Есть женщины, которые разгораются долго, есть – которые не гаснут никогда, существуют и те, кого не стоит особых трудов раскочегарить в одну минуты. Все они хороши по-своему. Но всех милее были для Сомова те, кто теряет над собой контроль и воспламеняется в один миг. Виктор очень ценил эту великолепную породу, ведь именно она заставляет мужчину почувствовать себя чудотворцем: только что, минуту назад, пять минут назад, четверть часа назад женщина была почти холодна, слегка поигрывала в любовный поединок, подчиняясь едва слышному зову из-за глухой двери… как вдруг дверь отворяется, и на смену полному почти покою приходит неистовство. Так вот, Сомов с восторгом почувствовал: отворилась Катина глухая дверь.

Виктор:

– Губы…

Она оказалась страстным человеком. Безыскусным и страстным. Природа заложила в нее коротенькую паузу – между двумя разными состояниями. Несколько секунд назад в голове маячили совершенно нелепые мысли: «Как я выгляжу? Чертовски странная ситуация… А не может ли он воспользоваться? Будто в дешевом романе…» А на заднем плане еще того хуже: «Сколько мне осталось спать? Ах да, завтра выходной… Сегодняшнее посещение бара обошлось слишком дорого, опять придется занимать. Почему повышение получила не я, а этот неуч?» Пауза. Чистое пламя.

Женщина прикоснулась к его губам и закрыла глаза. Отпущенное природой время – считанные мгновения – она наслаждалась тем, что с ней сейчас произойдет. Какой-то бестолковый центрик в мозгу лепетал: «Правильно ли все происходящее?» А все остальное ему отвечало: «Пошел ты!» Он не унимался: «Погоди-погоди, надо сосредоточиться». И получал ответ: «Накося выкуси!» Потом центрик заглох, и Катя в полной темноте медленно поехала из мусорных будней в огонь чистейшей пробы. То ли в абсолютной пустоте, то ли высоко над пропастью…

Призрак поцелуя превратился в поцелуй лавы. Она разрушила их общую игру. Потянула его на себя и вскрикнула:

– Немедленно!

Куда-то в сторону полетела бутылка. При других обстоятельствах это было бы приравнено к настоящей катастрофе: и ладно бы одни осколки (получилось вдребезги), но еще ведь брызги недопитого вина – сколько вещей может пострадать в квартире одинокой и небогатой женщины! Только черта с два заметили двое сумасшедших звон разбитого стекла, черта с два успели они подумать о брызгах…

Все кончилось в несколько движений, порывистых, почти судорожных. Им обоим было не особенно удобно, они даже не успели как следует обняться. Это было так неожиданно, что Сомов выстрелил коротким и очень мужским ругательством, а она ответила ему лишь:

– Ахххххххххххх…

Вышло совершенно неправильно, и все-таки очень красиво. Он планировал совсем не то, да и она не о том мечтала, но теперь оба лежали в молчании, подавленные роскошью случившегося. Над ними витал дух торжества. Слова бы только измарали их общее ликование.

Наконец, она решительно повернулась к нему спиной. Шепот:

– Обними меня.

Виктор осторожно прижал ее к себе одной рукой, а вторую положил женщине под голову. К тому времени он знал Катю меньше полутора часов.

* * *

Он проснулся от мерного гуда, который издавал кухонный агрегат.

Первый вопрос: сумасшедшее вчера прошло, и как именовать Катерину в рассудочном сегодня? На ты или на вы?

Второй вопрос: что делать с головой? Лучше всего – отпилить ее сразу. Тогда никто не будет сверлить мозг и насылать на все тело зуд. Но, возможно, в процессе отпиливания выяснится, что в голове есть нечто жизненно важное, и тело неважно откликнется на процедуру.

…Она вошла в комнату. Сомов застал собственные руки за нелепым делом: они подтаскивали одеяло к самому горлу. Катя, заметив это, смутилась и сама.

– У меня почти ничего нет. Черный кофе. Поджаренные хлебцы с маслом и колбасой. Ненавижу синтетическую пищу… Ты будешь? – она проговорила все это с преувеличенной веселостью в голосе. Собственно, Катя передавала ему право решать, будет ли продолжение. Два взрослых одиноких человека пребывали в нерешительности. Обычный вариант, предписанный этикетом случайных связей, это когда один из двоих, а именно тот, кто первым осознал ненужность происходящего, вежливо показывает второму: нам нет смысла пребывать в обществе друг друга слишком долго… Катя сигналила другими флажками: я не знаю, я не уверена, решай сам. А он и сам был не уверен. Ночью совершалось нечто необычное, и от его слов зависело, станет ли оно прекрасной случайностью или чем-то большим.

Несколько секунд Сомов колебался. Она была хороша, хотя и старше его, явно старше. Она подходила ему какой-то неуловимой внутренней сущностью. Все женщины, с которыми он делил ложе до сих пор, оказывались недостаточно сумасшедшими. Эта, похоже, далека от «недо», она, скорее, «пере»… ну так чудесно, очень хорошо, чего желать еще? И не то, что бы он опасался долгих знакомств. Все воспитание Сомова говорило ему: однажды, брат, ты должен осесть, утихомириться, завести семью и сделать детей. Но когда именно? И почему именно сейчас его посещают подобные мысли? Бывало, он проводил по году с какой-нибудь милой дамой и не задумывался над тем, какая судьба их ждет дальше. А тут… Одна ночь всего, а он лежит перед совершенно незнакомой женщиной, голый, нескладно кутаясь в одеяло, и внутренне прощается с эпохой вольности, странствий, приключений. Да почему? Может, задержаться? Что значит – задержаться? Ведь он в любой момент сможет освободиться, если надо… Женщина – не трясина, откуда столько тревоги? Но над всеми его прагматическими рассуждениями царило иррациональное убеждение в неумолимости происходящего. Придется, наверное, послать подальше и вольности, и приключения, и странствия. Вот женщина, которую судил ему Бог. Почему именно она, Бог и знает.

Так бывает иногда. Судьба является к тебе утром в пестром халатике и спрашивает, хочешь ли ты кофе, быть вместе и умереть в один день? Надо быть полным идиотом, чтобы отказаться.

– Да, Катя. Во всех отношениях да.

Она заулыбалась.

– И вот что: твоего кофе будет недостаточно. Мы идем туда, где познакомились, заказываем пива и мяса. А потом портим твою фигуру шоколадным тортом. Честно говоря, столик я уже заказал по чипу. Надеюсь, ты не против?

– Да. Во всех отношениях да.

Она сделала паузу и добавила:

– А потом вернемся и начнем все сначала, но с большей… ммм…

– Раздумчивостью?

– Что ж, назовем это раздумчивостью.

За кофе она осторожно поинтересовалась:

– Меньше всего я хочу обидеть тебя. В самом начале… в баре… все получилось чуть-чуть сумбурно… Одним словом, как тебя зовут? Я забыла…

– Виктор.

– Ты простишь меня?

– Мне не за что тебя прощать.

Сомов прикоснулся к ее волосам. Длинные черные волосы. Прямые, блестящие, разумеется, крашеные и, скорее всего, поверх белых крупинок проседи. Угадав его мысли, Катя сказала, не теряя спокойствия:

– Мне тридцать пять лет.

– Отлично.

Ему было наплевать. У судьбы нет возраста.

Зато у судьбы есть чистая белая кожа. Случается иногда такая благородная бледность, для которой противоестествен любой загар. Еще у судьбы светло-карие глаза, мелкие, но правильные черты лица, высокий лоб и тонкие губы. Неровные, стремительные, грациозные движения, быстрая и ровная походка, мальчишеская фигура. Аристократические запястья.

Еще от нее веяло гордостью.

…В баре они болтали и смеялись. Разговор зашел о способах знакомства с особами противоположного пола. Виктор высказался в том духе, что он, по правде говоря, он не знает, как знакомиться с женщинами. Это всегда происходило как-то само собой. И, сказать честно, не особенно редко…

Она усмехнулась:

– У меня иначе. Я всегда сама выбирала. Да… Я выбирала сама. И была верна тому, кого выбрала. Почему они все оказались… такими слабыми?!

– Ну, не знаю. Разные люди бывают…

– Разные. Не подумай, я ни от кого не просила ничего особенного. Просто… для них моей любви бывало слишком много. Совсем недавно… неважно… уже это прошло… в общем, один сказал мне: «Будь легче. Расслабляйся. Не привязывайся всерьез».

– Ушел от тебя?

Она усмехнулась. Мол, зачем спрашивать, итак понятно. Потом заговорила вновь:

– Понимаешь, мне стало холодно. Я как будто вся задеревенела… Вчера такая тоска меня взяла! Почему я не могу расслабиться? Да все я могу. Или я не женщина? Все у меня получится. А если не получится, кончать надо с такой жизнью.

«Глупости какие. Видно поп ее приходской адскими сковородками не допугал до нужной кондиции».

– Не-ет. Это ты про меня глупости думаешь. Нервы у меня крепкие. Просто я подумала: «Все что можно – продать. Уехать отсюда. Скитаться, сколько получится. Либо найти место, где меня примут такой, какая я есть, либо попробовать жить иначе. Только не здесь». Первый раз в жизни я знакомилась у стойки бара. Загадала на того, кто будет рядом со мной: если все получится хотя бы сносно, останусь здесь. Может быть, попытаюсь измениться, хотя очень не хочется. Если не получится… что ж, тогда и уеду.

– Я у тебя был вроде орла и решки?

– Я должна извиниться? Если должна, – извинюсь. Мне не жалко. Я ведь не знала тебя.

«Ты и сейчас меня не знаешь… А я – тебя». Впрочем, это не играет роли. Он разглядел в ней судьбу, и Катя, как видно, тоже отыскала в нем нечто. Она едва-едва запомнила его имя, не имеет представления о его работе, склонностях и привычках, дурном и добром в его характере… Но безо всего этого чувствует куда более важную вещь: им не разойтись больше, как двум случайным прохожим на контркурсах. Вчера не чувствовала и не знала, а сегодня – знает и чувствует… Изменилось больше, чем кажется.

– Должна. Только совсем за другое.

– Позволь догадаться. Я слишком много ем и слишком много болтаю. Ты прав. Извини.

– Извини и ты. Потому что мы слишком много болтаем.

Она рассмеялись одновременно.

– Виктор… я все никак не могу определить, что при тебе делать можно, а что нельзя. Прилично ли выйдет если то, и если се… Ты даже представить себе не можешь, до какой степени я готова поторопиться.

Сомов оставил купюры на столике, прижав их пепельницей. Намного больше чаемой суммы. Ему слишком не хотелось возиться со счетом.

…Вначале это было очень медленно. Невероятно медленно. Им обоим доставляло наслаждение сдерживать страсть почти до самого конца. А потом Катя шепнула:

– Давно со мной не было никого достойного. Придется кое-что вспомнить…

Взрыв.

Еще один раз – ближе к вечеру. Еще один – поздно ночью. И еще один – утром.

Он отправился на работу прямо от нее. Небритый, как неандерталец.

* * *

Их первое свидание произошло три месяца назад. Бог весть, в какой именно день Сомов понял, что любит ее. То есть, когда первый раз внятно подумал: «Люблю», – одновременно сообразил, насколько давно любит… Но сказать все не получалось. Какая глупость – эта самая инверсия!

Сегодня придется сказать, дольше тянуть невозможно. Дотянул до самого неудачного дня, какой только можно вообразить.

Виктор Сомов был лучшим строителем космических кораблей во всем русском секторе. Более того, в негласном реестре Терранской ассоциации корабелов он твердо стоял на первом месте. Говорят, с приличным отрывом от остальных умельцев… Вот уже три года, или около того, как Сомову поручали самые сложные, самые крупные и самые дорогие заказы изо всех, какими только заняты были верфи планеты. Тем не менее, он никогда не чувствовал особой любви к своей профессии. Просто у него легко получалось то, к чему другим приходилось прикладывать все силы. Наверное, от Бога ему дан был этот дар, и Сомов ценил его очень мало. Гордился своим положением – да, разумеется, но какой мужчина свободен от гордости за все то, чего добился он сам, своими руками и своей головой, ну, может быть, еще с Божьей помощью?

Теперь гордость его оказалась задета. Во всей истории Терры-2, Внеземелья, а может быть, и самой Земли, не было корабля важнее того, что достался не ему. Разве только далекий легендарный «Восток»…

Кажется, вся планета прознала о его позоре… Ну, если не вся, то уж профессиональный цех корабелов с родней и знакомыми – точно. В 23-м году на периферии, едва освоенной, но теоретически входившей в подконтрольную зону русского сектора, нашли актиний. Вещество, запросто гробящее металл, пластик, резину, губительное для живого тела и приводящее в состояние тихого слабоумия любую технику. Полгода спустя гениальный физик Марина Нестерова чисто теоретическим путем вывела чисто теоретическую возможность использовать переработанный актиний как топливо для космических кораблей. О, это, конечно, открывало небывалые перспективы, – актиний занял бы в 17000 раз меньший объем по сравнению с традиционным топливом фотонных звездолетов, добавил бы скорости и позволил бы сэкономить целый океан металла на топливных резервуарах, – но, к сожалению, Нестерова не оставляла ни единого, даже самого гипотетического шанса на постройку такого корабля. Двигатель, работающий на веществе-киллере? Даже не смешно. Чем его добывать? В чем перевозить? Чем от него экранировать технику? Весь планетоид знал об актинии.

Кроме, разумеется, женевской администрации.

Миновал еще один год. Бюро не менее гениального Карлоса Эредиа представило проект: добывать – уголовниками; перевозить – в керамике; экранировать – фанерой. В органике, принимающей на себя удар излучения, происходят необратимые деформации, но техника за «живой» стеной чувствует себя отлично. Фанера – не фанера, а нечто вроде сменных деревянных щитов вполне уместно… Проект Эредиа каким-то образом оказался известен доброй половине населения планетоида.

Разумеется, женевская администрация опять не в счет.

Кто должен был строить корабль? Сомов. Никто не сомневался в этом. Но серьезные люди в испанском секторе усомнились: русские открыли, русские будут разрабатывать, им прибыль в первую голову; мы, конечно, кое-что будем иметь от Эредиа, да, но отдать заказ на русскую верфь – значит обокрасть самих себя. Где справедливость? Русский сектор ответил: по большому счету, мы на планетоиде старшие. Латино не без раздражения сообщили, мол, и мы – не младшие. Но ссориться никто не пожелал. Во-первых, надо всеми нависал общий враг – женевцы, и большая гроза уже распространяла сырое удушье из будущего в настоящее. В Солнечной системе война к тому времени вовсю шла… Во-вторых, на Терре-2 когда-то, давным-давно лупили друг друга прадеды, крепко дрались деды, отцы время от времени схватывались, а вот нынешнее поколение научилось жить без особых кровопусканий, и очень дорожило этим умением.

По общему решению лидеров русских и латинских кланов, контракт передали третьей силе – полякам. А точнее, Кшиштофу Данилевичу, мастеру с солидным опытом, правда, всего-навсего седьмому в реестре Ассоциации…

Сомов сгоряча пригрозил увольнением. Угрозу удовлетворили.

Сомовское семейство официально «тянуло» к большому и влиятельному клану Рыжовых-Давыдовых, третьему по силе в русском секторе. Виктор связался с тем из родственников, кто действительно мог решать кое-что. Он задал простой вопрос: «Можно ли… отыграть назад?» Родственник честно попытался разузнать на самом верху, есть ли надежда, и через пару дней передал вполне определенный ответ: «Во всем отказано. Рекомендуется сидеть тихо».

Катенька даже не смела утешать Виктора. Она просто была на его стороне – прав он, или нет.

Треть планетоида знала о решении негласного правительства Терры-2 и позоре корабела Сомова. Женевцев лишили возможности хотя бы заподозрить неладное. Актиний, сказочное богатство, делал Терру жемчужиной в короне Женевы и, одновременно, микробомбой у нее на макушке. Кланам требовался весь резерв оставшегося времени – до последней минуты. Как только строящийся чудо-корабль «Гетман» перестанет быть тайной, война неумолимо шагнет на порог…

Виктор сначала хотел напиться. Потом рассудил: это никуда не уйдет, и отправился на поиски работы. Корабелом быть он больше не хотел – трудно становиться полковником там, где был маршалом. Инженером-ремонтником его бы взял каждый, но сколько они зарабатывают, эти инженеры-ремонтники! Курам на смех. Корабельным техником на грузовик или лайнер? Что ж, возможный вариант. Но там ему предлагали еще меньше. Шутки ради, Сомов обратился к военным вербовщикам. Мол, офицеры нужны? Есть тут, мол, у меня один знакомый, из него вышел бы оч-чень приличный офицер инженерного профиля… А разговор шел вживую, через экран инфоскона. Виктор еще даже назваться не успел. Только пошутил. Почти пошутил. Так, на всякий случай. Да. На той стороне, в заэкранье, – напряженная пауза. Сомову отвечал осанистый такой старик в серьезном мундире с погонами… эээ… чинов тогда Виктор еще не разбирал. Он, старик этот, переглянулся с кем-то, какие-то быстрые команды отдал невидимым отсюда людям, и назвал сумму. Просто назвал сумму, больше ничего. «В месяц?» – переспросил Сомов. – «В неделю. И только на время учебы. Это полгода или год. У нас сейчас ускоренные выпуски. Потом – больше».

Столько он не зарабатывал никогда.

И сейчас же к нему обратились по чипу, с детства установленному над переносицей: «Извините, господин Сомов, мы вынуждены были отыскать вас оперативно. Ваш знакомый попал в сферу государственных интересов Терры-2. Мы рады были бы познакомиться с ним лично».

Тут даже легчайший привкус шутки улетучился у него из головы. Сомов полагал, что на такие фокусы способна разве что контрразведка какая-нибудь. Или контора вроде того, но похлеще. Вербовщики отыскали его за тридцать секунд…

Не захотелось ему уворачиваться. Не то настроение.

– Я говорил о себе. Переключитесь, пожалуйста, на инфоскон. У меня всегда плохо получалось общаться через чип: терпеть не могу сосредотачивать сознание на чем-нибудь одном…

После недолгой паузы старик-вербовщик вновь заговорил с ним:

– По закону, господин Сомов, вы не подлежите рекрутированию…

Виктор обозлился:

– Даже намекать на это было большой глупостью с вашей стороны!

– Извините. Надеюсь, моя оговорка помогла вам осознать всю серьезность, с которой Объединенная Координирующая Группа Терры-2 относится к создавшейся в последнее время военно-политической ситуации.

– Уже появилось правительство? – невольно вырвалось у Сомова.

У офицера едва заметно поднялись брови. Намек для серьезных умных людей: неужто непонятно? стоит ли обсуждать очевидное? Однако экс-корабел не настроен был проявлять ум и серьезность. Если они там заинтересованы в людях до такой степени, пускай выдадут всю возможную информацию, какого черта он должен облегчать им жизнь? Сомов никак на отреагировал не маневр бровями. Вербовщику пришлось продолжить:

– Разумеется, нет причин говорить о формировании правительства. Мне известно лишь о консультативном органе по вопросам военно-политического администрирования, в котором приняли участие представители русского, испанского, польского и украино-белорусского секторов.

«Значит, с порту дело не сладилось… А впрочем, первым раз все дошло до такого… До чего – такого? Совет кланов был всегда… Точно. Только раньше со мной не стал бы так отрыто разговаривать о всяческих как-бы-не-правительствах мелкий военный чиновник, пешка, по сути дела. Ну, дают наши!».

– Я понял вас.

– Если вы подтверждаете свой интерес к военному ведомству, как к работодателю, я уполномочен предоставить необходимые сведения, организовать экскурсию на территорию военного училища, а также, в случае вашего окончательного согласия, подписать контракт от лица Терранских сил безопасности.

«Интересно, с женой он так же разговаривает? Дорогая, мол, в случае положительной реакции на ознакомление с моими планами, касающимися ночной части суток, запрашиваю подтверждение на заранее обговоренный комплекс действий…»

– Экскурсия?

– Большинство добровольцев не проявляет интереса, но нам поручено…

Кажется, офицер не нуждался в лишней работе.

– Считайте, я проявил интерес.

Кто-то пребывающей бесконечно выше старика-вербовщика на лестнице власти, недавно плюнул Сомову в лицо и каблуком растер плевок. Да хоть бы этого и не произошло! Бывший инженер-судостроитель воспитан был в том духе, что любить следует землю, а не власть. С властью надо вести уклончивые переговоры, торговаться, где можно, подчиняться, где иначе нельзя, и оказывать должное почтение. Но любить?

– Извольте, господин Сомов, мы готовы. Давайте договоримся о встрече.

…В училище ему не понравилось буквально все. Режим, расписанный по минутам. Устаревшая техника, которую судорожно меняли на новую и, как видно, новой не хватало, не хватало, не хватало. Короткие стрижки. Очень средние запахи в столовой. Избыточно чистые полы, да и разило от них дешевой химией… Но особенно неприятным был взгляд сержанта-инструктора: столько было в нем презрения! Тусклоокий сержант смотрел на него профессионально, то есть, как на потенциального клиента, и в глазах у него ясно читалось: «Ах ты ж хлюст гражданский! Попадись ты мне на месяц-другой, и я построил бы из тебя человека».

Кажется, все было против волонтерского контракта. Кроме денег, конечно.

Стояла жара, сопровождающий Сомова офицер из вербовочного агентства то и дело вытаскивал из кармана платочек и вытирал им лоб. С облегчением он сообщил Виктору:

– Теперь симулятор. Минут двадцать, а потом – все, финита.

– Финис коронат опус.

– Что?

– Показывайте симулятор.

Его усадили в кабинке, имитирующей корабельный инженерно-ремонтный пост. Почти всю аппаратуру он знал, о чем и сообщил сопровождающему. Судостроитель обязан такое знать.

– Отлично. Сейчас вам сымитируют восемь стандартных ситуаций, требующих вмешательства корабельного инженера в боевой обстановке. Вы не против?

– Разумеется, нет.

Его собеседник вышел из кабины. Погас света, включилась аппаратура. Сомов был совершенно в себе уверен. Что такое космический корабль он знал, как никто на Терре.

…Один раз он решил задачу оптимально. Еще с одной задачей Виктор справился, что называется, правой рукой через левое ухо, но все-таки справился. А все остальное… два общих пожара, полный выход из строя ходовой части, полный выход из строя системы связи – как внутренней, так и внешней, потеря половины экипажа, и, наконец, взрыв корабля.

Он вышел из симулятора, чувствуя нестерпимый стыд пополам с досадой. Сомов понял: ему на роду написано заниматься спасением кораблей от неприятностей, он будет флотским офицером, он научится выходить сухим из любого лиха и неясно, какого ляда он до сих пор строил свои лоханки, – вытаскивать их у косой из-под носа куда приятнее… А сержант с его этими тухлыми глазами – только временная неприятность. Вполне преодолимая.

Вербовщик встретил его изумленным возгласом:

– Вы уже практиковались?

Виктор не понял.

– Вы… вы… Обычно такого уровня достигают на четвертом месяце обучения.

«Почему они никак не поймут, кто я, что я? Никак не поймут».

– Я Виктор Сомов.

Ему следовало посоветоваться с Катенькой, а уж потом подписывать контракт. И Виктор хотел было потянуть, сказать, мол, так и так, нужен денек-другой на размышления… А потом плюнул и подписал.

Видит Бог, он любит Катеньку, очень любит. Никогда никого так не любил. Но службу он выбрал себе точно так же, как и женщину: по наитию. Почувствовал, как тянет его сюда… И ничто теперь не способно было своротить Сомова с этого пути.

Старик из вербовочного агентства, уладив дело, сообщил ему:

– Вы нравитесь мне, молодой человек. Приятно брать на флот человека, которому не понадобилось вживлять электрод в центр романтического идиотизма…

– Устали?

– Что? Да, устал. Привык быть военным человеком, на старости лет не хочу в отставку. Хотя бы так, хотя бы вербовщиком… И то – лучше. Тем более сейчас.

«Смотри-ка, совсем иначе заговорил». Старик, тем временем, продолжал:

– Я сорок лет был мирным военным. Флотский артиллерист, которому ни разу не пришлось стрелять по настоящему врагу… Вряд ли вы способны понять, насколько это может быть тоскливо. Не подумайте, я не выживший из ума кретин, я прекрасно понимаю: Терре-2 ни разу не пришлось воевать в открытую, и отлично! Лучшего не придумаешь. Но чертовски неприятно уходить, так и не попробовав того, к чему тебя готовили всю жизнь. Теперь другие времена. Нам придется драться. Многие приходят ко мне с глазами, как после косметической операции, возьмите, – говорят, – хочу воевать за Терру… или вот еще вариант: хочу воевать с женевцами! Как вербовщик и как терранин я должен бы радоваться подобному боевому духу в массах. И даже подогревать его в… эхм… клиентах. Но мне больше импонируют люди, которые просто решили как следует поработать. А знаете почему?

– Почему?

– Признаться, я абсолютно уверен в нашей победе над женевцами. Мы лишком далеки от них, и сейчас требуется лишь перерезать последнюю связующую ниточку. Возможно, эта моя уверенность покажется вам иррациональной…

– Отчего же. Таково, по-моему, общее настроение.

– Вероятно, вы правы. Тем лучше. Так нам будет проще понять друг друга. Понимаете, как профессионал я знаю совершенно точно: чем больше мы наберем парней с сумасшедшими глазами, тем больше мы потеряем. Мы нуждаемся в спокойных и очень спокойных людях.

– Что ж, рад слышать.

Старик помялся и произнес:

– Не должен бы, но… Буду с вами честен. С того момента, как вы с нами связались у вас не было иного пути.

– Не понимаю.

– Положение дел не оставляет иллюзий. Силы безопасности гребут под себя всех, кто способен передвигаться на своих двоих и членораздельно разговаривать. А тут – специалист вашего класса изъявил интерес… Поверьте, военное ведомство просто не дало бы вам отыскать работу в другом месте.

– Как?

– Самыми радикальными методами.

– Поверьте и вы, я не стал бы военным под нажимом.

– Вам не оставили бы выбора.

– Выбор есть всегда. На худой конец, я сдох бы от голода.

– Вы серьезно?

– Мне нравится место, в котором я родился и живу, я хотел бы наподдать женевцам, и офицером стать мне в конце концов захотелось… Но Бог свидетель, ни одна сволочь меня не переупрямит. Лучше быть никем, лучше не жить, чем жить по чужой указке.

– Вы говорите совершенно спокойно…

– Все мое поколение таково. Таков наш образ жизни. Даже на самом приземленном, на самом бытовом уровне.

Старик издал сухой смешок. Как будто поперхнулся.

– А впрочем, вы знаете, я вас понимаю. Мы и сами были такими, просто в вас это качество более… как бы правильнее сказать? В общем, его концентрация выше. Извините.

– Вы были прямы со мной. Спасибо.

– У вас по контракту еще 72 часа на отдых и обустройство личных дел. Не опаздывайте. И вот еще что: в следующий раз, когда мы встретимся, если встретимся, конечно, у нас уже не будет такой беседы.

– Почему?

– Вы обязаны будете отдать честь и начать со слов: «Разрешить обратиться, господин полковник!»

…Теперь Сомову предстояло сообщить Катеньке три важные вещи: во-первых, рассказать про свою к ней любовь; во-вторых, что по этой самой любви он с утра хрястнул военным контрактом; в-третьих, попросить руки и предложить взамен сердце.

Отличная по большому счету идея: подарить розы, щедро усыпанные дохлыми лягушками…

Минуло два месяца, как они стали жить вместе в его доме. Увертюру для каждого вечера выбирала она. Это мог быть душ, ужин или постель – чуть ли не от самого порога. В тех случаях, когда постель не становилась первым номером программы, она неизменно бывала вторым. Катенька приходила домой усталая до смерти. Диспетчеру подземки нужна не голова, а компьютер, и такую электронно-вычислительную голову следовало выводить из мира сетей, поездов и потенциальных аварий очень ласково и бережно… Иначе ведь и во сне примется бормотать о каком-то, прости Господи, переключении с линии на линию.

Именно постели он не мог ей сегодня дать. Вышло бы как-то… нечестно. Это если рассуждать в категориях голоштанного детства, то есть в самых правильных. Во категориях взрослого бытия все то же звучало бы исключительно сложно и неоднозначно, однако под покровом психоаналитической сложности пряталось бы лишенной всякой серьезности, но почему-то способное больно уязвить слово «нечестно». Нечестно, да и все тут. Сомов отдавал себе отчет в последствиях. Кто ее знает, Катеньку, может ведь просто повернуться и уйти… Вот у них все закончится, и тут он сообщит, мол, какие у меня к тебе нежные чувства, сдуреть можно, желаешь ли быть офицерскою женой? А она – хрясь по роже и шмыг в дверь… А за десять минут до того он был бы с нею одной плотью, и вышло бы, что был то ли напоследок, то ли впрок. Попользовался, одним словом. Не поймешь, какое слово отвратительнее: «напоследок» или «впрок»?

С Катей Сомов хотел быть либо навсегда, либо никак.

Бог дал ему маленькую передышку. Сегодня первым номером Катенька назначила ужин. Все шло по заведенному порядку, словно гамма, сыгранная многое множество раз… И Виктор все прикидывал, как бы ему получше начать, и какое бы выдать предисловие… поуместнее. А потом отложил вилку и взял Катю, сидевшую напротив, через стол, за руку.

– Я люблю тебя.

Ужин прервался на ноте фа.

Катя встала, перешла на его сторону и сомовскую голову к своему животу.

– Я, знаешь ли, очень ждала.

Нагнулась и потерлась виском о висок.

– Мы не с того сегодня начали, Витя. Пойдем со мной. Иди же.

– Подожди! Подожди… Я завербовался в силы безопасности… Осталось шестьдесят часов до… казарменного режима.

– Что?!

– Через шестьдесят часов я перейду на казарменный режим. Первые увольнительные, говорят, не раньше то ли четвертого, то ли пятого месяца учебы. Всего полгода училища… а потом мне уже не быть гражданским корабелом… я стану корабельным инженером. В смысле, офицером, военным…

Катенька отпрянула. Отвернулась. С минуту искала глазами невидимую подсказку в углу. Сомов не смел прикоснуться к ней. Он только смотрел на ее руки, на неестественно растопыренные пальцы… Потом она совершенно спокойно сказала то, чего Виктор никак не мог ожидать:

– Это не меняет дела. Пойдем.

…Она была яростна и ненасытна, как земля, дорвавшаяся до весеннего тепла и разразившаяся буйством ручьев. Она тонула в нем, словно в болоте. Потом, откинувшись на подушку и переведя дыхание, Катя заговорила:

– Суть дела: я тоже люблю тебя.

Он взялся целовать ей руку – палец за пальцем, – затем перешел ко второй, но Катя сжала пальцы в кулак.

– Послушай меня сейчас, Витя. Я по глазам твоим, по лицу могу прочесть все твои страхи. Напрасно. Ты, наверное, не до конца понял, с кем связался. Я не отступлюсь от тебя, чего бы ни случилось. Кем бы ты ни был, что бы ты ни делал, я теперь с тобой – до самого конца. Говорят, мужчины любят женщин, которые готовы за ними пойти хоть на край света… Я готова. Только не за тобой, а с тобой. Надеюсь, ты понимаешь, – я не навязываюсь. Просто я верю: если мне будет по-настоящему нужно… – слышишь ты, по-настоящему, – видеть тебя рядом, просить о чем-нибудь важном, ты сделаешь все, как надо. Хочешь служить – служи. Я знаю, отговаривать тебя не стоит. Бесполезно и глупо. Ты выбрал путь… хороший путь… и я не могу и не хочу тебя останавливать.

Сомов не знал, что ему ответить. Как ни скажи, а все выйдет ниже Катиных слов.

– Если бы мы не лежали сейчас, я бы, пожалуй поклонился тебе.

Она, наконец улыбнулась.

– Чертов Сомов! Ты мне за это заплатишь. Женись на мне завтра же!

– Это, я так понял, предложение?

– Это распоряжение. Сейчас мы встанем, я пойду за платьем, а ты церковь, договариваться насчет венчания… И вот еще, совсем забыла: в гробу я видела контрацептивы! Сделай мне ребенка. Ты вообще-то помнишь, сколько мне лет? Помнишь? Помнишь или нет?

– Нет, разумеется.

– Правильный ответ. Рожать в любом случае – более чем пора…

* * *

Так Катенька стала госпожой Сомовой.

Все шестьдесят часов – до самой стоянки аэрокаров у ворот училища – она была весела. И вовсе не сдерживала слезы, не боролась с комком у самого горла. Никакого комка не было, да и глаза не искали дополнительного увлажнения. Просто пока они оставались вместе, слезы не нужны были ни ему, ни ей.

Потом они понадобились…

Но Виктор об этом уже не мог ничего знать.